За закрытыми дверями

(два рассказа)

 

Живите больше

 

   Закончив играть, Валентин вынул мундштук и тщательно его продул. Затем, так и не уложив инструмент в футляр, с мундштуком в руках, задумался, машинально глядя на два огромных плаката, наклеенных лентой скотч на стене комнаты, на которых с отменным полиграфическим качеством были запечатлены вдохновенные, ловко выхваченные фотовспышкой из полумрака лица его бывших кумиров – Бена Вебстера и Скотта Гамильтона – видимо, в моменты импровизаций.

   Несмотря на то, что учебный год в консерватории, можно сказать, уже закончился, в последнее время он много упражнялся – надеясь на то, что ему удастся выступить на джазовом фестивале, намечающемся в скором времени в Ташкенте.

   Когда Валентин сильно уставал и чувствовал, что утомление начинает одолевать его, он откладывал саксофон в сторону и час-другой читал Достоевского – "Бесы", – а затем снова брался за инструмент.

   Стряхнув задумчивость, Валентин взглянул на часы. Пожалуй, можно было выходить. Аккуратно и не спеша уложив саксофон и мундштук, он закрыл футляр и поместил его на край шифоньера, затем быстро собрался. Прежде чем выйти, на всякий случай, беглым взглядом окинул комнату и, убедившись, что все в порядке – магнитофон и электроплитка отключены, свет погашен, – запер двери и энергично направился к выходу. На выходе, даже не приглядевшись, кто сегодня дежурит, машинально кивнул в сторону вахты...

   Коньяк отыскался не сразу, но все же отыскался – в "Столичном". Выйдя из магазина, Валентин приобрел газету – какую-то из тех, что подешевле – и, обернув в нее бутылку, поспешил к остановке.

   Нынешний день был днем рождения Валентина. Последние три года, с самого развода с женой он поступал точно таким же образом, как и на этот раз: брал коньяк и ехал в гости к кому-нибудь из старых друзей – поздравляться.

   На этот раз он решил поехать в район Аэропорта – туда, где и вырос – в гости к своему старому другу Радику. Вообще, если быть точным, правильное имя друга было Рузахун, но почему-то у алматинских уйгуров часто принято называть друг друга на европейский манер. Валентин давно уже к этому привык – ему это даже нравилось.

   Экспрессы в Аэропорт ходили довольно часто, и вскоре Валентин уселся на одно из задних сидений полупустого автобуса и уткнулся в окно, ровным счетом ничего за ним не замечая...

   На своей остановке – "Автоцентр ВАЗа" – Валентин вышел и сразу потянул носом воздух. Районы аэропорта и железнодорожного вокзала в Алматы считаются скверными, но он любил здесь бывать. Даже сверхзагазованность воздуха здесь не раздражала его, а наоборот – будила в глубине сознания какие-то приятные воспоминания. Зимой же, когда из-за обилия расположенных поблизости частных домов воздух насквозь пропитывался запахом печного дыма, он, приезжая на район, просто кайфовал. Но сейчас, к сожалению, стояло лето, и с запахом печного дыма была, как говорится, напряженка. Подумав так, Валентин направился от остановки в сторону частного сектора, видневшегося неподалеку...

   Лохматый уродец – результат случайной связи аристократа  ризеншнауцера и дворняги-плебейки – не признав сразу Валентина в усугубляющихся сумерках, рванулся было с цепи, но два-три раза гавкнув, сообразил, что к чему и виновато заткнулся.

   На веранде Валентин тут же столкнулся с Махерам, которая как раз орудовала у плиты.

   – Валька, черт тебя побери, – воскликнула она, – Ну, наконец-то о нас вспомнил. Радька, Радь! – закричала она в приоткрытую в дом дверь: – Иди, посмотри, кто пришел!

   Радя, заспанный – видимо, прикорнул у телевизора, – просунулся в двери и, увидев Валентина, разверзся в широкой улыбке:

   – О, Арт! Надо же! Ну, давай, проходи, – приветствовал он, обнимая на восточный манер Валентина. – Ты как догадался-то приехать? Не случилось ли чего?

   – Случилось. День рождения у меня сегодня... Забыл?

   Улыбка на лице Радика стала еще шире:

   – Что же ты не предупредил?.. Ну, давай, давай, проходи.

   – Я так – экспромтом, – ответил Валентин, уже проходя в дом.

   Радик задержался в дверях:

   – Маха, ты долго еще? – спросил он у Махерам, очевидно, имея в виду ужин. Та ему что-то не громко ответила.

   – А мы тебя с Юркой буквально вчера вспоминали, – сообщил Радик, снова повернувшись к Валентину.

   Валентин, тем временем, шелестел газетой, разворачивая коньяк.

   –"Каспий", – подойдя к столу, прочитал Радик. – Как он?

   – Не знаю, – пожал плечами Валентин. – Еще не пробовал.

   В ожидании, пока Махерам накроет на стол, они устроились на ковре перед телевизором и немного посудачили об общих старых знакомых.

   На улице стало уже совсем темно, когда они, наконец, уселись за стол. Так как появление Валентина для Радика и Махерам было и в самом деле неожиданным, особым праздничным убранством стол не отличался: тушеный картофель с бараниной, салат из свежих помидор и огурцов, да случайно оказавшаяся в холодильнике, припасенная Радиком к случаю, банка маслин – вот, пожалуй, и все. Впрочем, для Валентина, уже долгое время прозябавшего на убогой столовской и своей скудной холостяцкой стряпне, даже обычная баранина, тушеная по-домашнему, выглядела празднично.

   Радик пить отказался:

   – Сам знаешь: спозаранок за руль садиться – этим только и живу. Только для вида налью себе, – пояснил он, наполняя рюмки. – Вот Маха тебе компанию составит.

   Махерам запротестовала:

   – Нет, нет, я совсем немного – разве, что рюмочку.

   – Значит, среди вас я самый пьяница, – нисколько не обижаясь, заключил Валентин.

   Подняли рюмки.

   – Арт, извини, я забыл – сколько тебе стукнуло? – спохватился Радик.

   – Двадцать восемь.

   – Какие твои годы! – снисходительно отозвался Радик (он был двумя годами старше Валентина). – В общем, здоровья тебе, успехов творческих, счастья в личной жизни и – само собой – жениться поскорее... Будем!

   Выпили.

   – Валька, а ты по Наташке не скучаешь? – Махерам имела в виду бывшую жену Валентина.

   Радик нахмурил брови:

   – Ты нашла, о чем спрашивать. Помолчи!

   – Нет, не скучаю, – поспешил вмешаться Валентин. – А вот по Олеське..., – и он замолчал.

   – Она что: не дает тебе с ней общаться?

   – Нет, не дает. Говорит, что нечего ребенка понапрасну беспокоить. Пусть привыкает к новому папе.

   – Сука! – подытожила Махерам.

   Радик опять нахмурил брови, но на этот раз не одернул ее.

   – Слушай, Арт, на кой черт тебе сдалась эта консерватория. Ты, извини, конечно, но никто не понимает: ни я, ни Юрка, ни Талгат, ни Колян...

   – Я этого объяснить не смогу, – оборвал Валентин Радика. – Хорошо мне там и все. Калымить на машине, как ты, я бы не смог. Да и нет у меня машины. Торговать на базаре, как Колян – тоже...

   – Чего пристал к человеку? – вскинулась на мужа Махерам. – Ну, живет он по-своему – его дело...

   – Да я понять его хочу. Ну, играл бы, как раньше, в кабаке. Плюс халтуры. Все деньги...

   Вместо ответа Валентин взялся за бутылку и наполнил свою рюмку.

   – Ты это..., – замялся Радик. – Нам спать пора. А ты, если спать не хочешь, – сиди. Маха тебе в зале постелит. Можешь там телевизор посмотреть – нам не помешает.

   – Лады.

   Маха ушла стелить, а Валентин тем временем попросил у Радика программу.

   – О, "Москва слезам не верит", по ТАНу. Давно уже не пересматривал...

   – Тебя как: рано будить или здесь отсыпаться будешь? Если рано, то я тебя отвезу...

   – Буди.

   Они пошли спать, а Валентин, захватив с собою остатки коньяка, хлеб, салат и маслины, устроился на своей постели, на полу, перед телевизором. Фильм только-только начался.

   Чуть погодя, из спальни выглянул Радик:

   – Арт, если не хватит – там еще бутылка коньяка есть, – и он кивнул на дверцу бара.

   – O'key, – отозвался Валентин.

   – Спокойной ночи.

   – Спокойной ночи.

   Валентин смотрел "Москву...", пил и не хмелел. Допив "Каспий", он все-таки полез в бар и извлек оттуда вторую бутылку. Ею оказался прибалтийский "Ширван".

   Фильм закончился, когда "Ширван" был опорожнен наполовину и, хотя хмель по-настоящему так и не забирал Валентина, он все же решил, что хватит – пора спать.

   Заснул он как-то совсем  легко и бездумно...

   – Арт! Вставай, Арт!

   – У-у...

   – Ну, вставай же... Ты едешь или отсыпаться будешь?

   Спросонок Валентин хотел уже отказаться, но тут, сообразив, что тогда придется трястись в автобусе, передумал. Он сел в постели и хмуро взглянул на Радика:

   – Который час?

   – Начало десятого.

   – Начало десятого? – тупо повторил Валентин. Он только теперь почувствовал, что порядком-таки пьян. – Ты что: проспал?

   – Да. Ну, ты едешь?

   Все еще раздумывая – ехать или не ехать? – Валентин поднялся. Впрочем, чувствовал он себя совсем неплохо, можно даже сказать – хорошо.

   Они ополоснулись холодной водой и быстро доели остатки вчерашнего ужина. Валентин, между делом, выпил еще рюмочку. Радик, обратив внимание на бутылку, изумился:

   – Ого! И как себя чувствуешь?

   – Ничего. В тонусе...

   – Молодец! Уважаю таких...

   – Это каких?

   – Которые пьют и не напиваются, как свиньи...

   Они вышли во двор и, пока Радик выгонял за ворота свою видавшую виды "Тойоту", Валентин закурил.

   Усевшись в машину, Валентин вдруг сообразил, что за весь вчерашний вечер ни разу не видел Радиковых сыновей.

   – Радя, а где пацаны?

   – У бабки, – кратко объяснил Радик.

   Сразу за кольцом парочка с сумками дала им отмашку рукой.

   – Money, money, money, – прокомментировал Радик, притормаживая.

   – Куда?

   – Главная барахолка.

   Радик вопросительно покосился на Валентина:

   – Не торопишься?

   – Да чего уж там...

   До барахолки ехали молча. Валентина слегка озадачило, что Радик посадил клиентов, не торгуясь.

   – Сколько? – спросил мужчина, когда доехали.

  – Двести, – хладнокровно ответил Радик.

Мужчина без возражений расплатился.

   – Ты, почему не заряжаешь сразу, когда останавливают? – поинтересовался Валентин, когда они тронулись дальше.

   Радик махнул рукой:

   – Я клиента чувствую, – и добавил: – Опыт, – и в свою очередь спросил: – Слушай, Арт, а ты как свои проблемы с сексом решаешь?

   Валентин ответил не сразу:

   – Как, как... Случайные половые связи. Слышал о таких, небось? В компашке какой-нибудь поддатой – нет-нет, да что-нибудь и обломиться...

   – И часто?

   Валентин не ответил.

   – Ну, ты когда в последний раз с бабой был? – продолжал настаивать на своем вопросе Радик.

   – У-у! – отшутился Валентин.

   – Так же нельзя, Арт. Ты – считай, уже зрелый мужчина. Врачи говорят, что так вредно...

   – Однако, видишь –  жив еще.

   Они замолчали. Вскоре девушка, стоявшая на обочине, вскинула руку.

   – Далеко вам, девушка? – не без иронии поинтересовался Радик.

   – "Рахат-палас".

   – Это сто пятьдесят будет стоить, девушка...

   – Сто...

   Радик для вида подумал.

  – Но сто пятьдесят же лучше, чем сто? А, девушка? – подначил он.

  – Смотря для кого, – не полезла та за словом в карман.

   – Ладно, садитесь, – и, переведя взгляд на Валентина,  Радик открыл было рот, чтобы задать вопрос.

   – Все нормально, Радя, – перебил вопрос Валентин. – Покатаемся.

   – Что, девушка, никак на работу? – не без заднего смысла задал вопрос Радик, когда отъехали.

   – На работу, – спокойно ответила та. – Только не на ту, что вы думаете...

   – А какую я думаю? – подхватил Радик с прежней игривостью в голосе.

   – Сами знаете, – отрезала девушка и, уже мягче, пояснила: – Я супервайзер-горничная в отеле. На смену еду.

   – Супер, супер – чего? – прикинулся Радик.

   – Оставь человека в покое, – вмешался Валентин.

   Но девушка, не дрогнув, снова пояснила:

   – Супервайзер. Это значит – старшая над горничными.

   – А-а! – с напускным уважением протянул Радик. – И что: хорошо платят?

   – Вам-то, какое дело?

   – Ну, мало ли... Я вот, может быть, друга женить хочу...

   Валентин сердито прихлопнул его ладонью по коленке.

   – Знаете, ребята, я сегодня не расположена общаться...

   – А завтра?

   Девушка отвернулась к окну. Дальше ехали молча.

   – Все-таки "той" работой она тоже занимается – по совместительству, – с уверенностью сказал Радик, глядя вслед девушке, когда она вышла. – Ишь, вырядилась! Как на блядки...

   – Не пошли, – не поддержал его Валентин.

   Радик выжал сцепление и "Тойота" рванулась с места.

   – Что – теперь домой? – спросил он.

   – Да. Кстати, сколько у тебя так выходит?

   – Ты про бабки?

   – Да.

   – Полторы - две в день. А что?

   – Ничего. Жить можно.

   – Тебе кто мешает?

   Валентин жил неподалеку от Тещиного языка, в актерском общежитии Ауэзовского театра – по знакомству: от места, где они высадили девушку, это было совсем близко. Вскоре Радик подрулил к подъезду общаги.

   – Ладно, братан, не забывай. Заезжай, если что...

   – Юрке с Талгой привет передай, когда увидишь. Коляну я сам звякну.

   Валентин вышел из машины и пошел к подъезду. Радик тем временем развернул "Тойоту".

   – А насчет секса ты подумай, – закричал он, высунув голову над приоткрытым стеклом боковой двери.

   Валентин усмехнулся.

   На вахте дежурила Хафиза-апай.

   – Добрый день, Хафиза-апай, – громко поприветствовал ее Валентин.

   Хафиза-апай слегка улыбнулась и с достоинством прикрыла глаза в ответ.

   В коридорах общаги было пустынно.

   Войдя в комнату, Валентин сразу же повалился на кровать. Выпитый коньяк все еще грел кровь и голову, и, посмотрев на покоившийся на шифоньере футляр с саксофоном, а затем на не убранные со вчерашнего дня ноты, Валентин понял, что заниматься сочинительством сегодня невмоготу. Читать Достоевского тоже не хотелось. Исподволь его мысли стали путаться, тело расслабляться, все более и более вминаясь в матрац, и он сам не заметил, как уснул...

   Проснувшись, он первым делом взглянул на часы. Было начало седьмого. То ли оттого, что спал во время, когда солнце клонится к закату, то ли оттого, что хмель начал покидать его тело – со всеми вытекающими отсюда последствиями, то ли от того и другого вместе болела голова – особенно затылок.

   Решив, что необходимо прогуляться, он сходил ополоснуть лицо в умывальник и, вернувшись в комнату, внимательно всмотрелся в навешенное на дверце шкафа зеркало – не слишком ли пьяна его физиономия?

   Физиономия, в общем-то, выглядела не очень бедственно.

   Выйдя из общаги, он довольно долго бродил по городу, пока бессознательно не добрел до парка возле старого Дома Пионеров. Там он присел на скамейку.

   Было душно.

   Казалось, что воздух, когда-то давно волею Господа появившийся в этих краях – еще до того времени, когда в них построили город – с тех пор ни разу и не менялся, а лишь настаивался дыханием живших здесь всех поколений людей, дыханием и запахом пота животных, дымом костров и печным дымом, а в последние десятилетия еще и приправлялся выхлопными газами автомобилей, дымом из труб заводских и ТЭЦ – казалось...

   Поднявшись на свой этаж, Валентин изумился – у дверей его комнаты стоял Радик.

   – Ты где шляешься, черт побери? – с места в карьер начал он, даже не дав Валентину задать вопроса.

   – А что?

   – Ничего. Пошли!

   – Куда?

   – Пошли, пошли, – скомандовал он, направляясь к выходу мимо озадаченного Валентина. – Я тебе подарок привез...

   – Какой подарок?

   – Обыкновенный. К дню рождения.

   Они за разговором прошли вахту и вышли во двор.

   – Радя, елки-палки, что еще за подарок? – недоумевал Валентин.

   Радик усмехнулся:

   – Обыкновенный, я же тебе сказал, – пояснял он на ходу. – Девушка...

   – Какая девушка?

   – Молодая, красивая.... Правда, слегка поддатая...

   – Что еще за девушка?

   – Сейчас увидишь. Она в машине.

   Валентин взглянул в сторону машины, но никого там не заметил.

   Радик, подойдя к "Тойоте", открыл правую переднюю дверь.

   – Ну, смотри, как она тебе?

   На откинутом сидении и в самом деле лежала девушка – что называется, в драбадан пьяная – даже не мычала. Черное, надо полагать, бархатное короткое платье, сбившись кверху, полностью оголило ноги, на которых – это почему-то сразу бросилось в глаза Валентину – были заметны два-три синяка. Впрочем, девочка, несмотря на свой непотребный вид, в действительности была прехорошенькой.

   – Слушай, а ей не жарко? – ошалело спросил Валентин.

   – Чего?

   – Ну, платье на ней черное, бархатное – не жарко ей, говорю?..

   – Ей сейчас не жарко и не холодно. Ей хорошо. Забирай.

   – Куда, Радя?

   – Как «куда»? В общагу, к себе. Ну, ты чего так на меня смотришь, дурень? Хоть потрахаешься в кои-то веки. На вот! – Радик достал из нагрудного кармана рубашки и протянул Валентину американский презерватив.

   Валентин машинально взял, но тут же заартачился:

   – Не-а, Радя, так не пойдет!

   Радик в сердцах сплюнул себе под ноги:

– Что значит «не пойдет»? Забирай, кому сказал!

– Черта с два!

Подобного поворота Радик, видимо, совсем не ожидал:

   – Ну, а я-то ее куда дену?

   – Так ты где ее надыбал?

   – Где-где... Села в "Орбите", говорит: "Дворец Республики". Вроде ничего была – относительно трезвая. Пока довез – она в отключку ушла. Будил, будил, а она - ни "бе", ни "ме", ни "кукареку" – как ты выражаешься. И что мне теперь с ней делать? Я подумал, что тебе-то она сейчас в самый раз будет.

   – А говорил слегка...

   – Чего слегка?

   – Слегка поддатая...

   – Да это я так сказал – к слову.

   Валентин вздохнул и еще раз посмотрел на девушку. Он уже понял, что просто так отделаться от Радика не удастся.

   – Как я ее в общагу-то проведу? Она же не транспортабельная...

   – Да ерунда! Возьмем под руки и поведем.

   Валентин снова вздохнул:

   – Ладно, давай.

   Они не без труда извлекли девушку из машины и направились к общаге, крепко поддерживая ее с двух сторон.

   У Хафизы-апай, несмотря на ее бабушкинский возраст, до сих пор еще были очень большие глаза. В молодости они были, надо полагать, еще больше. Во время дежурства она, как правило, слушала радио "НС". Наверное, потому, что по другим каналам обычно крутили песни на непонятном ей английском языке, а на "НС" – на русском. Слушая музыку, она привычно поглядывала краем своих больших глаз в сторону входной двери: что поделаешь – служба! Когда в проеме двери возникли очерченные уличным светом силуэты Радика, девушки и Валентина, глаза Хафизы-апай стали совсем уж большими, большими до неестественности, просто огромными  – такими, какими они не бывали даже в молодости.

   Валентин, проходя мимо, старался даже и не глядеть в ее сторону. Но, быть может, по какой-то особенной температуре окружающего воздуха, а, может быть, благодаря тому телепатическому контакту, который вдруг – от самого момента входа в общежитие – установился между ним и Хафизой-апай (ведь не врут же, черт побери, газеты, когда пишут об этой самой телепатии?), он понял, что так просто пройти не удастся. И он не ошибся:

   – Валентин! Эт-то... Что эт-то т-такое? – они уже поднимались по лестнице, когда Хафиза-апай, покинув свое насиженное место (которое она покидала только в самых исключительных случаях), от волнения излишне старательно артикулируя букву "т", задала свой вопрос.

   Нужно было выпутываться.

   Валентин, продолжая поддерживать девушку (чтобы, упаси Бог, не грохнулась), неуклюже повернулся в сторону Хафизы-апай и со всей непосредственностью, которую сумел наскрести в этот трудный миг в своей от природы стеснительной натуре, пояснил:

   – Хафиза-апай! Это моя старая приятельница. У меня день рождения сегодня, не слышали? Ну, сами знаете, как бывает – перебрала девушка немножко, ну, отоспится у меня и домой поедет, – и, встряхнув девушку за плечо, он строго спросил: – Правда, Айгуль?

   На имя "Айгуль" девушка не отозвалась. Впрочем, с таким же успехом ее сейчас можно было назвать и Клеопатрой.

   – Ах, Валентин, Валентин! И как тебе не стыдно? И где вы таких девок-то подбираете? – и Хафиза-апай смачно сплюнула себе под ноги: – Тьфу! Девчонка, а какая пьяная!

   Сплюнув, Хафиза-апай, видимо, очистилась от нахлынувших на нее вдруг эмоций, и Валентин решил, что, пока не поздно, нужно продвигаться дальше.

   – Давай, Радя, быстрее, – скомандовал он шепотом и вдруг, сам устыдившись такого сраму, с горечью добавил: – Ох, подведешь ты меня под монастырь!

   На этаже, хоть и изредка, но уже сновали жильцы. "Этого еще только не хватало, – подумал Валентин, – теперь вся общага сплетничать будет".

   Ерлан из двести шестой комнаты, вышедший было в умывальник, у самого входа туда вдруг остановился, и обалдело уставился на их кавалькаду, да так и остался стоять там, до тех пор, пока они не добрались до комнаты Валентина.

   – Ну, ты, Валя, даешь! – присвистнул он, когда они проходили мимо.

   Раза два или три во время этого путешествия по коридору девчонка совсем переставала опираться на свои ноги, даже поджимала их на ходу, и тогда Валентин с Радиком, не сговариваясь, дружно встряхивали ее и – к счастью – это оказывалось эффективным...

   Войдя, они с облегчением скинули ее на кровать и перевели дух. От чрезвычайного усердия, да и, пожалуй, от волнения оба порядком-таки взмокли. Переглянувшись друг с другом, они одновременно посмотрели на девушку – она, вдруг почувствовав под собой ложе, подняла на него свисающие прежде ноги и, подтянув их под себя, свернулась калачиком.

   – Ты туфли сними с нее, – веско посоветовал Радик.

   – Пошел ты..., – рассердился Валентин.

   Радик крякнул и вопросительно взглянул в глаза приятеля, но, так как взгляд их не предвещал ничего хорошего, а даже напротив был откровенно уж мрачным и неприязненным, решил, что не помешает объясниться.

   – Да ты посмотри на нее внимательнее, – засуетился он. – Ты посмотри, какая у нее знатная задница! – к вящей убедительности своих слов он даже слегка отогнул на девушке полог ее и без того уж слишком короткого платья и, демонстрируя ее прелести, показал на них глазами, а затем снова перевел вопросительный взгляд на Валентина, но понимания так и не встретил. Пришлось продолжить свой спич: – А фэйс? Ты обратил внимание, какой у нее славный фэйс! А сиськи! То бишь, грудь…. Да у нее же офигительная грудь! – показал он рукой в нужном направлении и снова взглянул на Валентина, став похожим при этом на узбека, навязывающего свои фрукты покупателю на базаре – впрочем, покупатель по-прежнему оставался весьма угрюмым. – Ну, как? Договорились? – Валентин все так же молчал, тогда Радик снова огорченно крякнул и, как ни в чем не бывало, свернул свою речь: – Ну, ладно, я пошел, – и, уже от дверей, обернувшись, пожелал: – Ты развлекайся.

   Когда дверь за ним закрылась, Валентин подошел к девушке и, сняв с нее туфли, поставил их под кровать у нее в ногах; затем, подойдя к столу, включил настольную лампу и уселся на стул рядом со столом; чуть погодя, включил магнитолу и, уменьшив громкость, на ощупь нашел "Радио - РИК".

   В дверь постучали. Вспомнив, что он не заперся, Валентин подскочил к двери и, немного приоткрыв ее, выглянул в коридор, предварительно напустив на лицо заспанное выражение – чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не набился в гости.

   За дверями, к удивлению Валентина, оказался Радик.

   – Что? Еще подарок? – угрюмо спросил Валентин.

   Радик усмехнулся.

   – На вот. Сумочка...

   – Какая еще, в задницу, сумочка?

   – Ее сумочка. В машине осталась.

   И он протиснул в щель небольшую дамскую кожаную сумочку черного цвета.

   – Ну, ладно, братан, отдыхай мазево, – снова пожелал Радик и, не дожидаясь ответа, пошел к выходу.

   Затворившись, Валентин повертел сумочку в руках и, вернувшись на прежнее место, поставил ее на стол рядом с магнитолой.

   Девушка вдруг застонала во сне, и Валентин перевел взгляд на нее. Она порывисто выпрямила согнутые ноги и со вздохом перевернулась на другой бок – к стене – так, что теперь оказалась спиной к Валентину, а затем, также порывисто – даже коленками стукнулась о стену при этом – снова свернулась калачиком. Платье ее во время этого снова сбилось – так же, как тогда, когда она лежала в машине – и теперь оголило ее настолько, что из-под платья хорошо были видны черные – надо полагать, модные – ажурные трусики.

   Недолго понаблюдав за нею со своего места, Валентин встал и пересел на кровать рядом с нею, чтобы разглядеть ее получше.

   На вид – хотя Валентин уже знал за собой, что не силен в определении женского возраста – ей было лет восемнадцать-двадцать. Азиатка.

   Волосы – густые, смолянистого цвета, длиною до плеч – несмотря на то, что рассыпались в хаотичном беспорядке, все равно выглядели довольно эффектно. Так как она спала почти уткнувшись лицом в противоположный угол подушки, пряди волос, полностью обнажив шею, сбились ей на лицо и поблизости у рта слегка шевелились, тревожимые ее дыханием.

   Чтобы тщательнее рассмотреть ее лицо, Валентин легким движением руки бережно убрал с него волосы и замер. Ее национальность определялась с трудом – такие лица, как у нее, можно скорее встретить у жителей Ближнего Востока, нежели в Казахстане. На Ближнем Востоке Валентин, разумеется, не бывал, но ему почему-то казалось, что тамошние женщины выглядят так же, как и его странная гостья.

   Пожалуй, она была несколько худощава – худощава как раз в той степени, как ему нравилось – если он и обращал внимание на женщин на улицах, то ими оказывались женщины, обладающие примерно такой же конституцией, что и спящая теперь на его кровати незнакомка.

   Обратив еще раз внимание на ее ноги, Валентин снова подосадовал по поводу различимых на них синяков. "Что ее – били где-нибудь?" – нахмурившись, подумал он.

  Он задумчиво отошел от девушки, взял с полки тетрадь для рисования и мягкий черный карандаш, а затем снова уселся на стул, пристально разглядывая при этом свою невольную посетительницу. Наконец, открыв тетрадь и найдя в ней чистый лист, уверенно провел на нем первую линию.

  Валентин всегда был неплохим рисовальщиком, хотя и не профи, и в минуты досуга нередко брал в руки карандаш – это занятие как-то успокаивало его.

  Ему не хватило нескольких минут, чтобы закончить набросок, когда девушка, издав легкий стон, вдруг поменяла позу – это не огорчило его: быстро вырвав из тетради лист с незаконченной работой, он небрежно бросил его на пол и тут же принялся рисовать снова и с удвоенным рвением.

  А время все шло и шло, а девушка все ворочалась и ворочалась, и Валентин все рисовал и рисовал ее – так, что уже весь пол его комнаты был усыпан незаконченными набросками.

   В какой-то момент до него вдруг дошло, что когда незнакомка очнется, то может выйти изрядный скандал. Он отложил тетрадь на стол и мысленно представил себе ее пробуждение и, поставив себя на ее место, понял, что для скандала у нее будет вполне достаточно оснований, но – странное дело – мысль об этом не только не напугала его, но даже как будто и позабавила. Он еще не совсем понял, к чему и на что вдохновляла его эта мысль, но уже почувствовал какое-то чудное, до сих пор не знакомое ему ощущение. И когда он в очередной раз взглянул на девушку, вдруг совершенно точно осознал, что хочет ее, и понял, что это неожиданно пришедшее к нему возбуждение отличается от всех других возбуждений, которые он когда-либо испытывал от близости с женщиной, тем, что девушка была сейчас абсолютно беспомощна, что она всецело находилась в его власти.

   Девушка снова – на этот раз чуть-чуть – пошевелилась, и – по каким-то неведомым, безотчетным признакам – Валентин догадался, что с минуты на минуту она может проснуться. И еще он подумал, что проснуться – это еще не значит очнуться от хмеля. Уж что-что, а это он хорошо знал и по себе самому.

   Он быстро поднялся и погасил лампу, а затем присел на кровать рядом с девушкой. Она, пока он вставал, перевернулась на спину, и теперь лицо ее было обращено в фас к нему. В комнате был почти абсолютный сумрак, лишь едва разжиженный светом уличных фонарей, который с трудом пробивался сквозь листву растущих под окном деревьев и занавеси на окне.

   Склонившись над  девушкой, Валентин стал гладить ее щеки тыльной стороной ладони, и – предчувствие не подвело его – вскоре она открыла глаза. С минуту они смотрели друг на друга, Валентин все еще продолжал гладить ее. Блестки ее глаз на короткие миги исчезали, а затем снова появлялись в темноте – очевидно, она время от времени прикрывала веки. Скорее всего, лица Валентина ей было не видно: он ведь сидел на контровом для нее свете – на фоне окна.

   И тут, девушка вдруг присела в кровати и неожиданно для Валентина обняла его за плечи и потянулась к нему губами. Они поцеловались глубоко, но, когда девушка отстранилась, она почему-то опустила лицо и словно бы призадумалась.

   Валентин встал и, нащупав первую попавшуюся под руку кассету, воткнул ее в магнитолу. Так получилось, что кассета встала как раз на паузе между песнями, и через мгновение из динамиков полилась медленная композиция Тома Джонса.

   Когда он повернулся, то едва не столкнулся с девушкой. Она, наверное, встала с кровати следом за ним и, пока он разбирался с кассетой, стояла у него за спиной. Короткое время они опять смотрели в глаза друг другу, а потом девушка подняла руку и стала ощупывать пальцами лицо Валентина, особенно тщательно там, где были усы.

   Валентин догадался, что сначала она приняла его за кого-то другого, а теперь просто недоумевает. Чтобы не дать ей сообразить всего окончательно, он притянул ее к себе и увлек в танец. Она подалась, но свою руку, которая была на лице Валентина, так и не убрала; и Валентин, вальсируя, чувствовал, как ее тонкие пальцы слегка касаются его усов, словно даже поигрывают ими.

  Они вальсировали, ступая ногами прямо по разбросанным по всему полу рисункам.

   Когда получилось так, что они оказались возле самого стола, девушка быстро взглянула в ту сторону и, углядев там поблескивающую отраженным светом настольную лампу, протянула левую руку и постаралась ладонью отыскать выключатель.

   Валентин, вовремя заметив это, властно перехватил ее за кисть и положил ее руку себе на плечо.

   – Не надо, – пояснил он. – Так интереснее.

   Девушка, ничего не ответив, подчинилась.

   Валентин, решив, что настало время действовать более настойчиво, все также властно повлек ее к кровати.

   Почувствовав икрами ног кромку кровати, она неосознанно присела на нее. Валентин опустился рядом с нею. Тогда она подняла ноги на матрац и, оглянувшись назад и высмотрев там подушку, подняла ее и прислонила к стене – на дальнем от Валентина краю постели – а затем отодвинулась туда и сама и, подтянув почти к самому подбородку ноги, и обняла их руками в районе лодыжек. Валентин, сбросив тапочки, тоже забрался на постель с ногами и придвинулся к ней.

   Так оказалось, что белые колени ее были прямо напротив его губ, совсем-совсем рядом. С минуту они снова всматривались друг в друга, а затем Валентин потянулся к ее коленям и стал легонько ласкать их усами, по-прежнему глядя ей в глаза. Вскоре она протянула к нему правую руку и запуталась пальцами в прядях его волос...

   Когда все закончилось, она сразу же уснула снова – так и не произнеся за все это время ни единого словечка.

   Валентин, немного полежав рядом с нею, привстал, облачился в темноте в свою джинсовку и, подойдя к столу, включил свет и взглянул на девушку.

   Она спала ничком, в так и не снятом, но в закатанном до талии платье – так, что Валентин, с еще большей подробностью мог теперь разглядывать ее тело. Впрочем, он не стал усердствовать в этом и, вернувшись к кровати, прикрыл девушку свободным краем покрывала, при этом едва не наступив ногами на валявшиеся на полу ее трусики. Подняв их, он, две-три секунды подумав, засунул их под матрац, в ногах у девушки. Затем выключил магнитофон, который давно уже молчал, так как кассета скрутилась до самого конца, и взглянул на часы. Было пол одиннадцатого. Он полез в карман за сигаретами и, обнаружив вместо них неизвестный предмет, вынул его на свет. Предметом оказался тот самый презерватив, которым снабдил его Радик.

   – О, черт! – ругнулся он, и забросил презерватив на книжную полку.

   Закурив, он решил пройтись по общаге. Предварительно закрыв комнату на ключ, он вышел.

  Откуда-то доносился шум гулянки. Тут Валентин почувствовал, что его сильно знобит – остатки коньячных паров с боем покидали организм. Он с сожалением вспомнил об оставшейся у Радика дома пол бутылке коньяку и подумал, что было бы неплохо сейчас пропустить рюмочку.

   Дойдя до двери в комендантскую комнату, он толкнул ее и вошел. У Нуржана с Галией были гости. Кто-то из них в этот момент как раз говорил тост и из-за появления Валентина сбился.

   Все повернули головы в сторону Валентина. Нуржан молча показал Валентину рукой, чтобы он присел за стол, и Валентин, так же молча, уселся. Все снова повернулись в сторону докладчика. Галия, стараясь не греметь, поставила перед Валентином рюмку, тарелку и вилку, и Валентин, чтобы никого не беспокоить, обслужил себя сам, благо времени для этого оказалось предостаточно: тост, видимо, был последним, особо торжественным, а посему – затяжным. Насколько Валентин смог сообразить, сбор случился по поводу дня рождения младшей дочери Нуржана и Галии.

   Наконец, все выпили и начали подниматься из-за стола, прощаясь с хозяевами. Валентин остался за столом  –  ждать.

   Нуржан вскоре, выпроводив гостей, присел рядом.

   – У дочки день рождения, что ли? - поинтересовался Валентин.

   – Да, –  лаконично ответил Нуржан.

   – Поздравляю.

   – Рахмет.

   – А у меня вчера был.

   – День рождения?

   Валентин кивнул.

   – Что же ты молчал? – укорил Нуржан. – С тебя причитается.

   – Не заржавеет. Где-нибудь послезавтра, ладно? – отозвался Валентин.

   – Ладно, – кивнул  тот. – Ну что: по пятьдесят?

   Валентин с сомнением прищурился на бутылку, но, подумав, что, пожалуй, не отяготит, согласился:

   – Хорошо. Давай, накатим.

   Они не спеша "накатили".

   – Что это ты за бабу к себе привел? – хрустя салатом из капусты, с хитринкой в голосе спросил Нуржан.

   "Ну вот, они уже знают" – подумал Валентин про себя и с безразличием в голосе ответил:

   – Так – приятельница одна. Малость перебрала вчера у меня на днюхе.

   Вышло несколько натянуто.

   – А-а! – с пониманием отозвался Нуржан. – Ну, ты смотри: чтоб все нормально было.

   – Ну, конечно, Нуржан, конечно, – поспешил заверить его Валентин и... опять натянуто.

   Чтобы не продолжать разговор, Валентин поднялся:

   – Ладно, я пойду. Пора уже.

   – Давай, давай, иди, – усмехнулся Нуржан и, уже когда Валентин был в дверях, подначил: – Слушай, а, может быть, ее тоже похмелить надо?

   – Обойдется, – бросил Валентин, не оборачиваясь, и побыстрее вышел из комнаты.

   Когда он вернулся к себе, девушка все еще спала. Покрывало, которым он так старательно ее укутывал, оказалось отброшенным прочь, и она вновь лежала, как и прежде, ничком, с обнаженными ногами.

   Валентин уселся возле стола и закурил "Taste of America", бессознательно разглядывая при этом девушку, так и не прикрыв ее во второй раз.

   Спустя какое-то время он почувствовал, что им снова овладевает то же самое ощущение, какое он испытывал уже нынешним вечером, которое возникло у него с той минуты, когда он подробно разглядел девушку, и бесследно улетучилось, когда она вдруг потянулась к нему с объятиями и поцелуем: ощущение всевластия над незнакомкой, и оно – это ощущение – тут же породило в нем совершенно дикое, невероятно настойчивое, бескомпромиссно требовательное влечение к ней и, подчинясь этому влечению, он встал, потушил сигарету и, выключив лампу, подошел к кровати и, нависнув своим темным силуэтом над  девушкой, неторопливо скинул с себя одежду.

   Он даже и не попытался разбудить девушку, прежде чем вторгнуться в нее. Дикие, древние и, как оказалось, до конца необузданные, тысячелетиями настоявшиеся и подавлявшиеся столетиями чувства вдруг заполнили его, словно пронзая каждую клеточку его тела. И на какой-то миг вдруг почудилось ему, что восстали из темноты над его урбанизированным ложем какие-то искренние, правдивые, но шальные и безжалостные существа – уж не демоны? - зашедшиеся над его головой в своем безумном танце и глумливо восклицающие при этом: вот! – полюбуйся; вот, что ты есть на самом деле!

   Так, наверное, чувствовал себя древний воин, во время битвы на становище враждебного племени ворвавшийся в попавшееся на пути жилище и застигнувший в нем трепещущую, беззащитную, не принадлежащую ему женщину, торопливо – чтобы упаси Бог не отстать от своих, – срывающий с себя обагренные кровью соплеменников женщины одежды, походя воздающий хвалу духам-покровителям своего племени.

   Похоже, что девушка проснулась, но, по неведомо каким причинам, она, казалось бы, притворялась спящей и лишь периодически вырывавшиеся из нее нечленораздельные возгласы и глубокое дыхание говорили, что это не так. Отдавала ли она себе отчет о происходящем? Или ее душу тоже бередили какие-то свои  – особенные – женские фантазии?

   Все начинающееся поспешно – поспешно и заканчивается. Ослабев, Валентин приник поначалу к девушке, чтобы отдышаться. Но она, еще мгновение назад лежавшая безучастно, вдруг дважды встряхнула энергично плечами и совершенно отчетливо, совсем не пьяным голосом сказала:

   – Ну, отвали! Отвали, скотина. Получил свое, и отваливай, – так и не обернувшись к Валентину при этом.

   Ошеломленный, Валентин отвалил. Он присел на кровати и, немного подумав, взглянул на девушку. Та, как ни в чем не бывало, снова спала. Валентину даже подумалось, что никаких слов ее вовсе не было.

   "Идиот я, оказывается, что ли? – спросил он сам у себя мысленно и, так и не найдя достоверного ответа на этот вопрос, также мысленно чертыхнулся и, поднявшись с постели, не спеша оделся.

   Подойдя к столу, он зажег свет и, усевшись, снова закурил.

   Благодаря каким-то безотчетным ощущениям внутри себя он догадался, что вскоре вновь захочет ее. Только на этот раз он решил все-таки дождаться, когда она окончательно придет в себя.

   "Этак можно, пожалуй, и некроманом стать, если так дальше пойдет", – досадливо подумал он.

   Валентин решил, что, когда незнакомка проснется, он предложит ей остаться у себя, но, представив ее пробуждение, вдруг засомневался.

   "Черт! Как устроит она мне скандал! Что я ей объяснять буду?" – подумал он.

   Однако, сообразив, что, если он будет ломать себе голову, ничего от этого не измениться, он довольно громко включил магнитолу и, поудобней откинувшись на стуле, закрыл глаза...

   – Эй!

   До Валентина не сразу дошло, что его зовут, но возглас повторился:

   – Э-э...

   Он открыл глаза и, посмотрев в сторону девушки, увидел, что она приподняла голову и внимательно смотрит на него. Он оперативно уменьшил звук на магнитоле.

   – Давай знакомиться, – очень серьезно предложила девушка и, немного повернувшись в сторону Валентина, слегка застонав при этом, оперлась локтем левой руки о матрац, а правую невозмутимо протянула в сторону Валентина.

   Он, вдруг почувствовав смущение, встал и, подойдя к девушке поближе, пожал ей руку и скромно представился:

   – Валентин.

   – Валентин? – переспросила девушка.

   – Да, Валентин.

   Она, не выпуская его руки, назвалась в свою очередь:

   – Айгуль.

   Он невольно усмехнулся, вспомнив, как на лестнице, блефуя, назвал ее этим же именем.

   – Ты чего? – спросила она, сразу уловив его усмешку.

   – Так, ничего, – спохватился он.

   В этот момент она оглянулась на себя и, вдруг осознав, что красуется с обнаженной задницей, сама спохватилась:

   – Ой! Что это я?

   Она быстро уселась и запахнула себя покрывалом, а затем, переложив подушку себе под спину, устроилась совсем с комфортом, не переставая во все время этих манипуляций разглядывать Валентина оценивающим взглядом. Когда она начала обеими ладонями охорашивать свои волосы, Валентин догадался, что она результатами своего досмотра удовлетворена. Разобравшись с волосами, она приглядчиво осмотрела комнату и поинтересовалась:

   – И где это я?

   – Ты в общежитии актеров Ауэзовского театра.

   Ее брови вскинулись вверх:

   – В общежитии?

   – Да.

   – Актеров?

   – Да.

   – Театра?

   – Да. Ауэзовского.

   Брови вернулись на прежнее место. Она вздохнула, с сомнением покачала головой, а затем, вдруг согласно кивнув, небрежно сказала:

   – Ладно.

   Валентин уже давно сидел рядом с ней на кровати.

   – Так, значит, ты... актер? – с некоторой игривостью в голосе спросила она.

   – Нет, я – тенор-саксофонист.

   – Саксофонист?

   – Да.

   – Тенор?

   – Да.

   – Ладно.

   Валентин помялся, а затем попытался объяснить:

   – Саксофоны тоже разные бывают: саксофон-тенор, саксофон-сопрано...

   – Не надо, не надо, не надо, – быстро остановила она его. – Не рассказывай. Я все равно тупая.

   Валентин кашлянул.

   – Дай закурить, – попросила она.

   Он поднялся и принес сигареты, пепельницу и спички. Они закурили. Она, сделав пару затяжек, поморщилась:

   – Фу, какая гадость, – видимо, вкус Америки оказался ей не по вкусу. – Это моя сумочка? – спросила она, показав пальчиком в сторону стола.

   – Твоя, твоя.

   – Слушай, достань оттуда, пожалуйста, "Мальборо" и губнушку. А, еще расческу.

   Валентин подошел к столу и, открыв сумочку, достал оттуда губнушку и расческу.

   – А сигарет здесь нет, – сообщил он, тщательно проверив все содержимое.

   – Как нет? – изумилась она и, немного подумав, хмыкнула. – А деньги там?

   – Денег тоже нет, – ответил Валентин, на всякий случай еще раз заглянув в сумочку.

   Айгуль задумчиво покачала головой и, словно бы самой себе, произнесла:

   – Этого еще только не хватало.

   – Что: много было денег?

   Она взглянула на него и, улыбнувшись, махнула рукой:

   – А-а! Ерунда, – и, поглядев по сторонам, невинно осведомилась: – Слушай, а ты случайно не в курсе, где мои трусы?

   Валентин глазами и указательным пальцем показал ей направление:

   – Там. С краю, под матрацем.

   Она потянулась в указанную сторону.

   – Вот они, родные, – удовлетворенно сказала она, раздобыв то, что искала.

   – Я выйду? – предложил Валентин.

   – Что? – не поняла она.

   Он пояснил:

   – В коридор выйду, пока ты оденешься.

   – Нет, зачем же? Можешь смотреть.

   Он от такой непосредственности снова смутился и, буркнув:

   – Да я уже насмотрелся, – уселся на стул и отвернулся к противоположной от нее стене.

   Она, одевшись и обувшись, подошла к нему и, переставив стоявший у стены второй стул, пристроилась рядом.

   – Ну, давай свою "Америку", – потребовала она, после того как глядя на себя в стоявшее на столе, прислоненное к стене зеркальце, причесала волосы, подкрасила губы и, послюнив край носового платка, убрала разводы поплывших теней.

   Взяв сигарету, она прикурила от поднесенной Валентином спички и, затянувшись, посмотрела ему прямо в глаза и строго спросила:

   – Как я выгляжу?

   – Как Клеопатра.

   – Скажешь тоже, – усмехнулась она. Тут она обратила внимание на наброски. – Это что? – поинтересовалась она, подняв с пола первый из них попавшийся под руку.

  – Это ты, – доложил он.

  – Хм, – усмехнулась она. – Талант! – и так же небрежно, как давеча сам Валентин, обронила лист обратно.

   – Айгуль! – позвал ее Валентин после минутного молчания.

   – Да?

   – Ты казашка?

   Она наклонила голову.

   – Настоящая?

   – То есть?

   – По обеим линиям? По отцу и по матери?

   – Да.

   – На всех поколениях?

   – Да.

   – На всех, на всех?

   – Ну да, да... Чего это ты?

   Валентин пожал плечами и сообщил:

   – Ты похожа на палестинку.

   Она рассмеялась.

   – Узбечку во мне признавали, таджичку тоже, даже за бухарскую еврейку принимали, но вот палестинкой – ты первый назвал.

   Он улыбнулся.

   – А лет тебе сколько?

   – Двадцать пять.

   Валентин открыл рот от изумления.

   – Врешь, да?

   – У меня уже двое детей, Валентин, – просто сказала она и добавила: - Сыновья.

   Валентин поверил.

   – А я сначала подумал, что тебе не больше двадцати.

   Она улыбнулась. Он добавил:

   – И по фигуре-то твоей не скажешь, что ты рожала.

   Айгуль склонила голову набок и посмотрела на Валентина долгим взглядом.

   – Смешной ты.

   – Какой есть, – отозвался Валентин.

   – Слушай, друг, – словно невзначай поинтересовалась Айгуль, – ты мне не подскажешь, как я сюда попала?

   Валентин несколько замялся с ответом, но, все же довольно решительно, объявил:

   – Мне тебя подарили.

   Она вскинула на него глаза.

   – То есть... как это?

   – Обыкновенно. К дню рождения.

   – И кто же тебе меня подарил?

   – Друг.

   – Какой друг? – продолжала осторожно выспрашивать Айгуль.

   – Мой друг. Радик его зовут.

   Глаза Айгуль умоляли о более точных пояснениях. Валентину стало ее жалко.

   – Ты села к нему в машину где-то в "Орбите". Он обычно халтурит на тачке, а ты голосовала на обочине. Ты была, – Валентин замялся, подыскивая приемлемые слова. – В общем, пьяная ты была, но с виду – не очень. Ты попросила его довезти до Дворца Республики, но по дороге – вырубилась. Он тебя тряс, тряс и – бесполезно. Он ломал, ломал голову, что с тобой делать, а потом решил привезти тебя сюда. Вот.

   – Ну?

   – Что: ну? Привез и подарил мне. "На, – говорит, – Арт, подарок тебе к дню рождения..."

   – У тебя в самом деле день рождения? – невпопад спросила Айгуль. Видно было, что она очень растеряна.

   – В самом.

   – А что это за Радик?

   – Да ты его не знаешь. Это мой друг, я же тебе объясняю.

   Айгуль понуро опустила голову и не громко сквозь зубы выдавила:

   – Вот, сука!

   – Ты про кого? – опешил Валентин.

   – Про себя. Про кого же еще? – так же тихо отозвалась Айгуль и, вдруг что-то сообразив, подняла голову и решительно сказала: – Валентин, мне позвонить надо. Срочно. Есть откуда?

   Валентин посмотрел на часы – там было пол двенадцатого.

   – Разве что от коменданта, – неуверенно ответил он. – Если там еще не спят.

   Она поднялась и потребовала:

   – Идем.

   Валентин неохотно тоже поднялся.

   У Нуржана с Галией еще не спали. Войдя, Валентин спросил:

   – Галия, можно от вас позвонить? Очень важно.

   Она возилась с посудой и, искоса взглянув на вошедших, позволила:

   – Можно.

   – Не мне. Вот девушке надо.

   – Звоните, – снова позволила Галия.

   В комнате сидели Нуржан и столяр Габит и о чем-то вполголоса разговаривали.

   Когда Валентин и Айгуль вошли, Нуржан с Габитом едва заметно переглянулись и сразу замолчали.

   – Мы позвоним, Нуржан? Галия разрешила.

   Тот легонько кивнул.

   Айгуль набрала номер, а Валентин отошел к стене и прислонился там.

   – Алло? Люда? Да я это, я. Да. Так, в одном месте. Нет, не дома. Слушай, ты помнишь этого, как его – Толика – к которому мы потом пошли в соседний дом. Ну, да, да... Нет... А квартиру ты его хорошо знаешь? Да? Как? Я одна осталась с ним. Вот гад!..

   Нуржан с Габитом с легкими усмешками на губах тем временем переглядывались.

   – Людка! Жди меня, я скоро приеду. Да!.. Не могу объяснить. Да нормально все, нормально. Жди. Да, да... Пока.

   Айгуль положила трубку и обернулась к Валентину:

   – Все, – доложила она.

   – Нуржан, спасибо, – поблагодарил Валентин и, взяв девушку за локоть, пошел с нею к выходу.

   – Не за что, – съязвил Нуржан. – Заходите еще.

   – Галия, спасибо, – еще раз поблагодарил Валентин, проходя мимо кухни.

   Та не ответила.

   – Ой, а как жрать-то хочется, – вдруг призналась Айгуль, когда они вернулись в комнату.

   – У меня лапша китайская есть. Правда, хлеба ни крошки, – как можно доброжелательнее предложил Валентин.

   Она наморщила носик.

   – От лапши стошнит.

   – А чаю?

   – Чаю? Чаю давай, только, пожалуйста, побыстрее.

   Валентин отлил воду из трехлитровой банки в литровую и опустил в воду самопальный, сооруженный из бритвенных лезвий кипятильник, который сразу загудел.

   – Сейчас, скоро будет готово.

   – Ух, техника! – воскликнула Айгуль, приглядевшись к кипятильнику.

   Они в ожидании чая уселись за стол и закурили, чтобы скоротать время.

   – Эти – кто? – спросила Айгуль, покосившись на плакаты.

   – Это великие саксофонисты...

   – Черт с ними, не рассказывай, – перебила она его.

   – Слушай, Айгуль...

   – Да?

   – Я хотел спросить: ты – замужем?

   Она улыбнулась:

   – Разведена. Я...

   – Нет, нет. Не рассказывай, если не хочешь.

   – Нет, почему же? Жили – не тужили, а потом он себе молоденькую девочку нашел. Сейчас с нею...

   – Ненавидишь его?

   – Зачем же? – удивилась она. – Мы дружим. У них пацанчик недавно родился. Хорошенький такой.

   Они немного помолчали. Вода вскипела, и Валентин перенес банку на стол, засыпал в нее чаю, а затем поставил рядом два стакана со старыми, потемневшими от времени чайными ложками и банку из-под кофе, наполненную сахаром.

   – Ты что же: так и уедешь, на ночь глядя? – спросил он, пока чай заваривался.

   Она отвела глаза:

   – Надо ехать.

   – Уверена?

   – Уверена.

   – Называется "подарок", – пошутил он.

   Она улыбнулась. Поинтересовалась:

   – Ты кто по знаку Зодиака?

   – Я? Рак. День рождения вчера же был. А ты?

   – Я – Дева.

   – О, – оживился он. – Ты мне подходишь.

   – Почему это?

   – Как «почему»? Почитай гороскопы на совместимость.

   – Хорошо, почитаю, – пообещала она и, глотнув чаю, вздохнула. – Боже, как хорошо...

   Даже не допив до конца чаю, она стала собираться.

   – Ты меня проводишь?

   – Разумеется.

   Она замялась немного, потом все же спросила:

   – У тебя деньги есть?

   Валентин, не ответив, полез на полку, достал оттуда двести тенге купюрами по пятьдесят и протянул ей.

   Она улыбнулась краешками губ и, отделив от протянутых денег две купюры, бросила их в сумочку.

   – Этого хватит, – пояснила она.

   Они покинули комнату, и пошли к выходу. На лестничной площадке она вдруг остановилась.

   – Слушай, а где у вас женский туалет?

   Валентин показал глазами наверх:

   – Там. На третьем этаже.

   – Покажи.

   Он провел ее до туалета и остался ждать у дверей.

   Когда она вышла, они, словно сговорившись, оглядели друг друга сверху донизу и обратно. Валентину опять бросились в глаза синяки на ее ногах.

   – Слушай, отчего у тебя синяки на ногах? – не сдержавшись, спросил он. – Тебя что: били где-нибудь?

   Она усмехнулась.

   – Я таэквондо занимаюсь.

   – Да ну! – поразился он. – Разве женщины занимаются таэквондо?

   – Конечно.

   – И что же вы там... деретесь?

   – Еще как! Бьем со всего размаха.

   Она взяла его под руку – чуть ли не царственно – и они пошли к вахте.

   К счастью, дверь была не заперта.

   – Хафиза-апай, я скоро вернусь, – предупредил Валентин.

   На улице было еще немного душновато. Дойдя до проспекта, они остановились.

   – Ну, ты иди. Мне без тебя тачку будет легче поймать.

   – Что же: мы больше же увидимся?

   – Нет, наверно.

   – Я бы не хотел так.

   Она улыбнулась и, ненадолго отведя глаза в сторону, снова быстро перевела их на Валентина.

   – Знаешь, я тоже не хотела бы.

   – Правда?

   – Правда.

   – Ну, так останься. Куда ты, черт побери, поедешь сейчас? – урезонил Валентин, может быть, излишне пылко, и, чуть помолчав, тихо добавил: – Тем более что я только успел разогреться.

   Айгуль усмехнулась.

   – Не могу я. Нужно ехать – насчет денег разобраться, – и, притронувшись к его руке, она пообещала: – Я как-нибудь, наверно, к тебе зайду, – и, чуть подтолкнув его по направлению к общежитию, попросила: – Ну, ты иди, ладно?

   Валентин повернулся и пошел в сторону дома, а Айгуль двинулась к обочине.

   – Валентин, – окликнула она его.

   Он обернулся:

   – Да?

   – Я, если до двух поспею, то, может быть, еще сегодня приеду. В общежитие можно будет пройти?

   – Можно. Ты только под окнами крикни меня пару раз по имени, я пойду и договорюсь с вахтершей.

   – Хорошо. Ну, пока?

   – Пока. Я буду ждать, – пообещал он.

   И они исчезли друг для друга в шелестящей листвою темноте июньской ночи...

   – Хафиза-апай, выручайте! Ко мне девушка может приехать ночью. Пустите? – взмолился Валентин на вахте.

   – Какая девушка может быть ночью? – рассердилась та.

   – Хафиза-апай, обыкновенная девушка, которая сейчас выходила...

   – Иди, иди, Валентин, отсюда. Я ночью спать буду...

   – Ну, Хафиза-апай, дорогая, ну, пожалуйста, – Валентину не хватало слов.

   Хафиза-апай посмотрела на него суровым взглядом, а потом вздохнула.

   – И на кой черт тебе эта девка? – задумчиво произнесла она. – Ладно, иди уж...

   – Пустите?

   – Да пущу, пущу...

   – Большой рахмет вам, Хафиза-апай, большой рахмет, – горячо поблагодарил ее Валентин и, стремглав, понесся вверх по лестнице.

   В комнате, он не спеша допил остатки остывшего чая и, чтобы скоротать время, решил заглянуть на огонек к кому-нибудь из знакомых ребят-актеров.

   В двести четвертой еще не спали, и Валентин, не постучавшись, толкнул дверь.

   За столом, установленном посередине комнаты, сидели Мухаммед с Бауржаном, пили чай, между делом поигрывая в "дурака" и в пол глаза поглядывая на работающий телевизор.

   Валентин молча подошел к столу и, передвинув стул, уселся рядом с ними. Мухаммед, отложив карты, встал и, принеся еще одну кисайку, наполнил ее чаем и придвинул к Валентину.

   – Муха! – позвал Валентин, чуть погодя, – ты когда-нибудь занимался любовью с трупом? – неожиданно для самого себя выпалил Валентин.

   Ребята прекратили играть и, переглянувшись друг с другом, посмотрели на него, как на идиота.

   – Пока еще не посчастливилось, а что? – ответил Муха.

   – Ничего, – отозвался Валентин и, поднявшись, добавил: – Рекомендую попробовать.

   – Жарайды*, при первой возможности, – пообещал Муха.

   – Посиди еще, куда пошел? – вмешался в разговор Баур.

   – Пойду ждать, когда труп вернется.

   Мухаммед с Бауржаном снова переглянулись.

   – Этот труп, что ли, ходячий?

   – Ходячий, ходячий, – отмахнулся Валентин и вышел.

   Придя к себе, он прилег на кровать и задумался. Было уже около часа...

   Проснулся он в одиннадцатом часу утра, чувствуя себя не очень свежим – из-за того, что проспал всю ночь в одежде.

   "Значит, она не пришла, – подумал он. – Интересно, а вообще она придет когда-нибудь?"

   Он готов был поклясться, что когда девушка сказала вчера, что ей совсем не хочется уезжать, она была совершенно искренна.

   Он поднялся и, посетив сначала в умывальник, вернулся в комнату и стал неторопливо приводить в порядок постель. Укладывая подушку на уже прибранную постель, заметил, что на белой поверхности наволочки появились неровные следы от губной помады.

   Закончив с постелью, он сходил в умывальник, ополоснул банки и набрал в них воды. Вернувшись, поставил воду греться и присел за стол. Возле зеркала на столе ему бросилась в глаза забытая со вчерашнего дня губная помада Айгуль. Взяв губнушку в руки, он для чего-то открыл ее и, забавляясь, несколько раз покрутил, машинально любуясь на выдвигающийся кончик помады. Затем, привстав, поставил помаду на книжной полке стоймя – у самого края. Напившись чаю, он полез за сигаретой, но обнаружил, что пачка пуста. Тогда он придвинул пепельницу к себе и стал выискивать в ней окурок подлиннее. Выбрав, собрался его прикурить, но тут снова заметил на фильтре знакомые следы знакомой губной помады.

   "Живите больше"* , – вспомнились ему вдруг недавно читанные слова.

   И тут он понял, что, скорее всего, Айгуль у него никогда больше не появится, что искренность ее слов, сказанных вчера, была рождена под влиянием минуты, и что Айгуль сегодняшняя уже сильно отличается от Айгуль вчерашней. И поняв это, Валентин сильно пожалел, что у него не хватило решительности удержать ее вчера.

   – Живите больше, – повторил он вслух и замолчал, бессознательно глядя в окно, за которым он видел не улицу, а свою же комнату во время вчерашнего вечера, себя самого и вчерашнюю Айгуль, танцующих вальс под медленную композицию Тома Джонса.

   Немного походив из угла в угол по комнате, он вздохнул, снял со шкафа футляр с саксофоном и начал играть.

   Звуки, выдуваемые им из саксофона, были не громкими, очень не громкими – ведь иногда, для того чтобы тебя услышали везде, нужно говорить совсем тихо, быть может, даже про себя.

 

*Из романа Ф. Достоевского "Бесы": "Живите больше" мой друг, как пожелала мне в прошлые именины Настасья (ces pauvres gens ont quelquefois des mots charmants et pleins de philosophie)^**. Не желаю вам много счастья - наскучит; не желаю и беды; а вслед за народной философией повторю просто: "Живите больше" и постарайтесь как-нибудь не очень скучать" (слова Степана Трофимовича Верховенского)

^**У этих бедных людей бывают иногда прелестные выражения, полные философского смысла (фр.)

 

 

 «На здоровье»

 

               По привычке, по старинке,

               Век за веком, год на год,

               С незастегнутой ширинкой

               Племя русское бредет.

 

               В ряд калашный ли? – С суконным

               Рылом, цвета кирпича;

               Скотским, пропитым – исконным! –

               И толкаясь, и крича.

 

               И к майдану, и к базарам –

               Русский дух  лишь жаждой свят!

               За сивуху Божьим даром

               Рассчитаться норовят.

 

   – Ну, как? – откинувшись на спинку офисного полумягкого вращающегося кресла, соблюдая всю невинность на физиономии, на какую был только способен, спросил Арик.

   Филатов, не меняя позы, лишь слегка повел головой в его сторону, взглянул хмуро:

   – Настучать бы по твоей жидовской морде за эти стихи, чтоб впредь неповадно было. Тебе что – делать больше нечего? Сидишь здесь, всякую дрянь сочиняешь!

   Арик деланно рассмеялся:

   – И чем тебе так не понравилась заурядная рожа обыкновенного постсоветского еврея? Хорошие же стихи, антиалкогольные. Можно даже сказать – актуальные.

     – Антирусские они, блин, а не антиалкогольные. Ты лучше бы анекдоты про своих еврейских братьев сочинял. А русских, Арик, не трогай. Поссориться, что ли, хочешь?

    – Да ладно тебе, Фил! Что ты, в самом деле?! Это же шутка!

   Филатов вместо ответа встал и пошел к дверям.

   – Ты далеко? – окликнул его Арик.

   – В "дабл", – пояснил Филатов и, задержавшись в дверях, напомнил: – Ты не отлучайся – Марат вот-вот позвонить должен.

   В коридоре было тихо – все уже давно разошлись. Только из турбюро, которое арендовало помещение по соседству, доносились не громкие, но оживленные голоса работающих там девушек. Среди прочих слышался и голос Анастасии...

   Выйдя из туалета, Филатов закурил, скользя рассеянным взглядом по интерьеру коридора.

   На входных дверях в машзал висела впечатляющая табличка: "Сюда без белых халатов лучше не входить" – это был юмор Марата. У него была какая-то странная тяга к всякого рода нововведениям во имя порядка, многие из которых порядком осложняли  жизнь людям, работающим с ним бок о бок. Он почему-то решил, что присутствовать в компьютерном зале должно лишь в белых халатах, и теперь даже сам, входя туда, никогда не забывал нацепить на себя безупречно накрахмаленный халат, в котором становился похожим на молодого, бестолкового хирурга, только что окончившего мединститут.

   Рядом с дверями в машзал располагались двери в кабинет Марата, надпись у которых торжественно уведомляла всякого туда входящего о том, что за ними находится сам генеральный директор АО "Пиллерс". Название конторе придумал опять же Марат и, кроме них троих, – Марата, Арика и Филатова - оно звучало непонятно для всех. Пиллерсами назывались вертикальные упорные столбы, поддерживающие перекрестья палубных бимсов и стрингеров на кораблях – дань памяти об их совместной службе на Северном флоте, где они все трое были старшинами 1^ой статьи на эсминце "Стремительный".

   Прямо под надписью фломастером красного цвета корявым почерком Арика было приписано: "Входящие, оставьте упованья – здесь и халат вас белый не спасет" – Арика юмор. Приписку эту он сделал совсем недавно – с неделю назад, чем привел Марата в высшую степень негодования...

   На душе было скверно. За сегодняшний день Филатов уже трижды, стесняясь присутствующих, выбегал на улицу позвонить домой Лорику. И трижды она его успокаивала, что все будет нормально, что она готовится, что подарок купила. Но, тем не менее, Филатов ей не верил.

   Сегодня был день рождения жены Марата, куда их с Лориком, естественно, пригласили. На четырех - пяти совместных гулянках за последнее время Филатов присутствовал один, хотя всех это удивляло и все спрашивали: в чем, собственно, дело, что с Ларисой – уж не заболела ли она, не поссорились ли они и т.д. В чем, в чем – да все просто: пьет Лорик, как сапожник. И давно уже пьет. А Филатов – этого стесняется. Таит от всех.

   А тут еще Арик со своим стихотворчеством: словно о чем-то догадывается.

   Филатов аккуратно притушил бычок о подошву ботинка и обронил его в урну. Подумав немного, решил зайти к девчонкам в турбюро – пококетничать с Настей, – но в этот момент расслышал, как зазвонил телефон и, как подняв трубку, Арик начал разговаривать. Прислушавшись, Филатов, понял, что звонит Марат и, если судить по голосу Арика, все срослось, как нельзя лучше.

   – Ну? – спросил он, поспешно войдя в офис.

   – Ну, ну, – осклабился Арик, кладя трубку: – Я же тебе говорил – все нормально. Марат уже давно дома, ждет нас. Два часа назад спокойно можно было бы уехать.

   – Деньги взяли?

   – Конечно, взяли. Вечно ты, Фил, воду мутишь.

   – Почем?

   – По шестьдесят с половиною.

   Филатов присел на стул и, покачав головой, недоверчиво спросил:

   – Значит, все нормально?

   – Ну, разумеется, нормально. Ну, что – по домам?

   Арик вопросительно посмотрел на Филатова. Тот утвердительно кивнул:

   – По домам.

   Арик деловито начал убирать бумаги со стола.

   – Хороша жизнь, – благодушествовал он: – Сейчас домой, дома в ванну, потом в чистую рубашечку облачусь, аки монах в ряску, в костюмчик "с отливом", в туфельки на каучуковом ходу, пригублю чашечку кофе и – в гости. Не забыв предварительно благим духом от Версаче себя сбрызнуть.

   Филатов смурнел все больше и больше. Хорошо Арику – не женат, никаких забот –  живи да живи себе.

   Закончив, Арик окинул внимательным взглядом офис и, остановив взгляд на Филатове, спросил:

   – Идем?

   Филатов молча поднялся и, выйдя в коридор, задумчиво смотрел, как Арик запирает двери.

   Небрежно опустив ключи от офиса в карман, Арик двинулся вдоль по коридору, Филатов пошел следом за ним.

   – Девочки! До понедельника, – отметился Арик, приоткрыв дверь в турбюро и манерно засветив зубы при этом.

   – Пока, пока, Арик, – отозвались оттуда сразу несколько голосов.

   Филатов, дойдя до Арика, тоже попрощался:

   – До свиданья, девчонки, – и, видя, что Настя, словно не замечает его, будто увлекшись какой-то важной бумагой, попрощался еще отдельно с ней:

   – До свиданья, Настя.

   Она, оторвав взгляд от бумаги, внимательно взглянула на Филатова и, кажется, немного смутившись при этом, ответила:

   – До свидания, Алеша...

   Выйдя на улицу, они потуже запахнули плащи и двинулись к стоявшим поблизости на парковке автомобилям.

   – Лорик-то как? Здорова? – спросил Арик на ходу.

   – Здорова, – осторожно ответил Филатов и, подозрительно посмотрев на Арика, спросил:

   – А что?

   – Ничего, – пожал плечами Арик, и спросил: – Значит, встретимся у Марата?

   – Встретимся у Марата, – подтвердил Филатов, и они разошлись к своим авто: Арик к своему маленькому синему "Фиату-Уно", а Филатов – к своему белому "Фольксваген-гольфу".

   – Дяденька! – позвал его кто-то откуда-то снизу и справа, когда он уже отворил дверцу автомобиля.

   Филатов посмотрел в ту сторону. Там стоял мальчуган – лет шести, наверное, – довольно бедно одетый, с уморительной чумазой рожицей. Задрав голову кверху, он вопросительно смотрел на Филатова.

   – Книжки хорошие, не желаете ли приобрести? – очень по взрослому спросил мальчишка.

   Филатов покосился на его руки. В них были три-четыре брошюры явно религиозного содержания  – если судить по обложкам.

   – Нет, не желаю, – улыбнулся Филатов и сделал движение в сторону машины, считая разговор оконченным.

   Видимо, мальчишка так совсем не считал.

   – Тогда для Господа подайте чего-нибудь, дяденька, – невинно предложил он.

   – Для Господа? – заинтересовался Филатов и, видя, что мальчишка утвердительно кивнул головой, обескуражил его: – Не подам.

   Тот с видимым огорчением шмыгнул носом,

   – А вот тебе подать могу, – обнадежил его Филатов и, порывшись в карманах, извлек оттуда полусотенную купюру и протянул мальчишке, внимательно глядя на его лицо при этом.

   Лицо у мальчугана осталось бесстрастным, но купюру он взял и, пристально ее рассмотрев (надо полагать, хотел убедиться – не фальшивая ли она), упрятал куда-то запазуху и, снова вскинув глаза на Филатова, урезонил:

   – Еще бы чего-нибудь для Господа, и совсем хорошо было бы.

   – Ну, ты, мужик, наглеешь, – возмутился Филатов и полез в машину.

   Мальчишка, хладнокровно выслушав ответ и поняв, что больше денег не будет, с достоинством двинулся дальше – вероятно, высматривая по пути очередного доброхота.

   Проезжая по Джандосова – неподалеку от Тещиного языка, Филатов обратил внимание на впечатляющую вывеску над магазином – вероятно недавно открывшемся – "Даром" (спиртные напитки).

   – Какое милое и притягательное название для алкоголиков, – подумал он и вновь почувствовал раздражение.

   Машину Филатов ставил на строительном участке – поблизости от дома, рядом со зданием Медеуской администрации – под охрану сторожам, которые прирабатывали, присматривая за автомобилями жителей окрестных домов.

   Когда он подрулил к стоянке, было уже довольно темно.

   Машинально отметив про себя быстрый укорот осенних дней – Филатова почему-то всегда это обстоятельство очень удивляло, – он проверил сигнализацию на автомобиле, и пошел к вагончику, чтобы рассчитаться.

   Окна вагончика были уже ярко освещены, из-за полузакрытых дверей доносились пьяные голоса. Войти вовнутрь Филатов не успел, потому что на пороге показался Сан Саныч, вышедший ему навстречу.

   – Приветствую, – поздоровался Филатов и, отсчитав деньги, протянул восемьдесят тенге Сан Санычу.

   – Во сколько заберешь? – поинтересовался тот.

   – Где-нибудь в девять, – подумав, ответил Филатов, и в свою очередь поинтересовался, кивнув на вагончик: – Чего там у тебя?

   Сан Саныч поморщился:

   – Нургазы приперся с приятелем и приятельницей. Пьют.

   Нургазы числился одним из сторожей на участке – нынче была не его смена. Во время своих дежурств он довольно часто напивался – за что уже пару раз бывал основательно избит водителями, оставлявшими ему машины под охрану.

   Выслушав ответ Сан Саныча, Филатов тоже поморщился:

   – Ну и мерзкий же он тип – этот ваш Нургазы.

   – Согласен, – отозвался Сан Саныч.

   – Ладно, пока, – попрощался Филатов и пошел в сторону дома...

   Отворив двери квартиры, он сразу понял, что дома  – не ладно: как-то уж очень косо стоял телефонный аппарат на полочке в прихожей и повседневные туфли Лорика валялись, как попало.

   Не разуваясь, Филатов быстро прошел в зал: Лорик – красавица Лорик – была готова к выходу, да вот только ходить не смогла б.

   Она лежала на диване в смявшемся вечернем, недавно купленном, тыщебаксовом платье недвижно и отрешенно. Ее волосы еще хранили следы сделанной загодя прически. Журнальный столик был передвинут к самому дивану. На нем красовался натюрморт: две банки из-под водки – одна стоймя, другая – впокат, на самом краю стола; блюдце с корейской морковкой и горка апельсиновой кожуры.

   Его появления она, разумеется, не почувствовала.

   Дойдя до кресла, Филатов с вздохом опустился в него и, потянувшись к столу, взял ту из банок, что стояла стоймя, на ощупь почувствовав, что в ней еще осталось немного водки.

   – "На здоровье", – прочитал он вслух надпись на банке и с громким стуком поставил ее на место.

   – Боже, – мелькнула мысль, – ведь это же больше шестиста грамм".

   Лорик, потревоженная стуком, пошевелилась и, медленно разлепила веки.

   – У-у, Лешка! – кое-как совладав с непослушным языком, промычала она, увидев Филатова, и попыталась улыбнуться.

   Вышло скверно.

   Филатов, снова схватив со стола ту же самую банку, поднес ее к самым глазам Лорика и спросил:

   – Ты что: не могла поприличней чего-нибудь купить? Тебе что, денег мало, да?

   Лорик томным движением отодвинула банку от своего лица в сторону:

   – Ну, чего ты, Лешка, чего? – пролепетала она и снова закрыла глаза.

   Филатов поднялся и перешел на кухню.

   Устроившись там на табурете, Филатов вдруг вспомнил  историю их с Лориком  знакомства.

   Это случилось почти сразу по приезду со службы домой. У них – у  Филатова, Марата и Арика – в памяти еще не стерлись пьянящие звуки сыгранной на сход с корабля "Славянки" и, торжествуя от давно забытого чувства гражданской свободы, они гуляли. Лорика он высмотрел в одной хмельной компании, куда с друзьями угодил случайно, и оттуда сходу повез ее к себе домой в Горный Гигант, и оставил ее ночевать – даже не постеснявшись матери. Конечно, он смотрел на это как на очередное развлечение и никак не думал, что выйдет серьезно и надолго.

   Поутру, когда мать уже ушла на работу и они с Лориком остались одни, она – шутки ради – нацепила на себя его беску.*

   – Сними сейчас же, – рассердился Филатов и потянулся к ней, чтобы сдернуть с нее свой ДМБешный головной убор – считалось морской серостью позволять девушкам надевать на себя беску .

   Лорик соскочила с кровати и, как была нагишом и в беске, отбежала в дальний от Филатова угол и оттуда отрицательно замотала головой:

   – Нет, не сниму.

   – Немедленно сними, – потребовал Филатов и, видя, что Лорик, артачась, снова мотнула головой, пообещал: – Сними, я тебе тельник** подарю, – тельники можно было дарить, но только тем, кого любишь.

   – Дари, – согласилась она.

   После они вместе пили чай – Лорик в новеньком, только что подаренном тельнике, а Филатов в старых, купленных еще до службы плавках – и тогда он понял, что это серьезно и надолго. Так и вышло.

   Еще до женитьбы на Лорике, Филатов с друзьями замутил кооперативчик и появились первые деньги, примерно в то же время стала скрипеть и дребезжать их великая и могучая социалистическая родина, и вскоре, как-то незаметно для них, захлестнутых делами, побыла еще немного и развалилась.

   Крутились с утра до вечера, каждый день. Порой выходило, что два-три месяца, как они не старались, все шло вхолостую, но потом вдруг все выстреливало, срасталось, и в какие-нибудь день-другой они зарабатывали кучу денег.

   Домой Филатов возвращался поздно и, повалившись на кровать, мгновенно засыпал. Лорик пыталась расшевелить его своими ласками, но это удавалось ей не часто.

   – Лорик, я устал, – сообщал он ей и отворачивался на другой бок.

   Теперь совместный бизнес с друзьями перестал быть для Филатова таким дерганным и нервным. Если б они захотели, то давно бы втюхали свои задницы в навороченные "Мерседесы", как поступали многие современные деляги. Нет, Марат, Арик и Филатов были дальновиднее.

   Но жить стало можно уже теперь – и хорошо жить.

   Но почему Лорик этого не понимает? Почему она упрямо жрет баночную водку с таким очаровательным названием – "На здоровье"?

   Встряхнувшись, Филатов поднялся и снова прошел в зал. Лорик была все в том же положении, как и прежде. Немного постояв в проходе, он уже собрался повернуться и выйти, но, зацепившись взглядом за водку, быстро подошел к столику и, вылив остатки из банки в рюмку Лорика, выпил, а затем закусил валявшейся среди кожуры долькой апельсина и тут же – задним чувством уловив, что долька основательно забрызгана пролитой Лориком водкой – сморщился.

   – Вот так, – почему-то сказал он вслух, и решительно направился в сторону коридора – ему вдруг захотелось пойти на стоянку к Сан Санычу,  и у него в вагончике выпить и поболтать немного. Изредка он так поступал – когда бывало соответствующее настроение. Хорошо, что еще вчера – в канун предполагаемого дня рождения жены Марата – он отвез Иришку в Горный Гигант к матери – к своей спокойной, все понимающей и всепрощающей матери...

   В вагончике было накурено, душно и довольно жарко от включенного в сеть козла-обогревателя.

   – Ты чего, Алексей, выезжаешь, что ли? – увидев Филатова, поинтересовался Сан Саныч.

   – Нет. Посидеть хочу с тобой... Поболтать, выпить и все такое прочее.

   Нургазы и его собутыльники, услышав заветное слово "выпить", сразу прекратили свой пьяный разговор и повернули в сторону Филатова свои испитые лица.

   – Милости просим, – вместо Сан Саныча отозвался Нургазы и, со значением посмотрев на стол, на котором стояла среди прочего почти допитая бутылка "Алматы-Арак", намекнул: – У нас уже, правда, кончается. Еще бы взять.

   – Очень хочешь? – насмешливо посмотрев на него, спросил Филатов, прекрасно понимая, что его "раскручивают".

   – Да... это... Не помешало бы, – немного помявшись, признался Нургазы.

   – Ну, если хочешь, так возьмем, – приободрил его Филатов, с интересом всматриваясь в довольно омерзительные морды потребителей самопальной водки.

   Морды заметно повеселели.

   Филатов повернулся к выходу.

   – Ты это... Там у бабок, возле "России"... По семьдесят, – поспешно закричал ему вдогонку Нургазы, но Филатов лишь отмахнулся от него рукой.

   Подойдя к "комку", Филатов неспешно осмотрел витрину. Заметив знакомую этикетку "Никиты", усмехнулся, представив, что будет, если он принесет тем  – в вагончик – такую водку. Пожалуй, что их кондрашка хватит от такого "безнравственного" разбазаривания денег – пусть и не их собственных.

   Тут, что-то вспомнив, Филатов усмехнулся и, потарабанив пальцами в окошко киоска, знаком подозвал продавщицу. Та, вялая и заспанная, подошла.

   – Баночная водка есть? – поинтересовался он.

   – Есть.

   – Какая?

   – "Черная смерть" и "На здоровье".

   "Да, – названьица", – подумал Филатов и, снова усмехнувшись, заказал: – "На здоровье". Четыре штуки.

   Продавщица молча выставила заказ.

   – Сколько?

   – Четыреста.

   Филатов расплатился и, решив, что недурно бы взять чего-нибудь на закуску, двинулся в сторону "России", где должно было еще функционировать ночное кафе. Там он приобрел два десятка горячих учпучмаков и, попросив уложить их в полиэтиленовый пакетик, пошел в обратную сторону...

   – О, братан, ну, ты молодец, – одобрительно промычал Нургазы, когда Филатов вывалил покупки на стол.

   Филатов устроился рядом с Сан Санычем на диване, напротив остальной компании, которая располагалась по другую сторону стола на скамье, и принялся разглядывать своих случайных собутыльников.

   Нельзя сказать, что эти персонажи  показались ему какими-то особенно новыми и необычными. Нет, напротив, подобные лица встречались ему довольно часто на улицах, особенно возле магазинов, особенно много их обреталось почему-то подле Никольской церкви и в районе Зеленого рынка. Просто, можно сказать, впервые в жизни он находился в непосредственной близости с ними, более того – за одним столом, и мало того – собирался с ними пить.

   Подумав об этом, Филатов снова усмехнулся.

   Приятель Нургазы – Толик – был огромного роста дебелым детиной, с мятым, цвета свежеуложенного асфальта, лицом, и вялостью, сквозившей в движениях всего его непомерного тела. Особое внимание Филатова привлекли пальцы Толика – пухлые и длинные, они заканчивались ногтями, заросшими мясом, с вызывающей тошноту черной каемочкой грязи под ними.

   Лицо его приятельницы – Любы – выглядело довольно гармонично рядом с лицом Толика, а кое в чем, пожалуй, даже и переплевывало его (допустим, объемом мешков под глазами). Пальцы ее тоже вызвали любопытство Филатова – довольно широкие у основания и очень узкие у окончаний, они увенчивались по-женски длинными и не по-женски неопрятными крючковатыми ногтями, тоже обрамленными черной каемочкой – естественно, более внушительной, чем у Толика.

   Возраст обоих был трудно определим: что-нибудь от тридцати до сорока пяти – надо полагать, сильно сказывалось наличие спиртных консервантов в крови.

   Толик, не скрывая радости, разливал принесенную водку по пластмассовым стаканчикам, а Люба, тем временем, мутными глазами разглядывала Филатова.

   Без долгих слов выпили. Филатов потянулся рукой к пакету с учпучмаком, но Нургазы, прокашливаясь и морщась от выпитого, пододвинул к нему стоящую на столе литровую банку с какой-то снедью:

   – На вот. Закуси.

   Филатов настороженно взглянул на него:

   – Что это?

   – Хе. Вчера на рыбалке был. Из своей рыбы. Ты не бойся – свежее, сам готовил, – пояснил тот.

   Филатов, чтобы не обидеть, разыскал на столе ложку и, зацепив из банки немного хе, отправил себе в рот, и принялся жевать, с трудом преодолевая брезгливость.

   После него банку с хе узурпировала Люба.

   – Вас Алексеем кличут? – жеманясь, спросила она и, не спуская взгляда с Филатова, одною рукой придерживая банку, другою полезла в нее.

   – Угу, - буркнул Филатов, с напряжением наблюдая, как сюрреалистичная рука собеседницы ловко протискивается вглубь банки и, как на крючковатые ногти, словно наживка, поддевается кусочек рыбы.

   – А вы случайно не еврей? – по-прежнему жеманясь, задала очередной вопрос Люба, и вслед за этим смачно отправила себе в рот извлеченный из банки кусок хе.

   Вопрос был настолько странным, что Филатов, вздрогнув, оторвал свое внимание от рук собеседницы и с удивлением взглянул ей в глаза:

   – Нет, а что?

   – А я думала, что вы еврей, –  жуя, пояснила Люба.

   – Не имею чести, – отрезал Филатов, с ужасом наблюдая, как освободившаяся банка по эстафете перешла к Толику и, как тот, особо не мудрствуя, наклонив одною рукою банку, отвратительными пальцами другой руки выуживает оттуда кусок рыбы.

   Подумав о том, что он только что закусывал из той же банки, Филатов испытал сильнейший позыв тошноты, с которым едва справился.

   Люба, видимо, недовольная тем, что Филатов от нее отвернулся, постучала согнутыми в фалангах пальцами по столу, и когда тот удивленно посмотрел на нее, с еще большим жеманством сообщила:

   – А я, между прочим, еврейка!

   Филатов неосознанно перевел взгляд на Толика, который, заметив это, на мгновение перестал жевать и пояснил:

   – Брешет.

   – Ну, ты, – вскинулась на него Люба, но Толик лишь немного от нее отодвинулся. Она, опять посмотрев на Филатова, снова спросила: – А что: не похожа?

   Филатов отрицательно покачал головой.

   Люба, как это ни странно, на этом успокоилась.

   Разлив водки дальше шел все быстрей и быстрей. Филатов, естественно, от хе теперь отказывался и закусывал только учпучмаками, все это время не переставая наблюдать за своими собутыльниками, которые вдогонку за уже выпитым, хмелели все больше и больше. Изредка Филатов взглядывал на Сан Саныча. Тому явно все это не нравилось, и по всему было видно, что про себя он желал, чтобы его гости убрались из вагончика, как можно скорее и ко всем чертям. Время от времени он выбегал на участок – ставить заезжающие машины.

   Почувствовав, что нужно подышать свежим воздухом, Филатов вышел на улицу следом за Сан Санычем, когда на стоянку заехало очередное авто, и закурил. Краем глаза, в приоткрытую дверь заметил, как Нургазы, зачем-то вызвав Любу из-за стола, увел ее на другую половину вагончика и плотно затворил за собою дверь; Толик же остался за столом в одиночестве.

   Управившись, Сан Саныч подошел к Филатову. В этот момент за спиной Филатова – из той половины вагончика, где обретался Нургазы с Любой – явственно послышались смешки и шушуканья. Сан Саныч презрительно поморщился.

   – Прикинь, – тронул он Филатова за рукав и показал головой в ту сторону, откуда исходили звуки: – Нургазы их за свой счет поит, а Толик ему за это свою Любу в аренду сдает.

   – На здоровье, – выдавил Филатов сквозь зубы.

   Немного покурив вместе, они вернулись на место. Толик, увидев их, сразу наполнил стаканчики – для себя и для Филатова – остающейся водкой.

   – А мне все равно, чем они там занимаются, – вдруг торжественно заявил он, хотя никто и ни о чем его не спрашивал, и, подняв свой стаканчик, яростно выпил.

   Филатов с интересом на него посмотрел.

   Чуть погодя, за стол вернулся Нургазы со своей спутницей. Их лица были искажены следами только что пережитого успеха. Люба, видимо, не имея ни малейших сомнений по поводу своей неотразимости, с ходу плюхнулась рядом с Филатовым:

   – Алексей, можно, я посижу с вами рядом? – непринужденно спросила она.

   Филатов, косо взглянул на нее и незаметно отодвинулся. Та, надо полагать, подумав, что он высвобождает для нее место, придвинулась ближе и, жеманясь еще больше, снова спросила:

   – А где вы работаете, Алексей?

   – В ЛПУ,* – кратко ответил Филатов.

   – Что вы говорите! – восхитилась его собеседница.

   Филатов поднялся и, стараясь не задеть за колени не на шутку разошедшуюся Любу, протиснулся к выходу.

   – Ты куда, Алексей? Домой? – окликнул его Сан Саныч.

   Филатов пожал плечами:

   – Наверно.

   Выйдя, он снова закурил и задумался. Домой идти не хотелось.

   "Быть может, взять такси и махнуть к ребятам?" – решил он, но тут же отбросил эту мысль, представив, как ему вновь придется отвираться по поводу отсутствия Лорика.

   Сзади заскрипела дверь. Филатов оглянулся и в сумеречной мгле разглядел Толика. Тот прямиком направился к Филатову:

   – Ты чего к моей бабе пристаешь?

   – Что? – не понял Филатов.

   – Чего к бабе моей пристаешь? – повторил вопрос Толик.

   Вначале Филатову стало смешно, что этому идиоту могла втемяшиться в голову такая нелепость, а затем, подумав, что тот делает это нарочно, чтобы вытянуть из него еще денег на водку, он разозлился.

   – Иди-ка... проспись, – посоветовал Филатов нависшему над ним Толику и отвернулся.

   Но тот и не подумал отстать. Ухватившись рукою за рукав плаща Филатова, он потянул его к себе:

   – Ты что: думаешь, она блядь?*

   Филатов, скользнув взглядом по руке Толика, которою тот ухватил его за рукав, и, углядев в темноте увязшие в мякоти пальцев ногти, рванул свою руку на себя.

   На шум из вагончика выбежал Сан Саныч, по привычке захватив с собой арматурный прут.

   – Вы чего, мужики? – спросил он, присмотревшись.

   – Слушай, Сан Саныч, уведи ты этого идиота, – попросил его Филатов, когда тот приблизился.

   – Да я... тебя..., – зарычал вдруг разъярившийся Толик, все еще крепко держа Филатова за руку.

   Филатов понял, что его терпению приходит конец. Конечно, он вполне мог двумя-тремя жесткими ударами в печень свалить этого детину, но что-то ему помешало поступить таким образом – быть может, то чувство омерзения, которое клокотало в нем в этот момент. Не помня себя, он выхватил прут у растерявшегося Сан Саныча и с наслаждением дважды с оттяжкой протянул Толика по голове. Тот, взвыв, грохнулся оземь.

   Услышав вопль, из вагончика выскочила Люба. Увидев поверженного дружка, она всплеснула руками, и на весь окрест заорала:

   – Убивец, – после чего кинулась к Филатову и со всей дури ногтями впилась в его кисть.

   Филатов слегка треснул и ее. По лбу.

   Люба опрокинулась на землю рядом с Толиком. При падении послышался характерный звук ломающейся кости.

   "Черт, – подумал Филатов: – Ведь там же камень!"

   Да, в том месте, где соприкоснулась с землею голова Любы, действительно был камень – гладкий и большой валун на три четверти утопленный в глубь, который часто бросался в глаза Филатову, когда он рулил по стоянке на своем "Фольксвагене".

   Филатов и Сан Саныч, не сговариваясь, переглянулись и замерли. Из оцепенения их вывел как-то тихо вышедший из вагончика Нургазы. Разобрав, что случилось нечто страшное, он испуганно посмотрел на Филатова, все еще сжимающего арматуру в руках, повернулся и со всех ног пустился наутек.

   – Нургазы, – слабо окрикнул его Филатов: – Ты-то куда? Не бойся...

   Впрочем, Нургазы этого уже не слышал.

   Филатов выпустил прут из рук и, медленно подойдя к вагончику, уселся на вкопанную возле дверей деревянную скамейку и прислонился спиною к стене.

   Люба лежала без движений, Толик же шевелился и уже не раз пытался подняться, но, едва оторвавшись от земли, снова пластался вниз, поминутно бубня при этом что-то нечленораздельное.

   – Сан Саныч! – не громко позвал Филатов: – Ты боишься мертвых?

   – Нет, а что? – раздалось в ответ.

   – Подойди к ней, взгляни, – тихо попросил Филатов.

   Сан Саныч подошел к Любе и, немного повозившись с нею, посмотрел в сторону Филатова.

   – Ну, – спросил Филатов: – Как она?

   Сан Саныч молча покачал головой.

   – Тогда, иди, звони, – также тихо сказал Филатов.

   – Куда звонить?

   – Как куда? – усмехнулся Филатов: – Ментам…, в скорую. В общем, куда положено...

   Сан Саныч зашел в вагончик – звонить, а Филатов запрокинул голову и стал смотреть в небо.

   К ночи ветерок разогнал все тучи, целый день висевшие над городом, и взгляд Филатова, все более сосредотачиваясь, выхватывал все новые и новые звезды, словно кто-то там – во Вселенной – специально зажигал их для него в этот миг. Филатов смотрел жадно, понимая, что вряд ли ему в скором времени удастся еще вот так вот запросто смотреть на небо.

               “По привычке, по старинке,

               Век за веком, год на год,

               С незастегнутой ширинкой

               Племя русское бредет".

– вспомнились вдруг Филатову отвратительные стихи пошлого Арика, и он усмехнулся, а затем подумал о том, как хорошо, что Иришка сейчас у матери.

   А менты все не ехали и не ехали, хотя РОВД находилось всего в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от этого места, а Толик все так же пытался встать и это у него по-прежнему не получалось, а звезды на небе все зажигались и зажигались, и тому, кто их зажигал, не было никакого дела до происходящего на Земле – наверное.