Владимир Численский

 

Дождь идет, когда захочет

(роман)

 

Предисловие

Прежде, чем начать наше незамысловатое и, в сущности, ни на что не претендующее повествование, автору настоящей рукописи  хотелось бы сделать несколько оговорок.

Во-первых, автор заранее и решительно отметает от себя всяческие, даже самые малейшие подозрения в какой бы то ни было степени нереальности описываемых здесь событий. Все они – и в большом, и в малом – соответствуют действительности (до последней черточки), а если и были порой искажены авторской фантазией, то совсем чуть-чуть и отнюдь ненамеренно.

При особой необходимости, автор даже мог бы свести чрезмерно любопытных и настойчивых читателей с теми людьми, которые послужили прообразами персонажам романа, точнее – с теми из них, кто до сих пор жив, здравствует, и у кого нет особой нужды скрываться от пристального внимания общественности. И, кстати, сразу предупредим, что, скорее всего, такого рода нужда упомянутым людям свойственна.

В любом случае, автор настоятельно рекомендует раз и навсегда, и всем понять: текущие строки – правдивейшие (что касается и всех предыдущих строк, написанных автором, равно и всего того, что будет написано им в будущем). Ибо нет большего достоинства у художника, чем желание быть правдивым и последовательным – до конца. И только такое достоинство стремится обрести автор.

Во-вторых, автору хотелось бы отметить тот важный факт, что хорошей литературе присуща (на его взгляд) некая сопритянутость (если можно так выразиться) с обстоятельствами места и времени. Так автору, выписывая данные правдивейшие строки, ни в коем случае, и ни на один миг не следует забывать, что на бумагу наша история легла в начале зимы 2002 года от Рождества Христова (согласимся с таким летосчислением), а речь в ней идет о событиях, произошедших несколькими годами раньше. И произошли события не где-нибудь, скажем, в Республике Новая Гвинея, и не в Южно-Африканской Республике, а здесь, у нас – в Республике Казахстан – молодом и суверенном государстве, развивающемся, всеми силами жаждущем признания в мире, довольно-таки тщеславном и в чем-то, пожалуй, наивном.

Более того, автор, который не соотносит свой труд с такими обстоятельствами, ни в коей мере не имеет права считать себя правдивым и последовательным, а тем более – художником. Он – никто! – ноль, фикция, голая абстракция понятия «писатель».

Кроме того, автору, говоря расхожим языком, пользуясь случаем (странное выражение, согласитесь), хотелось бы адресовать несколько строк и некоторым государственным мужам, хотя у него нет ни малейшей уверенности в том, что они – столь занятые, столь загруженные всяческими архиважными делами – сумеют выкроить время на такую ерунду, как чтение современной литературы.

Когда полотна, созданные художником, отражают реальность несколько по-иному, чем отражают ее официальные отчеты и мнения о ней официальных лиц, то стоит ли тут упрекать самого художника? Да и правомерно ли?

Художник крайне редко властен над собственным материалом – как правило, случается нечто обратное: он сам попадает в зависимость от создаваемого (будто бы) им самим материала, зависимость насколько тягостную и непреодолимую, настолько же и завораживающую его и сладкую.

Автор, конечно, абсолютно согласен, что подобные упреки, ниспосланные господам от журналистики, по большей части справедливы. Увы, журналистика – прекрасное поле деятельности для мерзавцев всех мастей и калибров.

Но кто смеет высказывать такие упреки Художнику?

И если мы встречаем Автора, который не захлебывается под наплывом самого, что ни на есть, радостного и идиотического чувства идеализирования действительности, то не разумнее ли предположить у него не наличие злой воли, а наличие влияния на него тех самых обстоятельств, о которых уже упоминалось выше – обстоятельств места и времени?

Среди знакомых автора данной рукописи едва ли найдутся те, которым благородство и высокие порывы, что называется, по карману. И – тем не менее – именно среди них оно порою встречается. Вопреки всем требованиям современной реальности.

 У тех же, кому благородство и высокие порывы вполне по карману, они почему-то и не обнаруживаются.

Увы.

Увы, как ни скорбно признавать, но – приходится: мы живем во время, когда царствует Порок. Таковы обстоятельства места и времени.

Эта история о борьбе внешнего Порока и внутреннего Благородства.

В заключение автору хотелось бы извиниться перед читателями за то, что пришлось изменить наименования некоторых географических мест. Маловероятно, что такая вольность хоть сколько-нибудь повредила правдивости повествования. В качестве страны Зумистан читатель вправе представлять себе любую, которая, по его мнению, подойдет к ней по описаниям.

Замена наименования страны была сделана из соображений, так называемой, политкорректности.

Кстати сказать, приведенное выше новомодное словечко не вызывает у автора никаких других чувств, кроме отвращения.

Впрочем, все объяснения даны, все оговорки сделаны. Самое время познакомиться с героями повести.

Приятного Вам знакомства. А если что – не обессудьте.

 

 

Часть первая

 

Болевой порог

 

Глава 1

Отчего и как иной человек влезает в авантюру, или – того хуже – вляпывается попросту в грязь?

Ну, мало ли, скажете вы. Характер у него такой авантюрный, не укладывается в прокрустово ложе, так называемого, нормального человеческого поведения, соответствующего общепринятой морали, господствующей в том или ином обществе. А с грязью и того проще – свинья, как говорят, грязи найдет. Дело известное...

Разумеется, вы правы. Во всем. И насчет авантюры и насчет грязи.

Но, уверяем вас, автор даже и не заводил бы разговор, если б речь действительно шла о натуре такого типа – авантюрной или склонной к копошению в грязи, а сразу б приступил к непосредственному изложению событий – дабы не тратить драгоценное время на бессмысленные занятия.

Александр Забродин, попросту Санька, как звали его знакомые, или Бродя, как прозвали его друзья, ни в коей мере склонностью к авантюризму не обладал и всю жизнь старался избегать любой грязи.

К моменту, когда началась наша история, ему немного перевалило за тридцать, и выглядел он вполне заурядно: роста среднего, глаза серые, волосы темно-русые, легонько близорук, отчего чуть прищуривался, когда силился что-нибудь пристально разглядеть (очков, тем не менее, не носил) – никаких особых примет, хоть тресни!

Ах, да! Когда Бродя прищуривался, правая бровь у него оказывалась почему-то немного выше левой. Ему шло.

По национальности Санька, как можно догадаться по фамилии, был русским. По воспитанию – казахстанцем. Что сие значит? Думается, и в данном случае догадки ваши верны. Ясное дело, уж коли автор выразился так, значит, подразумевается воспитание не семейное или, скажем, школьное. Хотя такого рода воспитание сбрасывать со счетов тоже, пожалуй, не стоит (чуть ниже, мы, естественно, уделим некоторое внимание и этим видам воспитания).

Само собой, говоря так, автор имел в виду то самое главное (можно даже сказать – стратегическое) воспитание, под воздействие которого человек попадает в процессе всей своей жизни – воспитание средой или, говоря еще проще, воспитание самой жизнью.

Именно такому воспитанию подвергается человек, едва только начинает хоть что-нибудь соображать (например, что мочиться прямо в ползунки – хоть и непринужденно, но как-то не по-мужски, и пользоваться для таких целей горшком будет, пожалуй, солиднее), и до того самого прискорбного момента, когда человек испустит дух, что называется, на смертном одре, окруженный родными и близкими (если таковые окажутся рядом), или попросту подохнет под забором, как собака (случается и такое), если, конечно, сам не опередит судьбу и, не мудрствуя лукаво, приказав остальным долго жить, повяжет себе наскоро на шею есенинский галстук, или – бывает и такое – преждевременно свихнется, перегревшись от чрезмерного постижения законов жизни, так ничего в ней не разобрав.

В любом случае, если свести все сказанное выше к простой формуле, можно сказать так: среда воспитывает человека с того момента, когда у него начинают работать мозги, до того момента, когда его мозги работать почему-либо перестают.

Так случилось, что средой Саньки Забродина с семи лет стала среда казахстанская. До семи Санька жил в Белоруссии, в Минске, но если что и помнил из того периода своей жизни, то очень мало.

Именно в Казахстане (тогда еще советском) – научился ощущать себя живущим Санька, именно в Казахстане стал он впервые осязать, обонять, чувствовать, а позднее и понимать.

Ведь согласитесь – окружающая среда в Казахстане и окружающая среда где-нибудь, скажем, в российской глубинке – суть, явления разные.

Если русский, выросший и живущий где-нибудь, к примеру, в Ярославской губернии, и догадывается, что кроме России есть еще какие-то другие страны, кроме русских есть еще какие-то другие народы, которые живут и развиваются по каким-то другим, совсем не российским и нерусским законам, то все-таки не очень таким догадкам доверяет, и считает, что, скорее всего, все другие страны и другие народы – неправильные, и считаться с такими народами особо не стоит.

А вот наш Санька Забродин не только догадывался о существовании других народов, не только знал о них, он видел их воочию ежедневно из года в год, ощущал и осязал их, или – говоря проще – жил с ними бок о бок, общался с ними, а со многими из них – особенно, со своими сверстниками – дружил.

И кого только не было среди друзей Саньки – казахи и уйгуры, корейцы и немцы, курды и поляки – всех, пожалуй, не перечислить.

Само собой, при таком раскладе не могло быть и речи о том, чтобы полагать, будто кто-нибудь из них неправилен – неправильно живет или неправильно думает.

Все, что окружало Саньку с детства, стало привычным и знакомым ему.

Он знал, как нужно вести себя в доме у казахов, как нужно вести себя на уйгурском подворье, как нужно здороваться (с кем и в какую очередь), как выразить соболезнование, а как поздравить и произнести тост, он знал, что там едят, как справляют свадьбы и проводят похороны, как отмечают дни рождения и юбилеи. Он никогда даже в мыслях не подозревал, что все перечисленное может быть неправильным, не таким, как нужно – да и зачем нужно, кому? Повторимся: все ему казалось вполне естественным.

И только, пожалуй, в армии он впервые столкнулся (именно «столкнулся» – подходящее здесь слово) с ситуацией, когда национальная принадлежность того или иного человека обуславливала и специфическое к нему отношение. Речь идет о, так называемых, землячествах. Но – землячества землячествами – явление, безусловно, скверное, но его мы здесь обсуждать не станем. Гораздо важнее отметить несколько иное – поразило Саньку то совершенно явственное внутреннее различие, которое он постепенно обнаружил между собой и теми русскими парнями, которых призвали на службу откуда-нибудь с необъятных просторов России – различие, как теперь принято говорить, в менталитетах (вот еще одно дрянное словечко). И наоборот – некоторое родство душ с теми русскими парнями, которые попали на службу из Киргизии, Узбекистана, Азербайджана и так далее, не говоря уже о казахстанцах.

То, что такие парни в армии, несомненно, выглядели и более смышлеными, и более дружными, и более агрессивными, одним словом, более жизнеспособными – одно. Такой факт, честно сказать, не очень-то Саньку и удивил.

По-настоящему удивило другое – в тех, других (русских из России) – та тщательно скрываемая, и все-таки выпиравшая наружу внутренняя чванливость – нечто такое, из-за чего смотрели они на инородцев несколько свысока (как на людей второго сорта, что ли?). Поражало то, что они даже и не утруждали себя тем, чтобы различать самих инородцев между собой. Очень простое у них было в ходу деление – русские и НЕрусские.

И когда Санька порой рассказывал им о своей жизни и своих друзьях в Алма-Ате, они как-то заметно хмурились, морщились, и чуть ли не всякий раз, задавали один и тот же вопрос – слушай, да как ты их всех друг от друга отличаешь? Под «всеми», разумеется, имелись в виду уйгуры, казахи, корейцы – одним словом, казахстанцы.

Мало того, даже служа в армии, даже к концу срока службы они так и не научались отличать инородцев друг от друга, и если и видели какие-либо различия, то не более чем русский и НЕрусский.

Здесь, пожалуй, самое время вернуться на несколько лет назад – к самому детству Саньки.

Когда автор говорил, будто с чванливостью такого рода Санька познакомился впервые только в армии, то допустил некоторую неточность.

На самом деле, впервые такую пренеприятнейшую, такую отталкивающую, по мнению Саньки, черту он обнаружил в собственной матери.

Здесь автор позволит себе сделать некоторое отклонение от прямого повествования.

Согласитесь: рассказать историю – просто. Намного сложнее передать человеческую судьбу. А ведь есть такие истории, понять которые можно только в контексте конкретной человеческой судьбы, а иначе повествование не вызовет в читателе ничего, кроме эпатажа и шока (а автор уверяет – шок впереди).

Итак, о матери.

Из Минска, как уже упоминалось выше, переехал Санька в аккурат за месяц до поступления в школу. Вдвоем с матерью.

В Минске они жили вместе с дедушкой и бабушкой по материнской линии, у них – в частном доме на самой окраине города. А где-то в центре того же города одиноко и пьяно проживал отец Саньки, которого, к слову сказать, он и помнил-то плохо.

Санька вообще, как уже сказано, тот период своей жизни помнил плохо. Но одно можно утверждать смело – Минск помнился бабушкой. Уж она-то его любила и холила – всех в доме вымуштровала – только б любимому внучку хорошо было. Да будет ей земля пухом!

И чего бы Санькиной матери его там – в Минске – и не оставить? Под присмотр дедушке и бабушке? Так нет же! Материнский долг, ответственность и прочие высокие, так сказать, понятия.

Вот так – по причине какого-то там долга и производственной необходимости (мать перевели с номерного (то бишь, военного) завода в Минске на аналогичный завод в Алма-Ате) – и поехал во времена оные Санька в Казахстан.

Не прошло и месяца после переезда, как в их доме – точнее в том доме, где они арендовали комнаты – появился мужчина: высокий, статный, красивый и... тупой (как уже на третий день заключил про себя Санька). И закончилась Санькина благодать. Так он всегда потом и думал, что настоящая жизнь была у него только первые семь лет, а потом так – не жизнь, а какое-то существование.

Мужика того мать подцепила (или он ее) на том же заводе, где работала. Она там числилась начальником какого-то отдела, а он – инженером по технике безопасности.

Известное дело – курица не птица, а инженер по технике безопасности вовсе не инженер.

Вообще – здесь автор опять позволит себе сделать некоторое отступление от повествования – есть такие виды человеческой деятельности, люди в которые (за неимением более подходящего слова назовем людьми и их) подбираются по каким-то совершенно специфическим признакам – и только такие люди могут такие виды человеческой деятельности осуществлять.

В армии, допустим, таковыми являются, безусловно, коменданты гарнизонов и начальники гауптвахт. Поезжайте в любой (на ваше усмотрение) город, разыщите там военную комендатуру, поговорите минут пять с тамошним комендантом и уже на четвертой, а то и на третьей-второй минуте, поймете, что перед вами полный дебил, или – в лучшем случае – абсолютный кретин.

Литературные критики – тоже недурственный пример – как правило, недоделанные поэты или писатели, хронические неудачники, лютой злобой воспринимающие, как саму литературу, так и тех, кто ее делает (бесцветные глаза и желтая кожа – симптомы больной печени и несварения желудка – сразу помогут вам отличить таковых от нормальных людей).

Совершенно аналогичным образом пополняются ряды театральных, кино и прочих критиков, полагающих, что они нечто такое особенное смыслят в изобразительных и игровых искусствах. Откроем вам секрет: чем меньше человек способен мыслить вообще, тем больше у него шансов стать критиком в таких, столь прельстительных видах искусства.

В общем,  думается, вы понимаете, куда  клонит автор: есть много самых разнообразнейших мест и кресел, для занятия которых требуется вполне определенная степень невежества, гарантирующая функционеру кое-какую зарплату, кое-какое положение и чувство внутреннего комфорта.

Санькин отчим выразительно представлял собой именно такую часть человечества.

Мать и ее суженый появлялись по вечерам дома ровно в половине шестого (дорога от завода до дома отнимала у них тридцать минут), и с того момента для Саньки начиналось темное время суток (независимо от времени дня, времени года и облачности).

Санька не мог смотреть без внутреннего содрогания и брезгливости на то косматое чудовище, которое передвигалось по их с матерью жилищу хотя и на двух ногах, но исключительно в семейных ситцевых трусах и хлопчатобумажных носках (как правило, и то, и другое коричневого или темно-синего цвета – любимые цвета серости), и целыми ведрами поглощало салаты и борщи с чисто белорусским умением приготовляемые матерью, причем чудовище, по своему обыкновению, довольно смачно и громко чавкая, отправляло всю чудную кулинарию в свой безразмерный желудок-помойник, и любило за ужином обстоятельно порассуждать на тему об интеллигентности (о, эти интеллигенты в семейных трусах – как они непосредственны! Согласитесь, – знакомая картинка). Слова «интеллигентность» и «интеллигенция» Санька с тех пор ненавидел!

Помимо салатов и борщей, помимо рассуждений об интеллигентности любило еще чудовище смотреть по телевизору футбол и последние новости – пережевывая их вприкуску и по ходу комментируя, демонстрируя при этом интеллект, способный сделать честь разве что только среднестатистическому австралийскому бушмену.

Но больше всего чудовище любило воспитывать Саньку (наконец-то, мы добрались до семейного воспитания).

Пережевав все, что можно – салат, борщ, футбол, последние новости и интеллигентность – пару раз рыгнув для порядку, оно подзывало к себе пасынка и, неспешно проговаривая слова, начинало:

– Значит так, Саша! С завтрашнего дня мы начинаем жить по новому, – и далее, и так далее, с подробнейшим и живописнейшим описанием рубежей и горизонтов предполагавшейся новой жизни (очень кратко, соответственно ежевечернему регламенту, минут на сорок пять-пятьдесят).

В процессе такого непродолжительного мудрствования становилось совершенно очевидным, что из понятия «мы» чудовище напрочь исключало самого себя и свою суженую – Санькину мать. И становилось абсолютно ясным, что новую жизнь, на которую столь настоятельно благословлял перст указующий отчима, предстояло начать не кому-нибудь, а именно ему – Саньке, – причем незамедлительно и беспрекословно.

Заканчивались такие «беседы» весьма и весьма однообразно: рыгнув для порядку еще разочек, отчим (заметим, не выказывая ни малейших признаков злости или даже раздражения) отправлял Саньку за своими брюками (если вы думаете, что затем, дабы напялить их на себя, то глубоко заблуждаетесь), а когда тот требование выполнял и – мало того – зная наперед все запросы столь прекрасного и интеллигентного человека, собственноручно извлекал из огромных штанов брючной ремень и безропотно передавал его отчиму, тот наконец-то поднимался со стула, освобождая его для Саньки (чтобы тот мог улечься животом на импровизированное лобное место), после чего, не без удовольствия пощелкав инструментом над головой Саньки, тщательно выпарывал пасынка.

Рука у отчима оказалась тяжелая, потому что, хотя и был он трусоват (Санька знал доподлинно), телосложением природа наделила его отменным.

Мать, если и встревала в такие «разговоры» мужа с сыном, то очень уж своеобразно. Типа: «Ты слушай, слушай, что отец говорит!»

Хм! Отец!..

Впрочем, после порки поступал Санька сразу непосредственно в руки матери – в заботливые материнские руки. Начиналось все словами: «Говорила тебе, говорила...», а заканчивалось и вовсе трогательно: «Ну, иди теперь умойся и спать».

Так продолжалось шесть лет.

Санька хорошо помнил тот день, когда отчим оставил его в покое и больше никогда не доставал, Санька точно знал тот день.

Район, в котором они арендовали жилье, считался в Алма-Ате нехорошим, прямо-таки скажем – скверным оказался райончик.

И дело совсем не в том, что стоял он на отшибе, в удалении практически от всех центров цивилизации тогдашнего города, и даже не в том, что по ночам район плохо освещался, а узкие и пыльные летом, и грязные и труднопроходимые осенью и зимой улочки были, мягко говоря, малопрезентабельны на вид – нет, не это главное из того, что следует отметить.

Район считался бандитским, абсолютно неблагополучным в криминальном отношении и чуть ли не ежедневно фигурировал во всех милицейских сводках.

Речь идет о поселке Пятилетка – о том самом, что расположен неподалеку от железнодорожного вокзала «Алматы-1».

Вообще, – странная ситуация. Чуть ли не в любом городе бывшего Союза был такой поселок – с таким названием – и везде такой поселок становился неблагополучным. И в чем причина? Уж не в названии ли?

Конечно, ныне Санькин район уже совсем другой – новые настали времена; такое явление, как порайонщина, давно кануло в лету, уступив место явлениям совсем иным, едва ли более благородным и человечным в сравнении. Впрочем, Пятилетка случается, пошаливает и сейчас, и если кто сомневается, то ничто не мешает пойти туда во время сумерек и убедиться на собственном примере или, лучше сказать, на собственной шкуре. Но – не советуем. Здоровее будете.

Санькин отчим, не без злорадства отметим, по поселку ходил тихо и всегда засветло, а если случалось ему завидеть впереди себя группу озабоченных парней, то не ленился свернуть в сторону и сделать крюк в пару-тройку лишних кварталов – от греха подальше, – что Санька не раз украдкой наблюдал и сам, и, как и мы – не без злорадства (да еще и с примесью вполне закономерного чувства превосходства).

Уж сам-то Санька чувствовал себя на районе, что называется, как рыба в воде – все знали Саньку, и он знал всех.

Район, как, наверное, уже догадался читатель, был многонациональным. Водился Санька со всеми и подолгу (не удивительно – домой-то тянуло не очень), и среди друзей его обреталось  немало, как теперь порой говорят, лиц азиатской национальности (идиотское, согласитесь, словосочетание, но – что поделаешь! – на всякое время свой идиотизм приходится).

Кухню материнскую Санька ценил очень, но – под влиянием причин, о наличии которых в его жизни читатель уже знает – предпочитал питаться по гостям. Особенно восточные штучки полюбил Санька: что может сравниться с холодной отварной кониной? А чужук? А казы? У! – пальчики оближешь! А манты – то с тыквой, то с джусаем? А корейская морковка с маринованными грибками? А чай из пиал – по чуть-чуть, но ведрами?

Еда – что надо! А закуска и того лучше – уж пьяницы про то хорошо знают. Оговоримся – спиртное Санька тогда еще не употреблял.

Замечались среди его знакомых и те самые, из-за которых район и считался неблагополучным – те самые бандиты или шишкари, как иногда их любовно именовали на районе (можно назвать и братками – если хотите).

Таких пареньков, как Санька, они не то чтобы уважали, а – как бы лучше выразиться? – любили, что ли? Одним словом, симпатизировали.

Пацан, пацаненок, свой, в общем, из наших, подрастет – толк будет. А спроси ты у них, о каком толке речь, то, пожалуй, и не ответят.

Но, в любом случае, крутиться подле братков Санька мог, сколько ему угодно было. От него – не таились. Свой ведь пацаненок.

Много и многих узнал, благодаря такому «кручению», Санька. Знал тех, кто убивал и грабил, кто, отсидев, вышел. Таких уважали. Впрочем, выйдя, они чересчур на рожон не лезли. Знал и таких, кто убил или ограбил, но так и не сел – пронесло или чисто «сработал». Таких не только уважали, но и побаивались.

Знал Санька о том, кто бродит по улицам с «перышками», знал Санька и то, у кого под рукой всегда находился «Макаров».

Видел Санька, как «опускают» за те или иные прегрешения.

В общем, много знал Санька – такого, что менты, узнай, в восторг пришли бы – на радостях от предполагаемого повышения раскрываемости преступлений.

Но – того, что знал Санька, ментам знать было не дано.

Сам Санька никогда в такие дела не ввязывался – видел, мотал на ус, грустнел и – только.

Однажды, решив сократить путь, побрел Санька через рощицу и вскоре вышел на поляну, где несколько знакомых братков и парочка незнакомых парней «шелушили» карты. Они, углядев его в темноте, подозвали и сразу отправили в магазин за водкой, колбасой и хлебом. Когда Санька вернулся, кого-то ожесточенно всем скопом били или, лучше сказать, «месили» – кого-то из незнакомцев – за карточный долг. Били обстоятельно, методично, молча.

Заметив Саньку, бить на время прекратили – решили «на пока» привязать «чмыря» к дереву, чтобы передохнуть и выпить. Саньку не отпустили – наказали сидеть рядом – вдруг понадобится еще. Предложили выпить – Санька отказался.

Выпив и закусив, братки снова поднялись и, рассудив, что не стоит зазря отбивать себе кулаки и ноги, быстро отыскали поблизости пару подходящих сучьев валежника – сухих, твердых, таких, что и ножовка с трудом берет – и снова принялись за дело.

Двое били, остальные подбадривали. Затем менялись. Снова пили. Снова гоняли Саньку в магазин, и снова били.

Тот, кого избивали, рыдал, споласкивая слезами кровь с лица и груди, молил о пощаде, клялся, но – братки уже вошли в раж.

Санька – тоже плакал – тихо и украдкой, едва заметно вздрагивая при каждом ударе, ежась от озноба, несмотря на то, что сидел почти у самого костра, машинально жуя хлеб с колбасой, и – что удивительно – все время отчетливо чувствовал привкус соли на губах от натекавших на них слез.

Убивать «чмыря» братки, видимо, не хотели – старались бить только в грудь, но иногда – спьяну – попадали и по лицу. Но – хотели они убивать или не хотели – а все-таки убили.

Санька с ужасом отметил про себя, как поменялся цвет тех немногих клочков кожи «чмыря», которые еще не залила кровь. Он хотел сделать что-нибудь, крикнуть, но что-то мешало – быть может, хлеб с колбасой во рту.

О том, что бедняга мертв, братки догадались не сразу – какое-то время молотили напрасно – а, догадавшись, огорчились: долг отдавать теперь-де будет некому.

Молчаливо добили водку и закуску, и собрались расходиться. Саньку предупредили: брякнешь кому-нибудь – даже своим – вырвем язык и не только. Санька в знак согласия кивнул головой.

К друзьям тем поздним вечером Санька так и не пошел, а сразу поплелся домой.

Дома, стараясь не глядеть в сторону матери и отчима, проскочил мимо них к своей кровати. Отчим пытался задержать его, но, приглядевшись, слегка оторопел и как-то замялся, недоуменно переглянулся с матерью. Та тоже подивилась – уж не заболел ли, часом, паршивец? Чтобы удостовериться наверняка, прошла к Саньке и приложила на секунду к его лбу горячую ладонь. Лоб был холоден, как лед. Пожала плечами и о чем-то спросила. Санька что-то ответил. Снова пожала плечами и, нахмурившись, отошла.

Санька, дрожа под одеялом, старательно гнал от себя мысли и – особенно – навязчивые видения прошедшего вечера, страстно желая забыться и уснуть. Уснуть и не видеть снов. Но уснуть не удавалось долго, и потому Санька поневоле думал. Многое, очень многое переосмыслил он в ту ночь: например, понял, насколько хрупка человеческая жизнь и насколько враждебен человеку порою мир вокруг него; понял, что черта, отделяющая жизнь от смерти, едва различима, и нужно быть очень внимательным, чтобы случайно не перейти ее; в полной мере ощутил, как одинок в своей семье – всегда так было и останется так впредь;  понял, что те истязания, которые выпадали ему от руки отчима, не имеют ничего общего с тем, как наказывали его друзей их родные – допустим, Асета его отец или Нура его мать – их пороли по-родственному, по-свойски, всегда только за дело; а поняв, решил, что теперь будет делать все, чтобы ни одна поганая рука не посягала больше на него – ни на его тело, ни на его жизнь, ни на его достоинство.

Наконец, сон пришел. Именно сон – сновидение, то есть. И как нередко в таких случаях бывает – радостный, цветной и лучезарный.

В ту пору Санька еще, разумеется, ничего не знал о компенсаторном отношении бессознательного к сознательному, откуда ему знать тогда, что человеческая психика устроена так, чтобы саму себя беречь – хотя, к сожалению, и не всегда у нее получается.

Уже много позже, когда настанет время, раздобудет Санька всякие умные книжки и, пытаясь разобраться в самом себе, прочтет их от корки до корки.

А пока мог Санька, как и все прочие люди, только попросту видеть сны – радоваться им, огорчаться ими, озадачиваться ими, пытаться разгадать их.

И снилось Саньке уйгурское подворье на одной из улиц Пятилетки, заливаемое ярким и радостным солнцем, помост с навесом над ним, низкий уйгурский стол на помосте, с накрытым на нем изобильным дастарханом, а вокруг стола сидели – подогнув под себя ноги по-восточному – он и все его друзья: Саид и Нурали – родные братья, Асет с сестренкой Алмушкой и двоюродной сестренкой Аселькой, Володя Хан – все весело что-то лопали. И чувствовал Санька: все, что хотелось отыскать ему на столе – все отыскивалось. «Чужук хочешь? – кричал Асет. – Да вот же он, под носом, бери». И Санька лопал чужук, а все над ним посмеивались. В том числе, и он сам – над собой. «Конину, конину возьми», – советовал Саид. И Санька тянулся под общий смех к конине, и хорошо ему было – Саньке – вместе со всеми, и хорошо всем было вместе с Санькой. А как хороша, как хороша холодная конина! – вот если б только не излишне солоноватый привкус на губах, вот если б только не закусил до крови случайно Санька губы...

Накануне ложился Санька в постель подростком – ребенком, можно сказать. А поутру проснулся мужчиной.

Вечером отчим попытался подозвать Саньку, видимо, как обычно, собравшись затянуть старую песню, но, встретившись с пасынком взглядами, вдруг осекся, углядев в его глазах ледяной волчий блеск,  как-то неопределенно хмыкнул, пробормотав сквозь зубы что-то невразумительное – вроде: «ну, ладно, ты уже, почитай, взрослый человек» и – замолк. Замолк навсегда. Во всяком случае, при Саньке больше не рыпался – может, и выговаривал что матери – за глаза.

С тех пор, если кто и наставлял Саньку на путь истинный, то только мать, да и той вскоре стало не до него – сподобил Господь инженера наследником (наконец-то – и как у них высоких и статных долго такое выходит).

Надо отметить, что годы бесцеремонных истязаний, так неожиданно свалившиеся ему на голову и столь же неожиданно закончившиеся, оставили (да и не могли не оставить) вполне определенный след в Санькином характере.

О волчьем блеске, который с определенных пор стал иногда появляться в его глазах, мы уже упомянули.

Кроме того, с Санькой произошло то, что врачи на своем языке называют повышением болевого порога.

И если в ту пору, когда ему было семь лет, он, подвергавшись профилактической порке, плакал, страдая от боли, то потом – ближе к тринадцати – стал переносить всю экзекуцию, едва ли не равнодушно (порки в его жизни все-таки еще случались – правда, теперь их вместо отчима исполняла мать. К счастью, редко).

В тех же драках, в которых ему доводилось участвовать на поселке, он дрался молчаливо, слегка наклонив голову вперед, глядя исподлобья и – до конца.

Когда оставался поверженным и изрядно избитым, все равно из последних сил, хоть и ползком, стремился к противнику, силясь – пусть такое и смешно – зубами вцепиться тому в ногу.

Оттого и репутация у него, конечно, стала среди сверстников своеобразная. «Ты, да у него не все дома. С ним лучше не связываться», – говорили у него за спиной порою (само собой, не друзья, а так – всякая шваль).

И правильно – лучше не связываться.

Вскоре, – на пару месяцев позже той памятной варварской ночи – приключился с Санькой и первый в его жизни любовный опыт – или, как теперь говорят (да, может, и правильно – какая тут,  к черту, любовь?), опыт сексуальный.

В тринадцать лет – не рано ли? – возможно и вполне справедливо заметит здесь кто-нибудь из читателей. И, разумеется, будет бесконечно прав. Автор с таким читателем согласен, как говорится, на все сто, а то даже и двести. Тем более, что у самого автора аналогичный опыт приключился значительно позже.

Стояла теплая и темная ночь второй половины августа – луна, вконец съеденная ущербом, исчезла с неба, оставив на нем только ярко горевшие, но почти совсем не освещавшие Землю, звезды. Воздух тяжело давил сверху, не потревоженный даже самым малым ветерком; напоминая о приближении осени, резко пахло пожухшими на солнцепеках листьями.

Санька с Нуром сидели на лавочке подле одного из домов, расположенных где-то посередине между домом Асета с Алмушкой и домом Нура с Саидом, и втихаря покуривали травку.

Скажем сразу: анашу Санька курил впервые, на что искусил его, естественно, Нур – мол, попробуй, классно! – который и сам-то курил ее третий или четвертый раз в жизни.

Санька внимательно приценивался к своим ощущениям, ожидая, когда же, наконец, он – загадочный кайф – наступит, но – к стыду своему – вынужден был признать, что ничего особенного с ним так и не происходило. Для малосведущих поясним – как правило, первый раз дурман и не «цепляет».

Нур же, напротив – демонстрировал все признаки якобы наступившей у него эйфории и чуть ли не поминутно теребил Саньку за локоть: «Ну, как, брат, зацепило?»

– Ага, брат, – чтобы отвязаться от друга, а заодно и не прослыть лохом, отвечал Санька.

В окружавшей лавочку плотной тьме, беспокоя рассыпанный по дороге мелкий галечник, захрустели чьи-то шаги.

– Блин, Саид с телками, – дернулся Нур и, быстро выхватив изо рта у Саньки окурок, ловко забычковал его о каблук сандалий и забросил подальше от лавочки. Но запах! Запах остался.

Кто, скажите, пожалуйста, кто – из всех граждан Казахстана – не знает этот сладковатый, слегка приторный запах? Найдутся ли такие, включая самые, так сказать, «низы», и равно, так сказать, самые «верхи»?

Кто удержался от того, чтобы пусть только однажды не попробовать курнуть? Парламентарии, которые теперь год от года принимают самые суровые законы против распространения, хранения и употребления дурмана? Или, быть может, неподкупные министры, которые обязаны, так сказать, проводить те законы в жизнь? Быть может, сумел-таки удержаться от таковой пробы министр внутренних дел, священнейшей обязанностью которого является бескомпромиссная борьба с распространением дряни по территории Республики?

Ага, щяс! Зарекалась свинья в грязи не валяться.

И что взять с двух пацанов, одному из которых тринадцать, а другому пятнадцать лет?

Но – замнем разговор.

Здесь придется уточнить одну деталь, а именно – о запахе.

Едва ли в природе найдется много веществ и соединений, которые обладают столь, хоть и не сильно режущим обоняние, но все-таки очень устойчивым запахом. Запах этот присущ как еще сухой и не раскуренной анаше, так – и особенно – той анаше, которую уже курят.

Нашакуры даже словечко специальное придумали – «маяк».

Ну, кто, кто, проходя по городу или своему двору, мимо гаражей или сараев, мимо подвала или подъезда, не улавливал хотя бы однажды своим чутким носом предательский запах маяка?

А сколько оболтусов-пацанов вынужденно отправилось в места не столь отдаленные, благодаря предательскому маяку, по световой дорожке от которого выследили их патрульные и участковые, которых мать-природа, на зло, снабдила отменными н6осами-шнобелями?!

И ничего-то с маяком, в сущности, и не поделать. Можно попусту погонять его впотешную ладонями, или – что эффективнее, но все равно ненадежно – попытаться сморить маяк подожженной газетой, но только ветерок и время могут окончательно уничтожить его.

Не верите? Порасспросите-ка лучше об этом у тех, кто сидел в тюрьмах или на зонах, а еще лучше – у тех, кто там сидит сейчас. Уж им-то будет, что рассказать вам.

Но – назад, к лавочке.

Маяк, как вы сами понимаете, висел, стоял, светил и пах вовсю.

Вывалившись из темноты под руку с парочкой всем на поселке обстоятельно знакомых девушек, Саид прямиком направился к ребятам.

– Т-так! К-кому сидим, ч-чего ждем, пацаны? – сразу, слегка по привычке заикаясь, и – опять же по привычке – торопливо заговорил он, задав, правда, весьма простые и довольно-таки конкретные вопросы.

Здесь опять придется сделать небольшое отступление. Навряд ли от внимания взыскующего читателя ускользнул такой, прямо скажем, странный фразеологический оборот: «кому сидим». И, безусловно, блюстителям чистоты словесности есть от чего здесь нахмуриться. Но – увы! – таковы реалии жизни. И ради правдивости повествования мы не имеем права даже на йоту отойти от них.

Но – назад, к лавочке.

– С-салам, Бродя, – принюхиваясь, протянул Саид барственную руку в сторону Саньки. – Привет, мальчики, – кокетливо пропели вслед за Саидом в один голос девушки.

Санька, как и полагается добропорядочному алмаатинскому пацану, знающему восточные обычаи, поднялся и пожал барственную ладонь двумя своими.

– К-как дела, Бродя? Нормалек? – вскользь поинтересовался Саид.

– Порядок, – отозвался Санька.

– Молодец, – для проформы, продолжая принюхиваться, похвалил Саид, и тут же, без обиняков, перешел к делу: – Т-так, пацаны, сознавайтесь, курили? – и вперился грозным взглядом в младшего брата: – Я тебя спрашиваю, падла! – надо заметить, что, на самом деле, Саид от природы был очень добрым человеком.

Нур, предчувствуя надвигавшуюся взбучку, нервно заелозил задницей по поверхности лавочки.

– Ну! – бешено вращая белками глаз, насел на него Саид.

– Да нет же, Саид!

Саид тут же отвесил ему смачную оплеуху:

– К-кому чешем, кому чешем! На п-пол улицы маяк стоит! Ты меня за лоха д-держишь, да?

– Саид, клянусь! – очень искренно заголосил Нурали. – С Бродькой сигаретку только выкурили, казешку («Казахстанскую») – одну на двоих.

– Ах, ты, б-баран! – прервал правдоподобную тираду Саид. – В т-тюрьму захотел, сволочь? – и вторая смачная оплеуха прилипла к той же щеке Нура. – С-сколько раз я тебе г-говорил? Ты з-забор заколотил? Заколотил или нет?

– Нет, – хмуро выдавил Нурали. – Не успел сегодня, – и едва сумел увернуться от третьей оплеухи.

– Ладно, Саид, хватит тебе, – попыталась вмешаться в воспитательный процесс одна из девушек – очевидно, та, что считалась теперешней пассией Саида.

– Помолчи, Лизка, – одернул ее Саид и снова обернулся к братишке.– А н-ну, п-пошел отсюда. Домой, к-кому сказал! – и, видя, что тот нехотя поднялся и, что-то недоброе бормоча сквозь зубы, побрел к дому, закричал вслед: – Б-блин, мать к-крутится с утра до вечера, Розка на б-базаре весь день, а этому балбесу две ш-штакетины прибить некогда. Убил бы! – закончил он и перевел дух.

Здесь, пожалуй, опять необходимы некоторые пояснения.

Саид был старше Нура на целых три года, то есть, – ему уже минуло восемнадцать, и такому тринадцатилетнему щеглу, как Санька, казался он человеком уже абсолютно взрослым с совершенно непререкаемым авторитетом. Тогда – возле той лавочки – не могло и речи быть о том, чтобы считать Саида себе ровней, другом – для него и за сигаретами в магазин сбегать можно, что называется, «не за падлу». Позже – ближе к началу той собственно истории, из-за которой мы и предприняли наше незамысловатое повествование – когда Саньке уже исполнилось тридцать, стали они друзьями (и не удивительно – как говорил один знакомый автора – пять-шесть лет разницы для Востока – почти ровесники), более того – так случилось, что, сдружившись с Саидом, Санька все меньше и меньше симпатизировал Нурали.

Но – тогда еще Санька и Нур считали себя друзьями, а Саид для Саньки оставался недосягаемым идеалом – старшим братом друга.

Что касается Нура и всей той «истории» возле лавочки, то любопытно отметить, что тот удался от рождения гораздо более ладным и физически крепким человеком, чем Саид. Природа почему-то часто одаривает более поздние особи (закон перехода количества в качество, что ли?) – так что, при желании вполне уже тогда, несмотря на свои пятнадцать, мог крепко вздуть старшего братца, но, как бывает в аналогичных ситуациях, даже и помыслить не смел такого (подчеркнутое уважение к старшим – тоже давняя восточная традиция), и Саид в те годы, как хотел, так и помыкал братишкой.

Но – читателю, вероятно, не терпится вернуться обратно к лавочке.

Прогнав братишку, Саид о чем-то важном для себя задумался.

Конечно, Саньке – тринадцатилетнему несмышленышу – было совершенно невдомек, чем так вдруг озаботился Саид, но мы-то с вами – люди, безусловно, искушенный жизнью – выкупили, разумеется, Саида сразу.

Само собой, когда время к полночи, а под рукой у тебя оказались сразу две девушки, от одной из них срочно нужно избавиться – от той, которая не твоя.

Обычно в таких случаях (уж мы-то с вами знаем!) парень запросто передает лишнюю девушку из рук в руки первому же приятелю, попавшемуся на глаза.

Но в тот вечер вся загвоздка для Саида и состояла в том, что, как назло, ни один из приятелей на пути не подвернулся, а время, как уже и говорилось, стремилось к полуночи.

– Н-Натка, это... З-знаешь, – Саид умоляюще посмотрел в глаза той девушке, которая тем вечером оказалась лишней, и которую все на поселке знали под именем Натка, – быть может, т-ты,... это, – Саиду, конечно, неудобно было все это говорить, отчего и заикаться он начал вдруг больше обычного.

– Ну, чего уже? Рожай! – поторопила его Натка, сама, разумеется, прекрасно понимавшая всю сложность ситуации, в которой оказался Саид.

– Эт-то,… ты это... Посиди с Бродей, а? – неловко попросил Саид и – совсем уже неловко – прибавил: – Санька ха-роший пацан, – хотя не мог не понимать, что двадцатилетней девчонке, которая к тому времени под кем только не успела побывать (в том числе, и под братками), должно быть совершенно «по барабану» хороший или нехороший пацан Санька.

Натка демонстративно вздохнула и, пройдя к самой лавочке, демонстративно уселась рядом с Санькой, и – для чего-то положив ладони себе на колени – ехидно объявила:

– Пасижу! – сильно потянув звук «а».

Саид засуетился, и сразу, ухватив за талию, настойчиво потянул к себе Лизку:

– Эт-то... пошли, что ли?

Та, приличия ради, возмутилась:

– Саид, прекрати, что – Натка одна останется?

– Ну, п-почему одна – с Бродей, – урезонил Саид.

На что Натка великодушно отозвалась:

– Да ладно, Лизка, иди уже... Я как-нибудь не пропаду.

– Вот видишь, – благодарно взглянув на благодетельницу, поторопил Лизку Саид и, уже уводя девушку в темноту, крикнул оттуда Саньке: – Ты это... Бродя, с-смотри. Не давай Натке с-скучать.

Оставшись наедине с девушкой, Санька совсем притих. Нет, ему, конечно, и прежде доводилось проводить время в обществе девчонок – в основном, одноклассниц или сестренок своих друзей (с Алмушкой они однажды как-то даже украдкой целовались) – но тогда он себя чувствовал совсем по-другому, а теперь...

Натка была красива. Красива той странною русской красотой, о которой писал еще Достоевский – красотою на время, как правило, очень краткое, но красотою яркою, такою, на которую и смотреть-то без внутреннего волнения нельзя, такою, глядя на которую юнцы начинают переживать, что они еще недостаточно взрослые, а люди пожилые или даже старики начинают сожалеть о безвозвратно ушедшей молодости. При виде женщин, подобных ей, начинает приливать кровь к горячим кавказским головам.

Только она – такая красота – где-нибудь проявится, как сразу вокруг нее обозначается весьма определенная, всеми замечаемая крысиная возня – возня самцов и негодяев, различного рода тихонь и сорви-голов. Нет, конечно, случается, увлекаются такою красотою и вполне приличные люди, но именно им – приличным людям – особенно и мешают те барьеры пошлости и непроходимые рвы грязи, которыми, сама того не подозревая, бывает окружена такая красота.

К семнадцати-восемнадцати годам начинает она цвести; созревать, наверное, к двадцати; и наливаться таинственной силой годам, пожалуй, к двадцати двум-двадцати трем, чтобы после – сгорев, как порох, годам уже к двадцати пяти – померкнуть, а дальше вовсе захиреть и доживать остаток жизни, черпая силы в воспоминаниях о том единственном, однажды встреченном приличном человеке, который так и не смог преодолеть проклятые рвы, да еще, разумеется, в детях, которыми Природа нередко вознаграждает даже самые трагические женские натуры.

В общем, оставшись наедине с Наткой, Санька испытывал вполне понятное теперь читателю волнение, и был совершенно уверен, что та без всякого сожаления покинет его, едва только тьма окончательно съест звуки шагов Саида и Лизки. Но так не случилось.

Откинувшись на лавочке немного назад, Натка запрокинула руки за голову и неспешно с наслаждением потянулась.

– Хорошо! Как здесь хорошо! – с томным упоением сказала она, как будто б не было на Земле места краше их захолустного поселка, и, слегка опершись поднятым локтем о Санькино плечо, лукаво скосила глаза в его сторону и с самым невинным видом поинтересовалась: – Правда, Санька?

– Правда, – отчего-то труся, едва слышно буркнул Санька и исподтишка, стараясь не выкупиться, тоже покосился в сторону Натки и тут же, встретившись в темноте с ее загадочным поблескивавшим взглядом, как человек застигнутый на чем-то нехорошем, отвел глаза.

Санькино плечо, в том месте, где на него непринужденно все еще опирался локоть Натки, вдруг как-то сладко, ощутив сквозь тонкую ткань рубашки тепло, исходившее от девушки, заныло, и он почувствовал, как от того самого места по всему  телу стали расходиться маленькие, такие живые, такие будоражившие лучики.

Один из лучиков добрался до Санькиного затылка и чудом пробудил к жизни целую тысячу маленьких муравчиков и там, и Санька почувствовал, как теплая ладонь девушки мягко легла ему на затылок, от чего слегка вздрогнул, с неудовольствием про себя отметив, как участилось сбившееся от волнения дыхание.

– Какой у тебя волос мягкий на загривке, – шепнула, поигрывая пальчиками волосами Саньки, Натка и, протянув другую руку к Санькиной щеке, властно повернула его лицо к себе, а затем по-свойски опустила ладонь чуть ниже и коснулась кончиками пальцев его шеи: – Да ты весь дрожишь, Санька, – с какой-то странною ноткой в голосе заметила она.

– Зябко чего-то, – выдохнул негромко все более и более цепеневший Санька.

– Зябко?! – как-то восторженно и с каким-то придыханием вскрикнула Натка и совсем близко пододвинулась к нему – так, что Санька теперь ощутил кожей невероятно горячее тело девушки: – Ах ты, маленький мой! – снова воскликнула она и совсем уже откровенно обняла его. – Тебе зябко, – крепко прижав Саньку к себе, восхищенно шепнула Натка.

Она медленно и осторожно приблизила свои губы к его, и поначалу совсем легонько коснулась ими чуть-чуть припухшей (после последней драки) нижней Санькиной губы, а потом тоже самое проделала с верхней, чему-то таинственно улыбаясь, а затем принялась попросту забавляться его губами, все настойчивее и настойчивее разжимая их своими – до тех пор, пока ее губы не оказались где-то внутри Санькиных – тогда она приоткрыла немного свои, и в какой-то момент Санька вдруг почувствовал, как его и ее зубы, соприкоснувшись друг с другом, издали легкие звуки – тук, тук...

Вдруг, неожиданно прервав поцелуй, Натка встала и, поискав в темноте слегка вспотевшую Санькину ладонь, хватко взяла ее в свою и молчаливо потянула его куда-то прочь от лавочки.

Обомлевший Санька даже и не думал противиться.

Натка завела его за чей-то сарай – тот самый, что почти закрывал тупиковый проход между дворами, невесть как образовавшийся и, по сути, ненужный (где любили скрываться от людских глаз поселковые пьяницы, чтобы распить в покое бутылочку-другую, и где часто, разыгрывая трыньку или ази, любили сиживать картежники), разбросала ногами по сторонам несколько кособоких дощатых ящиков и повлекла Саньку к земле, на которой еще оставалась полинявшая и вялая к концу лета трава.

Уложив его там, она устроилась рядом и, слегка опершись локтем о землю, снова потянулась к его лицу, чтобы опять поиграть с его губами, одновременно свободной рукой расстегивая на Саньке брюки.

Когда Наткина ладонь оказалась прямо на теле Саньки – там, ниже пояса, Санька почувствовал, как быстро увеличивается, пружинится и рвется из брюк наружу то, что раньше так себя совсем не вело, чем теперь полностью владела рука Натки.

На секунду убрав руку оттуда, Натка взяла руку Саньки и прижала ее к своей груди.

– Ну, что же ты, дурачок! – снова шепнула она и негромко рассмеялась каким-то невероятно грудным и совершенно притягательным смехом, но тут же подавила его и, убрав из-под себя локоть, чуть-чуть приподнялась над Санькой, пропустила свою освободившуюся руку ему за шею, и потянула его куда-то вверх на себя.

Дальнейшее Санька помнил совсем смутно, но то, что происходило, оставило у него впечатление жуткой красоты, порочности и стыда...

С того дня началась в Санькиной жизни пора любви.

Едва зачинались сумерки, отнекиваясь от назойливых расспросов что-то подозревавшей (а, может, и что-то знавшей) матери, выбирался Санька на улицы поселка, чтобы скорее разыскать на них Натку (что легко удавалось: так устроены все захолустья мира – всегда можно узнать кто и где находится, и чем занимается), а отыскав, терся где-нибудь поблизости, поминутно встречаясь с ней взглядами, стыдясь самого себя, стесняясь подойти к ней на людях, терпеливо ожидал, когда она, вдоволь наболтавшись со всеми своими многочисленными подругами и друзьями, наскоро и мило с ними попрощавшись, исчезнет в каком-нибудь проулке, легонько покачивая бедрами, предварительно подав Саньке глазами знак, чтобы, чуть погодя, он поспешал за нею.

И где они только этим не занимались: в рощице, в беседках на задних дворах домов своих знакомых, все за тем же сараем, а пару раз – так даже и на чистой постели у Натки дома – когда случилась такая оказия, что ее домашние куда-то уехали.

За какой-нибудь месяц Санька изучил всю ту немудреную науку, которой владела Натка, и которую она с чувством ему преподала.

Он даже как-то изменился внешне – стал степеннее ходить и даже басить пытался, отчего Натка всякий раз принималась безудержно хохотать – чем повергала его в самое неописуемое смущение и недоумение.

Однако через месяц все и закончилось. Целую неделю Санька не мог встретиться с Наткой. Ему, как и прежде, легко удавалось разыскать ее в поселке, но она почему-то старалась не смотреть в его сторону, все время оказывалась в компании, а если и покидала какую-нибудь тусовку, то всегда почему-то получалось так, что не одна – с двумя или тремя подругами, будто бы куда-то спеша.

И, потеряв ее из виду, Санька разочарованно брел к друзьям (которые, как, впрочем, и весь поселок, обо всем, конечно, знали и посмеивались – не без зависти) или домой.

А однажды Натка и вовсе ушла с тусовки с одним из братков. Но, прежде чем уйти окончательно, она как-то с грустью оглянулась в сторону Саньки, что-то сказала братку и, оставив того в некотором недоумении, подбежала к Саньке и с ходу приблизила губы к его уху.

– Не сердись, Санька. Ладно? – шепнула она, обдав дыханием его ухо. – Ведь ты же все понимаешь, – и сразу побежала назад – к братку, который подхватил ее за талию татуированной волосатой клешней и повлек вдоль по улице – прочь от Саньки, из Санькиной жизни. Навсегда.

После, дня три Санька был, что называется, не в себе. Наверное, можно сказать, болел. Он не чувствовал времени, совсем не мог находиться с друзьями, стал совершенно равнодушным к еде, да и ко всему на свете.

Смыслом всего его существования в те три дня стала возможность уходить к себе в комнату, чтобы там украдкой от глаз матери и отчима не спеша обнюхивать собственные рубашки и майки, от которых все еще исходил, хотя и улетучивался час за часом, запах Наткиного тела и ее дешевых духов.

Он думал, что так и проведет весь остаток жизни в тоске по Натке.

Но, когда прошли те мрачные дни, Санька с удивлением отметил, что вся тоска – или почти вся – куда-то из него улетучилась, оставив вместо себя какое-то легкое и светлое чувство чуть-чуть щемящей грусти, и грусть совсем не отвлекала его от нормальной привычной жизни, о возможности которой он едва не позабыл, а наоборот, как-то по-особенному все привычное словно изменила, каким-то чудом озарив все, и ему вновь стало все кругом интересным – очень хотелось есть, причем помногу и часто, хотелось, как можно дольше бывать в компании друзей (и они казались теперь совсем иными), и все время тянуло рассмеяться (по любому поводу или даже без такового).

Санька вдруг с какой-то радостью для себя понял, что живет он во вполне обитаемом мире, а рядом с ним живет огромное множество самых интересных и таких отличных друг от друга девчонок. Ему стала нравиться двоюродная сестренка Асета Аселька, и та – к вдруг обнаружившейся ревности родной сестры Асета Алмушки – отвечала ему такою же радостью и непринужденной взаимностью.

Пройдет еще много времени, когда Санька, став гораздо взрослее, наконец-то поймет, что подтолкнуло Натку к нему – то глубокое материнское начало, которое так присуще многим русским женщинам (даже в девчачью их пору).

А такие вот несмышленые, еще не сформировавшиеся мальчики, каким был в ту пору Санька, как нельзя лучше подходят для реализации такого материнского начала – пусть и в несколько странной форме.

И Натка, несколько утолив материнский инстинкт, и заметив, что «дитя» как-то уж очень быстро выросло, стало басить – пусть и не очень твердо, стало демонстрировать характер, как-то быстро к дитяте-переростку вдруг охладела и временно переключилась на тех, кто дитятей уже давно быть перестал – до тех самых пор, пока не встретится на узкой дорожке очередной, совсем еще свеженький несмышленыш.

И кто знает, сколько таких она успела повстречать за короткое и яркое время своей молодости! И, наверное, многие теперь, не без грусти вспоминая первый любовный опыт, с благодарностью вспоминают ее – Натку...

Что еще следует отметить в юности нашего героя?

Пожалуй, следует отметить его все сильнее и сильнее портившиеся отношения с матерью, полное отсутствие взаимопонимания с ней.

Часто видя сына в компании его азиатских друзей, она как-то болезненно злилась, всякий раз, по возможности, выговаривая ему за них:

– Ну, что ты нашел в них? – шипя, вопрошала она. – Нормальных людей вокруг нет, да?  Балбес! Вот помяни мое слово: когда вырастешь – продадут тебя эти черные, продадут! И не раз еще – поверь мне!

Что ж: она ведь выросла совсем не в Казахстане, куда приехала уже насквозь пронизанная тем самым менталитетом, о котором выше говорил автор – помните? – деление на русских и НЕрусских.

Особенно злилась Санькина мать, когда замечала рядом с ним кого-нибудь из восточных девчонок:

– Ты мне такую в дом приведешь?! Да я убью тебя, паршивец! Девок нормальных нет, что ли? Вот только попробуй, приведи мне такую! – угрожала она Саньке, как будто б он вообще мог кого-нибудь привести в ее дом.

Санька все ее «наезды» попросту игнорировал.

Когда он сдавал выпускные экзамены в школе, матери и отчиму завод, наконец, выделил квартиру: естественно с учетом не только тех квадратных метров, которые причитались им и их подраставшему наследнику, но и с учетом Санькиных метров.

Впрочем, с собою они его как-то особо не звали, да он и не рвался.

Целый год до армии Санька фактически ничем не занимался – просто жил и все. Спал и столовался у друзей, напропалую встречался с девчонками и, честно говоря, так от всего устал, так ему все надоело, что буквально с радостью «загремел» на службу.

Служил Санька в войсках связи – телеграфистом ЗАС – и, как можно предположить заранее, служил довольно-таки средне – то есть, на счету у начальства никогда не оказывался в отстающих, и никогда, само собой, не бывал в лучших. По солдатскому счету выходило примерно так же, как и по командирскому – в лидеры Санька не лез, но и среди «дешевок» тоже не числился.

По «духовству» въехал, как говорится, пару раз Санька в «косяк» на характере своем волчьем, который, разумеется, нет-нет, да и давал о себе знать (не мог не давать в таком месте). Оба раза деды его дружно «разъяснили» – да так, что на второй раз пришлось недели две отлеживаться в санчасти. По возвращении оттуда деды собирались Саньку и вовсе опустить, но тут они, безусловно, погорячились. Слух о его проблемах дошел до землячества, а жесткая рука казахстанцев в гарнизоне ощущалась очень даже чувствительно; и после непродолжительных переговоров видных представителей землячества с дедами из Санькиной казармы, обе стороны достигли необходимого в данной ситуации консенсуса – Саньку больше не задевали (справедливости ради, стоит заметить, что после тех переговоров пару-тройку особо упертых дедов свезли в госпиталь).

Чем еще примечателен тот период Санькиной жизни?

Ах, да, здесь, пожалуй, важно отметить, что постриг в солдаты принял Санька весною 1981 года, так как родился 17 февраля 1963-го. Соответственно и служба его длилась до 1983 года.

А ну-ка! Кто хорошо еще помнит то уже довольно не близкое к нам время? Чем оно отличалось таким особенным? Правильно! – начали, как мухи, один за другим дохнуть генсеки. Молодому поколению поясним – Генеральные секретари ЦК КПСС – то есть, главы СССР тех почти уже истлевших времен.

Санька хорошо запомнил пасмурный осенний день, который их всей ротой заставили провести у телевизора и от начала до конца просмотреть всю траурную церемонию, отслушать все траурные речи, насквозь пропитанные самыми искренними соболезнованиями с примесью самого, что ни на есть, неподдельного горя (автор, разумеется, язвит).

Санька к тому времени уже стал дедом, и потому по неписанным правилам мог смотреть и слушать всю ту ахинею так, как позволялось только дедам – то есть, положив табуретку плашмя и застелив ее в несколько слоев сложенным одеялом, поместить в уютное гнездовище задницу, а плечами откинуться назад – на колени сидящего там духа, поверх которых для мягкости еще и клалась подушка и, конечно, нет ничего удивительного в том, что большую часть церемонии и речей Санька попросту проспал.

Тем не менее, важно отметить факт, что спал Санька как-то тревожно. Нет, сама по себе смерть главного героя всех политических анекдотов страны ничего ностальгического для Саньки не значила, но он как-то почти физически почувствовал всю знаковость той смерти, почувствовал, что с того дня – для всей той огромной общности, которую именовали советским народом, и для него лично – началось совершенно новое время и, как и всякий человек, Санька не мог не испытывать столь свойственного любому живому существу страха перед всем новым и неизвестным.

Среди людей встречаются такие особо тонкие и чуткие натуры, которым иногда удается каким-то чудесным образом видеть несколько больше (а порою и гораздо больше), чем дано видеть всем другим, а еще лучше сказать – не видеть, а чувствовать, или – предчувствовать.

У автора нет никаких сомнений в том, что наш герой не мог не стать именно такого рода натурой, и автор надеется, что читатели вполне согласятся с таким утверждением – ведь не случайно нами предпринято на предыдущих страницах хоть и не очень подробное, но все-таки достаточно обстоятельное жизнеописание нашего героя, с остановкой на всех психологически важных (с точки зрения автора) моментах Санькиной жизни.

И вечером того дня Санька испытывал, думается, вполне понятные чувства тоски и тревоги, хотя и ни в коей мере не объяснимые им с точки зрения логики и здравого смысла.

Он украдкой вглядывался в лица сослуживцев и офицеров части, пытаясь разобрать, не посетили ли их такие же чувства, что и его, но – ничего особенного в их лицах не заметил: офицерам, как и всегда, хотелось поскорее утрясти все служебные дела и смыться домой ближе к женам, а солдатам хотелось, чтобы офицеры, как можно скорее, такое заветное желание осуществили – дабы солдаты смогли без помех провести остаток вечера в казарме.

Да и разве мог кто-нибудь предполагать к каким последствиям приведет смерть анекдотического генсека? А если и мог, то что?

Отслужив, Санька, снова до лета проболтался у друзей на Пятилетке – «родственники» его к себе жить, разумеется, не приглашали, – а потом поступил в архитектурно-строительный институт и сразу исхлопотал себе место в общаге.

Когда он институт заканчивал, по стране уже шагало Новое время, к которому Санька приспособиться (так, чтоб со смыслом и комфортом) никак не мог. Работал мастером и прорабом отделочников на стройке в разных местах – нигде подолгу не задерживался (волчий характер). Потом, однажды хорошенько поразмыслив, решил, что лучше зарабатывать так, чтобы при этом ни от кого не зависеть, и потому рискнул шабашничать – по отделке.

Поначалу шабашничалось неплохо, но позже рынок все сильнее и сильнее захватывали строительные и ремонтно-строительные фирмы и компании, и добывать деньги становилось все труднее и труднее.

Впрочем, скажем прямо и немедленно – хотя и стал Санька неплохим отделочником – работу свою не любил. Более того – считал каждодневный и монотонный труд чем-то унизительным и постыдным для человека вообще, и для себя – в частности.

Он нередко задумывался: для чего, собственно, живет человек? Неужели только для того, чтобы растрачивать свою жизнь в изнурительном труде, добывать средства к существованию, рожать, кормить и воспитывать детей, опять же работать, чтобы однажды попросту взять и умереть? Что-то во всем этом Саньку явно не устраивало.

Летом 1992 года «родственники» Саньки засобирались в отъезд – на свою историческую, согласно новому речевому обороту, родину, на ПМЖ (тоже согласно новому обороту речи) – засобирались и уехали-таки – проклиная казахов, да и вообще всех азиатов, да и саму Азию в придачу. Уехали в Минск, что – по мнению Саньки – совсем уж нелепо. Ведь и отчим, и мать по национальности русские. Какая ж тогда, к черту, историческая родина?

Провожать их Санька все-таки пошел. На вокзале, глядя на суетливую троицу – на мать, отчима и на весьма подросшего к тому времени наследника (шестнадцатилетнего увальня с матовыми воловьими глазами) – Санька вдруг и в самый короткий миг понял, что всю жизнь оставался, по сути, сиротой, а если когда и познал какое-то тепло и ласку родных и близких, если когда и ощутил, что такое дом,  то очень давно, еще в Минске, под опекой дедушки и бабушки – в их доме и только от них.

Та пуповина, которая связывает сына с матерью до его рождения и которую столь бесцеремонно перерезает во время родов акушер, на самом деле продолжает связывать их и дальше – даже тогда, когда мать, выполнив свой родительский и человеческий долг, отойдет в мир иной. И трудно себе представить, какие события, потрясения или стечения обстоятельств должны случиться в жизни мужчины, которые смогли бы перерезать такую пуповину – пусть и довольно-таки абстрактную, но, безусловно, существующую.

Никогда, ни при каких обстоятельствах мужчина не перестает ощущать такую нужную ему связь с матерью, по существу – всегда оставаясь ее ребенком.

Именно она – такая связь – позволяет ему более или менее достойно переносить все тяготы и коллизии, которыми так изобилует жизнь.

Но иногда случается и так, что пуповина перерезается вторично. И причиной может стать только одно – действия самой матери. И горе тому мужчине, с которым так произойдет. Он, как никто другой, начинает остро осознавать всю враждебность окружающего его мира, отчего стремится всеми правдами и неправдами выстроить между собой и средой непроходимые барьеры и стены – дабы защитить самого себя. Удается, как правило, очень редко и с большим трудом, а если все-таки удается, то человек сам себя запирает в абсолютную изоляцию, в которой ему суждено погибнуть, если только он не догадается взломать или взорвать все те постройки, которые сам же и соорудил – но только для того, чтобы снова оказаться лицом к лицу с окружающим враждебным миром.

Людям такого склада характера свойствен самый крайний пессимизм, можно даже сказать – ультра-пессимизм. И, если, скажем, мужчина с пуповиной вдруг окажется в эпицентре ядерного взрыва, то и тогда – до самого последнего момента – его не будут оставлять надежды на благополучный исход такого дрянного дела. Мужчина же без пуповины будет испытывать на протяжении всей своей жизни всяческие страхи и опасения, настороженность ко всем, излишне приблизившимся к нему (по его мнению) людям – по поводу и без повода.

Автор берет на себя смелость утверждать, что герой нашего повествования – Александр Забродин – имел несчастье стать именно таким человеком – мужчиной без пуповины, и автор готов принять на себя всю ответственность за данное утверждение.

– Не забывай, пиши хоть иногда, все-таки я твоя мать, – шепнула Саньке на ухо мать, прежде чем войти в вагон.

«Все-таки!» – язвительно передразнил он про себя.

– Ну, Саша, бывай. С этого дня ты – человек самостоятельный, – не преминул поучить его на прощание отчим.

«С этого дня!» – передразнил про себя Санька и его.

Отпрыск и наследник чудовища не стал утруждать себя прощальными словами, а попросту подошел и сунул Саньке свою вялую ладонь. Санька – озорства ради – чрезмерно крепко пожал ее, внимательно наблюдая за физиономией наследника. Тот, морщась, поспешил отдернуть руку назад.

– Будь человеком, Саша, – закричала мать, высунув голову за поручни тамбура, когда поезд уже тронулся – патетически и не без самолюбования, – но сразу исчезла с Санькиных глаз, спугнутая грозной проводницей – исчезла навсегда...

Выйдя с перрона, Санька тут же – на привокзальной площади – отыскал небольшое, довольно грязное, но недорогое кафе, где разрешалось курить, и, заказав себе водки и бутербродов, постепенно в том гадюшнике напился. Впрочем, до дому – до тех комнат, что арендовал, умудрился добраться без особых эксцессов...

О чем еще должен рассказать здесь автор – касающемся героя повествования? О чем автор уже давно знает, а читатели еще нет, но что станет важным для продолжения диалога?

Ах, да! – Санька любил читать. Читал он много, но поначалу, что называется, без разбора, а, читая, совершенно забывал о том, кто он и где находится, напрочь погружаясь в мир и жизнь героев лежавшей перед ним книги. За такое свойство книг – возможность удалиться и отделиться от окружающего, выстроив, таким образом, первые, пусть и не очень прочные барьеры вокруг себя – и ценил Санька чтение.

Кроме того, пописывал Санька и стишки – начал потихоньку графоманить еще до армии (в тот год, когда болтался после школы на Пятилетке) и продолжал и в армии, и в институте, и на стройке. Одним словом, когда начнется изложение самой истории, читатель не должен забывать, что перед ним поэт-любитель. А, согласитесь, пописывать украдкой стишки – еще не самый тяжкий грех.

Кстати сказать, украдкой не очень-то получалось. Каким-то образом подобные вещи всегда узнаются – как их не скрывай. И почему-то именно к любителям окружающие их люди относятся с каким-то высокомерием, а то даже и с презрением, видя в них не просто непонятную для нормальных людей странность, а более того – порою подозревая таких любителей в патологии. Солдат, пишущий стихи? Нет, что вы, что вы! В таком солдате есть, безусловно, нечто патологичное! Строитель? Тем более!

Стихи Санька писал, в основном, лирические и, в основном, мрачноватые. Вот, к примеру, одно из них, которое Санька, не сумев придумать ему названия, просто пометил, как в таких случаях принято, тремя звездочками:

 

                         * * *

Непроходимое болото

Обходят люди стороной,

Обходят в первый раз и в сотый,

Обходят летом и зимой.

 

А на болоте, словно узник,

Осокой остров окружен –

Никем невидимый, ненужный

От красоты он отлучен.

 

И, зеленея год от года,

Но одиночеством томим,

Он рвется к лучшему в Природе,

Но лишь болото рядом с ним.

 

И мне так тяжко от заботы –

Вокруг ли плохо? Я ли плох?

То я ли мертвое болото?

То ль на болоте островок?

 

Уже после института, числясь мастером в одном из стройуправлений города, однажды после работы по пути домой повстречал Санька бывшую одноклассницу, которая по слухам закончила журфак и теперь будто бы продвигалась на репортерском поприще в редакции одной из городских газет.

Мило поболтав с ней с четверть часа, Санька как-то неуклюже сознался ей в своем болезненном пристрастии, на что она живо проявила интерес и потребовала прочитать ей что-нибудь не длинное. Санька, стесняясь, прочел ей три или четыре стихотворения, отчего та вдруг пришла в неописуемый восторг, тут же истребовала у Саньки его блокнот, пообещав показать его стихи, кому следует, и сразу – также живо – удалилась, предварительно взяв с Саньки обещание, что он позвонит ей через неделю. Санька, разумеется, пообещал. Через неделю, когда он, согласно обещанию, позвонил, она бормотала ему в трубку что-то совершенно невразумительное, явно чувствуя себя при разговоре неловко, и с некоторым трудом, конечно, но в итоге он смог из ее слов понять, что стихи его она все-таки показала каким-то безусловно умудренным в поэзии людям, и таковые в один голос признали-де Санькины стихи никуда негодными, и что ему лучше не тратить попусту время на совершенно бесперспективное для него занятие.

– Ты мучаешься? Переживаешь? Хорошо! Но переживай и мучайся про себя. Совсем не обязательно писать стихи. Ты строитель? Вот и строй себе на здоровье. А стихи у тебя какие-то строительные получаются. И, пожалуйста, не обижайся, – примерно в таких выражениях разговаривала с Санькой по телефону бывшая одноклассница.

Повесив трубку, он вздохнул и решил больше никогда и никому из профессионально-пишущей публики стихи свои не показывать, и в дальнейшем того решения придерживался свято.

Более того, продолжая писать лирику, писал ее исключительно для самого себя, а наряду с ней стал пописывать те странные стишки, которые сам называл дурацкими, и которые отчего-то нередко нравились его приятелям.

Чтобы не быть голословным, автор и здесь приведет одно из таких «дурацких» стихотворений, которое Санька назвал «Тишина»:

 

Крикнет ворон ворону,

И взойдет Луна,

Закружат над городом

Ночь и тишина.

 

Хрустнет простынь белая

В этой тишине –

Чья-то грудь дебелая

Спать мешает мне.

 

Чья-то грудь шершавая

Трется по спине.

Ее дело правое

В этой тишине.

 

Не придется ныне мне

Спать и видеть сны –

Эти груди дынями

Богом мне даны.

 

Кстати, о Боге – уж коли зашла речь. Дело в том, что Санька верил в Него. Нет, он не получил религиозного воспитания, а совсем даже наоборот – воспитание получил советское, атеистическое. Да он даже и крещен-то никогда не был. И не принадлежал к тем новообращенным, которые, лишившись веры в Маркса, Энгельса и Ленина, тут же присмотрели себе очередную Святую Троицу и толпами ринулись в христианские церкви различного толка, ничуть внутренне при смене символа веры сами не изменившись – нет.

Санька поверил еще тогда, в тринадцать лет – вскоре, после первого своего любовного опыта. Причина, по которой так случилось, вполне возможно покажется читателю совершенно нелепой.

Как ни странно, но в существовании Бога Саньку убедил тот маленький, едва ощутимый пальцами, шовчик, который начинается у мужчин у самого заднего прохода и идет дальше к мошонке и где-то там теряется – который Санька однажды и неожиданно для себя обнаружил лежа в постели после очередной встречи с Наткой, думая о ней и машинально забавляясь своим «достоинством».

Ведь, по мнению Саньки, любой шов не мог появиться иначе, как в результате какой-то и чьей-то внешней деятельности. И если есть шов, то, значит, человека кто-то сделал – попросту сотворил и обтянул его кожей, а в том месте – за мошонкой – зашил.

Ах, господа великие умы и философы, потратившие свои жизни на поиск доказательств бытия Божия – Ансельм Кентерберрийский и Альберт Великий, Фома Аквинат и гений классической немецкой философии Иммануил Кант – как сложны и ущербны ваши доказательства! И как жаль, что не оказался в ваших высоколобых рядах Санька Забродин! Уж он бы вам доказал!

Впрочем, веруя в существование Бога и в первопричину его как всего мира, так и человека, Санька ничуть не сомневался, что он – Бог – в дальнейшем от влияния на судьбы созданного им мира и им же созданного человечества самоустранился, что с его стороны, мягко говоря, неэтично.

Придет время и Санька, будучи студентом и изучая, как требовалось, философию, узнает, что воззрения такого рода – о сотворении мира Богом и его самоустранении от мира – называются деизмом, и что придерживалась аналогичных воззрений тьма-тьмущая различных и умнейших людей всех времен и народов до него – до Саньки.

Другими словами, Санька полностью отвергал существование в жизни, какого бы то ни было, предопределения, или – как поправил бы меня здесь любой образованный, знающий историю философии и религии, человек – предистинацию, и, быть может, отвергал Санька зря.

Ведь если внимательно рассмотреть всю его жизнь, и то, к чему она в конечном итоге пришла, то впору уверовать вполне – назовите, как хотите – в предопределение, предистинацию или судьбу.

Здесь, пожалуй, пора окончательно завершить жизнеописание нашего героя и перейти, наконец, к самой истории, но, прежде чем сделать столь важный шаг, давайте попробуем резюмировать все то, что мы о нем узнали.

Итак:

1. Наш герой в течение нескольких лет детства подвергался истязаниям своим отчимом – при полном попустительстве со стороны матери.

2. Он переехал в Казахстан, будучи совсем юным, что обусловило в нем развитие абсолютно казахстанского (значит, маргинального и интернационального) мировоззрения – при полном непонимании такого мировоззрения его матерью.

3. Он приобрел первый сексуальный опыт в довольно-таки раннем возрасте, что произошло при обстоятельствах, не лишенных некоторого лирического обаяния (согласитесь).

4. В том же возрасте он стал свидетелем жестокого убийства, что оказало ощутимое травмирующее действие на его психику.

5. Он украдкой писал стихи.

6. Он верил в Бога, но не верил в Его милосердное участие в судьбе человечества.

Автор полагает, что всего перечисленного будет вполне достаточно для того, чтобы лучше понимать поведение и поступки нашего героя в дальнейшем, более того – создавая данное жизнеописание, автор, хотя и так хорошо знал героя, попытался еще лучше разобраться в нем, что, кажется, удалось.

Автор заверяет читателя, что, ни в коем случае, не пытался обелить или очернить нашего героя, а – тем более – саму жизнь, и ни в коем случае не станет делать подобное и впредь: только факты и психологические феномены – и ничего кроме.

Ведь, как говорил Фридрих Ницше – я психолог par excellence (по преимуществу) – и автор готов полностью присоединиться к его скупым, но блистательным словам. И никакая политическая целесообразность, никакая идеологическая направленность не могут подменить собой психологию, когда в повествовании преследуется только одна цель – оставаться правдивым и последовательным.

Автор прекрасно осознает, что, начав первую главу, он, по существу, подменил ее довольно-таки длинным предисловием, но – своя рука владыка – все легко поправить беглым росчерком пера:

 

Глава 1

Так отчего же и как иной человек влезает в авантюру или – того хуже – попросту вляпывается в грязь?

День, в который наш герой совершенно неосознанно и незаметно для самого себя ступил на  ту кривую дорожку, что, в конце концов, и завела его в самую грязь человеческого общества, выглядел самым заурядным днем вполне заурядной жизни Александра Забродина.

Шла последняя декада января – те самые дни, когда напрочь слабеют вдруг крещенские морозы и на смену им приходит неприглядная, бесстыдно неряшливая оттепель, затопляющая весь город хоть и не плотным, но очень сырым туманом – насквозь пропитанным всеми теми газами и вредными примесями, которыми грешит любой большой город (а город, описываемый здесь – в особенности).

Последняя шабашка у Забродина случилась уже давно – до Нового года, и теперь он – почти уже с месяц – сидел без работы и, казалось, до самой весны очередных заявок не предвидится – если только уж очень повезет.

В той угловой комнате, которую вот уже два года снимал у одинокой старухи Забродин, было холодно и сыро – дом отапливался газом, и хозяйка, поставив недавно по чьему-то совету счетчик, теперь безбожно на тепле экономила.

Забродин мерял шагами по диагонали свое немудреное жилье и курил одну сигарету за другой: делать было решительно нечего – телевизор две недели назад, что называется, «сдох», ремонтировать его оказалось не на что – бог знает, сколько еще придется сидеть без работы, звонить Юльке тоже не имело смысла – она вышла во вторую смену – хотя позже, к концу смены, конечно, можно и звякнуть.

Юлька работала продавщицей в фирменном продуктовом магазине, обслуживавшем клиентов круглосуточно, и считалась очередной подружкой Забродина.

Надо сказать, что отношения Забродина со всеми предыдущими его подружками никогда не длились дольше года, что не удивительно.

Во-первых, сам он как-то побаивался женщин, точнее – более определенных отношений с ними, чем те, что допускал. Да и зачем ему жениться? Ни жилья, ни постоянной работы, а, значит, и стабильных доходов.

Да и сами молодые женщины и девушки, прямо скажем, замуж за него особо не рвались – «купившись» поначалу на что-то в нем, довольно быстро смекали, что к чему, и живо переключали внимание на другие, более ценные, по их мнению, объекты. И разве можно судить их? Ведь Забродин, выражаясь в терминах современной молодежи, считался мужиком «беспонтовым» – причины такого определения, автор полагает, понятны.

И, как известно, отношения между мужчиной и женщиной никогда не стоят на месте – они движутся, и не куда-нибудь, а к своему логическому завершению, коим могут стать либо свадьба – со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо полный разрыв, без всяких последствий (кроме горечи и вражды к противоположному полу).

Обычно, достигнув какой-то радостной, обнадеживавшей вершины – когда совсем не хотелось думать о плохом, продлившись на такой вершине какое-то время – с неделю или две, отношения Забродина с женщиной начинали неудержимо стремиться к разрыву.

Его отношения с Юлей, по его мнению, в данный момент находились на вершине, и думать о плохом совсем не хотелось – она ему нравилась очень, и потому он полагал, что когда закончится неделя второй смены – они снова увидятся, и снова будет радостно...

Забродин сделал еще пару рейдов из угла в угол и остановился, задумчиво пожевывая фильтр сигареты кончиками зубов.

«Нет, так нельзя, – сердясь на самого себя, подумал он. – Так можно с ума сойти. От одиночества», – и стал решительно собираться на выход.

Он абсолютно прав – от одиночества вполне можно сойти с ума.

Народившаяся Луна, – которая, по своему обыкновению, в это время года выкатывается из-за горизонта очень рано, еще засветло, уже вовсю гуляла по небу, едва различимая в душноватой мгле, когда Забродин подошел к автобусной остановке и, сев в автобус, взял курс на дом Саида.

Забродин не строил каких-либо особых надежд на сколь-нибудь радостный и благополучный исход текущего вечера – просто хотел провести время в компании старого приятеля, поесть чего-нибудь домашнего, распить с ним бутылочку, а то и другую, и – позвонив в конце смены Юльке, уехать ночевать к ней или остаться до утра там – у Саида.

Пока автобус вез Забродина в сторону «Аксаев», ветер, пробившийся, наконец, откуда-то из горных ущелий, сдернул туман с улиц, обнажив небо для города и город для неба. Луна, посверкивая подсвеченным облучком, сразу обозначилась четче, и наш герой, коротая дорогу, машинально наблюдал за небесной путешественницей, как-то беззлобно про себя думая, что ее ночная жизнь чем-то напоминает и его – Санькину жизнь.

Ведь и она – Луна – для всего движущегося и суетящегося на Земле кажется стоящей на одном месте, но – тем не менее – так только кажется, а на самом деле движется и она: в холодной пустоте, среди равнодушного мерцания звезд – чтобы еще затемно, не дождавшись рассвета, исчезнуть за горизонтом. Так и Саньке предстояло отмерить свой жизненный путь незаметно для других и, не дождавшись рассвета, тоже исчезнуть где-то за горизонтом, только – в отличие от ночной красавицы – исчезнуть навсегда.

«Но ведь есть, наверное, и во мне радостно поблескивающий облучок? – спросил сам у себя Санька, покидая автобус и устремляясь к дому Саида. – Есть или нет?»

Дверь ему отворила Михрибан – жена Саида. Она скептически оглядела Саньку и, проворчав что-то вроде:

– Тебя здесь только и не хватало, – сразу отвернулась от него и пошла назад на кухню, где что-то стряпала.

Прием Забродина ничуть не удивил: Михрибан отличалась откровенно сварливым нравом, была довольно-таки зла и остра на язык, и в первый же год их совместной с Саидом жизни едва не рассорила его со всеми друзьями. Младший брат Саида Нур ненавидел ее люто и за глаза называл не иначе, как Чернушкой.

«Битая она, битая – эта Чернушка, – выговаривал он как-то раз Саньке. – Лоханулся Саид, взяв ее. Других баб, что ли, мало?»

Надо отдать Нуру должное – он оказался прав. Но – не будем забегать вперед.

Санька прикрыл за собой дверь и, неспешно раздевшись, заглянул на кухню к Михрибан.

– Ты бы хоть поздоровалась со мною, – осторожно напомнил он.

– Перебьешься, не велика птица, – не обернувшись, от плиты отрезала та.

– Ага, понимаю, – хмыкнул Санька, и поинтересовался: – Саид-то дома?

– Дома, дома, а где ему еще быть? Лежит, телевизор смотрит, – но тут Михрибан встрепенулась и пристально взглянула на Забродина: – Ты на что намекаешь, Бродя?

– Да ни на что я не намекаю. Просто спросил.

– Бродя, будешь сбивать моего мужа с нормальной жизни, – здесь Михрибан немного замялась, выбирая подходящую угрозу, и, выбрав, потрясла половником: – Я тебя порву. Понял?

– Понял, Михрибаночка, – примирительно отозвался Санька.

– Не называй меня Михрибаночкой! Сколь раз предупреждала тебя, – одернула она его.

– Я же любя.

– Плевать я хотела на твою любовь.

– Ладно, ладно! Ты только не нервничай.

Михрибан снова повернулась к плите. Санька внимательно присмотрелся к кухонному столу, стараясь понять, что она готовит.

– Что у нас сегодня на ужин? – не поняв, рискнул он спросить.

– Не твое дело.

– Как? Или ты меня к столу не пригласишь?

Михрибан снова обернулась к нему.

– Ты когда-нибудь из этого дома голодным уходил?

– Нет.

– А что тогда спрашиваешь?

– Просто интересуюсь.

– Ну, манпар. Устраивает?

– Очень даже.

– Слушай, Бродя, катись с кухни к черту. Ты к Саиду пришел?

– К нему.

– Саид! Саид! – высунув пол туловища в коридор, грубовато оттеснив Саньку, заорала Михрибан.

– Да, дорогая, – отозвался из зала мягкий голос Саида.

– Тут твой хренов друг пришел и топчется у меня на кухне. Забери его, блин, отсюда.

– Кто, кто, кто, дорогая? – снова отозвался Саид.

– Не надо, не надо, Михрибан, – поспешил остановить ее Санька. – Дорогу я найду сам, не провожай меня. Ты бесконечно любезна, – заверил он, проходя в зал.

За годы, прошедшие с той ночи, когда Саид без всякого умысла со своей стороны привел в жизнь Забродина Натку, сам Саид изменился мало: все такой же малорослый; медленно, но уверенно полнеющий – отчего напоминал неуклюжего медвежонка; со ступнями, отягощенными плоскостопием; как всегда нестриженный и непричесанный – отчего сильно походил на солиста и гитариста рок-группы «T. Rex» Марка Болана (если кто еще помнит таких).

Не одарив Саида особыми внешними достоинствами, Господь снабдил его умением улыбаться – совершенно исключительным умением! Улыбался Саид часто и подолгу – улыбка почти не сходила с его лица, и он, надо полагать, знал о ее силе. Улыбался специфически – одними губами своего маленького рта, не разжимая их, а когда улыбался, обычно почесывал себе подбородок тремя пальцами – средним, указательным и большим.

Сейчас он возлежал на диване, подмяв под себя пару подушек, подтянув к самой заднице голые пятки. Левая рука его небрежно свисала с ложа, а правой он с видимым удовольствием и с улыбкой почесывал одну из пяток, временами той же рукой балуя по привычке и подбородок – отчего смотрелся довольно карикатурно. Углядев в проеме двери Саньку, Саид обрадовался, и улыбка его стала более явной и подчеркнутой:

– Б-бродя, блин, проходи, – и, на несколько секунд оставив в покое пятку, тепло поздоровался с Забродиным за руку. – Вон к-кресло – устраивайся, – предложил он и, прежде чем вернуться к пятке, презрительно махнул рукой в сторону экрана: – П-пидар!

– Кто – пидар? – переспросил, недопоняв, Санька и недоуменно покосился на телевизор.

– Да вот этот с-самый – п-пидар и есть, – уверенно заявил Саид, как бы даже удивляясь тому, что Санька такой простой вещи может не знать.

На экране известный российский исполнитель пел с эстрады перед публикой какую-то новомодную песенку.

– Ты уверен? – засомневался Санька.

– К-конечно. Все знают.

– А! – не стал спорить Забродин и, решив переменить тему, спросил: – Не таксуешь сегодня?

– Да какое там! Встал, – отмахнулся, недовольно поморщившись, Саид.

– Сломался?

– А-ха.

– Что сломалось? – ради приличия поинтересовался Санька.

– Да этот, как его... лятор... матор...

– Аккумулятор? – попытался помочь Забродин.

– Да нет же!

– Тогда карбюратор? – сделал Санька вторую попытку.

Саид даже слегка рассердился.

– Да нет же! Сказал! Этот с-сломался... Тьфу ты! Как его? А, вспомнил! К-коробка сломалась с п-передачами, – и Саид возмущенно посмотрел на Саньку: – Слушай, что ты меня п-путаешь?

– Ну, извини, – закрыл тему Санька.

– Нет, нет, Бродя, ты п-посмотри, п-посмотри, – вдруг заголосил Саид, снова показывая на экран: – Такая к-классная б-баба, а улыбается п-пидару.

Ответить ему Санька ничего не успел, потому что в зал неожиданно вторглась Михрибан и что-то резкое на уйгурском выпалила в сторону Саида:

– Тары, харабан, царан, дарис, халибубу, старый хрен! – прозвучало так – на слух Саньке.

Из всего сказанного Санька разобрал слово «царан», которое знал еще с детства, и которое означало «дурак», и слова «старый хрен», сказанные почему-то по-русски, и потому сумел без труда перевести фразу: «Сколько раз просила тебя, дурак, не материться при детях, старый ты хрен!»

Саид, выслушав до конца весь ее горячий спич, что-то с достоинством – и тоже по-уйгурски – ответил жене. О содержании его ответа Санька смог догадаться, только сопоставив его с содержанием предыдущей фразы. Что-нибудь такое примерно:

– Дети в другой комнате, дорогая. Они нас не слышат.

Михрибан, что-то проворчав себе под нос, тут же унесла свое недовольство с собой на кухню.

– Кстати, – вдруг встрепенулся Саид и, вытянув шею в сторону детской, заорал: – Эй, вы, п-падлы! Идите, поздоровайтесь с г-гостем.

«Падлами» Саид иногда, любя, называл двух своих сыновей – погодков младшего школьного возраста – Радмира и Дияза.

Они появились не сразу, но все-таки появились – по очереди.

Первым в зал вошел Радмир – старшенький – и, протянув правую руку Саньке, невозмутимо пробурчал:

– Здорово, Бродя, – и тут же всю его невозмутимость «сдул» смачный пинок отца.

– Ты куда тянешь, п-падла! – возмутился Саид. – Какой он тебе «Б-бродя»? Он тебе к-кент, да? Он твой р-ровесник? Ты с п-пацанами во дворе так здоровайся! А ну! Быстро п-поздоровайся как следует. Двумя р-руками! Двумя руками с-старших п-приветствовать н-надо!

– Здрасьте, дядя Саша, – хмуро пробурчал Радмир и – под пристальным взглядом отца – двумя руками поздоровался с Забродиным.

– Вот так! – назидательно прокомментировал Саид. – П-пошел вон отсюда.

Радмир исчез из зала намного быстрее, чем появился. Дияз, мудро почерпнув опыт на примере Радмира, искушать судьбу не стал и, подойдя к Саньке, поздоровался с ним «как следует» и тут же вопросительно взглянул в сторону Саида.

– Что смотришь? – усмехнулся тот. – Иди, – и, проводив сына взглядом, снова усмехнулся: – Дияз – хитрый! – весело пояснил он Саньке и уставился в телевизор: – Ну вот! – радостно воскликнул он тут же.

– Что «вот»?

– Еще один пидар, – будто бы даже и с удовлетворением объявил Саид.

Санька снова покосился на экран: на эстраде выступал другой российский певец.

– Что в м-мире т-творится! – сокрушенно проговорил Саид и, видя, что Забродин тему не поддерживает, потормошил его: – Слушай, я н-не понимаю... Как они могут?

Санька просто пожал плечами и не стал откликаться.

Каждого из нас беспокоят какие-то свои «измы» – кого-то алкоголизм, кого-то терроризм. Саид беспокоился по поводу роста международного гомосексуализма.

– Н-нет, ты подумай! Кругом! Америка, Европа, Р-россия!

Санька осторожно его перебил:

– Я слышал, что и у нас геи на тусовки собираются.

– У нас? В Казахстане? – воодушевился Саид продолжением интересовавшей его темы.

– Ну да...

– О, что, ты, Бродя! – восторженно воскликнул Саид. – Да у нас в Казахстане п-полно п-пидаров! – заявил он, и было непонятно по его тону – огорчен он или, напротив, несказанно рад. – Да, – заключил Саид, – обложили п-пидары со всех сторон.

– Меня они как-то мало волнуют, – равнодушно отозвался Забродин.

Саид взглянул на него, и лицо его вытянулось в выразительной гримасе, которая, надо полагать, означала, что он совершенно изумлен, более того – поражен до глубины души – безразличием друга, которое, если и можно как-то объяснить, то только полной потерей чувства бдительности.

– Что ты, что ты, Бродя, – возмущенно зашептал он. – С этим надо б-бороться! Будь моя воля… – Он задумался, как бы распорядился с гомосексуалистами, если б его воля. –  Я б всех этих п-пидаров сгонял в кучу и отправлял в степь к-копать к-кайлом оросительные к-каналы, – наконец, нашелся Саид и, чуть подумав, патетически добавил: – У нас в Казахстане м-масса земель с-страдает от з-засухи.

– Это недемократично, – урезонил Санька.

– Какая для п-пидаров д-демократия? – возмущенно парировал Саид.

– То есть? – изумился Санька.

– Д-демократия для нормальных м-мужиков, – пояснил Саид. – А у нас все наоборот! Куда т-только к-казахи смотрят? – возмущенно добавил он.

Поругать казахов Саид любил. Санька относился к таким его разговорам снисходительно – всерьез не воспринимал. Для Саида – да и вообще для других уйгуров – находил он такие разговоры допустимыми. Ведь, если разобраться, за такими разговорами стоял самый, что ни на есть, обычный комплекс неполноценности – нельзя забывать о том, что уйгуры оказались на Земле одною из тех немногих наций, у которых не срослось заполучить собственное государство. И когда они вот так – в пустых, собственно, беседах – поругивали казахов, то подразумевалось, что будь у них – у уйгуров – свое уйгурское государство, то в нем устроилось бы все правильно и хорошо – на зависть другим народам.

Но – чего нет, того нет. И, как говорил французский философ Жан Боден, народы, не имеющие своего национального государства – вне истории.

Уйгуры, курды, баски – что-то трагичное звучало для Саньки в этих словах.

И потому сердиться на Саида за подобные разговоры он не мог, хотя нисколько и не разделял их. Да и к тому же существовали  и общие друзья – казахи – к которым ворчание Саида, надо полагать, ничуть не относилось. Друзья есть друзья...

– Слова твои, Саид, явно отдают сталинизмом, – усмехнулся Санька.

– И то, – согласился Саид. – Он, з-знаешь, как п-пидаров г-гасил? – и снова вдруг встрепенулся: – Слушай, п-прочитай мне те стихи про п-пидаров, – попросил он.

– Да нет у меня про пидаров, – стал отнекиваться Санька, – хотя прекрасно понял, что имел Саид в виду.

– Да нет же, есть! – настаивал Саид. – Че ты от меня отскакиваешь? Я тебе ака (старший брат) или нет? Д-давай, читай! Ну, там, где про Г-голливуд. Забыл, что ли?

– «В этих Штатах»?

– Вот, вот!

– Так бы сразу и сказал. А вообще, Саид, выражаться нужно литературно. Правильно тебя Михрибан обругала.

– О чем ты?

– Нужно говорить не «пидар», а «педераст».

– Какая р-разница? Все одно: п-пидар – он и есть п-пидар. Читай!

Санька, слегка прокашлявшись, стал читать:

 

В этих Штатах, в этих Штатах

Все совсем не так, как где-то –

Конгрессмены из Сената

Снова думают про это:

 

Снова думают в Сенате –

Вот вам нате, вот вам здрасьте! –

Не послать ли им в солдаты

Службу править педерастов?

 

Педерасты – тоже люди!

Вы не знали? Вот вам, нате –

В этом самом Голливуде

Они очень даже кстати.

 

И по слухам от агентов

Скоро в Штатах – вот вам, здрасьте!

Станет новым президентом

Кандидат от педерастов.

 

– Все, – закончил Санька.

– Ай, м-молодец, Б-бродя, – потянулся Саид рукою к Саньке и потрепал его дружески по плечу. – Т-талант!

В комнату снова вторглась Михрибан:

– А! У вас все любимая тема?

– Почему, нет? – невозмутимо отозвался Саид.

– Вы жрать идете? Я уже налила.

– К-конечно! – Саид, кряхтя, стал приводить свое тело в положение «стоя».

На кухонном столе стояли три полных, лучивших кверху паром, тарелки «манпара», две «кесешки» – одна с корейской морковкой, другая – с корейской же капустой, хлеб, масло, пиалки, сложенные пирамидкой, ожидающие очереди к чаю, блюдо с курагой, изюмом и сахаром, и даже блюдце с нарезанным лимоном.

– П-пацаны п-поели уже? – поинтересовался Саид, усаживаясь за стол.

– Нет, они вас будут ждать, пока вы там о всякой дряни не наговоритесь, – съязвила Михрибан.

Надо заметить, для воспитания сыновей Саид никакой новой системы не изобретал – он просто более или менее удачно применял ту же самую систему воспитания, которую отработал до мелочей еще в ту пору, когда опекал Нурали – чему Санька Забродин неоднократно оказывался свидетелем. И, хотя на младшем брате такая система уже успела показать свое несовершенство (между нами говоря, из Нура выросла-таки порядочная сволочь), и были все основания предполагать, что «система» может подвести и вторично, что на самом Саиде отразится гораздо болезненнее, чем в случае с младшим братом (речь-то шла о собственных детях), тем не менее, Саид даже и не задумывался о поиске каких-либо других методов воспитания...

Санька вовсю и не без удовольствия прихлебывал манпар и с удивлением поглядывал на Саида, который, казалось бы, даже и не думал притрагиваться к остывавшей еде, а, как-то подбоченившись, пристально смотрел на жену, которая, словно не замечая взглядов мужа, тоже тем временем ела.

Так прошло две или три минуты и Саид, видимо, не выдержав такого проявления равнодушия со стороны собственной жены, заерзал на стуле и даже как-то укоризненно кашлянул.

– Нет, – тотчас же произнесла та спокойно.

Саид мгновение помедлил, коротко взглянул на Саньку и, снова уставившись на жену, поинтересовался:

– Что «нет», М-михрибан?

– Сказала – нет! – на этот раз раздраженно отозвалась она.

– Нет, нет, – суетливо перебил ее Саид, – ты объясни, п-пожалуйста, что «нет»?

– А то! – совсем уже откровенно взорвалась Михрибан: – Сказала же – нет!  Сам знаешь, что.

– Нет, нет, – настаивал Саид: – Ты с-сама с-скажи! П-при госте!

– В гробу я видала твоих гостей. Сказала – не будешь пить.

– Ах, так!

– Да, так!

– Ты, д-дура, – перешел Саид к оскорблениям. – Я что: на в-выпивку себе не з-заработал?

– Знаешь, если комедию не ломать, а говорить правду, Саид, то зарабатываешь ты копейки.

– Что? Т-ты мне г-говоришь, ж-женщина? – по-отелловски завращал белками глаз Саид.

– Да, я! – ничуть не испугавшись его, отламывая кусок лепешки, отозвалась Михрибан. – Зачем мы вообще купили эту «Мазду»? – показав глазами за окно и совершенно отчетливо переместив ударение в слове «Мазда» на второй слог, проникновенно поинтересовалась она. – Чтобы целыми неделями под окном торчала? Натаксую, натаксую! – передразнила она Саида и вдруг в сердцах стукнула кулаком по столу: – Натаксовал! От твоих доходов мы уже от жира лопаемся! Ага, как же! А пацаны всю зиму в старых пальто проходили! – она все больше и больше накручивала себя: – Неделю ездишь, а три стоишь. И деньги тянешь с меня на ремонт. Все, Саид, хватит: продавай свой кабриолет немедленно, а не то я с тобой разведусь, – она, выпалив все, что хотела, замолчала.

Истинного значения слова «кабриолет» Михрибан, очевидно, не знала и, полагая, что означает оно, скорее всего, что-нибудь особенно обидное как для самой машины, так и для ее хозяина, не преминула использовать его в разговоре с мужем.

– Ну, з-зачем же ты так, д-дорогоя! – миролюбиво произнес Саид после некоторой паузы и, кашлянув, поднялся, неспешно сходил в кладовую, принес оттуда бутылку молдавского коньяка «Флуераш» и, не поставив ее на стол, прошел к серванту, достал оттуда три хрустальные рюмки и водрузил все перед сотрапезниками со словами: – С-сейчас мы грамм-грамм в-выпьем, все с-спокойно обсудим...

– Да ну вас к черту, – перебив Саида, выскочила из-за стола Михрибан, – пейте сами, – она хотела уже уйти из кухни совсем, но Саид удержал ее за руку.

– С-сами, так с-сами, – он насильно усадил ее на место. – С-сиди. Не д-доела еще.

Налив в стопки себе и Саньке, Саид, не произнося тоста, чокнулся своей стопкой о стоявшую на столе Санькину, тут же выпил и, наскоро перебив выпитое долькой лимона, принялся поглощать остывший манпар, мрачно поглядывая на жену.

Санька вслед за ним тоже выпил и тоже осадил выпитое лимоном.

– Что уставился? – наконец, не вытерпела Михрибан взглядов мужа.

– А ведь мы любили когда-то друг друга, – сыронизировал Саид, показав Саньке кивком головы на Михрибан.

– Тошно мне от твоей любви, муженек, – сквозь зубы процедила Михрибан.

– Да? – Саид снова потянулся к бутылке. – Так н-найди с-себе такого, с к-которым не т-тошно было б.

– Может, и найду.

– А м-может, н-нашла уже? – выпив вторую стопку, спросил Саид.

– Может, может...

– Ладно, хватит вам, – рассердился Забродин. – Вы вообще уже никого не стесняетесь.

– А кого нам стесняться? – усмехнулась Михрибан. – Тебя, что ли, Бродя?

– А хотя бы и меня. Я гость все-таки.

– Гость! – снова усмехнулась Михрибан. – Так послушай, гость! Ты ведь у нас холостой, да? Вот и слушай, что тебя в будущем ожидает, когда женишься.

– Ну, уж нет, – усмехнулся в свою очередь Забродин. – Я если и женюсь, то постараюсь, чтоб без таких тяжких последствий, как у вас с Саидом.

– А куда ты денешься от таких тяжких последствий? А, Саня? – Михрибан, казалось бы, даже повеселела – так ее забавлял разговор: – Ты ведь у нас нищий, да?

– П-прекрати, М-михрибан, – попытался осадить ее Саид.

– Нет, нет, Саид, пусть послушает, – отмахнулась она от него. – Ты, Саня, думаешь, что тебя будет кто-то любить за красивые глаза? И найдется такая дура?

– Оставь меня в покое, Михрибан, – попытался отвязаться от нее Забродин, но – не тут-то было.

– Нет, Санечка, – продолжала она, даже и не думая оставлять его в покое, – не выйдет так. Поначалу-то, может, такая дура и найдется – женщины по молодости часто дурами бывают, но придет время и она тоже начнет задавать тебе вопросы: где деньги, на что семью кормить, на что детей одевать – все те вопросы, что я Саиду задаю, что любая женщина своему мужу задает...

– П-прекрати, М-михрибан, – снова и уже гораздо резче пресек ее речь Саид. – Д-делаешь из меня н-непонятно кого. Можно п-подумать, я совсем н-ничего не з-зарабатываю.

– Так ведь мало, Саид, – грустно отозвалась Михрибан: – Разве о том я мечтала, Саид? Разве о том я мечтала, когда выходила за тебя?

– П-прекрати, т-тысячу раз еще все п-переменится. П-придет и на нашу улицу п-праздник…

– Действительно, – поддержал Саида Санька.

– Дураки! – выдохнула Михрибан. – Когда он – ваш праздник – еще придет? Жить-то уже сейчас хочется. Завтра, заживем... Когда оно наступит – ваше завтра? Жить сейчас надо! Тогда и завтра будет хорошим. Могли бы и вы чем-нибудь подходящим заняться, пока время не вышло...

– Чем, например? – перебил ее Забродин. – На нефтяную трубу нас никто не посадит. Есть там, Михрибан, и без нас кому сидеть.

– И не удивительно, – усмехнулась она. – Нефтяных труб мало, а желающих на них зарабатывать – до хрена и больше, – ее вдруг почему-то стали интересовать собственные ногти.

– Так вот и получается, что таким, как мы, остается только шабашничать и таксовать.

– Ой, ли? – насмешливо глянула Михрибан на него поверх ногтей.

– Что «ой, ли»? – переспросил Забродин.

– Очень многим можно заниматься, Санечка. Деньги, как верно говорят, прямо на дороге лежат – наклонись да подними. Только не ленись.

– Ну, например, например, – усмехнулся в свою очередь Забродин. – Что ты имеешь в виду? Если ты такая умная, то научи нас, дураков, как деньги добывать. – Видя, что Михрибан продолжает воспринимать его слова все также насмешливо, он горячился все больше и больше, временами поглядывая в сторону Саида, словно призывал в свидетели, но тот, как ни странно, казалось бы, совсем потерял интерес к разговору и даже не думал поддерживать Саньку, полностью сосредоточившись на манпаре.

– Да я вам сотню способов могла бы назвать...

– Ага, например, ездить за товаром за бугор, как Нур и ты, а затем торговать на барахолке.

– Хотя бы и так, – спокойно кивнула Михрибан.

– Только что-то, в отличие от Нура, у вас с Саидом торговля плохо идет…

–  Потому что оборот маленький. Эх, нам бы денег больше!

– Если «бы» да «кабы»… Правда, Саид? – Но тот будто и не слышал вопроса.

– А вы могли бы с Саидом дополнительные деньги раздобыть, – все еще поигрывая ногтями, спокойно сообщила Михрибан Саньке.

– Вот как! – язвительно взглянул он на нее. – Каким образом? Быть может, ограбить кого-нибудь? Подскажи? Ты, кстати, теперь, на наводчицу похожа.

– Зачем грабить? – пожала она плечами невозмутимо. – Есть способы проще. Нашли бы с Саидом пару подходящих шалав и поехали бы с ними в Зумистан. Поработали бы там с недельку. А потом увидели б, что к чему, – она замолчала.

Собственно говоря, когда замолчала Михрибан, то на кухне воцарилась довольно длительная пауза. Сам Санька, хотя вполне и понял смысл сказанного, все-таки, как принято говорить в таких случаях, не поверил своим ушам.

– Я думаю, у вас все получилось бы, – нарушив паузу, как ни в чем не бывало, прибавила Михрибан.

Забродин в очередной раз судорожно оглянулся на друга:

– Что она говорит, Саид?

– А, что? – словно не слышал происходившего только что разговора, встрепенулся Саид.

– Что она говорит насчет Зумистана и телок? А, Саид? – повторил вопрос Санька.

– Ах, это, – будто только сообразив, о чем идет речь, просто отозвался Саид. – Да, да, Б-бродя. Мне, к-кажется, н-неплохая идея.

– Чья? Твоя или Михрибан?

– Да н-ничья. Это же в глаза б-бросается, Б-бродя. Л-любому, кто там хоть однажды п-побывал. Я уже не один, а одиннадцать р-раз летал. Да и М-михра уже …, – он взглянул на жену: – С-сколько ты там уже была – ш-шесть или с-семь раз?

– Семь, – коротко уточнила она.

– Подождите, – остановил их несколько недоумевавший Забродин, – если я правильно понял, то вы как будто предлагаете мне…

– Да, Бродя, да, – не выдержав столь долгого начала, перебила его Михрибан. – Найди парочку на все готовых шлюх, отправляйтесь с Саидом в Зумистан и зарабатывайте там деньги.

– И это ты говоришь – его (он кивнул на Саида) жена?

– Да, я. А что такого?

– А ты не боишься…, – начал Забродин.

– Нет, не боюсь, – перебила она.

– Ты хотя бы дослушала фразу до конца…

– Ой, – она поморщилась. – Да знаю я все наперед. Не боишься ли ты, что скажут люди, а не боишься ли ты, что будет твой муж сам со шлюхами спать, и так далее, и тому подобное… Ты это хотел спросить?

Забродин несколько смутился:

– Да, в общем-то…

Михрибан презрительно поморщилась:

– Ой, ладно, мужики. Я спать пошла. А вы тут сами думайте – если вы, конечно, мужики, – и, быстро убрав освободившуюся посуду со стола в раковину, оставив мытье назавтра, она ушла спать.

– Саид, – проводив ее взглядом, дождавшись, когда скрипнет дверь в спальню, позвал друга Санька: – Вы серьезно, что ли?

– К-конечно, Бродя, – сразу отозвался тот. – Что т-тебя в-вообще удивляет? По-моему, г-глупо не в-воспользоваться такой с-ситуацией, – объясняя, он одновременно разливал коньяк по стопкам. – В одном М-мушрафобаде население ш-шестнадцать миллионов ч-человек. И почти все они м-мужчины.

– Ага, сейчас, – перебил Санька. – И всех их аисты в клювиках принесли.

– Ну, я, конечно, не то хотел сказать, – подавая стопку Саньке, пробурчал Саид. – На, вот, держи… Я хотел сказать, что у них на улицах одни мужики…

– А где женщины?

– Б-бабы дома сидят. Или в м-машинах ездят. А вот так п-просто, как у нас, по улицам не х-ходят, – Саид опрокинул стопку и, поморщившись, продолжил: – В-выйдешь из гостиницы, а кругом, – он сделал широкий жест рукой, – одни м-мужики! – Он покосился на позабытую Санькой стопку: – П-пей, давай, – и, дождавшись, когда Санька выпьет, снова заговорил: – Они там до п-появления у них т-туристов, то есть – т-туристок из СНГ – вообще не знали, что т-такое б-бабы. М-мужики друг друга в задницы п-пялили. Потому что, если там у м-мужика нет в-возможности жениться, а для этого б-большой к-калым заплатить надо, то ему никто п-просто так, как у нас, и не даст. В общем, исламская с-страна. Ф-фундаменталисты! П-представляешь? Но хотят. И к нашим б-бабам п-пристают. М-мужики там голодные, больше трех минут не м-могут…

– Почему больше трех минут не могут? – вдруг проявил интерес  Санька.

– Ну, вот если, Б-бродя, тебе, к п-примеру, год не давать? Ты после долго сможешь? А? – шутливо поднял палец кверху Саид.

– Затрахаю до смерти! – убежденно ответил Санька.

– Как с-сказать! – засомневался Саид, но спорить не стал: – В общем, неважно. Г-главное, что они там дольше трех м-минут не могут. Ты п-представляешь, какие п-перед нами открываются в-возможности? Сто б-баксов за три м-минуты! Да мы через год уже с т-тобой на «Мерсах» ездить б-будем.

– Подожди, подожди, – снова перебил его Санька. – Я одного понять не могу: зачем я тебе нужен? Если там все так гладко, то и делай все сам – я за тебя порадуюсь.

– Да так-то оно так, – согласился Саид. – Но ты п-подумай с-сам: вдвоем, во-первых, в-веселее. Во-вторых, н-надежнее – если вдруг п-проблемы какие-нибудь в-возникнут...

– А что: могут возникнуть проблемы? – быстро спросил Санька.

– Да не может быть н-никаких п-проблем; я тебе г-говорю – я был там одиннадцать раз. Там люди у м-меня уже есть – они ждут, что я им телок п-привезу. Уже ждут, п-понимаешь?

– Хорошо, хорошо, но я-то тебе зачем?

– Я же тебе с-сказал: в-веселее, н-надежнее, опять же – ты английский лучше м-меня знаешь. А еще, я н-надеюсь, шлюх ты п-подтянешь.

– Я?!

– Ну, да, ты. Не б-буду же я их искать. Я уже с-старый.

– Да что их искать! Дал объявление в газету – сами отыщутся.

– Вот ты и з-займись, – хлопнул радостно Саид Саньку по плечу. – Я тебе п-предлагаю.

Санька отвернул от него лицо в сторону:

– Ой, не знаю, Саид, не знаю, – вздохнул он. – Просто не нравится мне все это.

– М-мораль? – с издевкой спросил Саид.

– Нет, не мораль, – уклончиво ответил Саня. – Не по нутру мне. И все.

Сейчас он, конечно, лгал. Да, именно вопросы морали и нравственности мешали нашему герою принять сделанное ему предложение, но сказать так вслух он не мог. Ведь тогда вышло бы, что он – Санька – с точки зрения нравственности выше Саида и его жены, а Забродин старался никогда не оскорблять своих друзей, а заявить друзьям, что они безнравственнее тебя – есть оскорбление, не правда ли?

– Да ладно, Б-бродя, – усмехнулся Саид. – Ты не т-торопись. П-подумай недельку и дай мне знать о с-своем решении. Нет, – так я кого-нибудь д-другого п-подтяну. Но  м-мне хочется с тобой..., – он кашлянул. – Ну, что, по к-коньячку?

Саня покосился на стол:

– Бутылка пустая уже.

– А ничего: м-мы новую откроем.

– Подожди, – Забродин встал. – Я пойду Юльке звякну. Я еще, может быть, к ней поеду ночевать.

– Да ну ее, – возмутился Саид,  – оставайся з-здесь.

– Нет, нет, – уперся Санька, – надо позвонить. А там посмотрим.

Он прошел в зал и, не включая люстру, довольствуясь тем слабым светом, который проникал туда из коридора, устроился в кресле подле телефона и набрал номер:

– Алло! Девушка, а вы не могли бы Юлю пригласить? Как – какую? У вас много Юль? Я не умничаю. Ладно, мне нужна Юля Двигубская. – Он чуть-чуть подождал. – Алло, алло! Ну да, я это, я. Что? Почему поздно? Как обычно. И вовсе не пьян. Да. В понедельник же у тебя выходной? Что предлагаю?.. То, что обычно. Давай, я завтра за тобой заеду вечером, а потом поедем к тебе – раз выходной в понедельник. Подожди, я что-то не понял... Что? Ты белены объелась? Да? А как тебе не грубить? Короче, я завтра днем заеду. Надо поговорить! – Он в сердцах бросил трубку и пошел обратно на кухню, но там не сразу сел на свое место, а, выхватив сигарету из пачки, прикурил ее и стал нервно прохаживаться взад-вперед за спиной Саида.

– И? Что? – поинтересовался Саид, обернувшись. – Что-то с-случилось?

– А хрен его знает! – раздраженно ответил Санька. – Такое впечатление, что Юлька меня кидает.

– А! – обрадовался Саид. – П-правильно, п-правильно. А что тебе М-михра г-говорила?

– Что «правильно»? – вскинулся Санька.

– П-правильно Михрибан тебе г-говорила. Б-бабы еще те штучки. Да ты и с-сам прекрасно з-знаешь. Что – п-первый раз у тебя так?

– Не первый...

– То-то и оно, что не п-первый. Так что, Б-бродя, давай-ка, лучше вместе в З-зумистане дела замутим. За дорогу мы с М-михрибан ответим – и за тебя, и за телок. С п-прибыли потом, разумеется, эти с-суммы с вас вычтем. Все п-просто, Б-бродя. К-кстати, и недорого – на человека м-меньше двухсот п-пятидесяти зеленых выходит. А там – и д-дорога, и гостиница, и двухразавое п-питание. Чартерный р-рейс, одним словом. Только мы, в отличие от других, не оттуда товар п-повезем, а туда. Что скажешь, Б-бродя?

Забродин все еще ходил позади него, докуривая сигарету.

– Отстань, Саид. И так тошно.

– Тогда, может, по к-коньячку?

– Давай, – согласился Санька.

– Вот это д-другое д-дело, – явно обрадовался Саид, быстро смотался в кладовую и вернулся оттуда с новой бутылкой «Флуераша».

– Много там еще? – поинтересовался Санька.

– А! – отмахнулся от неприятного вопроса Саид. – С-слезы!  Пол ящика, не больше, – пояснил он, откупоривая бутылку и разливая ее по стопкам. – Все х-хорошее когда-нибудь к-кончается.

Речь шла о «Флуераше». Перед самой перестройкой работал Саид официантом в ресторане «Самал». Несколько ящиков «Флуераша» предложили им по случаю – ему и Нуру, который в ту пору работал там же и в том же качестве. Решив сделать маленький бизнес – то есть, купить и перепродать коньяк – они товар взяли в складчину. Нур на свою долю довольно скоро нашел покупателя, а у Саида дело почему-то не пошло, и вся купленная партия скоро очутилась у него в кладовой, чему он, собственно говоря, похоже, даже рад был – не надо лишний раз в магазин бегать, да еще за всяким дерьмом.

– Хочешь, новый дурацкий стишок? – спросил Санька, когда они опрокинули по первой из второй бутылки.

– Валяй, – благодушно согласился  Саид, прожевывая лимон и заодно заглядывая в холодильник на предмет производства там ревизии. Очевидно, хотел разыскать новую партию закуски:

– А! Вспомнил, блин! М-мне х-хохол – сосед мой – сала с-сегодня утром п-подогнал, – и, достав из холодильника здоровенный кусок сала, Саид принялся сбивать с его поверхности ножом излишки соли.

– Аллах не накажет? – подначил Санька.

– Аллах п-простит, –  не прекращая занятия, спокойно отозвался Саид. – Ч-читай, давай...

Санька объявил:

– Называется «Веяние вечности». Посвящается моему другу Саиду и его прекрасной жене Михрибан. То есть, вам.

– Ого!

– Да, да, именно вам. Итак:

 

Мы с приятелем взяли портвейна

(Хоть ему возражала жена),

Но взгрустнулось нам – вечность повеяла

В приоткрытую створку окна.

 

По бутылке на брата. Не много ли?

Нет, пожалуй, что в самый раз –

Мы ведь люди, и ходим под Богом мы,

Да и пьем-то не всякий час.

 

Время так и текло за беседами,

На глазах убывало вино.

Раньше были мы с ним непоседами,

А теперь домоседы давно.

 

Пусть жена его смотрит мегерою –

Все равно ведь, что взяли, допьем!

Эту жизнь свою жалкую, серую

Мы рубиновой краской зальем.

 

В этой жизни законы суровые –

У бутылки всегда есть дно.

Нам хоть ящик поставь, только снова мы

В магазин побежим за вином.

 

– Все? – спросил Саид, видимо, ожидая продолжения.

– Все, – ответил Санька.

– Мне н-нравится. Мне всегда н-нравится, что ты п-пишешь. П-просто и п-понятно. Не то, что этот – как его? – Роберт, мать его! П-пидар к-картавый! Его как-то по ящику п-показывали недавно. П-представляешь, он там про какие-то белые с-снеги з-зачесал. Не снега, а с-снеги. С ударением на п-первом слоге! Чурка н-нерусская!.. Но п-причем здесь п-портвейн? Мы же с тобой никогда эту г-гадость не п-пили.

– Для художественности.

– В с-смысле?

– Ну, то есть, чтобы нагляднее было. Выразительнее, понимаешь?

– Нет.

– Ну, если б я про коньяк написал – так хуже. А с портвейном получается забавней. Вроде мы с тобой алкаши.

– А! – будто б что-то сообразил Саид, но сразу насторожился: – Но на с-самом-то деле мы с т-тобой не алкаши?

– Конечно, нет, – успокоил его Санька.

– И я д-думаю, нет, – уцепился за его слова Саид и о чем-то задумался: – Ты... это, – начал он, видимо, до чего-то, по выражению Достоевского, своим умом дойдя, – ты Михрибанке эти с-стихи не читай. Не стоит. А то – м-мало ли, что...

– Об этом я и сам как-нибудь догадался бы...

– Вот, вот...

Они на какое-то время замолчали, чтобы выпить и закусить.

– Что надумал н-насчет З-зумистана? – спросил Саид, когда выпили.

– Да подожди ты, Саид, – возмутился Санька. – Что ты, в самом деле? Мне еще решить надо. – Он вздохнул.

– А, ну, ты думай, д-думай, – примирительно отозвался тот. – Только, з-знаешь, М-михрибан ведь во многом права – и в отношении тебя, и в отношении меня. С-стерва-баба – слов нет! Но п-правду с-сказала. И ничего здесь не п-попишешь. Я Нуру, знаешь, с-сколько должен?

– Сколько?

– Уже три с п-половиной.

– Зеленых?

– Ну, не г-голубых же!

– Не иронизируй. Откуда столько?

– «Мазду» на его б-брал. Пару раз в-влетал – стукался – я виноват был, п-приходилось рассчитываться. Откуда? Опять же у него. Тьфу! – разозлился Саид. – Я своему м-младшему брату кругом должен, п-понимаешь?

– Он, что ж: нож тебе к горлу ставит?

– Нет, к-конечно. Но, сам понимаешь: братья братьями, а д-долги в-возвращать надо. Да и потом: нож не нож, а н-наезды есть...

– Например?

– Г-говорит, все равно у вас т-торговля не идет. Пусть, г-говорит, М-михрибан у меня на контейнер в-встанет, а я ей п-платить буду.

– Сколько?

– А, с-слезы!

– Да, Нур не подарок. Сам ты его и воспитал.

– М-мало бил в с-свое время, – философски заметил Саид.

– Как знать, Саид, может быть, слишком много, – не менее философски отозвался Забродин.

– А! Ладно, – хлопнул ладонью по поверхности стола Саид, поднимаясь. – Что-то м-меня в сон п-потянуло. Ты с-смотри – хочешь, сиди здесь, д-допивай, хочешь, иди т-тоже ложись. Можешь ящик там п-посмотреть, только не г-громко.

– Я тоже пойду на боковую.

И они разбрелись по разным углам дома – Саид в спальню  к жене, а Забродин в зал – к телевизору.

Краем глаза поглядывая на экран, Забродин думал о том, как сложится завтра встреча с Юлькой – что могло произойти такого за каких-нибудь три дня, что она так резко переменилась? – мысленно подбирая в уме те слова и выражения, которые он ей скажет, когда они увидятся ...

А на экране шел какой-то документальный фильм по «Рахат-НТВ» – о бывших и нынешних политических лидерах – о тех самых, от которых зависела судьба планеты: показывали Горбачева с супругой в скоростном поезде в Японии, искренно всем увиденным восхищенных, типа: «Рая, ты глянь, как у них... А вот у нас бы...» (само собой, имелось в виду, что там у них – в Японии – хорошо, а вот у нас – в России – плохо); показывали пьяненького Ельцина, без пиджака, в толпе русских баб наярившего Камаринского; показывали Клинтона, дудевшего на трубе перед благочинными дамами и господами.

На какое-то время Забродин даже оставил мысли о Юльке и стал следить за тем, что происходило на экране. Те – старые его тревоги еще с армии (после смерти Брежнева) – давно оправдались уже и даже слишком. Но что ждало впереди теперь? Что ждало такую далекую и такую желанную Россию – столь равнодушную к соотечественникам, оставшимся за ее рубежами? Что ждало впереди Казахстан – ставший родным, но сам родства по отношению к своим гражданам не признавший? Что могло впереди ждать всех их, когда судьбы мира находились в руках, в лучшем случае, сумасбродов, скоморохов, а то и попросту полных идиотов, достойно конкурировать с которыми умудряются только законченные негодяи?

Что могло ждать впереди его – Саньку, и всех, кого он любил?

 

Глава 2

Здесь автор хотел бы снова не некоторое время прервать непосредственное изложение повествования, чтобы под влиянием некогда выработавшейся у него привычки (естественно, скверной – кто спорит?) сделать кое-какие пояснения – совершенно, на его взгляд, необходимые и совершенно, надо полагать, на читательский взгляд, здесь ненужные. Но – хозяин, как говорится, барин.

Несомненно, от внимательного читателя не ускользнуло то обстоятельство, что Санька умудрялся переживать как за судьбу Казахстана, так и за судьбу России, и – более того – даже за судьбу планеты всей. И – скорее всего – читатель современный, современно, так сказать, мыслящий, образованный, не лишенный чувства юмора и всего прочего, прочего, что, к его чести, современному человеку присуще, не мог не усмехнуться по поводу таких глобальных, скажем так, переживаний нашего героя. Мол – какое тебе дело и кто ты такой, чтобы печалиться заботами вселенского масштаба!

И автор вполне разделяет такого рода иронию в отношении нашего героя. Но, иронизируя, не стоит забывать и о некоторых национальных чертах русского человека (автор надеется, читатель еще помнит об истинной национальной принадлежности Александра Забродина). И разве ново утверждение, что русскому человеку свойственно устремлять свое драгоценное внимание на проблемы именно вселенского масштаба, нежели на свои собственные, которые он попросту не замечает, а если замечает, то игнорирует их.

Что же касается переживаний нашего героя по поводу будущего России, то тут и того проще. И если кто-нибудь из читателей в данном месте повествования недоуменно пожал плечами и мысленно спросил у нашего героя как-нибудь так: «Причем тут ты и Россия, если ты – гражданин Казахстана?», –  то такой читатель не прав совершенно.

Ведь – как известно – сколько волка не корми, а он все равно в лес смотрит. Данная поговорка справедлива не только применительно к волчьей природе нашего героя, но и вообще к природе всех русских людей – где бы и сколь долго они не находились, в каком угодно качестве (граждан, мигрантов, временно перемещенных лиц, изгоев, диссидентов или просто командированных), они всегда будут смотреть в сторону России, переживать за все ее успехи и неуспехи, черпать в самом понятии «Россия» надежду и жизненные силы – возможно, даже не помышляя о возврате или переезде на историческую Родину, располагая, куда большими возможностями для жизни, чем те, которые могла бы предоставить им Россия.

Можно даже сказать так – сама Россия (непоколебимость ее существования) является главным истоком жизненной силы для любого действительно русского человека – независимо от того, гражданином какого государства он является.

В подтверждение прозвучавших слов стоит привести стихи самого Саньки, написанные им за полгода до описываемых теперь событий:

 

Июльская печаль

 

Этот край неизбывный и люди

Неизбывно живущие в нем –

Я здесь многое знаю, люблю и…

И мечтаю о крае другом.

 

Старожилы, бездомные, гости…

Дым мангалов, июль, суета…

Мне бы все разглядеть до погоста,

Мне б всем Слово сказать до креста.

 

И печалью, укутавшись, синей,

Я листаю Завет и Коран,

И, болея далекой Россией,

Я невольно люблю Казахстан

 

Вообще, хотелось бы отметить один важный момент: если Аристотель утверждал, что человек – животное общественное, то автор готов утверждать, что русский человек – животное государственное. Не чувствуя у себя за спиной крепкого государства, действительно русский человек начинает испытывать полнейшую неуверенность в себе, терять ориентацию в пространстве: весь, казалось бы, прочный фундамент его жизни, состоявший из понятий нравственности и морали, начинает ходить ходуном, трещать, внушая нестерпимый ужас такому действительно русскому человеку, вынуждая его порой совершать самые, что ни на есть, нетипичные для него поступки.

Конечно, все предпринятые здесь досужие рассуждения автор мог бы смело опустить без особого ущерба для повествования, если б только они не дополняли исследования тех самых обстоятельств места и времени, о которых уже шла речь выше.

А теперь – назад к нашему герою или, лучше сказать, – вперед, к нему же:

 

Глава 3

В начале пятого вечера Забродин высадился из маршрутки где-то в центре города и, стараясь двигаться не спеша, побрел в сторону того магазина, где работала Юля.

Солнце, с самого утра выкатившееся на освободившееся за ночь от облаков небо, успело уже порядком-таки перетопить залежалые клочья потемневшего снега в густые и хлипкие лужи грязи, и Санька, машинально обходя их, неосознанно наблюдал за своими ботинками и отмечал про себя, как, уступая въедливой соленой влаге, обувь покрывалась пятнами сырости.

В какой-то момент он вдруг поймал себя на том, что ему совсем не хочется идти к Юльке и объясняться  с нею, в чем бы то ни было. Ведь, если взглянуть правде в глаза – а вглядываться в глаза столь суровому существу Санька умел, и даже очень, — то, на самом деле, он уже догадывался, каким станет для него разговор с нею, знал и чем он закончится, и даже вполне мог угадать те слова, какие она произнесет во время встречи.

Согласитесь, мы редко способны предугадать с точностью до мелочей то хорошее, что, возможно, ждет нас впереди. Сколь часто мы попросту заблуждаемся самым наивнейшим образом в ожидании перемен к лучшему. Но вот в ожидании чего-либо скверного в будущем – проблем, бед, происшествий всякого рода – наши предчувствия не подводят нас.

Подумав так, Санька даже приостановился на целую минуту. Да стоит ли вообще идти к Юльке? Не послать ли все к черту, да и свернуть в сторону дома? Понадоблюсь – сама найдет. Но, поразмыслив немного, он решил, что идти все-таки нужно. Как и большинство мужчин, в подобных ситуациях Санька терпеть не мог какой-либо невнятности и – тем более – неопределенности.

И он решительно продолжил путь...

В магазине оказалось малолюдно, Юлька куда-то запропастилась, и только в углу, видимо, за столом заказов скучала какая-то молоденькая сотрудница. При появлении Забродина взгляд ее из отсутствующе-скучающего постепенно стал осмысленным и производственно-вежливым:

– Я вас слушаю, здравствуйте, – заученно произнесла она. – Хотите что-нибудь приобрести?

Забродин натянуто улыбнулся.

– Мне бы Юлю Двигубскую, – чувствуя неловкость, попросил он.

– А-а! – разочарованно и равнодушно протянула девушка, и громко позвала: – Юля! Юль!

– Что, Настя? – раздался Юлькин голос откуда-то из-за выгородки, а вскоре и сама она выглянула оттуда.

– К тебе, – коротко пояснила та и, лениво указав Юльке на Забродина, снова принялась скучать.

Юля, увидев нежданного поклонника, недовольно поджала губы.

– А, это ты, – наконец среагировала она как-то. – Обожди меня на улице. Я сейчас выйду, – и снова скрылась за выгородкой.

Забродин вышел на крыльцо и закурил. Вскоре появилась и Юлька – тоже с сигаретами.

– Здравствуй, – холодно поздоровалась она и, отвернувшись от него, вытянула своими тонкими пальчиками сигарету из пачки и поднесла ее к губам.

Забродин чиркнул спичкой и поднес ей. Она равнодушно покосилась на огонек, а затем извлекла из пачки сигарет зажигалку и прикурила сама.

«Чертовщина какая-то! – задув спичку, с тоской подумал Забродин. – Неужели эту женщину я ласкал всего какую-нибудь неделю назад? Неужели это она шептала мне «милый»?»

Он внимательно окинул взглядом всю ее – с головы до ног, а, может быть, и наоборот. «Хороша, невероятно хороша, – снова с тоской подумал он. – А ноги! До чего хороши ноги!» – не в первый уже раз за время их связи отметил про себя Санька и, чувствуя еще большую неловкость, как-то бестолково спросил:

– Ну, как дела?

Она слегка усмехнулась и, отбросив чуть в сторону прядь русых роскошных волос, скосила взгляд на него:

– Хорошо, Саша. – И, чуть подумав, поинтересовалась: – Ты зачем пришел, Саша?

Он смутился:

– Как «зачем»? Шел мимо, да и зашел. Повидаться. Зачем еще?

Она полностью повернулась к нему:

– Хватит, Саша, навидались уже! – видимо, решившись на что-то, сообщила она.

– Вот как! – негромко съязвил он.

– Да так, Саша, – сразу откликнулась она.

– А ведь еще неделю назад, Юля..., – также негромко начал он, но она его перебила:

– Мало ли, что было неделю назад, Саша!

– Вот как! – повторил он.

Она снова усмехнулась и, отбросив щелчком сигарету куда-то подальше от крыльца, глядя прямо в глаза Забродину, немного придвинулась к нему.

– Знаешь, Саша, – с каким-то придыханием начала она, – дня три назад мы с Настей..., – тут Юля запнулась.

– Что «вы с Настей»? – слегка прищурившись – так, что правая бровь у него по обыкновению оказалась выше левой (что, как уже и говорилось выше, Саньке Забродину очень шло), – подстегнул он ее.

Она нахмурилась, но продолжила:

– Мы с Настей познакомились с двумя фирмачами, – тут Юля снова замолчала – похоже, главное, что ей хотелось сказать, она сказала, а на большее решимости не хватало.

Волк, в обычное время дремавший внутри Забродина, понемногу пробуждался и, вглядываясь в окружающий его враждебный мир, щурил горящие глаза.

– И?! – хладнокровно поторопил Забродин девушку.

Юля придвинулась к нему ближе:

– Знаешь, ... знаешь, куда они нас пригласили?

Забродин молчал. Волк внутри его когтил взглядом свою жертву.

– Знаешь, знаешь, куда? – не дождавшись ответа, по-прежнему с придыханием спросила Юля, и почему-то зло сообщила: – В «Калиостро».

– Ух, ты! – усмехнулся Забродин: – И?!

– Что «и»? – возмутилась Юля. – Ты хоть знаешь, сколько они заплатили по счету? Знаешь?.. Да тебе за месяц столько не заработать! Да что там месяц! Тебе и за полгода такие деньги не заработать! Ну, что ты смотришь на меня так!

Юля проговорила свои слова так громко и быстро, что прохожие – благо, их было немного – стали оглядываться на них. Заметив их взгляды, она понизила тон и еще ближе придвинулась к Забродину.

– А знаешь, как приятно, когда вечером после смены тебя отвозят домой на новенькой «Тойоте»...

– И остаются у тебя ночевать, – заключил он за нее.

– А вот это не твое дело! – запальчиво вскрикнула она.

Прохожие вновь забросали их взглядами.

– Абсолютно не мое, – согласился Забродин и тихо потребовал: – Отодвинься!

– Что? – не поняла она.

– Отодвинься, – повторил он. – Ты мешаешь мне сойти с крыльца. – Сигарета, про которую он совсем забыл, истлела до фильтра и обожгла ему пальцы: – Вот дерьмо! – выругался Забродин, выбрасывая окурок и протискиваясь мимо Юли к ступенькам, ведущим с крыльца.

Она оторопела:

– Кто «дерьмо»? Я? – крикнула вслед.

– Да причем тут ты! – вяло отмахнулся Забродин и, кивнув в ту сторону, куда бросил окурок, пояснил: – Сигарета, – и пошел прочь.

– Саша, ты же все понимаешь! – на весь квартал с отчаянием в голосе снова выкрикнула вслед Юлия и, не дождавшись реакции, вошла в магазин, в сердцах хлопнув дверью.

Да, он не ошибся! Те самые слова, которые он так не любил и которых всегда опасался, все-таки прозвучали. Впервые он услышал их от Натки. Неужели, такие слова будут преследовать его всю жизнь?

Да, он все понимал. Он всегда все понимал. И Юлька, в сущности, ни в чем не была перед ним виновата. Ее выбор! Женщины всегда вольны выбирать что-нибудь из того, что лучше. Он – Санька – оказался хуже. Хуже, чем следовало быть. И разве можно судить ее? Она – женщина! Женщина – продолжательница рода, ей нельзя продолжать род с кем попало. Иначе ее потомство окажется под угрозой. Инстинкт! Обычный инстинкт сохранения вида – и ничего больше! Все так, как и должно быть. Только отчего-то так скверно на душе!

Да, на самом деле – приятно, когда после работы тебя отвозят домой на новенькой тачке.

Ах, ну да! Время! Во всем виновато проклятое время! Но разве время может быть проклятым? Кем, где и когда?..

Санька остановился и закурил, рассеянно оглядываясь вокруг, мучительно соображая, что делать дальше в тот тоскливый день. Взгляд упал на одну из вывесок, почему-то привлекшую его внимание среди многих других, таких же пестрых, вымученных бездарными дизайнерами, безвкусных вывесок.

«Принимаем объявления в «Частный сектор», – и так далее.

Он вошел в обшарпанный офис, где толпились посетители, узнал у сотрудницы цены на объявления, пошарил у себя в кармане на предмет наличия денег – их оказалось совсем мало.

Немного поломал голову, чтобы найти достаточно лаконичную и в то же время достаточно внятную формулировку объявления – такую, чтобы хватило денег – и нашел.

«Респектабельному господину требуется спутница европейской внешности для совместной деловой поездки за рубеж», – такие слова он вывел на бланке – естественно, присовокупив их номером телефона Саида.

«Пожалуй, очень даже ничего, – подумал Забродин, пробежав по тексту напоследок глазами. – Быть может, убрать слово «деловой»? – озадачился он. – Хотя нет! Так – хорошо. Кому надо – тот поймет. Может, добавить что-нибудь о возрасте? Нет, нет – понятно же! Надо полагать, какая-нибудь матрона, обремененная детьми, на такую удочку не клюнет».

Забродин сдал объявление и попросил у принявшей бланк девушки разрешения позвонить по телефону. Та позволила.

– Алло, Саид, это ты? – спросил он в трубку.

– Я это, Б-бродя, я, – отозвалось оттуда. – Че хотел?

– Я решился, Саид.

– Ты о чем? – не понял тот.

– Я объявление подал. Насчет Зумистана, – пояснил Забродин.

– М-молодец, Бродя, – весело одобрил тот. – М-мужчина!

Они поговорили еще с минуту и, повесив трубку, Санька заплатил девушке за разговор и вышел на улицу.

Темнело. На небо снова наползли грязно-бурые снеговые тучи.

«Какой скверный день! – подумал Санька. – Какой дерьмовый нынче выдался день!» – повторил он снова.

О! Он даже и не догадывался, до какой степени оказался дерьмовым тот день!

 

Глава 4

Дабы избежать невнятицы и невразумительности нам на какое-то время – на неделю, а, может, даже и две – с героем нашим надлежит расстаться.

В один из четвергов, последовавших вскоре вслед за тем днем, события которого описаны в предыдущей главе, в редакционном офисе одной из коммерческих, так называемых, «независимых» газет было людно.

Верстался номер.

Почему-то в последние годы – под влиянием новых экономических отношений, что ли? – в Казахстане, на многих фирмах и предприятиях постепенно утвердились те же неписаные правила, что и в Японии: топтаться в офисе до тех пор, пока не «свалит» домой шеф, независимо от того, есть ли на то производственная необходимость или таковая отсутствует вовсе.

Сотрудники занимались кто чем: кое-кто сидел в своих комнатах, что-то будто бы делая, но основная их масса «торчала» в коридоре, разбившись на группки – когда звонил чей-нибудь телефон (аппараты в редакцию закупили одной модели, и потому звучали они на один лад), все бросались врассыпную по кабинетам, а затем снова собирались вместе, беседуя, надо полагать, о чем-то совершенно срочном и важном.

Двери всех помещений, ведущие в редакционный коридор, стояли нараспашку – даже в приемную шефа, и только одна из них оказалась плотно прикрытой, более того – на ручке двери висела табличка с весьма категоричной надписью: «Don’t disturb» (не беспокоить).

Никто и не беспокоил.

По такой (столь решительно заявленной автором) диспозиции догадливый читатель наверняка предположил, что за упомянутой дверью мог находиться только тот, кто по редакционной иерархии занимал, вероятно, особенное положение, считался руководством газеты, так сказать,  весьма ценным работником.

Что ж – признаемся – догадливость читателя не подвела. Испытывать его терпение мы не станем и, не обращая внимания на запретительную табличку, сразу заглянем за дерзкую дверь в комнату.

Там, небрежно развалившись в мягких кожаных передвижных офисных креслах, сидели две девушки (личность одной из них более чем важна для всего нашего повествования), которые с любопытством разглядывали стеклянную, доверху наполненную водой, литровую банку. В банке надрывно гудел самодельный, наспех состряпанный из обычных бритвенных лезвий, кипятильник (кипятильник заводского производства сгорел у них еще утром, когда они попросту, поглощенные редакционными хлопотами, оставили его включенным на долгое время).

На столах девушек стояли уже давно выключенные и даже успевшие остыть компьютеры, и, судя по всему, ничто не задерживало в офисе их хозяек – девушки просто хотели попить кофейку вместе, прежде чем разойтись по домам или по каким-нибудь своим делам.

Пока электрический ток, как ему и положено, выполняет свою полезную работу, мы вкратце познакомимся ближе с этими двумя любительницами кофе.

Одну из них – ту, что не столь важна для нас – звали Рита, и любой, поднаторевший в женском вопросе, мужчина без особых затруднений определил бы ее возраст – что-то около тридцати. (Усмехаться не будем – иногда даже и в тридцать лет можно считаться еще вполне девушкой – пусть и не очень девственной).

Ее маленькую, очень сухонькую и плоскую (что греха таить?) фигурку венчала такая же маленькая и сухонькая головка с миниатюрным, очень агрессивно вздернутым, носиком и серыми, близко посаженными к носику, глазками, в которых иногда почему-то обозначался легкий зеленоватый оттенок. Редкие рыжие волосы, сквозь которые заметно просвечивала кожа, она, совершенно непонятно с какой целью, имела обыкновение устригать в каре.

Она уже давно состояла в разводе (жуткая смесь – журналист-разведенка), а где-то далеко на Севере Республики в родительском доме Риты подрастала ее маленькая дочь.

Несмотря на отнюдь не презентабельный (скажем так) вид, взаимоотношения с противоположным полом у Риты складывались вполне сносно. Нет, принцы с золотыми яблоками подле нее, конечно, не ошивались, но кое-какие мужские тени (или тени мужчин) отчего-то за нею всегда следовали, и она – по возможности – не терялась.

Сотрудники редакции (и, особенно, сотрудницы) Риту, разумеется, не любили, и почти все поголовно считали ее ниже себя, называли то мымрой, то воблой, то еще какими-нибудь обидными словами, дружбу с ней водить считалось чем-то недостойным – в общем, надо полагать, картина знакомая.

Однако ее такое положение вещей мало трогало.

Рита занималась в редакции приемом и обработкой корреспонденции, ответами абонентам, рекомендовала по своему усмотрению некоторые письма к публикации, и с работой своей справлялась вполне прилично, так как по характеру уродилась особой весьма и весьма педантичной и бесстрастной.

В комнату за особой дверью она попала случайно: в других комнатах с нею попросту никто не уживался. И когда привилегированная хозяйка особой комнаты, сжалившись над Ритой, предложила ей место у себя, она согласилась, так как иного выбора не наблюдалось.

И – странное дело – Рита и хозяйка особой комнаты прекрасно ладили между собой.

В чем причина такой совместимости? Наверное, как уже, конечно, догадался читатель, поднаторевший в женском вопросе, в полной противоположности данных особ.

Интригует?

Не будем томить.

Хозяйку особого кабинета звали Эля. Фамилия для нашего повествования интереса не представляет, а вот псевдоним, которым она подписывала свои публикации, сообщим – Мира. Эльмира Мира – расколемся, дабы соблюсти требования правдивости и последовательности.

Под таким именем ее знала вся журналистская шатия-братия города, вся – без исключения. И не без оснований.

Детство и юность Элечка провела в Балхаше, а с семи и до семнадцати лет – до самого отъезда на учебу в институт в Алма-Ату – занималась художественной гимнастикой. Больших высот в спорте ей достигнуть не удалось – так, первый разряд, и все. Попробуйте-ка, живя где-нибудь в Балхаше, стать мастером спорта.

По национальности Эля была (да и считала себя) казашкой, но точно знала, что среди ее прабабушек и прадедушек (коих, как известно, у любого нормального человека насчитывается ровно восемь человек), затесался кто-то из татар и кто-то из узбеков. Кто именно и по какой линии – она в точности не знала. Да и было ей это, как выражаются некоторые молодые люди, абсолютно по барабану.

В Алма-Ате Эля легко поступила в институт физкультуры (такую абитуриентку не могли не принять) и также легко окончила его.

По счастливой случайности ее пригласили попробовать силы на журналистском поприще в качестве репортера спортивных новостей – и новое дело у нее тоже пошло легко. Более того, вскоре, отметив ее способности, руководство стало поручать ей работу и сложнее. Стоит ли говорить, что и тогда она справилась?

В общем, сложилось так, что Эля стала в газете незаменимым поставщиком самых горячих, самых сенсационных и самых скандальных материалов.

Она хорошо зарабатывала, что дало ей возможность приобрести недурненькую квартирку в центре, независимо держалась в редакции (как с сотрудниками, так и с начальством), и в целом чувствовала себя очень уверенно и на своем месте.

Одним словом, человек сделал себя сам (это мы об Эле).

Что еще?

Ах, ну да! Вы, конечно, хотели спросить... как она из себя?

Ох! Хороший вопрос.

Если кто-нибудь помнит еще звезду художественной гимнастики Ирину Дерюгину, то легко сможет представить себе и телосложение Эли: крепкие и длинные ноги, с безупречно круглыми соблазнительными коленями, изящная шея, и высокая, не очень большая, но и не очень маленькая грудь, и еще десятки небольших, но очень пикантных деталей.

Что касается лица, то оно казалось круглым, с большими карими глазами и тоже вздернутым (но не агрессивно, а как-то забавно) носиком, плюс густые черные до плеч волосы, постоянно норовившие свернуться в кудельки-кудряшки, против чего сама Эля не очень-то и протестовала.

А вот что касается мужчин... Тут вы сами все понимаете!

Мужчины бродили за нею по пятам гурьбою, едва только она появилась в нашем большом и похотливом городе, но – удивительно! – приемлемые отношения Эли с ними никак не складывались.

Нет, конечно, она редко бывала одна, а если и бывала, то очень недолго, но почему-то все время в чертовом мужском вопросе что-нибудь выходило не так, как ей хотелось бы. Периодически приходилось давать то одному, то другому типу от ворот поворот.

Она даже чуть-чуть комплексовать начала.

Впрочем, о мужчинах Эли мы поговорим несколько ниже подробнее.

Стоит ли говорить, что и Элю остальные сотрудницы редакции не очень-то жаловали? И, конечно же, совсем по другой причине, чем Риту – девочки считали, что Эля заносится, называли ее стервой, выскочкой, и так далее в том же духе.

Но ей тоже было по барабану...

Вода в банке тем временем закипела – пузырьки воздуха, вырываясь наружу, захватывали с собой влагу, и поверхность стола, на котором стоял бесхитростный сосуд, вскоре стала совсем мокрой.

Рита лениво встала с места и отключала кипятильник. Эля невозмутимо наблюдала за нею.

– Уф! Техника! – наконец, нарушила молчание она. – Пашка, что ли, соорудил? (Пашка числился водителем одной из редакционных легковушек).

– Ага, Пашка, – подтвердила Рита, отложив кипятильник в сторону, и со стуком выставила на сырой стол бокалы, банку с кофе, сахарницу и прочее.

– Каменный век! Реликт! – поморщившись, кивнула головой на кипятильник Эля.

– Слушай, давай в складчину купим... этот, как его?.. «Тефаль»! – предложила Рита.

– Легко! – отозвалась Эля.

Рита занялась приготовлением кофе:

– Тебе как обычно? – поинтересовалась она.

Эля собиралась ответить, но тут в дверь несмело постучали, и она вместо ответа раздраженно выругалась:

– Кого еще там черти носят? – и громко, тоном, не предвещавшим ничего хорошего, крикнула: – Да, мать вашу! Входите.

Дверь осторожно приоткрыли, и вовнутрь заглянула юная Акмарал:

– Элечка! – просительно протянула она. – Тебя шеф зовет.

– Акмарал, – увещевательным тоном откликнулась Эля, – меня уже давно здесь нет! Понимаешь? Я дома, дома я...

Акмарал виновато улыбнулась, тушуясь под неприязненным взглядом Риты:

– Элечка, шеф знает, что ты еще здесь...

– Мать вашу! – оборвала ее Эля. – Откуда?

Акмарал вместо ответа пожала плечами.

– Ладно, скажи, сейчас приду, – смилостивилась Эля, и Акмарал, сразу повеселев, исчезла.

Эля встала, тряхнула кудельками и направилась на выход.

– Элька! – упрекнула Рита. – Кофе остынет!

– Ничего, подогреем, – отмахнулась Эля.

– Чем? Этим трактором? –  Рита показала глазами на кипятильник. – Он, знаешь, как бабахнет, когда там кофе и сахар.

– Чего вдруг? – удивилась Эля.

Рита постучала себя кулачком по голове:

– Физика! Как ты не понимаешь?

– Ай, черт с ним! – снова отмахнулась Эля и пошла к шефу...

– Кто у него? – поинтересовалась она у Акмарал, уже успевшей занять свое рабочее место в приемной.

– Вадик, – негромко сообщила та.

Эля поморщилась:

– Его мне только и не хватало, – бросила она и вошла в кабинет.

Арман – шеф-редактор – молодой еще достаточно человек, да и удачливый, по-свойски показал ей взглядом на один из стульев подле себя, доброжелательно улыбаясь  пухловатыми губами на круглом лице.

Вадик – один из его заместителей и правая рука – сутуловатый и высокий, почему-то всегда несколько неопрятный тип, поспешно вскочил, чтобы выдвинуть стул для Эли.

– Элечка! – запричитал он. – Как я рад тебя видеть!

– Не разделяю твоей радости, – оборвала она, присаживаясь.

– Ну, как же?! За целый день ни разу! Как назло! – попытался урезонить он.

– Я бы не переживала даже, если б  десять лет тебя еще не видела, – съязвила Эля.

Терпеть она его не могла, а он – как нередко в таких случаях бывает – глаз с нее не сводил. Рита даже как-то сострила: «У него влажно между ног делается, когда он твои коленки видит».

Впрочем, на работе Эля старалась надежно свои коленки прятать – брюки там, джинсы, юбки длинные, – но, впрочем, помогало мало: настоящие женские прелести ничем не утаишь.

– Ладно, ребята, – поставила вопрос ребром Эля, – за каким чертом я вам понадобилась?

Арман под ее взглядом неловко заелозил рыхловатой задницей по мягкому креслу.

– В общем, так, Эльмира, – начал он, но сразу сбился. – Пусть Вадик сам тебе все объяснит. Его идея, – выкрутился он и жестом показал своему заму, что тот может говорить.

Тот прокашлялся и начал:

– В общем, так, Элечка! Есть тут у нас одна идея...

– Вадик, – оборвала его Эля, – я тебя умоляю: не надо идей! Особенно, твоих.

– Почему, Элечка? – оскорбился он.

– Потому что мозги у тебя не те, Вадичка! И идеи у тебя, как правило, дурацкие.

Видимо, он вконец обиделся, и потому, помрачнев, выпалил одним махом все, что хотел, не пытаясь быть деликатным:

– В общем, Эля, тебе задание: нужно сделать объемный и объективный репортаж о ночных феях.

– Чего, чего? – недопоняв, спросила Эльмира.

– Материал нужен хороший о проститутках, – с неприязнью глядя на нее, повторил Вадик. – На такую тему спрос есть. Народ интересуется, письма пишет. Если не веришь – Риток тебе подтвердит.

– Подожди, я не поняла, – подалась Эля в его сторону всем корпусом: – А причем здесь я?

– То есть?.. – смешался Вадик и покосился в сторону Армана – видимо, надеясь на поддержку.

В ту же сторону покосилась и Эля.

– Ну, а кто, кроме тебя, Эля? – смутился Арман. – Кто, кроме тебя, может скачивать самые сложные материалы отовсюду и обо всем? – И, видя, что она хмурится, добавил: – Ты наш лучший сотрудник, Эльмира.

Вынужденно возникла пауза, во время которой Эльмира несколько раз пристально посмотрела на коллег.

– Ребята, я что-то не понимаю, – угрожающе начала она, – вы меня на панель хотите отправить, что ли?

– Зачем же так, Эля! – укорил ее Арман. – Придумай что-нибудь хитрое. Ведь ты же умеешь.

– Ребята, за каким чертом нам такое дерьмо? – воскликнула Эля. – Мы и так газетенка желтая. Куда дальше-то желтеть?..

– Элечка! Люди интересуются! – снова встрял Вадик.

– Какие люди? – возмутилась она.

– Нормальные. Пенсионеры, – пояснил он.

– Пенсионеры? – переспросила она. – Пусть лучше мыльные оперы смотрят. – И в сердцах прибавила: – Извращенцы!

– Мыло они и так смотрят. – Возразил Вадик. – И никакие они не извращенцы. Просто насчет проституток разобраться хотят.

– Да о них уже писано-переписано, – возразила в свою очередь Эля. – Пусть читают, если интересуются, в других изданиях.

– Писано! – вмешался Арман.– Верно. Но только материалы – все так себе. Не выходя из редакции, кропают – видно же.

Эльмира усмехнулась:

– Ребята, а почему бы вам самим над такой темкой не потрудиться? Сняли бы пару девочек, развлеклись, заодно и побеседовали б.

Арман и Вадик двусмысленно друг с другом переглянулись.

– Что? – с сарказмом окликнула их Эля: – Нравится идея? Ну, сознавайтесь! Только не втирайте мне, что ни разу в эту сферу услуг не обращались.

Арман и Вадик снова переглянулись.

– Ну! – грозно потребовала Эля: – Колитесь!

Колоться ребята, конечно, не стали, но вместо того Арман виновато пояснил:

– Эльмира! Ни одна уважающая себя проститутка не станет откровенничать с клиентом.

– А вы поищите те, кто не уважает себя, – здраво рассудила она.

Арман и Вадик в который раз уже переглянулись, затем Арман как-то неловко дернул головой, перенаправил свой мясистый нос в сторону Эли и патетично воскликнул:

– Элечка, как ты не понимаешь! Пипл хавает.

При слове «пипл» брови Эли гневно сдвинулись:

– «Пипл»?! Сами вы «пипл»! Не пора ли уже работать для нормальных людей, а не на «пипл»?

Элю всегда бесила манера многих журналистов ставить себя выше прочих людей: ведь сама она вышла из вполне обычной семьи – ее отец преподавал физкультуру в средней школе, а мать работала провизором в аптеке.

– В общем, как я понимаю, ты отказываешься, – уныло заключил шеф.

Подобная постановка вопроса профессиональную журналистку Эльмиру Миру тоже не устраивала. Она привыкла справляться с тем, что ей поручали, и потому промолчала.

– Отказываешься или нет? – настойчивей повторил Арман (о, он слишком хорошо ее знал).

– Ой, не знаю, – вздохнула Эля. – Как вы себе все представляете? Что: поеду я на Саина, затешусь в толпу шлюх, постараюсь сойтись с ними накоротке, клиентов стаду заодно с ними обслуживать – так, что ли?

– Да нет же! – встрепенулся Вадик. – Их бизнес очень разнообразен. Лучше всего, если ты поначалу разыщешь какую-нибудь конторку подпольную. Типа «по вызову», – пояснил он. – А там видно будет. Если что – мы даже прикрытие тебе организуем.

– Мило! – покривилась Эльмира. – Агент ФБР под прикрытием. Детективный сюжет.

И все замолчали.

Наконец, Эля поднялась.

– Ладно, ребята, я попробую, – бросила она по пути к выходу и, у самых дверей уже, небрежным жестом зацепила пальцами со стопки, лежавшей на сейфе, одну из газет последнего тиража – не покупать же чужую, когда в собственной объявлений на заданную тему полно?

Арман и Вадик молчаливо проводили ее взглядами, и только когда она вышла, почти одновременно, с почти одинаковым сожалением и тоской выдохнули:

– Да!..

– Кофе уже остыл, – бесцветным голосом сообщила Рита, когда Эля вернулась.

– Пустяки, – вяло отозвалась она.

– И что? Чего они от тебя хотели? – с легким любопытством спросила Рита.

– Тоже пустяки, – с безразличием ответила Эля и стала надевать пальто.

– Уходишь?

– Да.

Рита показала глазами на настенные часы:

– Анвар тебя, наверное, уже заждался.

– Пусть. – Эля взяла номер газеты, захваченный в кабинете шефа, и от дверей помахала им приветственно подруге:

– Пока, Ритусик.

Рита не ответила, и, дождавшись, когда Эля выйдет, грустно вздохнула.

И почему все вздыхают вслед нашей героине?

Автор, кажется, догадывается...

 

Глава 5

Анвар занимал пост директора коммерческого банка – одного из тех, что называют банками второго уровня. Имел трехсотый «Мерс», жену и детей (не семерых и, само собой, не по лавкам, а только двоих), двухэтажный коттедж в одном из верхних районов города) – в общем, молодой, преуспевающий, вполне симпатичный и представительный мужчина. Недостаток один – как уже сказано выше – женат. Да еще, пожалуй, и трусоват немного (в том смысле, что побаивался спалиться жене, когда ходил «налево»).

Эля встречалась с ним уже более полугода.

Анвар ждал ее в квартале от того здания, где располагался офис редакции – она никогда не позволяла своим поклонникам встречать ее у самого выхода с работы и подвозить до самого подъезда дома: квартал – в таких единицах измеряется безопасность от досужих разговоров в свой адрес.

Впрочем, все равно болтали…

Эля уселась на место рядом с водительским (Анвар, как уже можно понять, свою личную жизнь тоже старался не афишировать) и сразу потянулась губами к его щеке, хотя и знала, что мешает ему отъезжать от опасного места, где их могли «засечь» какие-нибудь его знакомые. Или ее.

– Здравствуй, Элечка! – улыбнувшись, поприветствовал он ее, одновременно подставляя щеку для поцелуя, предпринимая отчаянные попытки вырулить на битком заполненную автомобилями дорогу, а когда удалось, поинтересовался: – Что будем делать сегодня?

Она, тоже слегка улыбнувшись, едва заметно пожала плечами:

– Не знаю. Думай сам.

Он, приняв ее улыбку, покосился на часы.

– Что? – встрепенулась она, заметив его взгляд: – Часы? У тебя опять проблемы со временем?

Он сокрушенно вздохнул:

– Ах, Элечка! – И пояснил: – Проклятые родственники!

– Твои?

– Жены, – раздраженно поморщился он. – Опять жены. Прямо не знаю, что делать – не успеешь одних выпроводить, как тут же другие нарисовываются. Вот и сегодня – в обед прикатили из Ташкента. Черт бы их всех побрал! Надо было на сироте жениться!

Она довольно холодно выслушала его пламенный спич, а затем осторожно спросила:

– И?.. Что?

– Короче, – виновато улыбнулся он, – через два часа, Элечка, мне нужно домой. – И, видя, как она помрачнела, Анвар поспешно добавил: – Нет, мы, конечно, можем сразу поехать к тебе, но..., – тут он запнулся и снова виновато взглянул в ее сторону: – Сама понимаешь – что для нас два часа? Пока доедем, пока то, да се... Быть может, посидим где-нибудь в тепле, а?

Его нерешительное «а» в конце фразы прозвучало для нее попросту противно.

Она едва слышно вздохнула и равнодушно бросила:

– Как хочешь …

– А куда? Куда бы ты хотела? – как можно мягче, спросил он.

– Все равно, – по-прежнему равнодушно отозвалась она.

– Тогда… тогда, быть может, в «Калиостро»? – предложил он.

Эля мрачно улыбнулась:

– Сойдет.

Собственно говоря, обсуждение места можно было и не проводить – она и так знала, что он предложит именно это кафе, потому что возил он ее всегда только туда – фантазией Анвар обладал небогатой. Ничего плохого, конечно, «Калиостро» не значило – там удавалось довольно тихо посидеть в одном из полутемных и уютных уголков, да и – кроме того – Анвара там хорошо знали, и потому обслуживали всегда быстро, ненавязчиво и с подчеркнутой предупредительностью.

– Хватит, Элька! Последний день живем, что ли? – пытаясь хоть немного снять напряжение, потормошил ее Анвар.

Она ему не ответила: вечер казался безнадежно испорченным – для нее.

В «Калиостро» Анвар заказал себе самый легкий ужин, а для нее – бутылочку красного сухого и шоколад – ничего другого она не захотела.

– Много есть сейчас нельзя, – показав взглядом на свою тарелку, пояснил он, – дома опять пичкать будут. Опять, наверное, проклятые манты. Ох, и надоели же они мне! На какие-нибудь курсы поварские, что ли, жену пристроить, чтобы научилась там чему-нибудь новенькому. А то – скоро вконец разжирею на такой пище! Будет у меня законченная баскармовская и бешбармачная рожа, блестящая курдючным салом, – пошутил он.

Она, сделав маленький глоток вина, чуть иронично на его тираду улыбнулась и стала любоваться бардовыми бликами, трепетавшими на гранях фужера.

– Анвар! – окликнул кто-то из другого угла.

Анвар оглянулся. К их столику, улыбаясь, продвигался какой-то парень, чем-то безотчетно напоминавший самого Анвара: такой же рослый и полнеющий, с такими же походкой и повадками, в таком же (или почти таком же) костюмчике от «Версаче» – в нем вполне можно было признать близкого родственника Анвара, что, на самом деле, не соответствовало действительности.

– А, Ерла! – поднялся Анвар навстречу приятелю, и они, поздоровавшись за руки, еще и слегка обнялись: – Ты как здесь?

– Да так, – слегка отмахнулся тот, – лоха одного ублажаю. Морду бы ему набил с удовольствием, но не могу – при делах он, – тут подошедший парень запнулся: – О, извини. Ты, я вижу, с дамой! – Он слегка наклонил голову в сторону Эли: – Добрый вечер, девушка!

Эля тоже слегка кивнула в ответ.

Анвар как-то неловко переступил с ноги на ногу:

– У меня тоже важный разговор – пояснил он. – Надо с сотрудницей кое-какие вопросы решить...

«С сотрудницей», – застучало где-то в височках Эли, а затем прозвучавшее словцо стало подниматься все выше и выше – к самой макушке ее головы – множась тысячами язвительных и ехидных отголосков: «Сотрудница, сотрудница!»

– А! Понимаю, – слегка нараспев протянул парень и еще разок бегло скользнул взглядом по Эле, но – хотя и мельком – успел про себя отметить очень многое: и кудряшки-кудельки, и изгиб талии, и даже круглые коленки успел углядеть, которые угадывались даже через ткань брюк.

– Ладно, брат! Пойду я. Не буду мешать, – с различимой насмешливостью сказал он.

– Ага, брат, давай, – попрощался Анвар и перевел дух, глядя, как тот удаляется.

А Эля, слегка прищурившись, смотрела в спину Анвара недобрым и колючим взглядом.

О, если б там случился Санька Забродин и видел всю ту сцену! Уж он бы объяснил нам: что такое замыкательная функция нейронов головного мозга, что такое торможение нервных процессов по запредельному принципу и что такое «сшибка»! Ведь не зря когда-то прочел Санька от корки до корки труды академиков Павлова и Платонова, которые случайно удалось выклянчить у одного знакомого психиатра, несмотря на то, что такие книги в соответствии с порядками, принятыми в советские времена, помечались грифом «ДСП» – для служебного пользования.

И, уж во всяком случае, будь Санька тогда в кафе, то без особого труда смог бы предположить, что с того момента отношения Анвара с Элей повисли на тоненькой-тоненькой ниточке, и перережет ниточку не кто-нибудь, а именно – она – Эля. И не ошибся бы Санька...

Анвар уселся, наконец, на место и, глянув на Элю, попытался объяснить:

– Знакомый один... Дальний, дальний родственник жены... Тоже, блин, банкир... И чего они все в банки лезут? Не продохнуть, – здесь Анвар сбился и, снова взглянув на нее, протянул руку и прикоснулся пальцами к запястью Эли, на котором поигрывали бордовые блики, отчего блики сразу оказались и на его руке: – Ну, чего ты? Элька, брось! Все ведь хорошо.

Она покосилась взглядом на его руку, которой он прикасался к ней, и, когда рука, чуть дрогнув, освободила ее запястье, поднесла фужер к губам и сделала очередной маленький глоток, а потом, кончиком языка облизнув губы, негромко сказала:

– Хорошее вино, Анвар. Настоящее! Я люблю все настоящее. Жаль только, что в жизни так мало настоящего. Только вино еще держится...

Он слегка кашлянул:

– К чему ты, Элька?

Она усмехнулась:

– Так, просто... Просто захотелось сказать именно так..., – и она с чуть различимым стуком опустила фужер на стол: – Поедем домой, Анвар, я устала...

«Калиостро», «трехсотый «Мерс», банкиры – как все надоело! А ведь была когда-то совсем другая жизнь! Да – другая и… лучшая! Песчаный берег Балхаша, теплая, сверкавшая лучами сумасшедшего солнца, вода, «Запорожец» с открытым капотом на берегу, отдыхавший и остывавший там после бешеного пробега к озеру, терпеливо ожидавший их – Эльку и Рашида – пока они, как и солнце, сойдя с ума, осыпали друг друга ласками.

Ему тогда только исполнилось восемнадцать – немногим больше, чем Ромео, увидавшему впервые свою Джульетту, а Эльке и вовсе было тринадцать – немногим меньше, чем Джуьетте, когда она разглядела наконец-то в праздничной толпе своего Ромео – в таком возрасте втайне обвенчала Эльку и Рашида когда-то сама жизнь.

Он, с немалым для его лет ростом, гибкий и стройный, широкий в плечах и узкий в бедрах, чернявый, с карими глазами, которыми смотрел на окружающий мир так, будто хотел поджечь все вокруг, озорной и веселый нравился многим женщинам, которые его знали – и совсем еще девчонкам, и тем, кто девчонками уже давно быть перестали.

А уж как остро чувствовала на себе его горячий взгляд Элька!

До поры, до времени он к ней не подходил – о чем они потом искренно сожалели: особенно, она, Элька – подумаешь, начала бы в двенадцать! На год раньше! И ведь с ним – с ним!

А однажды... Однажды он мчался вдоль берега на отцовском «Запорожце», а она, накупавшись вволю, в полном одиночестве сидела у воды и, обсыхая, обтряхивала с колен налипшие на них песчинки.

Рашид резко затормозил и, выйдя, уверенно подошел к ней и опустился напротив, подогнув под себя ноги и скинув предварительно с головы старую соломенную, истлевшую до дыр от древности, шляпу прямо на кромку пляжа.

Они долго смотрели друг на друга и молчали, и различалось в тишине, как все более частым и неровным становилось их дыхание.

Затем он наклонился вперед и чуть-чуть коснулся губами ее колена, на котором все еще поблескивали крупинки песка.

Она отодвинулась от него, но он, улыбнувшись одними губами, сплюнул с них пару налипших песчинок, а затем придвинулся еще ближе и опять потянулся к ее колену.

Эля снова попыталась от него отстраниться, хотя уже знала – все, спета ее девичья песня, сколько не отстраняйся. И когда Рашид в третий раз коснулся ртом ее колена, она, прерывисто вздохнув, откинулась назад и приготовилась ко всему, мелко подрагивая всем телом – будь, что будет!

А были его горячие и сухие губы на ее животе, его прохладные и чуть влажные ладони на ее бедрах!

А она все по ночам прежде думала: и как это бывает? А получится ли?

Как, как! Вот так и бывает. И получается запросто...

Впрочем, встречи их, хотя и частые, длились недолго – пол лета да треть осени, а потом...

А потом как-то послал отец Рашида к деду на становище – тот в степи выпасал в одиночку общественный скот. Когда Рашид неторопливо добрался до деда, тот, потрясая кулаком, крыл матерью кого-то, на чем свет, а там – в степи – поднимая к небу клубы пыли, неслась прочь чья-то грузовая машина.

Дело обычное – сперли барымтачи корову. Барымта в степи испокон была, есть и, надо полагать, и впредь будет.

Рашид, не мешкая, вскочил в «Запорожец» и дал газу, умоляя Аллаха только об одном – чтобы не перегрелся двигатель. У «Запорожцев», как известно, перегрев – одна из слабостей.

Старый и дребезжавший «ГАЗ-53» убежать от Рашида не смог. А жаль! Барымтачи еще долго виляли из стороны в сторону по дороге, зверски насилуя движок своего грузовичка, но, когда поняли, что гонится за ними всего-навсего какой-то мальчишка, совсем юнец, притормозили, и без долгих слов вытащили Рашида из машины.

Скрутив  ему руки, они с усердием «приложили» его несколько раз лицом об валявшийся на обочине грунтовки валун, и Рашид затих. Сплюнув, барымтачи, не глядя друг на друга, сели в грузовик и запылили дальше.

Таким Рашида и нашли: лежвшим на камне лицом вниз, с распластанными по сторонам руками, словно старавшегося зачерпнуть в пригоршни собственную, натекшую вокруг, кровь, загустевшая поверхность которой покрылась за прошедшие пол дня толстым слоем пыли.

Хоронили его всем миром, мусульманским обычаем – завернутым в полотнище. Перед прощанием лица не открывали – не было у Рашида больше красивого лица – и никакой, даже самый опытный прозектор не смог бы ничего исправить.

Так и не удалось Эльке взглянуть на него еще разок напоследок – на своего татарчонка ненаглядного (Рашид был татарином)... Был!..

– Здесь выйдешь, Элька? – позвал ее Анвар, остановившись там, где он обычно ее высаживал.

– Да, – коротко ответила она и, увидев, что он тянется к ней губами, привычно подставила щеку для поцелуя, а затем вышла из машины и пошла в сторону дома.

– Элька! – окликнул Анвар, опустив боковое стекло, – не сердись! Слышишь?! – она оглянулась. – Ведь ты же все понимаешь!

Она отвернулась и пошла от него прочь. Как она ненавидела его за последние слова! Только за них – и не из-за чего больше.

В квартире она, не раздевшись, сразу прошла в комнату и от порога бросила сумочку с торчавшим из нее номером газеты на кровать, а затем вернулась в коридор и только тогда сняла с себя дубленку и разулась. Чуть подумав, она зашла в ванную, где, опершись прямыми руками на умывальник, глянула на свое отражение в зеркале.

– Неудачница! – сказала она самой себе и даже немного высунула кончик языка и показала его отражению, на что оно не замедлило ответить тем же.

Эля почувствовала вдруг, как где-то под бровями собираются и набухают слезы, и встрепенулась.

– Этого мне только не хватало! – снова сказала она самой себе и в сердцах, размазывая помаду и прочие штучки, которыми ей, как и всем женщинам, приходилось пользоваться, провела ладонью по лицу, а затем, открыв воду, начала с какой-то злостью или даже  остервенением умываться.

Вернувшись в комнату, Эля быстро разделась и нырнула под одеяло, затем, чуть погодя, включила ночник, и тут взгляд ее упал на сумочку с газетой, которая так и лежала на другой половине кровати подле нее поверх покрывала.

Эля развернула газету и нашла нужный раздел: «Требуются симпатичные девушки европейской национальности...», «работа для прекрасных дам добальзаковского возраста, национальность значения не имеет», и т. д. Фу, чушь какая! Ага, вот: «Респектабельному господину требуется спутница европейской национальности для...»  Почему именно «европейской»? Кто ты, респектабельный господин?»

Эля задумалась: быть может, сесть на телефон? Нет, к черту! Позвоню в субботу. В тот момент телефон зазвонил сам.

«Нет уж, дудки вам всем! – зло подумала она. – Меня ни для кого нет дома! Ни для кого! Потому что я... потому что я – самая красивая, самая сильная, самая сексуальная!»

Она дотянулась до вилки телефона и выдернула ее из розетки, а затем отключила и ночник.

«Меня ни для кого нет!» – повторила она, засыпая, неосознанно сворачиваясь под одеялом в маленький комок – на огромной двуспальной кровати, на которой так тесно спать одной.

 

Глава 6

Здесь автор опять просит слова, так как ему не терпится подать голос.

Согласитесь, встречаются на Земле порой такие особи противоположного пола, которые очень похожи внутренне – так, что вполне правомерно вести речь о родстве душ.

Чем-то уж больно похожи их судьбы, в чем-то – и нередко – весьма сходятся интересы, память запечатлевает какие-то до удивления схожие события и явления, раздражают одни и те же слова – да что там говорить! – они и ходят-то зачастую по одним и тем же местам.

И, казалось бы, – отчего таким душам не встретиться? А вот, поди ж ты – не встречаются.

И куда только Аллах смотрит?!

Разумеется, автор, говоря о родственных душах, подразумевал наших героев – начинающего сутенера Саньку Забродина (по совместительству – поэта-любителя) и известную журналистку Эльмиру Миру (жалкую неудачницу в мужском вопросе).

Ах, да, Санька по части женского вопроса недалеко от нее ушел. Что ж: родство – оно во всем родство.

Кстати, где там наш Санька?

 

Глава 7

Сообщим сразу, Саньке немного повезло – правда, не в женском вопросе (у него еще все впереди).

В среду на него неожиданно обрушилась небольшая халтура (квадратов на 8-9) и, зарядив по десять баксов за квадрат, он ее успешно выполнил, чем хотя и на время, но все-таки облегчил свои финансовые трудности.

Закончив работу к субботе, он поутру свез телевизор в ремонт, а после решил побаловаться хорошей банькой.

«Хорошей банькой» у Саньки считалась баня в совхозе «Алатау», и потому он, не мешкая, отправился туда и, прикупив пива (бутылочки четыре, а то и все пять), а также приобретя у банщицы дубовый веничек, с наслаждением окунулся во все те прелести, которые можно получить только в бане.

Там мы его и застанем...

Баня находилась на горке, за невысоким забором из металлошифера, которого все-таки вполне хватало, для того чтобы происходившее во внутреннем дворике не бросалось в глаза редким пешеходам, проходившим мимо, или – столь же редким водителям проезжавших мимо автомобилей.

За зданием бани находился довольно просторный и глубокий бассейн с бетонным дном и бортами, которые владельцы бани в перспективе собирались отделать кафелем, но руки как-то не доходили, а, может, просто жадничали.

Впрочем, бассейн от того не проигрывал – метров двадцать в длину (а то и все двадцать пять), метров пятнадцать в ширину, с небольшой вышкой для прыжков; летом его доверху наполняли проточной горной водой из шумевшей поблизости речки, и он манил к себе и просто купальщиков, и тех, кто сполна воздавал дань русской парилке.

Напарившись вдоволь, парильщики, едва успев натянуть плавки, с фырканьем и рычанием неслись к воде и с ходу бултыхались в нее: чтобы зарычать и зафыркать от удовольствия еще громче, проплыть какие-нибудь метры, а затем, ошпарившись  до крайности студеной водой, выскочить из нее, как камень, пущенный из рогатки, и с блаженством растянуться под солнышком прямо на траве на пяток-десяток минут. А затем – все сызнова: мытье, паренье, опять бултых и опять  отдых.

Зимой, разумеется, бассейн пустовал, но зато вокруг него нагребали полно сугробов – район-то горный; снег так быстро, как в городе, не таял.

А взбодрить снегом тело, размягченное паром – удовольствие огромное!

Народу там бывало не так уж и много, парилочку сделали хотя и небольшой, но мощной – все, как положено – каменки, полки и даже маленькая форточка для проветривания (что, к сожалению, встречается далеко не в каждой парильне).

Словом, если и не сам рай, то, по крайней мере, случайно залетевшая на Землю частичка рая...

Напарившись, а потом натершись снегом, Санька, замотав срамные места полотенцем, вышел на крыльцо и закурил.

Снег сыпал с самой ночи все гуще и гуще, и оттого Еркен – один из банщиков, отгребая снег лопатой подальше от крыльца, поругивался (еще бы! – убираешь, а он сыплет и сыплет).

Санька думал о чем-то своем, одновременно умудряясь прислушиваться к бормотанию Еркена, и улыбался. Душе становилось все радостней и радостней: худые и мрачные мысли, видимо, ушли от Саньки с очередным потом – и чего-то (чего?) очень хотелось...

Санька вдруг как-то нечаянно вспомнил писанные им когда-то строчки и, не в силах сдержать себя, стараясь, чтобы Еркен не обратил на него внимания, зашептал:

 

Я – русский: матерый, кондовый –

Язычник до мозга костей!

Из сотен религий лишь Слово

Религией стало моей!

 

Умру я, и скажут однажды:

Ведь пил, сквернословил, грубил –

Во власти влечений и с жаждой

Живу я из всех своих сил.

 

И жизнь свою в строки верстая,

Лелея саму Красоту,

Когда-нибудь краешек рая

Я здесь – на Земле – обрету!

 

Снежинки, падая на горячие Санькины плечи, тут же таяли  и приятно щекотали кожу. Пар, поднимавшийся кверху от плеч, со стороны создавал иллюзию, будто Санька и не Санька вовсе, а волшебник из русской сказки.

Да, именно этот уголок земли и стал его  персональным – Санькиным! – краешком рая…

Посещать баньки Санька любил очень и, надо сказать, что пристрастил его к такому занятию, как ни странно, отчим.

Однажды, когда Саньке было семь или восемь лет («на точняк» он и не помнил), повел техбезный инженер его с собою на помывку, вернее сказать – повез.

Заехали они в старую, совсем захудалую баню в районе завода «20 лет Октября» – тусклую, мрачную, со склизкими стенами, с парильней, еле-еле освещавшейся слабенькой лампочкой и обогревавшейся техническим паром прямо из трубы.

Зима стояла жуткая, и Санька, едва не околев в дороге, даже и тому мраку обрадовался: постепенно – от паренья до паренья – прогрелось тело, начали приятно ныть кости, открылись поры и потихонечку вместе с потом начали уходить из тела и та немногая «дурь», и хворь, которые он успел к тогдашнему возрасту поднакопить.

В помывочной, стоя в душевой кабинке прямо напротив Санькиной, чудовище, покряхтывая, терло себе спину мочалом и что-то «втирало» пасынку о пользе бани: вот, мол, Саша, учись, пока я жив.

Рядом с Санькиной, в соседней кабинке плескались двое казахов-пацанят – лет, наверное, двенадцати: плескаясь, они заодно весело поглядывали на задницу инженера и поминутно тыкали в том направлении пальцами – разумеется, указательными.

Санька все видел и хмурился: он знал, отчего «ухахатывались» незнакомые мальчишки – там, в самом срамном месте чудовища прилипла и засохла маленькая какашка.

Хмурясь и хмурясь, Санька почти не слушал, что говорил отчим, а терпеливо ждал, страстно желая только одного – чтоб она, проклятая какашка, наконец-то, размокла и смылась водой. Сообщить о казусе его владельцу, Санька почему-то стеснялся.

Но, в конце концов, все-таки не утерпел и, прервав нравоучительную речь чудовища, голосом, полным самого неподдельного отчаяния, крикнул:

– У тебя кизяк на попе!

– А? Что? – недопонял отчим.

– У тебя попа в г.., – уже совсем зло пояснил Санька.

Чудовище невозмутимо покосилось на свою задницу и, заметив «казус», тут же цепкими пальцами его от нее отодрало, и для вящей надежности еще и прошлось по тому месту мочалом.

Такой запомнилась Забродину его первая банька...

Покурив и поостыв достаточно, Санька вернулся в раздевалку, достал из своего шкафчика бутылку пива, а также полиэтиленовый пакет с двумя загодя нарезанными лещами, предвкушая очередное удовольствие (и немалое!),  и устроился удобнее на скамье.

Напротив него – на другой скамье – сидели двое парней-казахов, потихоньку «приговаривая» бутылку водки, закусывая выпитое солеными огурчиками, хлебом и корейской морковкой.

– Слышь, брат! – окликнул Саньку один из парней и, когда Забродин оглянулся, поинтересовался: – У тебя, что там – рыбка вяленая?

– Она, – кивнул, Санька.

– Поделишься? По кусочку, а?

– Конечно, – и Санька, поднявшись со скамьи, сам подошел к парням и протянул им пакетик:  – Выбирайте.

– О, брат, рахмет. Рыбка к водке – конечно, не то, что к пиву, но за неимением мяса и так хорошо, – поблагодарил Саньку тот из них, кто окликнул его поначалу.

– Ты бы человека  до компании пригласил, – посоветовал второй парень приятелю.

– Да, брат, действительно, давай к нам, накатим по маленькой, – встрепенулся тот.

Санька с сомнением пожал плечами – пить водку теперь в его программу не входило.

– Давай, давай, – потормошил второй парень. – Двигай свою скамью сюда. Дастархан будет.

Санька ломаться не стал и подсел к ним.

На дальней скамье сидели трое пацанят – видимо, курдята. Болтали о спорте – похоже, один из них занимался футболом, а двое других – борьбой, задирали друг друга, а заодно наблюдали за взрослыми и прислушивались к их разговору.

– Эй, дядя! – окликнул вдруг один из мальчишек первого парня.

Тот обернулся:

– Ты мне, что ли?

– Вы у корейцев работаете? – бойко полюбопытствовал мальчишка.

– У каких корейцев? – удивился парень.

– Ну, там! – пацан махнул рукой в сторону поселка: – У них в магазине.

Парень весело рассмеялся и вновь повернулся к приятелю и Забродину:

– Слыхали, что говорит? – и, не дожидаясь ответа, снова обернулся к мальчишке: – Не я у корейцев работаю, а они на меня работают, – сообщил он, и тут же, потеряв интерес к пацану, потянулся к пластмассовому стаканчику с водкой: – Алдавай, жигиттер, вздрогнем.

Но бойкий мальчишка не успокаивался:

– А где вы работаете, дядя?

Тот недовольно хмыкнул, но все-таки ответил:

– В таможне.

– Где, где? – переспросил пацан.

– В таможне.

– А что это, дядя?

Парень усмехнулся:

– Это такое место, где тебе хорошо платят и очень уважают за то, что ты плохо работаешь, – сказал он и сразу сам же и рассмеялся, видимо, в высшей степени довольный собственной неуклюжей остротой.

Мозги мальчишки от такого заумного ответа, наверное, дали сбой, и он заткнулся.

Распив водку с парнями, успев познакомиться с ними ближе, Забродин попрощался – они уходили домой уже – и пошел снова в парильню.

Хлестать, терзать, разминать свое тело, – какое счастье!

И как, в сущности, мало человеку для счастья надо – достаточно один раз в неделю сходить в баньку – и вот у него уже один счастливый день в неделю есть. Он с удовольствием просыпается в такой день поутру и, умиротворенный, засыпает к ночи.

Как мало! – Боже, как всем нам мало надо для счастья! Неужели ты, Господи, не видишь? Жадничаешь, что ли?

Из-за стены парильни доносился чей-то грустный голос, напевавший слова старой кыпчакской песни.

 

Часть вторая

 

Хоровод

 

Глава 1

Возле бабкиного дома, где жил Забродин, стояла машина Саида, а сам он, явно нервничая, прохаживался подле нее – Санька углядел его еще издалека, едва только свернул на свою улочку.

– Ты где б-бродишь, б-блин? – встрепенувшись, без предисловий накинулся на него Саид, когда Санька, тесня телом сумеречный туман, приблизился к нему.

– А что? – невозмутимо отозвался Забродин.

– Б-блин, Бродя, дома с-сидеть надо! До-ма! – проскандировав по слогам последнее слово, в сердцах воскликнул Саид.

– Я в баньку ездил, – пояснил Санька. – Давно уж не был! По высшему разряду попарился.

– По в-высшему разряду! – передразнил Саид. – А дело с-стоит!

– Какое дело?

– Наше д-дело. Т-телефон оборвали уже, а ты ш-шляешься.

– Не понял, – удивился Санька.

– Звонят, блин! П-понимаешь? Зво-нят!

– Кто звонит?

– Какой же ты тупой, Б-бродя! – возмутился Саид, и даже довольно сильно хлопнул ладонью по капоту машины. – Б-бабы звонят!

– Уже?

– С утра с-самого. Давай, быстро б-бросай свой хлам и п-поехали.

– Зачем? Сам, что ли, не можешь?

– Не могу. Что я – один р-расхлебывать д-должен? Заварил к-кашу – теперь, давай, п-подключайся.

Санька усмехнулся:

– Вообще-то, кашу заварила твоя жена.

– Ладно, не умничай. Д-давай, б-быстрее...

Санька сходил к себе и, наспех разобрав там сумку, развесил ее содержимое на просушку и вернулся к Саиду.

– Как твоя «Мазда»? – спросил он, усаживаясь в машину, нарочно (по примеру Михрибан) сдвинув ударение в слове «Мазда» на второй слог. – Не подводит?

– Над м-машиной с-смеется тот, кто б-боится п-посмеяться над ее х-хозяином! – парировал Саид. – Не н-нравится – вылезай и б-беги рядом, за д-дверцу можешь д-держаться, как за с-стремя, – и, не дождавшись ответа Саньки, тронулся с места.

– Ладно, ладно, – улыбнулся Санька, – машинешка, в принципе, ничего себе...

Саид, лавируя по дороге, гнал «Мазду» по Абая так быстро, как мог. Где-то в районе пересечения с проспектом Гагарина путь им подсек белый «Жигуленок», и Саид едва не вмял ему боковые двери. С трудом уйдя от столкновения, он выровнял машину и, дождавшись, когда «Жигуленок» выровняется тоже, поддал газу и, настигнув каскадера, приспустил окно и слил в его адрес ведро отборнейших ругательств – прямо поверх кромки стекла,  а затем снова поддал газу и вырвался вперед.

– Ишаки п-позорные! – заорал он, очевидно, имея в виду всех горе-водителей. – Б-бараны! Понакупят п-прав, а ты п-потом от них уворачивайся! Вот скажи мне, Б-бродя, – повернулся он к Саньке, – разве м-можно казаху руль доверять?

– Причем здесь казахи, Саид? – изумился Санька.

– Как «причем»? Ты с-сам, что ли, не видел?

Забродин недоуменно пожал плечами и – на всякий случай – обернулся назад, чтобы еще раз удостовериться в своих наблюдениях. Улица достаточно хорошо освещалась, и потому он смог за рулем «Жигулят» различить лицо водителя явно европейской национальности.

Санька снова повернулся к Саиду:

– Там, вообще-то, русский за рулем.

Саид покосился на зеркальце заднего вида:

– Ну и что? – снова выкрикнул он. – Русских я т-тоже не л-люблю! Обмамбетились з-здесь вконец! – ни при каких обстоятельствах не желая признавать свою ошибку, заявил он.

– Ну, спасибо, Саид, – обиделся Санька и отвернулся от него в другую сторону.

С минуту ехали молча.

Наконец, Саид нарушил молчание и хлопнул Саньку ладонью по колену:

– Ладно, ладно, б-братан, не обижайся, я так с-сказал – к слову. На т-тебя не распространяется.

Санька хмыкнул:

– Казахов хаешь, а с пятилетскими казахами дружишь. С Асетом, например, всю жизнь не разлей вода.

– О! – воскликнул Саид. – Тоже мне – с-сказал! «С пятилетскими!» Те с-свои пацаны! Особенно, Асет! А эти..., – Саид нахмурился, – понаехали тут. Кстати, – оживился он, – Асет сегодня п-подъехать обещал. С т-телкой.

– Это, конечно, хорошо, только как мы при нем будем нашим делом заниматься? Неудобно, ведь.

Саид равнодушно махнул рукой:

– А, ерунда! Он поймет. С-свой п-парень. – И, вдруг что-то вспомнив, Саид снова оживился: – Слушай, я же тебе с-самого главного не с-сказал…

– Например?

– М-михрибанка сегодня уезжает в С-сирию на неделю за т-товаром. Ты п-представляешь, какие перед нами открываются в-возможности?

– А пацаны твои?

– Их Ширинка к с-себе забирает.

Ширингуль была двоюродной сестрой Михрибан.

– Ну и ладно, – отозвался Санька.

– Что «ладно»? – изумился Саид – Да это же ..., – он замялся, подбирая слово, – вечный к-кайф! Б-будем с т-тобой поодиночке всех баб в-вызывать и трахать, т-т-трахать и еще раз трахать! – он возбужденно хлопнул обеими руками по баранке.

Санька настороженно на него посмотрел: нужны ли Саиду, на самом деле, «бабки»? Или все дело в «бабах»?  

 

Глава 2

Дверь им открыли Михрибан и Ширингуль – почему-то вместе.

– Где шляетесь? – обрушилась Михрибан на них прямо у порога. – Я что: должна ублажать ваших шлюх? Отвечать им по телефону, устраивать торжественные приемы? Я вам секретарь, да?

– Угомонись, з-золотце, – попытался успокоить ее Саид.

Тут из зала в коридор выбежали Радмир с Диязом:

– Папа, папа, к тебе шалавы приехали! – радостно оповестили они.

– Ну-ка, т-тихо, вы, с-сволочи, – ласково ответил Саид и, взглянув на жену и Ширингуль, понизив голос, спросил: – Что? Здесь  уже?

Ширинка язвительно усмехнулась:

– Час уж дожидаются! – а затем усмехнулась и Саньке: – Как дела, сутенер?

Саид ответить Саньке не дал:

– Так, п-пацаны! Сидите у себя в комнате и не высовывайтесь. В-высунетесь – убью! Поняли, п-падлы?!

Маленькие «падлы» изобразили понимание и убежали к себе.

– Ну, и как они? – поинтересовался Саид у жены, надо полагать, под словом «они» подразумевая нагрянувших девиц.

– А ты взгляни – сам увидишь, – усмехнулась та, а потом потянула сестру за собой на кухню. – Ну, их, Ширинка. Пусть сами разбираются.

Саид и Санька разделись и осторожно вошли в зал. Навстречу им с кресел поднялись две девчушки лет восемнадцати-девятнадцати, обе дурно одетые, слегка конопатые, и какие-то бесцветные – предположительно, русские.

– Здравствуйте, – произнесли они одновременно и одинаково несмело.

Саид переглянулся недоуменно с Санькой, а затем вновь посмотрел на девушек:

– Вы, кто? – спросил он развязно.

– Мы вам звонили, – ответила та, что стояла ближе к дверям.

– К-когда?

– Часов, наверное, в двенадцать, – видя, что Саид не «врубается», она напомнила: – Мы представились как Оля и Вера. – Она показала на подругу: – Она вот Оля. А я – Вера.

– А! – Хлопнул себя ладонью по лбу Саид: – Те с-самые! – и он с яростью уставился на девушек: – Это вы, что ли, ф-фотомодели?

– Да, – с достоинством ответила девушка.

– Вы так д-думаете? –  с иронией воскликнул Саид.

– Мы ничего не думаем, – с еще  большим достоинством отозвалась та. – Так говорят!

Санька, пока стоявший молча, хмыкнул и тихо поинтересовался:

– Кто говорит?

– Все говорят, – в один голос воскликнули девушки, видимо, разобидевшись, что им не верят.

Саид растерянно посмотрел на Саньку, а затем прошел к дивану и с удрученным видом присел там. Забродина происходившее забавляло, но ведь у всего на свете (даже очень забавного) должен быть конец.

– Можно вас на минуточку, – позвал он к себе ту девушку, что казалась бойчее, и, взяв ее за локоть, когда она подошла к нему, вывел в коридор: – Вы обратили внимание на того человека? – кивнув головой в сторону зала и подчеркнув слово «того», не громким, но задушевным голосом спросил Санька у девушки.

– Да, – недоуменно ответила та. – А что?

– Он сексуальный маньяк и изощреннейший садист, – доверительно сообщил Забродин.

– Не может быть! – шепотом отреагировала та.

– Может! – убежденно сказал он. – Еще как может, девушка! Вы плохо знаете жизнь. Он нанимает бедных казахстанских девушек и нелегально, обещая им, заметьте, золотые горы, вывозит в одну африканскую страну, в джунгли, где продает по сотне баксов за штуку скрывающимся там боевикам-головорезам, чтобы те превратили несчастных в сексуальных рабынь. Оттуда никто не возвращается! К великому моему сожалению, я являюсь другом детства этого монстра, но, поверьте, даже я испытываю чувство глубочайшего ужаса перед ним, – совсем уже тихо закончил Санька свою мысль.

– Что вы говорите! – в тон ему откликнулась девушка.

– Увы, – скорбно вздохнул Забродин, – все, что я вам сказал – правда. Так, что... простите, забыл, как вас зовут?

– Вера...

– Так что, Вера, берите скорее свою подругу и бегите отсюда, как можно дальше.

– Спасибо, – ледяным от страха шепотом поблагодарила та и, набравшись решимости, заглянула в зал: – Оля, пойдем.

– Что? Мы уже уходим? – удивилась та.

– Да, мы уходим.

– Подожди, ведь не поговорили толком.

Вера вбежала в зал и, схватив подругу в охапку, вытолкала ее в коридор:

– Да, да, мы уходим. Что ты стоишь, как столб? Одевайся! Живо!

Вслед за ними в коридор выглянул изумленный Саид, потом показались любопытные Михрибан и Ширинка, и даже пацаны высунули сквозь приоткрытую дверь в коридор свои заинтересованные мордашки.

Все с изумлением смотрели за поспешными сборами девушек.

– До свидания. Извините за беспокойство, – брякнула Вера сдавленным голосом на прощание, и девушки ускользнули за входную дверь.

– Что ты им сказал, Бродя? – с искренним удивлением спросила Михрибан.

– Я просто рассказал им, какое он чудовище – твой муж! – просто объяснил Санька.

– А, тогда все понятно, – хмыкнула Михрибан и, тут же став равнодушной, вернулась на кухню.

Ширингуль, усмехнувшись, присоединилась к ней, а Саид с Санькой снова пошли в зал.

– Брысь! – зыркнул Саид на мальчишек, и те исчезли. – Ну и д-дела! – разочарованно сказал он, усаживаясь на диван на прежнее место. – Если так дальше пойдет – ничего у нас не выйдет.

Забродин проигнорировал его замечание и, усевшись в кресло, спросил:

– Слушай, а каких телок нужно везти?

– В с-смысле?

– Ну... там худых, толстых, рослых, миниатюрных, европеек или восточных?

– А х-хрен его знает! – сердито ответил Саид.

– Ты столько раз бывал в Зумистане и не провел никаких маркетинговых исследований?

– Какой еще, в з-задницу, м-маркетинг? – разозлился Саид. – Б-бабы – они и есть бабы! Любые с-сойдут!

– Ну, этих-то, что были, ты все-таки отбраковал?

– Ну... то я!

– То есть?

– Лично мне не в т-тему.

– Что за бред? Мы не для себя телок ищем, нам товар нужен. Давай, не юли, а отвечай по существу: на каких телок там спрос? – тоже рассердившись, довольно громко «наехал» Санька на друга.

– Азиаток нужно везти, азиаток! – уверенно заявила Ширинка, вдруг появившись у входа в зал.

– Почему так думаешь? – с интересом посмотрел на нее Санька.

– Потому что ваши русские бабы – не то, не се...

Санька обиделся:

– Как сказать! Ваши восточные мужики почему-то нередко в эту сторону заруливают. С чего бы, а?

– А, ну вас! – беспечно отмахнулась от него Ширинка и сунулась в комнату детей: – Эй, вы, оглоеды, идите жрать! Быстро!

Санька повернулся к Саиду и хотел продолжить начатый разговор, но тут одновременно затрещали звонки – и на телефоне, и на входной двери.

– Это... Б-бродя, ты т-телефон в-возьми, а я п-посмотрю, кого там п-принесло, – распорядился Саид и пошел в коридор.

Санька взял трубку:

– Алло, я слушаю! Да? Да, это я. Очень приятно. Что вы, мы – люди вежливые!.. Я и мой друг. Да, партнер...

Саид тем временем провел в комнату девушку и усадил ее в свободное кресло – напротив Саньки – и уселся сам. Девушка, едва присев, принялась усиленно разглядывать Забродина, а тот, продолжая телефонный разговор, отвечал гостье тем же.

– Как вас, кстати, зовут? – поинтересовался он у той, которая слушала на другом конце провода. – Лина? Красивое имя. Это сокращенно?.. Ах, Акулина! Тоже ничего. Что? Нет, не будем использовать такое слово. Назовем это бизнесом – так современно. А сколько вам лет? Очень хорошо... Нет, работать предстоит на выезде. Да, в Зумистане, в Мушрафобаде. Огромный город! Шестнадцать миллионов жителей и почти все они – мужчины, причем абсолютно голодные. Дольше трех минут не могут, а платят за удовольствие по сто баксов. У них там и баксы, и свои деньги. Путевки мы оплачиваем. Да. Работать будем фифти-фифти. Безопасность гарантируем. Что?.. Ах, это… Мы не изверги. Да, хорошо, записывайте адрес ...

Санька продиктовал адрес и, положив трубку, с интересом уставился на гостью.

– Н-надо было еще с-сказать, что для п-получения визы п-придется переспать кое с кем из Зумистанского п-посольства, – заявил Саид (он выглядел именинником).

– Ты мне не говорил прежде, – удивился Санька. – Зачем?

– У них там для н-незамужних т-туристок в-возрастной ценз – тридцать один год. Боятся разврата. Поэтому п-придется прогнуться перед п-посольскими мудаками, чтобы такое п-препятствие обойти. Не бабушек же нам туда везти, в самом деле? – урезонил Саид.

– Ладно, после поговорим, – отмахнулся Санька от новой проблемы и снова уставился на гостью.

Было ей, наверное, лет двадцать пять, и во всем ее облике проглядывало что-то брутальное – она сидела в кресле не облокачиваясь на спинку, очень прямо, как-то авантажно выставив вперед довольно большую и упругую грудь, плотно обтянутую шерстяной кофточкой; поминутно одергивала кофточку руками книзу, словно боясь, что у нее оголится пупок, отчего грудь выпирала в сторону Саньки еще более решительно; сама же смотрела на Забродина исподлобья, как-то очень мрачно и страстно, не обращая на Саида ни малейшего внимания.

– Я вас слушаю, – прекратил молчание Санька.

– Я – Галя! – низким, почти басовым голосом произнесла она. – Я готова ехать. – И, немного подумав, еще более низким, но полным самой благородной отваги тоном сообщила: – Располагайте мною.

Саид, молча наблюдавший, вдруг встрепенулся:

– А н-насчет п-посольства?

Она отмахнулась, даже не взглянув в его сторону:

– Не вопрос...

Санька переглянулся с Саидом, а затем спросил у нее:

– У вас есть производственный опыт?

– На самом высоком уровне! – угрюмо заявила она.

Санька снова переглянулся с Саидом. Надо признать, что в брутальной Гале сквозило нечто чрезвычайно притягательное. Она вся дышала каким-то одной ей ведомым пафосом.

– Но у меня есть одно условие, – не выходя из мрачности, снова заявила она.

– Условие? – в один голос воскликнули Санька и Саид.

– Какое условие? – поинтересовался тут же Забродин.

– К вам собираются прийти двое – Зеня и Лена – я знаю, они придут. Так вот, они – гадины!

– И что? – не понимая, куда она клонит, поторопил Санька.

– Если они поедут, я откажусь, – вполне официально объявила Галя.

Санька и Саид в очередной раз переглянулись.

– Эти двое..., – начал Санька, – как вы их там назвали?

– Зеня и Лена...

– Они настолько плохие девушки?

Галя поморщилась:

– Они вовсе не девушки. Точнее сказать – один из них парень. Он – альфонс этой сучки Лены. Я их ненавижу, – она замолчала.

– Ну, хорошо, Галя, – недоумевая, отозвался на ее выступление Санька. – Я думаю, вопрос выяснится.

Галя наклонила голову в сторону Саньки еще больше:

– Я, конечно, понимаю, если вы меня возьмете, то должна буду как-то проявлять свою благодарность. За мною дело не станет.

– Что вы имеете в виду? – не понял Санька, но Саид при словах девушки сразу оживился.

Галя впервые за всю беседу слегка улыбнулась:

– Ну... все такое... – она вновь одернула кофточку руками, отчего бюст у нее встал на прямую наводку по отношению к Саньке: – Разве я вам не нравлюсь? – вновь улыбнулась она.

– Нравитесь, Галя, очень даже нравитесь, – почти с радостью воскликнул Саид.

Она мрачно на него покосилась:

– Ты – отдыхай! – и прямым пальцем указала на Забродина: – Я буду иметь дело только с ним.

Саид растерялся:

– Ну... как пожелаете, – и он вмялся в подушки дивана.

– Ладно, Галя, – завершил разговор Санька. – Оставьте нам свой телефон. Мы вам позвоним. У вас есть телефон?

– Телефон у меня есть! – заявила она и пояснила: – Ведь я же работаю!

Санька записал ее телефон и проводил к выходу. Прежде чем уйти, она еще раз пристально взглянула ему в глаза.

– Я позвоню, – пообещал Забродин на прощание и, закрыв за нею дверь, вернулся в зал, упал в кресло и принялся хохотать:

– Какова?! А? Какова!

Заглянула Михрибан:

– Веселитесь?

– Ага! – Не прекращая смеяться, отозвался Санька.

– Смотри, Бродя, испортишь тут все простыни, пока меня не будет, я тебе такое устрою!

– Ладно, Михрибаночка, ты за своим мужем следи лучше.

– Опять? Опять называешь меня Михрибаночкой?

Снова зазвонил телефон, и Санька потянулся рукой к трубке:

– Алло? Да, это я. То есть – мы. Да, да, все правильно, – Михрибан, фыркнув, удалилась из зала. – Да, да, вы туда попали. А сколько вам лет? Хорошо! А как вы из себя?.. Ах, ладно, увидим, – Саньке все еще было весело, и потому разговаривал он легко и беззаботно: – А кто вы по национальности? Как? О, нет, тогда вы нам не подходите... Да, вот так! Потому что работать предстоит на выезде, в одной из стран Востока, а я думаю, спрос там больше на девушек европейской национальности. Все, знаете ли, тянется к своей противоположности. Да, именно так. Что? Хотя бы взглянуть? Ах, нет, девушка, не стоит. Я же сказал... Что? Ну, как хотите. Хорошо, пишите адрес. Когда вас ждать?..

Санька надиктовал адрес и положил трубку.

– Что? Кто т-там? – поинтересовался Саид.

– Дура какая-то! Я ей говорю, восточные женщины не нужны, а она заладила: «да вы на меня только взгляните, оцените, и сразу из штанов выпрыгните».

– Так п-прямо и с-сказала?

– Да нет, я перефразировал.

– М-да, – задумчиво произнес Саид. – Однако, з-звонят!

– Да, – согласился Санька. – Звонят.

Саид соскочил с дивана и возбужденно зашагал по комнате:

– Эх, Б-бродя, с-станем мы с тобою б-большими людьми. Б-будем директорами сексуального д-департамента.

– Я тебе покажу «сексуальный департамент»! – донесся с кухни голос Михрибан.

– З-золото мое! – закричал Саид несколько изменившимся голосом: – Я же ш-шучу...

– Смотри мне! Я тебе быстро шутилку сломаю.

Саид вновь посмотрел на Забродина.

– Ну и с-слух у нее, – сказал он про жену и снова возбужденно зашагал по комнате: – Прикинь: все в-валюту вывозят из Казахстана, а мы ввозить б-будем!

– И что?

– Как «что»? Да нам за это п-президент по ордену д-должен дать.

– Смотри, как бы кто-нибудь рангом пониже срок нам вместо ордена не дал.

– Ерунда! Все б-будет тип-топ! – тут Саид вдруг остановился и помрачнел: – А эту, – он выделил слово «эту», – не в-возьмем.

– Кого «эту»?

– Эту Галю! Ишь, какая она! «Я буду иметь дело только с ним!» Да что она из себя возомнила!

Во второй раз за текущий день Забродин взглянул на друга настороженно.

 

 

Глава 3

Эля, с силой опустив трубку на кнопки аппарата, выругалась:

– Вот, дерьмо! Да кто ты такой? Что из себя воображаешь?

Она энергично прошла в комнату и отворила все дверцы шкафа.

 «Так, – подумала она, – что мы наденем? – и начала извлекать оттуда весь гардероб, разбрасывая все по кровати, и вскоре, несмотря на внушительные размеры, ее ложе полностью покрылось одеждой. – Нет, все не то, не то. Так – слишком ярко. Так скромно. Для первой встречи нужно одеться как-нибудь средне – не слишком эротично, но и не слишком закрыто. «Для первой!» – передразнила она сама себя. – А что: будут еще и другие? Может, короткую юбку? Нет, чересчур. Ага, вот!» – приняла она, наконец, решение.

Она полностью оделась: натянула на себя черный гарнитур, потом голубые джинсы и сиреневую, почти что голубую, откровенно просвечивавшую блузку, а сверху – длинный шерстяной свитер-жакет, на молнии, такой, что если застегнуть его доверху, он становится похож на свитер, а если расстегнуть – выглядит, как длинный жакет или даже куртка. А там-то она в нужный момент и расстегнется! Пусть посмотрит! Увидим тогда – стоит она чего-нибудь или нет. Еще будет шевелить ноздрями в ее сторону! Никуда не денется! Никуда.

Одевшись, она взглянула на себя в зеркало. Несколько раз расстегнула и застегнула свитер. В общем, вполне. Все! Теперь только макияж.

 

Глава 4

Наскоро, кое-как между звонками и приходами девочек перекусив, Саид и Санька развалились в креслах с чувством удачно начатого дела.

– Саид! – позвал Санька, наслаждаясь послеобеденной истомой.

– Что?

– Хочешь стишок?

– В-валяй!

Санька, не объявляя названия, зачитал на память:

 

Нанял я проститутку. Хорошую!

Вот такенные были бока! (Санька широко развел руки).

Вся увешена яркими брошами,

Взгляд какой-то чуть-чуть свысока.

 

Мы друг другу с ней мило «выкали»

По дороге ко мне домой,

А в груди ее что-то тикало,

Словно бы механизм часовой.

 

Вам бы видеть это воочию!

Вы, конечно, тоже не прочь

(Шуры-муры и все там прочее) –

Я ж стихи ей читал всю ночь!

 

Я не жлоб и, конечно, не жиголо,

И, поверьте, многих щедрей!

Но как громко, как громко тикало

Что-то в груди у ней!

 

– Как? – дочитав, поинтересовался Санька.

– Ничего, – равнодушно отреагировал Саид: – Актуально.

Звонок у входной двери снова дал о себе знать.

– Иди, открывай, – лениво пробормотал Саид.

– Почему я? – возмутился Санька, которому тоже лень было подниматься из кресла.

– У тебя лучше п-получается.

– Что? Открывать двери?

– Нет, в-встречать гостей и вести п-переговоры.

Чертыхнувшись, Санька, пошел открывать.

На пороге стояла довольно высокая девушка – пожалуй, ростом чуть более Саньки, – в длинном пальто бордового цвета, перетянутом поверх воротника чрезвычайно длинным красным шарфом; волосы полностью закрывались кремовой – вязаной, похоже, вручную – шерстяной шапочкой, с левой стороны на которой красными нитками типа «Мулине»  обозначалась вышивка – нечто похожее на розу; на ногах у нее были высокие, уходившие за нижний край пальто, сапоги из тонкой и опять же бордового цвета кожи; в руках – ярко красная дамская сумочка.

«Стильно! – отметил про себя Санька и, покосившись на ее сапоги, подумал: – И как только у них ноги не мерзнут в таком изяществе?» – Хотя, на самом деле, женская обувь такого рода ему нравилась: девочки в ней словно парили над землей – как актеры древнегреческого театра, приподнятые на котурнах.

С четверть минуты девушка, сильно прищурившись – надо полагать, от близорукости, – бесстрастно разглядывала Саньку, будто размышляя, можно ли ему доверять.

Санька смотрел на нее в ответ взглядом человека, которому доверять можно вполне.

– Я – Лина! – назвалась она. – Я туда попала?

– Туда, туда, – кивнул Санька. – Проходите, Лина. Меня зовут Саша.

– Очень приятно.

– Мне тоже очень приятно.

За спиной у Саньки послышался легкий шорох и вскоре раздался громкий голос Саида:

– И мне т-тоже.

Лина, прищурившись еще разок, мельком на него взглянула.

– Я хотел сказать, что мне тоже приятно – пояснил Саид, видимо, думая, что она его не поняла.

Никак на его слова не отреагировав, она снова взглянула на Саньку:

– Можно раздеться?

– Да, конечно.

Пока она снимала верхнюю одежду, в коридор по очереди выглянули Михрибан и Ширинка, и обе, одинаково усмехнувшись, тут же исчезли.

Раздевшись, Лина оказалась в коротком шерстяном кремовом платье и чулках телесного цвета. Сапоги снимать не стала – брезгливо оглядевшись вокруг, попросила у Саньки:

– Можно, не буду разуваться? У вас тут так... грязно.

Санька обернулся к Саиду:

– Можно, Саид?

Саид уже переполнился неприязнью, но все-таки позволил:

– П-пусть. На улице все равно с-снег.

Они провели гостью в зал, но там, на самом входе она приостановилась и вновь брезгливо поморщилась:

– Вы, что – живете здесь, что ли?

– Да, ж-живем! – возмущенно подтвердил Саид. – А в-вам что-нибудь не н-нравится?

Она с презрительной миной на лице пожала плечами:

– Мне-то все равно. А вот как вам?

Саид сверкнул белками глаз и со значением глянул на Саньку.

– Куда можно сесть? – спросила Лина.

– В кресло, – посоветовал Забродин.

Саид, конечно, по поводу поведения гостьи бесился напрасно – в доме действительно все углы заросли исключительнейшей грязью. Нур не зря прозвал Михрибан за глаза «Чернушкой».

Лина непринужденно уселась в то самое кресло, где прежде нее размещалась брутальная Галя, но – в отличие от предшественницы – она заняла всю глубину сидения, откинувшись на спинку, сумочку поставила рядом с бедром, а рука ее свободно и небрежно легла поверх сумочки, чуть позже она еще и закинула ногу на ногу.

– Я вас слушаю, – произнесла она, предварительно еще раз внимательно оглядев обоих заговорщиков.

Саид недовольно хмыкнул.

– В принципе, я уже сказал все самое главное по телефону, – напомнил Санька, в свою очередь внимательно разглядывая и анализируя гостью.

В ее лице и фигуре довольно мирно уживались две, казалось бы, несовместимые противоположности – что-то весьма неказистое соседствовало с чем-то весьма ярким. Волосы гладкие и тонкие, каштанового цвета (очевидно, крашеные) стягивались в небольшой валик где-то на затылке, нос прямой, но слегка вытянутый вперед, ярко накрашенные губы (небольшие и тоже тонкие) придавали чертам ее лица довольно-таки хищное выражение. Ноги хотя и длинные, но излишне, пожалуй, худые, и немножко иксообразные – такими были ножки. Когда девушка проходила в зал, Санька зафиксировал для себя и форму ее ягодиц – они оказались не лишенными пышности, но в верхней части – почти под самой поясницей как-то нелепо выпирали двумя грубоватыми буграми. Грудь выглядела объемистой (и даже слишком!), но располагалась довольно низко – на Санькин вкус.

И все-таки в девушке чувствовалось нечто манящее – быть может, взгляд?

– Если я правильно поняла, поездка за ваш счет? – спросила она о том, что, скорее всего, казалось ей наиболее важным.

– Разумеется, Лина, – подтвердил Забродин.

– Что ж, тогда меня все устраивает.

– Так-таки все? – удивился Санька. – Неужели никаких сомнений?

– Абсолютно.

Саид прокашлялся и встрял в разговор:

– Б-быть может п-перейдем на «ты»?

– Не возражаю.

– Ты, Лина, н-наверное, п-профи? – поинтересовался Саид.

– Нет, почему же? Я никогда себя раньше в таком деле не пробовала.

– Ах, вот как! – удивился Саид.

– Да, так.

Санька кашлянул, чтобы обратить на себя внимание:

– Ты... безработная? – спросил он, когда она перевела взгляд на него.

– Нет, почему же? Я – бухгалтер.

– Госпредприятие?

– Нет, почему же? Частная фирма.

Саид ухмыльнулся:

– Что – м-мало п-платят?

– Нет, почему же? Платят хорошо.

Саид и Санька переглянулись и, не сдержавшись, в один голос воскликнули:

– Тогда почему же..., – но тут же, устыдившись собственной несдержанности, замолчали.

Лина слегка, одними уголками губ, улыбнулась:

– Дополнительный заработок никому не помешает. И, кроме того..., – тут она замялась.

– И, кроме того? – подстегнул ее Забродин.

Она снова прищурилась и пристально взглянула ему в глаза:

– Хочется чего-нибудь своеобычного.

– По-нят-но! – в один голос отозвались на ее реплику Санька и Саид.

– А как с работой? – встрепенулся вдруг Санька. – Нам на неделю выезжать надо будет. Не уволят?

– Нет, почему же? Я договорюсь.

– Загранпаспорт?

– Увы...

– Ладно, не проблема. Сделаем. Так, Саид?

– Так.

– Тогда, если не передумаешь, постарайся как можно скорее завезти нам две фотографии и советский паспорт или удостоверение личности – если ты успела его получить.

– Во-первых, не передумаю; во-вторых, удостоверение я уже получила; а в-третьих, удостоверение и фотографии на паспорт у меня с собой, – тут она показала сумочку.

Саид и Санька с изумлением переглянулись.

– Ты предусмотрительная девочка, – заметил Санька.

– Н-насчет в-визы с-скажи, – напомнил Саньке Саид.

– Ах, да! Есть одна небольшая проблема!

– Какая проблема?

– Видишь ли, по зумистанским законам посещать их страну незамужним туристкам, которым меньше тридцати одного года, категорически запрещено. Они просто не открывают визу таким лицам.

– Есть ли выход?

– Выход всегда есть, Лина.

– Какой?

– У нас есть знакомые в их посольстве. Нужно будет встретиться кое с кем из них... Сама понимаешь, зачем... Они люди благодарные.

Лина чуть-чуть подумала.

– Хорошо, Саша. Раз надо – значит, надо.

– Вот так вот! Конкретно! – одобрил он.

Из коридора раздался голос Михрибан:

– Саид! Саид! Помоги закрыть чертов чемодан!

Саид поднялся:

– Иду, з-золото мое! – крикнул он громко. – Я с-сейчас, – добавил в сторону Лины и Саньки, и вышел.

– Слушай, а почему у них там такие сложности с этим? – поинтересовалась Лина.

– Насчет женщин? – уточнил Забродин. – Сама понимаешь – восточная страна! Свои порядки.

– А! Облико морали! Так, что ли?

– Именно.

– Но кое-кто кое-чего себе позволяет, не так ли? Иначе вы не затевали бы все это.

– Ты – умная девочка, – улыбнулся Санька.

Она, в который уже раз, усмехнулась:

– Умной девочке пора домой.

В зал энергично вернулся Саид и уселся на свое место.

– Ну, как у в-вас д-дела? – спросил он.

– Все в норме, – ответил Санька и вновь повернулся к Лине: – Еще один щекотливый вопрос ...

– Что за вопрос?

– Как бы деликатней сказать?.. Наверное, неплохо бы провести вместе какое-то время...

Глаза Саида сузились и замаслились. Он с напряжением ждал, что ответит Лина.

– Какое время? Что ты имеешь в виду? – не поняла она.

– Почему бы нам не познакомиться друг с другом поближе? – намекнул Забродин.

– А! Понимаю! Экзамен на профпригодность.

– Ты действительно умная девочка.

Она мельком глянула на Саида и сосредоточила внимание на Саньке:

– Я, что же, должна с обоими?

Саид встрепенулся:

– Ну, м-можно не с-сразу... По очереди.

Забродин поморщился.

Лина, снова мельком взглянув на Саида, негромко рассмеялась.

– Вот, что, ребята, – начала она неторопливо, – если хотите меня проверить, то, наверное, вы имеете такое право, но почему бы такую труднейшую задачу не выполнить одному из вас? А задача будет не из легких, предупреждаю! – вновь, но уже как-то лукаво улыбнулась она – впрочем, одному Саньке. – Мы ведь заключаем с вами что-то вроде договора, не так ли?

– Так, – согласился Санька.

– И если я начну попросту ублажать ваши сексуальные прихоти, то вы можете сесть мне на шею, так?

– Л-лина! Ты… – попытался возразить Саид.

– Одним словом, я готова пройти экзамен, – игнорируя восклицание Саида, продолжила Лина, – но лишь однажды и с одним из вас. Все остальное – все, что сверх того – по особой договоренности. Причем выбрать себе партнера должна именно я, а не вы. Идет?

Санька переглянулся с Саидом.

– Ну! – мрачно произнес тот. – И с кем ты х-хочешь?

– Не с тобой, – просто ответила она.

– Это еще п-почему? – вконец уязвленный, попытался Саид расставить точки над «i».

Лина равнодушно пожала плечами:

– Не знаю... Наверное, потому, что с ним мне будет как-то проще, – и поднялась со своего места: – Ты проводишь меня до выхода, Саша? – спросила она у Забродина.

Он поднялся, как-то виновато оглянулся на Саида и пошел ее провожать.

Одевшись, она задержалась у дверей.

– Слушай, а ты не боишься? – поинтересовалась она у Саньки.

– Чего?

– Я первый час в постели могу яблоки  кушать ...

– Прости? – не понял он.

– У тебя здоровья на меня хватит? Положительные результаты возможны только после полутора часов усердного труда. Так уж я устроена, – пояснила Лина.

– Ого! – отреагировал Санька.

– Да, – усмехнулась она. – Так что, может, не будешь рисковать?

– Я, пожалуй, все-таки рискну, – усмехнулся в свою очередь Санька. – Только...

– Что «только»?

– Выпить бы чего-нибудь перед этим. Тогда меня на полтора часа, может быть, и хватит.

– Например, чего?

– Например, коньячку.

– О, люблю. Я не против.

– Когда?

– Завтра. Устроит? Когда у меня работа закончится…

– Да, но после одиннадцати вечера. А то – сама понимаешь, посетительницы мешать будут.

– Мне так тоже удобно. Значит, пока! – и она сделала движение в сторону двери.

– Обожди, – задержал ее Санька.

– Что – еще один щекотливый вопрос?

– Да, – Санька понизил голос, так как из кухни за ними, то и дело, подглядывала Ширинка. – Многие мужики с тобой управляются?

Она улыбнулась и ответила:

– Знаю только одного такого.

– Кто же он – этот счастливчик?

– Так, чеченец один. Ему сорок шесть лет. Само собой, женат. Мы видимся с ним раз в неделю.

– Редко!

– Зато метко! Мне хватает.

– Ладно, вопрос исчерпан.

– Тогда, я пошла, – и Лина вышла на лестничную площадку.

– Ну и дела! – сказал сам себе Санька, закрыв за нею дверь.

В коридор высунулась Ширинка:

– Что за фифа? – спросила она, сгорая от любопытства.

– Конкретная! – сострил Санька.

– Она вам не подойдет! – уверенно заявила Ширинка.

– Почему?

– Понтов много. Вы с нею хлебнете! Вам попроще нужны.

Ах, если б только Забродин знал, насколько оказалась права еще совсем юная и совсем еще неопытная Ширинка! Но он не знал, и потому думал прямо противоположным образом:

– Что б ты понимала! – беззлобно сыронизировал он в ее адрес. – И вообще, не лезь не в свое дело.

– Ну, ну, – фыркнула та и вернулась на кухню.

Когда Забродин вернулся в зал, Саид выглядел угрюмей грозовой тучи.

– Что с тобой, братан? – с удивлением поинтересовался Санька.

– Они р-разговаривают с тобой, как с н-начальником. На меня – н-ноль в-внимания. Целый день т-так! Эта Галя, б-блин! Отдыхай! Я ей п-покажу отдых! А эта, что ушла – т-тоже борзая. Что они из себя строят?

– Ах, вот ты о чем! – сообразил, наконец, Забродин. – Тут, Саид, быть может, все дело в национальности: приходили ведь одни европейки, вот и тянутся они больше ко мне. И потом: ты ведь сам устраняешься! По телефону отвечаю я, двери открываю тоже я – вот так все и выходит.

– Ты так д-думаешь? – засомневался Саид.

– Еще бы! – страстно заверил его Санька.

– Но мы с т-тобой партнеры?

– Конечно! Более того, ты – старший.

– Я твой ака? (Старший брат).

– Безусловно.

Саид самодовольно осклабился:

– Т-тогда, ладно, б-братишка, замнем вопрос, – и сразу построжел: – Но баб надо н-напрягать! А то – на ш-шею с-сядут. Вот эту, – он показал глазами в сторону коридора, очевидно, подразумевая Лину, – не в-возьмем.

Санька уселся в кресло и отрицательно покачал головой:

– Ее, Саид, думаю, надо брать.

– П-почему?

– Знаешь, что она мне сейчас сказала?.. Сказала, что без передышки полтора часа может трахаться. Самолет под баксы заказывать придется. Весь Зумистан затрахает в усмерть.

Саид хмыкнул:

– П-посмотрим еще.

– Вот завтра я и посмотрю. Я с нею на завтра договорился, у тебя. Пойдет?

– Д-дело твое, – недовольно буркнул он.

Санька вскочил с места и возбужденно прошелся по комнате, а затем повернулся к Саиду:

– Ну и телка, скажу я тебе! Не женщина, а трахательная машина с кислотным аккумулятором вместо сердца, с башкой, начиненной электроникой, с программным обеспечением вместо души. С ума можно сойти! А-ку-ли-на! Ты слышал, как она разговаривала? Да она же целая акула, она – «чужой» из американского блокбастера или «хищник» из фильма со Шварценеггером. Отменнейшая сволочь и дрянь! – патетически закончил он и, чуть подумав, тихо прибавил: – Но что-то в ней есть...

 

Глава 5

Любил ли Санька людей? Нет, конечно, речь здесь идет не о тех близких ему людях, о которых уже говорилось выше, а о людях вообще – о человечестве, так сказать!

Автор с полной уверенностью может сказать, что нет, не любил. Да и с чего Саньке их любить? Много ли хорошего видел он от них, много ли хорошего видел он вокруг?

Вспомним: отчим – подлец и провокатор; мать, отношения с которой столь не сложились, и которая попросту пренебрегла интересами сына в угоду интересам мужа; холодные отношения с младшим братишкой; братки-убийцы; мракобесная Советская Армия (как и всякая другая), и почти столь же мракобесный институт; кусок хлеба, зарабатывавшийся с такими трудностями, когда буквально на глазах разного рода нечисть правила бал – есть, отчего отчаяться, не правда ли? И достаточно причин, чтобы недолюбливать людей.

Впрочем, автор смеет утверждать, что в соответствии с бытующими обстоятельствами места и времени, людей такого склада характера, как Александр Забродин, полным-полнешенько: среди нас огромное число мизантропов.

И мизантропы имеют ничуть не меньше прав на существование, чем и все прочие. И потом – «не любить» не означает «ненавидеть».

Кто сказал, что людей надо любить?

Говорили, конечно, многие, но правы ли они? Кем, зачем и когда вменена людям столь странная обязанность?

А кто сказал, что надо быть добрым? Кому надо? Прохвостам, которые твоей добротой станут пользоваться – начиная от соседа и заканчивая всякого рода политиками?

Однако пора возвращаться к повествованию – ведь Элечка уже успела не только доехать до дома Саида, но и даже позвонила в дверь интересующей нас квартиры. А к дверям на звонок подошел – кто бы вы думали? – конечно, Санька.

 

Глава 6

Отворив дверь, Забродин слегка оторопел: стоявшая перед ним восточная девушка в явно недешевой дубленке совсем не подходила под его представления о женщинах легкого поведения.

– Вы, простите, кто? – слегка моргнув глазами, спросил он, на секунду даже подумав, что девушка одна из многочисленных родственниц Михрибан, и только чудом сам Забродин еще ни разу с нею не сталкивался.

«Надо же, какую от меня прятали!» – прибавил он про себя с восхищением.

– Я, простите, вам звонила! – Подчеркнув слово «простите» и, таким образом, передразнив Саньку, ответила Эля.

– По какому…, – Забродин едва не сказал «поводу», но вовремя сбился. – Имя, ваше имя. Я что-то запамятовал.

– Я не представлялась. Вы сразу заявили, что девушки восточной национальности вам не нужны. А я сказала, что, на всякий случай, приеду.

– Правильно сделали.

– Вы так и будете держать меня на лестнице?

– Что вы! – спохватился Санька. – Конечно, нет. Проходите.

Эльмира вошла в прихожую и, дождавшись, когда он затворит двери, с некоторой хитринкой взглянула ему в глаза:

– Ну, как я вам? Подхожу?

– Мне, безусловно, – поспешно отозвался Санька.

Из спальни по очереди выглянули Ширинка и Михрибан и, короткими, но цепкими взглядами оценив гостью, каждая переглянулась с Санькой – едва ли найдется молодая женщина, которая откажется от возможности отпустить пару-тройку колких замечаний по поводу внешности, поведения и, само собой, морального облика другой молодой женщины. Когда внешность упречна, то, как правило, обсудив ее, на том и останавливаются. Но если внешность безупречна, то настает черед поведения и морального облика.

Внешность новой гостьи оказалась вне всякой критики. Включая, кстати, и одежду (тоже хороший повод для замечаний). Значит, скорее всего, Ширинка и Михрибан, укрывшись в спальне, сосредоточили внимание на моральном облике и поведении вновь прибывшей девушки. А что им еще оставалось делать?

– Вам, значит, подхожу, – слегка улыбнулась Эля, – а вашим…, – тут она немного замялась, потому что слово, готовое сорваться с губ, вдруг как-то заартачилось и вызвало у нее неприятные ощущения, но, сделав усилие, она закончила: – Клиентам?

– Надеюсь, тоже, – улыбнулся Санька в ответ, и добавил: – Если, конечно, они не полные ослы.

– Что ж, я тоже надеюсь, что они не окажутся ослами – пристально разглядывая Забродина, сказала Эля. – Можно раздеваться? Или будем продолжать разговор здесь?

– Конечно, конечно, – засуетился Санька и, безо всяких усилий над самим собой, кинулся к ней, чтобы помочь снять дубленку.

Чуть погодя, когда Эля присела на тумбочку, чтобы снять сапоги, он едва не бросился к ней, чтобы помочь и с ними, но – вовремя остановился.

Впрочем, она его движение заметила и верно истолковала.

– У нас гостья, Саид, – объявил Санька, вводя Элю в зал, и того мигом сдуло с кресла.

– Очень х-хорошо, оч-чень, – расшаркался Саид, заикаясь больше обычного. – Вы п-проходите, д-девушка, не с-стесняйтесь, б-будьте, к-как д-дома.

– А я и не стесняюсь,  – отозвалась Эля, усаживаясь в кресло у окна – туда, где обычно сидел Санька.

Саид со значением переглянулся с Забродиным, и они сообща и с рвением принялись растолковывать Эле все то, что прежде растолковывали другим девушкам – разве что, быть может, с большим пылом.

Эля внимательно слушала, не перебивая, и все время за обоими наблюдала – разумеется, украдкой и, само собой разумеется, больше за Санькой, нежели за Саидом.

«Странные ребята, – решила она, в конце концов. – Особенно, этот, – покосилась она на Саньку. – Какие из них сутенеры?!»

«Сподвижники» как-то не очень, по ее мнению, походили на специалистов любви за деньги. Какие-то слишком мягкие, слишком вежливые, даже, пожалуй, немножко лопухи. Или, быть может, маска у них такая? Чтобы девчонок-дурех легче заманивать…

– Хорошо, ребята, – прервала свои размышления она. – Я согласна.

Саид, сидевший до тех пор с наклоном в сторону Эли, выпрямился и, быстро переглянувшись с Санькой, торжественно заключил:

– Ну, в-вот и з-здорово!

– Только прежде, чем решиться на такую поездку окончательно, мне бы хотелось переговорить с теми девушками, кто оттуда уже вернулся.

Эльмира Мира знала свое дело «туго»! (Автор, разумеется, имеет в виду журналистику, а не что-нибудь еще).

Саид не смог подавить вздоха разочарования, и Саньке, заметившему, как Эля настороженно взглянула на его партнера по бизнесу, срочно пришлось вмешаться:

– Видишь ли, Эля (во время разговора все уже успели перейти на «ты»), дело в том, что намечающаяся поездка у нас первая.

Саид, недовольный тем, что Санька так запросто «раскололся», поморщился.

– Первая? – слегка прищурившись, переспросила Эля.

– Да, первая, – невозмутимо подтвердил Санька. – Но что это меняет?

– Видишь ли, Саша, – осторожно начала она, – дело в том, что по своему характеру я – человек не авантюрный. И бросаться сломя голову куда-то за тридевять земель – не в моих правилах. Я бы с удовольствием приняла ваше предложение, если б смогла повидаться с кем-нибудь из девушек, кто уже побывал в Зумистане. Мало ли, что может случиться!

– Вот черт! – в сердцах отреагировал на ее выступление Саид.

– Жаль, – в более мягкой форме, но все-таки согласился с ним Санька (хотя в глубине души он почему-то обрадовался, что именно эта девушка отказалась).

– А что меняется, ребята? – поинтересовалась Эля. – Я вам подхожу?

– Подходишь! – в один голос заявили Саид и Санька.

– Тогда съездите пока с другими. А вернетесь – я с ними переговорю и, если все в порядке, то в следующий раз поеду с вами. Идет?

Саид и Санька в очередной раз переглянулись.

– Идет, – ответил Забродин за обоих.

Саид вдруг заерзал задницей по дивану:

– М-может быть,… это… Может б-быть, останешься пока з-здесь, у нас?

– В смысле? – прищурилась, ничего не поняв из его слов, Эля.

– Ну,… это… в общем, у м-меня жена с-сейчас уезжает. Можно с-спокойно посидеть, в-выпить, а? Коньячку, н-например?

Саид предложил то, что хотел, но не решался предложить Санька, и потому теперь Забродин с надеждой уставился на Элю.

Она по очереди оглядела их обоих, а затем улыбнулась:

– Почему бы и нет? – наконец, ответила она. – Только, ребята, я вас умоляю – ради Бога! – без глупостей и без пошлости. Договорились?

Саид как-то невразумительно пожал плечами и, силясь переварить то, что она сказала, поморщился:

– Н-ну,… н-ну,… сама же, в общем-то, видишь – мы, м-мы… Х-хорошие же мы л-люди? – почему-то в виде вопроса выдавил он из себя.

– Саид, Саид! – раздался призывный голос Михрибан из спальни.

– Что, з-золото м-мое? – с готовностью вскочил он, явно обрадованный, что появилась возможность избежать довольно затруднительной ситуации.

– Закрой чертов чемодан!

– Я его уже з-закрывал!

– А его опять открыла!

– Иду, з-золото мое!

Саид встал и церемонно обратился к Эле:

– Н-ничего не п-поделаешь – ж-жена! – с намеком пояснил он.

– Ничего, – бросила она небрежно.

Санька, воспользовавшись отсутствием Саида, набрался смелости и пересел на подлокотник того кресла, в котором сидела Эля. Она настороженно на него исподлобья глянула.

Санька слегка кашлянул – для затравки разговора.

– Давно этим занимаешься? – спросил он и тут же понял, что сморозил глупость.

– Что, что? Ах, этим…, – она усмехнулась. – Года три, наверное. А ты?

– Что я? – не понял он.

– Ты давно занимаешься?

До Саньки только теперь и дошло, что занимается он, по сути дела, тем же, что и все те девочки, которые целый день посещали квартиру Саида.

– Я? – он соображал, как лучше ответить. – Я, честно говоря, впервые. – Он показал пальцем в сторону коридора: – Вот Саид… Он – да! У него кое-какой опыт имеется. А я решил за компанию с ним. – И Санька постарался быстро переменить скользкую тему: – Где живешь?

– Я? Там, – махнула она рукой, – в центре.

Санька отметил про себя уклончивость ответа: «Не хочет говорить. Боится связываться с нами раньше времени!» – так истолковал он ее слова и тут же почувствовал легкий аромат дорогих духов Эльмиры: «Боже, как пахнет! Почему все красивые женщины в Алма-Ате рано или поздно выходят на панель? Им бы замуж за хороших мужиков! Детей рожать! Что будет с репродукцией человечества, если и дальше так пойдет?» – так думал Санька.

И вдруг, захваченный чем-то таким, что испытывал уже давно – и только с Наткой! – Санька положил ладонь на Элину шею и властно потянул ее к себе. Эля поначалу было воспротивилась, но потом – неожиданно для самой себя – поддалась, и Санька крепко приник к ее губам – правда, ненадолго; потому что Эля, в конце концов, решительно от него отстранилась и отвернула лицо в другую сторону.

Санька слегка наклонился вперед – чтобы разглядеть выражение ее лица.

– Что? Что-нибудь не так? – спросил он с некоторой тревогой.

Она чуть-чуть усмехнулась:

– Да нет, все так, – и тут из нее вырвался короткий нервический смешок – впрочем, моментально подавленный. – Все так, как и должно быть. – Она кончиком языка немного облизнула губы, а потом, словно для того чтобы избавиться от ощущения поцелуя, даже легонько потерла их друг об друга. – Какой ты все-таки… прыткий, – подобрала она слово, показавшееся ей верным.

– Да уж, такой, – виновато признался Санька.

Но – Эльмира неожиданно улыбнулась. И Саньке стало легко-легко.

Надо сказать, что она и понятия не имела, почему на предложение «остаться посидеть» ответила согласием: время шло к ночи; все, что оказалось возможным выяснить – она выяснила, остальное должно решиться по ходу дела; а ей пора домой – Анвар, наверняка, уже оборвал телефон, вызванивая ее.

Но – тем не менее, она осталась – сидела где-то у черта на куличках у незнакомых людей дома, да еще и целовалась с каким-то странным типом.

Разумеется, как-то она себе все объясняла. Люди всегда находят оправдание своим самым неблаговидным поступкам – еще бы!

Она говорила себе, что авантюра ее складывается удачно: ее приняли, перед нею раскрыли карты; репортаж о проституировании наших сограждан за рубежом может оказаться намного интереснее, чем аналогичный репортаж о том, что происходит в пределах родного отечества; а уезжать еще рано,  так как ребята могли запросто, говоря современным языком, «соскочить» с ее крючка, и т.д. и т.п.

Но – оставалась ли Эля правдивой, когда говорила себе так? Правдивой перед самою собой? (Самый сложный вид правдивости!)

– А в-вот и я! – появившись в зале, воскликнул Саид, но тут затрещал звонок на входной двери. Саид поморщился: – Б-бродя, иди, открой! – Попросил он.

Но Санька отрицательно покачал головой:

– Теперь твоя очередь.

Саид притворно вздохнул и пошел отворять.

– Почему «Бродя»? – поинтересовалась Эля.

– Фамилия Забродин, – пояснил Санька.

Из прихожей донесся зычный голос Асета.

– Подожди пока. Там знакомый один пришел, точнее – друг, надо пойти поздороваться, – поднявшись, извинился Санька.

– Нет проблем, – кивнула Эля.

Асету было уже под сорок, он заметно пополнел и стал почти совсем седым. Вместе с ним пришла миловидная казашка лет двадцати пяти на глаз.

– Здорово, Бродя! – сгреб он Саньку в охапку. – Вот, познакомься! Сандугаш. Актриса Ауэзовского театра. Санди, а вот – Бродя! То есть, – Санька.

Забродин вежливо поздоровался с девушкой за руку.

– Черти бы вас всех взяли! – прокомментировала Михрибан, высунув голову в прихожую. – Опять собрались!

Дверь в прихожую оставалась открытой, и в ее проеме возник Хамид – родной старший брат Михрибан, мент одного из городских РОВД – так, мелкая сошка, старший сержант или что-то вроде.

– Салам, самцы! – поприветствовал он парней.

– Салам, самец! – ответил ему Забродин.

– Я – не самец, я – мужчина! – возразил Хамид.

– Вот новость, – сыронизировал Санька.

– Мужчина – это тот, у кого есть деньги. Я вам популярно объясняю, – изложил Хамид свою немудреную философию, поигрывая ключами от подержанного «Ауди». – Как они там? Готовы? – спросил он у Саида, показав глазами в сторону спальни (он приехал, чтобы завезти Ширинку и детей домой к дядьке, а затем доставить Михрибан в аэропорт).

– Да, – ответил Саид, и пожаловался: – Т-твоя с-сестра меня з-заколебала.

– Полегче, – с некоторой угрозой в голосе осадил его Хамид, и перевел разговор в другое русло: – Вы, я слышал, тоже куда-то собрались?

– Да, – подтвердил Санька, – в Зумистан. Правда, не за товаром.

Хамид усмехнулся:

– Я знаю. Сами живой товар повезете.

Саид спохватился, что такой разговор затеялся при посторонней девушке:

– Асет, С-сандугаш! Вы п-проходите п-пока на кухню. Мы с-сейчас здесь все утрясем и п-присоединимся к вам.

– Я слышал, на Востоке – жуткие тюрьмы, – с ехидством заметил Хамид Саньке.

– Что, что ты сказал? Повтори! – потребовал Забродин.

– Я говорю, тюрьмы в Зумистане крутые. Яму в земле выкопают, закроют ее решеткой и – туда ублюдка. Раз в день вываливают ему помои – чтобы жрал. И по нужде там же ходят – где едят и спят. Вот так, брат!

Саид поморщился и вмешался:

– Б-бродя, он ш-шутит. Нас не к-коснется!

Хамид рассмеялся:

– Коснется, еще как каснется!

– Ладно, Хамид, з-завязывай! З-зачем зря человека п-пугаешь? – урезонил Саид.

Однако, Санька, заметно задумавшись, пошел обратно в зал – к Эле.

– Что? Все хорошо? – спросила она, заметив его задумчивость.

– Пойдет, – махнул он рукой, но так и остался задумчив.

В зал заглянула Михрибан – полностью одетая к выходу:

– Смотри, Бродя! Испортишь мне простыни – я тебя на куски разорву, – предупредила она.

– Какая ты ласковая, Михрибаночка! – съязвил он.

Михрибан покосилась на Элю, но возникать по поводу «баночки» не стала – надо полагать, ее попросту поджимало время.

Вскоре, в коридоре все стихло и откуда-то с улицы донеслись голоса – детей, Ширинки, Хамида, раздался звук отъезжавшей машины, а затем все стихло и там.

В зале, слегка раскрасневшись после выхода на улицу, появился Саид:

– Ну, вы идете к-коньяк к-кушать или да? – шутя, поинтересовался он.

Эля и Санька поднялись.

– Где у вас ванная? – спросила она. – Мне нужно макияж поправить.

– Пойдем, – повел он ее.

В ванной она подошла к зеркалу и, достав из сумочки помаду, стала поправлять рисунок губ, а он стоял у нее за спиной и с любопытством наблюдал за ее действиями, но вскоре не выдержал и приблизился к ней.

– Нас ждут, – заметила она, пытаясь высвободиться из его объятий.

– Подождут, – отмахнулся Санька, расстегивая ее свитер-жакет. – Ого! – прокомментировал он с восхищением, когда откровенная блузка отразилась в зеркале.

– Это еще пустяки! – усмехнулась она. – Ты бы видел, как я на работу одеваюсь!

– Хотелось бы посмотреть, – усмехнулся и он и, наглея уже окончательно, полез руками за отвороты жакета.

– Все! – вывернулась она. – Хорошего понемножку. Идем за стол.

Ему пришлось подчиниться.

За столом Санька снова стал задумчив. Эльмира, недоумевая, поглядывала на него – с чего он?

– Б-бродя! Ты ч-чего замолк? – потормошил его Саид. – Ты о чем в-все время д-думаешь? Поделись с н-народом.

– О благородстве, – вдруг негромко произнес Санька.

– О чем? – изумился Саид и даже поставил рюмку на стол.

Все остальные тоже притихли и посмотрели на Забродина – каждый, впрочем, по-разному: Эля, например, с самым неподдельным интересом; Сандугаш, хотя и с легким, но все-таки заметным любопытством; Асет как-то угрюмо, явно не «въезжая».

– О благородстве, – повторил Санька. – И о Вальтер Скотте.

– К-какие еще, в задницу, с-скоты? – возмутился Саид.

– Я думаю, в какое хреновое время мы живем: куда-то рвемся, куда-то бежим – чтобы успеть. Даже поговорить-то толком друг с другом за всю жизнь не успеваем – даже с близкими людьми…

– Б-бродя! – с укоризной в голосе попытался прервать его тираду Саид.

Но Санька упрямо продолжил:

– А в результате? В лучшем случае всю жизнь ходим куда-нибудь на работу – за чертовы деньги: что-то покупаем или копим – заметьте, изо дня в день; доживаем до старости, болеем и, наконец, умираем. А в самый последний день или в самый последний момент нашей жизни, наверное, понимаем – мое предположение! – что все напрасно, жизнь прошла без божества и вдохновения, как сказал поэт, и умираешь, в сущности, так и не успев пожить. И это – еще в лучшем случае!

– А в худшем? – тихо спросила Эля.

– А в худшем, – грустно ответил Санька, – можно получить удар ножом в печень и даже не увидеть лица человека, державшего нож.

– Да з-замолчишь ты, н-наконец! – снова попытался осадить его Саид.

– Пусть договорит, – вмешался Асет. – Говори, Бродя! К чему ты?

– А к тому! К тому, что после удара ножом в печень, как правило, не выживают! – сказав столь сумбурную фразу, Санька вдруг смутился.

– А ну т-тебя к Аллаху! – рассердился Саид. – Ф-философ! Нам о д-делах надо д-думать, а ты!.. Людей за д-дастарханом н-напрягаешь, – тут он встрепенулся: – Ты бы лучше стихи свои почитал. Дурацкие…

Асет его поддержал:

– А, правда, Бродя! Я вот и Санди о тебе рассказывал.

Эля не поняла:

– Дурацкие? Что – плохие стихи? – спросила она у Саида.

– Да нет же! – воскликнул Асет. – Стихи у него хорошие. Нам, во всяком случае, нравятся. Просто он сам их так называет.

Эля тронула Саньку за локоть:

– Прочтешь?

Он поморщился:

– Вечер поэзии, что ли?

– Ну, пожалуйста, – просительно улыбнулась она.

– Да, пожалуйста, – поддержала ее Сандугаш.

– Ну, хорошо, – согласился Санька. – По просьбам публики. Называется «Сон», – и начал читать:

 

Что мне снилось? Я не помню.

Помню только, снилось что-то.

Помню, лез в каменоломню –

За каким не знаю чертом!

 

А потом у дальней штольни

На меня свалились камни.

Было мне совсем не больно,

Но обидно стало как-то.

 

А затем забрел случайно

Вдруг в толпу каменотесов –

Было что-то величавое

В их залитых потом торсах.

 

Освещая катакомбу,

Факела горели ярко:

Обалденная секс-бомба

И бегемот из зоопарка

 

Перед всеми – словно в цирке! –

В страстном слились поцелуе.

В сумраке мерцали кирки;

Аллилуйя, Аллилуйя!

 

Я проснулся ровно в полдень –

Утро для людей искусства,

И нечаянно сон свой вспомнил,

И, поверьте, стало грустно.

 

Факела и катакомбы –

Защемило душу что-то!

Почему всегда секс-бомбы

В связь вступают с бегемотом?

 

– Ха-ха-ха! – несколько наигранным смехом отозвался Саид на выступление Саньки.

– А действительно – почему? – улыбнувшись, поинтересовалась Эля.

– Что «почему»? – переспросил Забродин.

– Почему секс-бомбы в связь вступают с бегемотом? – еще раз улыбнувшись ему, пояснила она.

– Ой, я еще хочу! – потребовала Сандугаш. – У тебя еще есть?

Санька пожал плечами:

– Допустим.

– Так прочти.

Эля легонечко притронулась пальцами к локтю Забродина:

– А не дурацкие? Не дурацкие стихи у тебя есть?

– Допустим.

– Прочти, пожалуйста.

– Да, действительно! – снова поддержала ее Сандугаш. – О любви, а?

– Ладно, – с покорностью вздохнул Санька. – Слушайте о любви.

– Как называется? – спросила Эля.

– Никак. Три звездочки – то есть, без названия, – и он снова начал читать:

 

Девчонка, стерва-самоучка,

Клубок амбиций и страстей.

Я, может быть, знавал и лучших,

Но лучше всех мне было с ней.

А стерва – это ль недостаток,

Когда инстинкт природой дан?

Увы! Роман наш был так краток,

И был ли вообще роман?

Нас не судьба, нас жизнь сводила,

И вскоре снова развела:

Как лошадь в скачке удила

Вдруг закусила, понесла.

Куда? Она сама не знала –

Ведь все им стервам невдомек,

Все им не то, всего им мало,

Но путь девичий – не далек.

Теперь давно жена и баба –

Порой огонь в глазах блеснет,

И чуть заметной – слабой-слабой –

Усмешкою скривится рот.

Морщинок паутинка тонких

И прочие «сюрпризы» дней!

Давно б, к чертям, забыл, но только

Ведь до сих пор я вижу в ней –

Девчонку, стерву-самоучку,

Клубок амбиций и страстей.

Я знал, я ныне знаю лучших,

Но лучше всех мне было с ней!

 

– Ну, что я г-говорил? Т-талант! – снова высунулся Саид.

– Мне очень понравилось, – находясь под впечатлением от услышанного, сообщила Сандугаш.

– И мне, – в тон ей сказала Эля.

Санька поймал на себе ее странный взгляд.

– Что? – неловко спросил он. – Что так смотришь?

– Так, просто, – вдруг почувствовав смущение, пожала она плечами: – Просто слушаю тебя. Интересно, кому оно посвящено? Здесь чувствуются не просто стихи. Это ведь обращение, не так ли?

– Так, – уклончиво ответил Санька. – Кое-кому посвящено.

На самом деле, стихотворение посвящалось Натке. Он написал его года три назад – в первую же ночь, последовавшую за тем днем, когда случайно встретил ее на улице.

Она повстречалась ему не одна – рядом с нею шел подросток, лет, наверное, двенадцати, а за руку она вела девочку лет пяти. Надо полагать, ее дети.

– Натка! – позвал Забродин. – Наташа!

Она остановилась и недоуменно на него посмотрела.

– Да? Вы меня? Извините, я что-то не…

– Наташа, я – Саша Забродин, – перебил он. – Помнишь? Ну, там Пятилетка и все такое…

В глазах ее появилась осмысленность.

– Санька? Ты?

– Узнала! – обрадовался он.

– Вот, какой ты стал! – с грустью заметила она.

– Какой?

– Ничего себе. Интересный! – и она чему-то внутри себя улыбнулась.

Сама она как-то…. Впрочем, зачем описывать, какою она стала? Читатель все легко может представить и сам. С нею произошли все те изменения, что и ожидались, все те, которые, как правило, происходят с женщинами ее склада души, такой же конституции и аналогичной судьбы. Все те же обстоятельства места и времени – будь они неладны!

Никогда не стоит возвращаться в тот город, в котором некогда был хотя бы один день счастлив, и из которого привелось уехать. Никогда не стоит встречаться с женщиной, которую любил хотя бы один день, и с которой расстался.

Это советы автора. Ибо ему пришлось испытать все на собственной шкуре...

– Б-бродя, Бродя! – засуетился Саид. – А то – про б-болезнь – п-помнишь? Давай его!

– Не хочу, – отказался Забродин.

– Да л-ладно тебе! Что тебе с-стоит? Прочти! – и Саид пояснил гостям: – Ш-шедевр!

– Санька, блин, не ломайся! – потребовал Асет.

Забродин предпочел уступить:

– Хорошо, пацаны, – тут он посмотрел на девушек и добавил: – И девчонки. Слушайте. Называется «Болезнь». Ода, посвященная болезни интеллектуалов всей нашей планеты.

– Ого! – воскликнула Сандугаш.

Забродин вышел из-за стола, встал посредине кухни и принял театральную позу, а только затем  начал читать, стараясь сохранять на лице самое, что ни на есть, серьезное выражение:

 

Дописался! Со всяким случается.

Наплевать мне на славу и лесть,

Но не буду страдать и отчаиваться –

Полюблю свою эту болезнь.

 

Лезут внаглую в задницу с лампочкой

Эскулапы – настырный народ!

Ах, какая прелестная блямбочка

Украшает мой задний проход!

 

Есть немало примеров в истории

У великих болезни такой!

Греки древние часто спорили,

Чей божественней геморрой.

 

Буду дружбу водить с филантропами –

У них всякий всякому рад.

У них равенство между ж...ми!

Был Сократ педерастом. Сократ!

 

Я люблю свое тело и каждую –

Даже малую часть его! –

Я готов этой речью отважною

Защищать в случае чего!

 

Нет, не буду тревожиться страхами –

Пусть болезнь моя будет со мной!

Вместе с братьями – вместе с казахами –

Воспою я свой геморрой!

 

Асет со смехом сполз с табуретки куда-то под стол.

– Эй, – закричал он оттуда, давясь хохотом, – у тебя, что? Геморрой?

– Геморроя у меня нет! – совершенно серьезно и совершенно официально объявил Санька.

– Тогда… тогда почему…. Я не понял, брат! – все еще из-под стола и все еще хохоча, выкрикнул Асет.

– Это – образ! – торжественно пояснил Санька.

– А причем здесь казахи? Эй, я возражаю! Мен (я) – титульная нация. Я протестую! – Асет, наконец-то, смог выбраться наружу и вновь взгромоздиться на табурет.

– Брат! – задушевно ответил Санька. – Ты знаешь: казахи и уйгуры – мне как братья. Но по рифме подходят только казахи.

– Ой, да ну, тебя, Бродя! – махнул рукой на него Асет. – Вечно ты насмешишь! – Он повернулся к своей приятельнице: – Не пора ли нам «пора», Санди?

– Пора, пора, – улыбнувшись, согласилась та и, выбравшись из-за стола, подошла к Саньке и чмокнула его в щеку: – Спасибо за классные стихи. Надеюсь, будем дружить?

– Будем, – не задумываясь, кивнул он.

– Что-то вы р-рано, – заметил Саид Асету.

– Какое «рано»? – возразил тот. – Ночь на дворе. Пойдем, проводишь нас с Санди.

Саид слегка нахмурился и быстро взглянул в сторону Эли. Оставлять Саньку наедине с нею ему не хотелось.

– Может, вы сами дойдете? – попытался откреститься он.

– Пойдем, пойдем, – уже настойчивее позвал Асет. – Гость я или кто?

Саиду ничего не оставалось, как подчиниться.

Да, Асет, хотя и слыл простым и веселым человеком, все-таки мог временами становиться и тонким психологом. А уж в теплом его отношении к Саньке можно не сомневаться. Он уже давно, еще в самом начале их посиделок, что называется, «просек» то, в чем и сам Санька, и Эля еще не отдавали себе отчета.

– Бродя, ты не пропадай! Забыл, что ли, дорогу на Пятилетку? Алмушка с Аселькой по тебе соскучились, – с укоризной бросил он Саньке перед самым выходом.

– Да помню я дорогу. Обожди, вот дела с Саидом разгребем, и нагряну, – пообещал он.

– Де-ла! – передразнил его Асет. – Знаем мы ваши «дела»!..

Едва Санька и Эля остались одни, он подошел к ней и, опершись о кухонный стол обеими руками, наклонился к ней:

– Останешься? – лаконично спросил он.

– Где? Здесь? – чтобы выиграть время, переспросила она.

– Да, здесь, сейчас, со мною, – твердо сказал он.

– А… а твой друг? – напомнила она нерешительно.

– Ерунда. С ним я улажу, – уже испытывая нетерпение, отмахнулся он от вопроса.

– Очень хочешь? – со странной интонацией в голосе спросила она и слегка улыбнулась.

– Тебя хочу очень! – прямо заявил Санька.

Вместо ответа она потянулась рукою к его руке и стала водить по ней указательным пальчиком.

– Ну? – поторопил он.

Она подняла взгляд и с минуту – очень долгую для Саньки – смотрела ему прямо в глаза, а потом спросила:

– А причем здесь Вальтер Скотт?

Вопрос для Саньки оказался настолько неожиданным, что поверг его в состояние легкого ступора.

– Скотт?.. А почему ты…. Черт! А почему ты спрашиваешь?

– Не важно. Мне интересно. Тебе, что – трудно ответить? – упрямо тряхнула она кудельками.

– Ну… ну, хорошо, – неуверенно сказал Санька. – Скотт, в общем, это…, – и вдруг, теперь уже неожиданно для Эли, спросил: – А ты его читала?

«Интересно, современные проститутки читывали Вальтер Скотта?» – быстро подумала Эля и, на всякий случай, осторожно ответила:

– Допустим.

– Хорошо, – решил уступить Санька, – слушай. Помнишь, у него: встречаются на лесной дороге два благородных рыцаря. Скажем, где-нибудь на двухсотой странице. И начинают говорить. «Сэр, я такой-то, из такого-то города. Позвольте узнать ваше имя?» А тот: «Я счастлив встретить в такой глуши такого благородного человека. Я много о вас слышал; вы – потомок благородного имярек», – и так далее, и так далее. А первый рыцарь ему говорит: «Сэр, я тоже слышал о вас немало хорошего, но сейчас вся петрушка в том, что я очень тороплюсь по важному делу. Не могли бы вы уступить мне дорогу?». «С превеликим удовольствием, если б сам не торопился по не менее важному, полагаю, делу, чем ваше». И так страниц на тридцать. В конце концов, они решают обнажить мечи. «Так, сэр, наш бой я посвящаю даме моего сердца». «А я – даме моего». Страниц пятьдесят они дерутся, соблюдая все правила хорошего тона, а к странице, примерно, четырехсотой становятся лучшими корешами. Понимаешь?

– А сейчас – нож в печень? – продолжая поглаживать руку Забродина, спросила Эля.

– И не только нож, и не только в печень, – дополнил он ее слова, и вдруг понял, что девушка никуда уходить от него не собирается. – Так ты останешься? – все-таки спросил он.

Она снова подняла на него взгляд:

– А как же Вальтер Скотт, Саша? Его дамы ведь тоже с ходу в чужые постели не прыгали.

Санька помрачнел:

– Вальтер Скотт умер, Элечка, остались одни скоты…

 

Глава 7

Эля уже с четверть часа сидела одна в темном, освещавшемся только светом фонарей с улицы, зале и ожидала Забродина. Она с иронией вспоминала, как он, прежде чем покинуть зал, усадил ее в то кресло, что у окна, затем деловито разложил то кресло, куда усаживал всех девушек, приходивших днем, принес откуда-то спальные принадлежности и, также деловито постелив, лаконично наказал ей ждать и исчез, плотно прикрыв за собой дверь.

И теперь она сидела одна, во мраке и, прислушиваясь к отдаленным, доносившимся, похоже, с кухни, голосам, одновременно о чем-то своем думала.

Правильно ли она сделала, что осталась? Ситуация, безусловно, уже давно выбилась за формат конкретного редакционного задания, а ее все еще что-то здесь удерживало. Что? Эле не хотелось признаваться в том даже самой себе, но пришлось – этот, то застенчивый, то вдруг нагловатый парень ей решительно нравился. Было в его взгляде нечто такое, что когда-то любила находить она в глазах покойного Рашида. Да нет же! Бред! Быть не может!

Однако могло.

Появился мрачный Забродин – прикрыв за собой дверь, он прошел вглубь комнаты и присел на краешек постели. Минуты три они, не говоря ни слова, пристально смотрели друг на друга. Свет немного выхватывал из сумрака Элю, и потому он вполне мог ее видеть – ее поблескивавшие глаза, ее руку, лениво теребившую прядь волос, и даже угадывать то, что откровенная блузка никак скрывать не хотела; но тот же самый свет немного слепил саму Элю, и потому она могла видеть только силуэт Саньки.

Наконец, он как-то тяжело вздохнул.

– У тебя какие-нибудь проблемы? – отозвалась она вопросом на его вздох.

Он отрицательно мотнул головой:

– Нет, что ты! Все нормально.

– Нет, правда, – не поверила она. – У тебя проблемы из-за меня? С ним?

Она почувствовала, что в ответ на ее слова он улыбнулся. Эля хотела спросить у него еще о чем-то, но тут он встал, подошел к ней и, протянув руку к той ее руке, которою она теребила волосы, крепко взял ее за кисть и вынудил подняться.

– Что? – спросила Эля, когда их лица оказались рядом.

Забродин, не ответив, обнял ладонями ее щеки и потянулся к губам. Он целовал Элю очень бережно и нежно, и ей это казалось приятным. Она все более и более отзывалась на поцелуи, а затем, слегка отстранившись, стала его раздевать – неспешно, с наслаждением и умением древнегреческой гетеры; Санька начал делать то же самое с нею – только, конечно, не столь умело и, пожалуй, излишне торопливо.

Происходившее казалось Саньке наваждением, казалось, еще мгновение – и все развеется, как дым – не может такая красивая, такая замечательная девушка вот так запросто быть с ним: ведь, по его мнению, она была слишком хороша для него. Он снова испытывал те древние и уже давно позабытые чувства, которые испытывал когда-то с Наткой – да и то только вначале их связи, но старые чувства казались какими-то новыми – новая дрожь, новая робость, новая нежность и нарождавшаяся страсть – тоже стала какой-то новой.

Испробовав все, какие только возможно, ласки поодаль от кровати, они, не сговариваясь, легли – благо кресло оказалось достаточно широким для двоих, и любовники на целых полчаса забыли обо всем на свете, кроме самих себя.

Потом они отдыхали в молчании, беспорядочно сплетясь телами, выжидая, когда успокоится дыхание, погрузившись каждый в свои думки.

«Боже! Какое тело! Какое роскошное и богатое тело! Какая у нее эластичная и гладкая, будто шелковая кожа! – с восхищением думал Санька. (Не теряйте понапрасну времени, девушки и, пока не поздно, займитесь художественной гимнастикой! И тогда, когда вы станете женщинами, мужчины также будут восхищаться вами. А то – сигареты, травка, тикила… К дьяволу вас, кривоножек!) – И такую женщину я собираюсь предлагать другим мужчинам? И она сама хочет? Да будь проклято человечество, если все красивые женщины обречены на проституцию!»

Так думал Санька.

Эля думала несколько проще, нежели он, но если б Саньке удалось прочитать ее мысли, он, надо полагать, не огорчился бы.

«Как от него хорошо пахнет!» – думала она, уткнувшись лицом в его плечо и украдкой к нему принюхиваясь.

О да! Автор надеется, читатель еще не забыл, что несколько часов назад наш герой посетил русскую баню, где основательно размял и надушил дубовым веничком кожу.

Мужчины! Посещайте чаще парную, и тогда от вас не будет нести, как от старых козлов!

Удивительно, но среди народов нашей планеты только русские и арабы позаботились о внешней чистоте человечества. Остальные предпочитали говорить о чистоте внутренней и совершенно игнорировали чистоту собственного тела.

Европейское католическое рыцарство, отвоевав у мавров Пиренейский полуостров, первым делом разрушило все бани, которых в одной Кордове, если автору не изменяет память, содержалось арабами числом до двухсот семидесяти.

– Тебе сколько лет? – вдруг заинтересовавшись, спросил Забродин.

Эля не принадлежала к числу тех ломак, которые на подобный вопрос цедят сквозь зубы нечто совершенно банальное: вроде – «Разве у женщин об этом спрашивают?» – и потому ответила просто:

– Двадцать шесть. А тебе?

– Тридцать три, – четко отрапортовал Санька.

– Возраст Иисуса Христа, – заметила Эля.

Он усмехнулся:

– Какой же из меня Христос?

– Я о возрасте, – пояснила она.

– А я о душе, – возразил он.

Они немного помолчали.

Вдруг Санька снова встрепенулся:

– Слушай, я совсем забыл!

– Что?

Он затруднился с ответом:

– Ну,… это…

– Что, что? – переспросила Эля и даже приподняла голову от его плеча.

– Ну, это…. В общем, мы же не предохранялись!

Она рассмеялась:

– Ты о презервативе, что ли?

– Ну да…, – буркнул Санька.

Этого слова он как раз и не любил, более того – даже ненавидел то, что им обычно обозначают. И никогда не пользовался. Если выпадало что-нибудь случайное, он попросту спрашивал у женщины, уверена ли она в своем здоровье. И – тьфу, тьфу! – пока еще ни разу не вляпывался.

– И что? – потормошила его Эля.

– Ну,… мало ли чего…

– Ты, что ли, во мне сомневаешься?

Санька понял, что попал в неловкое положение.

– Ну,… как тебе сказать…, – промямлил нехотя он.

– Как есть, так и говори, – она выжидающе смотрела на него, но он молчал. – В общем, Саша, можешь не переживать по такому поводу. Понял? А если что – давай прервем наше, так сказать, свидание и я поеду домой.

– Нет, что ты! – спохватился он.

– То-то же!

– А ты – насчет меня – не боишься? – свой вопрос Санька потом посчитал верхом дипломатии: и действительно – произошла разрядка напряженности.

– Нет, – кратко ответила Эля.

– Почему?

– По мужчине видно, – сказала она с улыбкой и опять уткнулась лицом в его, ставшее уже привычным, плечо.

Выяснение возникшего вопроса полностью удовлетворило Саньку, и он блаженно потянул слегка затекшие суставы.

Кстати сказать, Саид, еще, когда вез его к себе, предусмотрительно сделал по дороге остановку и, закупив с полсотни упаковок презренного товара, с торжественным и заговорщицким видом принес все в машину, а дома – втихаря от Михрибан, естественно, – ежесекундно, будто страдал нервным тиком, подмигивая Саньке, спрятал все это добро в диван – в отделение для белья – где они спокойненько теперь и хранились.

Настроение у Саньки повысилось до верхнего предела.

– Слушай, – позвал он Элю. – А у тебя – когда было в первый раз?

– Ты о сексе?

– Да. Если, конечно, не секрет.

Эля грустно улыбнулась:

– Давно. Мне тогда только тринадцать исполнилось.

– Надо же! – поразился Забродин. – Я тоже в тринадцать начал, – он ненадолго задумался, а потом опять спросил: – И с кем? Если не секрет…

– В смысле?

– Ну… Что за человек?

– Хороший человек…

– Где он сейчас? – чувствуя, как где-то внутри его зашевелилась ревность, заинтересовался Санька.

– Его убили. Тогда еще…. Через полгода после того, как мы начали встречаться, – просто ответила Эля.

Ревность сразу улетучилась, и Санька облегченно вздохнул.

– Жаль, – искренно посочувствовал он и, помолчав еще чуть-чуть, снова с любопытством спросил: – Хорош он был?

– Я же ответила…

– Нет, в смысле постели.

Элю такой разговор немножечко раздражал, но, тем не менее, она решила ответить:

– Очень хорош. Только занимались мы с ним любовью не в постели, а где придется. На пляже, например. На Балхаше…

Санька помрачнел:

– Насколько хорош? – спросил он и, чуть подумав, с осторожностью добавил: – Лучше меня?

И тут Эля, не в силах себя сдержать, отвернулась от него в противоположную сторону и, уткнувшись лицом в подушку – чтобы хоть как-нибудь приглушить звук, громко захохотала.

Забродин почувствовал себя уязвленным.

– Ну что, что? – он даже присел на постели, чтобы лучше разглядеть выражение ее лица. – Если я не очень-то, так и скажи. Я не хлипкий. С нервами у меня все в порядке.

Эля в ответ на его тираду захохотала еще громче.

– Какой же ты, право, еще дурачок, Саша! – наконец, повернувшись к нему – сказала она поневоле ласково.

В контексте происходившего разговора слово «дурачок» совсем не задело Забродина. Еще бы! Вы можете думать о мужчине все, что угодно, в чем угодно подозревать его, делать ему любые пакости – он все стерпит. Но если однажды кто-нибудь поставит под сомнение его сексуальные достоинства – он запросто может повеситься. И будет совершенно излишним удивляться такому поступку. И сколь часто в ссорах или при разводах женщины безжалостно пользуются такой столь известной им слабостью психики мужчин. Что может быть подлее? Если учесть, что нередким последствием таких жестоких слов может и на самом деле стать импотенция – пусть даже только психосоматического характера. Что может быть подлее? Только одно – брошенные в лицо женщине ее бывшим возлюбленным слова о ее непривлекательности. Впрочем, – как знать! Спорный вопрос, согласитесь…

– Почему я «дурачок»? – с напряжением в голосе спросил Санька, все еще боявшийся услышать те самые подлые слова.

– Потому, что ты – как все мужчины, – так и не избавившись от ласковых ноток в голосе, сказала она.

– Почему «как все»? – возмутился он – быть, как все, ему тоже не хотелось.

Да он и не был.

– Потому что ты, как все мужчины, полагаешь, будто отношение женщин к тебе зависит исключительно от достоинств этой штуки, – рука ее скользнула по Санькиному паху, и он вновь почувствовал, как от ее легкого прикосновения по всему телу разбегается мелкая дрожь. – А на самом деле – не так. Я тебе официально заявляю, – шепотом сообщила она Забродину свою маленькую истину.

– А как на самом деле? – также шепотом заинтригованно спросил Санька.

– А на самом деле – все дело в том, как женщина тебя воспринимает. Сегодня я воспринимаю тебя хорошо. И потому, сегодня – ты хорош. А вот, что будет завтра и далее того – я пока не знаю, – тут Эля вдруг повысила голос: – Если хочешь знать, то женщина может быть счастливой даже с полным импотентом! – заявила она.

– Ой, ли! – усомнился он.

Она разгорячилась:

– Да, да! Важно, как мужчина ей мозги компостирует! У иного так хорошо получается, что уже и никакого секса не нужно! – веско аргументировала она, но, вдумавшись в смысл своих слов, немного поморщилась и поправилась: – Ну, здесь я, конечно, несколько загнула.

– Пожалуй, – поддакнул ей Санька.

– Но только несколько, – спохватилась она, чтобы по женскому обыкновению оставить последнее слово за собой.

По сути дела, они уже просто дурачились, и оттого стали разговаривать слишком громко. Конечно, они полагали, что весь дом уже спит, и стесняться им некого. И весь дом действительно уже спал. Весь, но только не Саид.

В дверь зала негромко постучали.

– Б-бродя! – раздался вкрадчивый голос страдавшего бессонницей Саида.

– Тьфу ты! – чертыхнулся Санька и вопросительно посмотрел на Элю: – Я выйду на минуту?

– Иди, – кивнула она.

Забродин выбрался в коридор к Саиду.

– Ну? Как? – шепотом спросил тот. – Все с-сделал, как надо?

– Будь спок, – ответил Санька.

– И к-как она?

– Великолепна.

Саид повелся всем телом в сторону Саньки:

– С-спросил у нее?

– О чем?

– Обо мне. Я же тебя просил!

– Нет, забыл.

– Б-блин, Б-бродя! Еще д-друг н-называется. Иди, д-договаривайся, – потребовал Саид и машинально почесал у себя между ног.

«И чего ему не спится!» – в сердцах и довольно зло подумал Забродин, но вслух сказал другое:

– Ладно, пойду, поговорю.

– Действуй, братан! – напутствовал его Саид.

Эля, когда Санька вернулся обратно, уже сидела на краю постели, опустив ноги на пол и, на всякий случай, завернувшись в простыню – отчего еще больше стала походить на гетеру.

Он присел рядом с нею и, поминутно кривя губы – будто их что-то стягивало, неловко начал совершенно неприятный для себя разговор:

– Там, понимаешь, Саид в коридоре…

– И что? – настороженно перебила Эля.

– Он, понимаешь, спрашивает…, – Санька выжидающе замялся, но, поняв, что она вовсе не желает помогать ему очередным вопросом, продолжил: – Он, понимаешь, он,… в общем, он тоже хочет побыть с тобой, – кое-как договорил Санька и поднял на Элю напряженный и вопросительный взгляд.

– Так я и думала, – усмехнувшись, с сарказмом произнесла Эля и взглянула на Саньку в упор: – Вот, что, Саша, как дала бы я тебе сейчас по морде…

– Дай! – с готовностью перебил он.

– Перебьешься! – отрезала она. – Сейчас соберусь и уеду!

– Ночь на дворе, – показал он глазами на окно.

– Плевать!

Санька, чтобы скрыть охватившую его радость, опустил голову.

– Эля! – позвал он мягко. – На самом деле, я такого и не хотел. Но – он пристал, как банный лист к заднице. Поговори, да поговори, ты, мол, друг, мы же партнеры!

– Так иди и скажи своему другу, что ему пора спать! – наконец, пресекла его пламенный спич Эля. – Скажи, пусть сам себя перед сном обслужит. Крепче спать будет.

– Хорошо, – сразу согласился Санька и пошел к дверям.

В коридоре он по-братски обнял Саида за плечи и с искренней теплотою в голосе сообщил тому:

– Дело – труба, Саид!

Тот поджал губы:

– Д-да? Что она г-говорит?

– Она говорит, что тебе пора спать. А иначе она расторгнет контракт.

– Вот, сука! – глядя куда-то вдаль, мстительно произнес Саид. – Л-ладно! Б-будем, как говорится, п-посмотреть, – и он сурово глянул на Саньку: – Эту, – он показал глазами в направлении зала, – мы тоже не возьмем! – и величественной поступью махрового работодателя пошел обратно в супружескую спальню.

– Все! Вопрос исчерпан! – торжественно объявил Санька, входя в зал, и – оторопел.

Эля, поднявшись навстречу, сбросила с себя покрывало.

– Иди немедленно ко мне! – тоном, не терпящим возражений, потребовала она.

Уж кто бы возражал, но только не Санька.

И они снова и снова занимались любовью, то стоя прямо у стены, разделявшей зал и спальню Саида, и ладошки Эльмиры, то и дело, с напряжением терлись по стене; то опять на постели; а то и попросту на полу, на старом паласе, который Санька еще днем, быть может, что-то предчувствуя, или, быть может, приняв во внимание брезгливое замечание чванливой Лины, успел тщательно пропылесосить.

А Саид так и метался на отведенной ему территории…

 

Глава 8

Проводив Элю до остановки и усадив ее в маршрутку, Забродин вернулся к Саиду и, едва войдя в квартиру, прямо с порога почувствовал запах того, что он ненавидел, пожалуй, еще хлеще, чем презервативы – китайской лапши быстрого приготовления.

Так оно и было: Саид, заспанный и мрачный, тем не менее, с наслаждением хлебал жуткую баланду.

– Т-там, в шкафчике еще есть, з-заваривай, – показал он глазами.

– Спасибо, я как-нибудь обойдусь, – отказался Санька.

– Чего так?

– Не ем я такую дрянь.

– А, ну извини – п-повара из Ф-франции уже в-выписал, но он еще не д-доехал.

– Картошка есть?

– Есть. Т-там – за холодильником. Д-делай, если не лень.

– Не лень.

Саид укоризненно покачал головой:

– Аристократ к-какой в-выискался!

Надо сказать, что прежде «дрянь» Санька употреблял. Целый год даже – только ею одной подряд и питался. Но однажды, скормив себе пару-тройку ложек бурды, вдруг почувствовал тошноту, а затем минут десять его полоскало. С тех пор даже запаха такой лапши не переносил. Вот так!

А что касается Саида, то он, по мнению Забродина, оставался домашним мальчиком. Не в смысле возраста, конечно, а, так сказать, по расположению в жизни. Из материнского дома, где готовили мать и сестры, под присмотр первой жены (была когда-то такая), из-под присмотра первой жены – под присмотр второй; в любом случае, все время питался по-домашнему.

И домашние мальчики порою любили похлебать китайское месиво – оно напоминало им о независимости, о том, что случись форс-мажорные обстоятельства (развод, вдовство или что-нибудь подобное), они вполне смогут обойтись и без женщин, легко прокормятся сами.

Черта с два! Уж они-то не смогут! Кто-кто, а Санька знал доподлинно. Прокормиться в одиночку способны только такие варвары-волки, каким стал он сам. Но никто, кроме таких волков, не смог бы оценить по достоинству прелесть хорошей еды! Чтобы стать настоящим гурманом, поначалу надлежит оборотиться в одинокого и матерого волка!

– Б-бродя! – позвал его Саид.

Санька чистил картошку, и потому откликнулся на зов, не обернувшись к нему.

– Что?

– Мы – п-партнеры?

– Говорили же вчера…

– А все-таки?

– Конечно.

Саид почавкал еще немного и отставил миску в сторону.

– Т-тогда надо п-поровну, – объявил он.

– Что «поровну»? – переспросил Санька.

– Баб надо д-делить п-поровну, – невозмутимо пояснил Саид.

От неожиданности Санька резко обернулся к нему:

– В смысле?

– П-половину ты т-трахаешь, п-половину – я.

Забродин усмехнулся:

– Что – по разнарядке?

– А хоть бы и так! А то – эти в-вчера в-возникать с-стали. А ты – европейки, европейки! Но эта – та, что т-только что – не европейка! П-почему она мне отказала? Да и вообще – какое п-право она имела отказывать?

– Почем я знаю, – уклончиво ответил Санька.

– Я что – не м-мужик?

– Мужик, мужик, – поспешил успокоить его Забродин.

– З-значит, б-будем д-делить! – продекларировал Саид и, к вящей вескости своих слов, даже в сердцах прихлопнул ладонью по поверхности стола.

В прихожей раздался звонок.

– Иди, – усмехнувшись, мотнул головой Санька в ту сторону. – Сам беседуй, все объясняй. Я – не вмешиваюсь. Мне – по барабану. Договорились?

– Д-договорились, – удовлетворенно кивнул Саид и пошел встречать гостей.

Встретилась, разумеется, девушка.

Саид, предупредительно изогнувшийся перед нею в прихожей, одновременно успевал посылать Саньке множественные сигналы в виде подмигиваний, подергиваний и прочих ужимок, чем едва не испортил Забродину обозначившийся аппетит.

Идиотического оптимизма друга Санька не разделял вовсе: новая девушка оказалась на пол головы выше Саида, невероятно бледна и худа – будто последние три года изрядно недоедала, и, кроме всего прочего, отличалась еще и отменно плоским сложением тела – все те прелести, которые мужчины обычно любят отыскивать в противоположном поле, едва-едва давали знать о своем наличии.

Санька, оставшись совершенно равнодушным к появившейся гостье, полностью сосредоточил внимание на картошке, а Саид, не мешкая, увел девушку в зал.

Забродин едва успел заложить нарезанный картофель в сковородку, как услышал, что Саид, видимо, наскоро проинструктировав кандидатку, покинул зал и впопыхах затворился с нею в спальне.

Картошка еще не успела дожариться, когда интимное свидание пришло к логическому завершению.

Саид, явно повеселев, сыпал в гостью целыми горстями всевозможнейших обещаний и заверений, а когда выпроводил ее из квартиры, сразу ворвался на кухню.

– Надо б-брать! – решительно заявил он прямо с порога, показав пальцем вслед ушедшей девушке, а затем уселся за стол, радостно потер ладонями друг об друга и предложил: – Ну, что? По к-коньячку?

– Ты прямо, как зумистанец! – проигнорировав предложение, заметил Санька.

– То есть? – не понял Саид.

– Три минуты, – кратко пояснил Забродин.

Саид какое-то время пытался переварить его слова и, наконец, сообразил:

– Т-ты, Б-бродя, д-даешь! Что я, по-твоему, на всякой ш-шлюхе умирать должен? Да кто они т-такие?

– Девочки нас уважать должны – как мужиков, – урезонил Забродин. – Иначе – толку не будет.

– Что з-значит «уважать»? – возмутился Саид. – Б-будут уважать! Я с-сказал! Куда д-денутся?!

– Ладно, убедил, – отмахнулся от него Забродин. – С женой-то, надеюсь, ты – секс-символ?

– А как же! – самодовольно протянул тот.

– Балуешь?

– Еще бы…

– Ладно, – усмехнулся Забродин. – Давай свой коньяк.

Саид живо соскочил с места:

– Вот д-другое дело! Кстати, как она т-тебе? – поинтересовался он на выходе из кухни.

– Телка?

– Да…

– Сам-то доволен?

– С-спрашиваешь…

Забродин усмехнулся и с апломбом одесского еврея ответил:

– Типичное не то…

Не будем его судить за апломб – ведь он все еще находился под впечатлением прошедшей ночи…

Коньяк, однако, пришлось отложить – начались звонки, и пошли девочки. Они шли поодиночке, парами, порою стайками, а то даже и целыми табунками.

Ближе к обеду появилась занятная парочка, которая несколько отличалась от остального «контингента» – две сестренки, как они сами представились, хотя ни в малейшей степени друг на дружку не походили.

Одной из них оказалось, по ее словам, двадцать два года. Она выглядела несколько грубоватой, но очень серьезной и рассудительной, от нее, как и от кандидатки по имени Галя, тоже веяло брутальностью, которая, впрочем, ничуть не исключала и вполне ощутимой сексапильности.

Другая оказалась ангелочком с изящным телом, белой матовой кожей и зеленоватыми развратными глазами, вглядываясь в которые, Санька ловил себя на мыслях самого похабнейшего содержания. Ангелочку не исполнилось еще и семнадцати.

«Сестренки», как и следовало ожидать, готовы были ехать с нашими подвижниками хоть на край света, но у обеих, к сожалению, не водилось при себе даже подобия каких-либо документов, из-за чего они вознамерились вскорости отправиться домой – в Темиртау, чтобы таковые документы любым способом раздобыть.

Кстати сказать, здесь хотелось бы отметить одну интересную особенность этой публики – почти все они, за редким исключением, оказывались приезжими.

Автор весьма затрудняется дать сколько-нибудь внятное объяснение такому положению вещей. Лестно, конечно, предположить высокий моральный облик женщин города, в котором вырос сам, но, быть может, все дело в том, что алмаатинки предпочитают «работать» в подобной сфере услуг в каких-нибудь других городах? Допустим, в Петербурге, Москве или, скажем, Праге (почему нет?).

Ведь, согласитесь, пускаться во все тяжкие психологически гораздо легче где-нибудь подальше от дома – во всяком случае, не на глазах собственных родителей, родственников, бывших одноклассников, близких подруг и приятелей.

В общем, ситуация с новыми девочками (с сестренками – давайте, немного потрафим им и будем впредь применять такое слово к ним без всяких кавычек, если уж они сами хотят, чтобы их считали существами столь близкими) имела целый ряд специфических особенностей.

Тем не менее, сдать экзамен на профпригодность они настроились досрочно, в любой момент – по желанию наших друзей.

И, скорее всего, именно в тот раз девочки его и сдали б, если б экзаменовку не отложил приход очередных гостей: ведь Санька, разглядывая Ангелочка, чувствовал себя в кресле весьма неспокойно – он даже обнаглел до того, что потребовал от нее, чтобы она прошлась перед ними несколько раз по залу, словно на дефиле; и даже – чтобы она приподняла край юбки и продемонстрировала ноги, – что та охотно и с полной непосредственностью выполнила. В обществе этой юной и, похоже, успешно прогрессировавшей блудницы Санька не чувствовал и грана той робости и застенчивости, которые испытывал поначалу рядом с Элей, и – странное дело – в последние полчаса он едва ли не совсем позабыл обо всех удовольствиях прошедшей ночи: скотская плоть его взыграла снова и потребовала в настоятельной форме удовольствий новых и – незамедлительно.

В общем, как сочинил сам Санька:

 

Вам бы видеть это воочию;

Вы, конечно, тоже не прочь

(Шуры-муры, и все там прочее)…

 

Само собой, читать Ангелочку стихи Санька даже и не собирался.

Хотя, оговоримся, что в том плохого? Ведь признался Есенин на всю Россию:

 

Я читаю стихи проституткам,

И с бандюгами жарю спирт…

 

Признался и – вошел в историю русской литературы.

Но – как говорилось выше – намечавшийся кайф «обломал» очередной звонок.

Это были…. А впрочем, – все по порядку, потому что, предупредим сразу, новые посетители не только отличались странностью, но и сыграют важную роль в нашем повествовании.

 

Глава 9

Посетители пришли вдвоем, и одним из них оказался мужчина – что, само собой, несколько удивило Забродина. Он подумал, что, скорее всего, зашли какие-нибудь друзья Саида, которых сам Санька прежде не видел, или просто люди, перепутавшие номер дома или номер квартиры, но твердости в его мыслях не отмечалось – стоявшие перед ним парень и девушка имели на лицах отпечаток чего-то такого, что сразу выдавало в них представителей изнаночной (если можно так выразиться) стороны человечества; в них вполне можно было предположить их с Саидом нынешних клиентов.

И потому Санька, несколько замешкавшись, нерешительно спросил:

– Вы, простите, к кому?

– Мы к вам, – твердо ответил парень.

– А вы…, – тянул время Забродин.

– Мы по объявлению, – пояснила девушка.

– Какому? – осторожно поинтересовался Санька.

– Насчет поездки за рубеж, – намекнул парень.

Санька улыбнулся:

– Извините, но требуются только девушки.

– Да, да, я понимаю, – кивнул парень. – Я вам сейчас все объясню. Нам можно пройти? – не без некоторого шарма спросил он, и даже сделал заметное движение от порога в сторону прихожей, явно намереваясь, не смотря на очевидное внутреннее сопротивление Саньки, проникнуть в квартиру.

Забродин невольно посторонился и стал терпеливо ждать, пока они разденутся.

В новой девушке не замечалось ничего особенного, хотя и выглядела она довольно недурно – все, как говорится, при себе, неплохо одета, невысокая, возраст – пожалуй, лет двадцать пять; в целом же – явно не из тех, на ком Санька задерживал на улице пристальный взгляд.

А вот парень выглядел интересно: черноволосый, кареглазый, высокий и стройный, с чрезвычайно бледным и немного нервным лицом, он, надо полагать, являлся одним из тех, на ком представительницы прекрасного пола задерживают взгляд подолгу и везде, где бы не встретился на их пути мужчина с такой внешностью – на улице или в трамвае, в магазинах или в ресторанах; а, задержав взгляд – поневоле украдкой вздыхают.

«Какой мужчина, какой мужчина! – с восхищением говорят они, завидев подобного красавца, и прибавляют: – Мне б такого! И что он в этой уродине нашел?» – подразумевая под «этой» очередную спутницу красавца.

«Красавчик!» – со странной интонацией в голосе характеризуют таких особей мужского пола их приятели и друзья.

Если б в тот момент поблизости оказалась Эля, то, возможно, у нее екнуло бы сердце, потому что внешне и статью вошедший в дом Саида парень вполне мог напомнить ей о Рашиде.

Но только внешне и статью. Потому что, как сразу заметил Забродин, глаза незнакомца казались какими-то холодными и неживыми, они словно мерцали ртутным блеском – не бегали, а даже напротив – оставались совершенно неподвижными, но, тем не менее, взгляд его все время куда-то ускользал – будто он смотрел сквозь собеседника.

Незнакомец прошел в зал уверенно, впереди спутницы (что сразу отметил Санька – ему стало абсолютно ясно, кто из них ведомый), а, войдя, без церемоний приблизился к Саиду и, опять же с шармом, протянул тому руку:

– Салам, братан.

Плеснул ртутью на Ангелочка, проигнорировал вторую девушку и, развернувшись, вальяжно плюхнулся в кресло.

Саид с любопытством отследил дефиле по комнате подружки незнакомца, мгновенно прекратив разговор с сестренками – до самого того момента, когда та опустилась в законное Санькино кресло у окна – правда, совсем не вальяжно, а мягко и на полсидения.

По всему замечалось, что появление парня ничуть не насторожило Саида: болван – он и в Африке болван, и в микрорайоне «Аксай» все равно будет болваном.

– Саид, ты телефоны девушек записал? – спросил Санька.

– К-конечно, – не спуская глаз с новой девушки, перекатывая сальную улыбочку с одного краешка губ на другой и почесывая пальцами подбородок, отозвался Саид.

Санька перевел взгляд на Ангелочка:

– Увы, зайчик! Ничего не поделаешь – работа.

Он проводил сестренок в коридор и, дождавшись, когда те оденутся, шутливым жестом притянул Ангелочка к себе за воротник и шепнул:

– А ну-ка! Дай-ка, на всякий случай, телефончик и мне.

Та, озорно переглянувшись с подругой, быстро достала из сумочки авторучку и написала номер прямо на ладони Забродина…

Проводив девочек, он вернулся в зал и, остановившись прямо посредине комнаты (предполагая, что разговор будет недолгим), обратился к гостям:

– Ну? Я вас слушаю, –  в позе читалось выжидание.

Незнакомец очень мило и как-то снисходительно улыбнулся и непринужденно предложил:

– Да ты присаживайся, братан.

– Спасибо, ты очень любезен, – съязвил Санька и сел на диван рядом с Саидом, который даже и не прислушивался к разговору, а только обменивался многозначительными взглядами со спутницей незнакомца, которая, кстати сказать, времени попусту не теряла: она энергично метала в Саида стрелы Амура, справедливо полагая, что из двух друзей именно он более уязвим под ударами таких стрел: – Значит, будем сразу на «ты»? – прибавил Санька, пристально разглядывая парня.

– Без проблем, братан, – с готовностью прибавил тот, будто сам Санька предложил ему не церемониться.

– Итак? – поторопил Забродин.

– Меня зовут Зеня, – чуть наклонив голову в направлении Забродина, представился тот.

Санька уже догадался, что перед ним те самые люди, о которых их с Саидом предупреждала брутальная Галя, и потому про себя уже решил, не заостряя углов, побеседовать с ними, а затем технично выпроводить.

– Зеня? – переспросил он.

– Да, Зеня – Ленка меня так кличет. И другие женщины тоже. А кенты меня зовут Зенон. Это – погоняло. Я – турок.

– Турок? – одновременно переспросили Саид и Санька.

– Да, он – турок, – вставила словцо девушка. – А меня зовут Лена. А что – разве Зеня не похож на турка?

– Почему, очень похож, – успокоил ее Санька. – Только имя, вообще-то, у него какое-то странное. – Он подчеркнул слово «вообще-то».

Зеня со снисходительной усмешкой возразил:

– Самое настоящее турецкое имя, братан. Родители выбирали.

– Сомневаюсь, – хмыкнул Санька.

– Вот как! А какое у меня, по-твоему, имя?

Забродин пожал плечами:

– Не знаю. Вообще-то, пожалуй, оно еврейское какое-то…

Зеня деланно нахмурился:

– Обижаешь, братан.

– Меня Саша зовут. А его – Саид.

– Обижаешь, Саша, – поправился Зеня, и пояснил: – Зейнулла – так меня родоки назвали. Но я больше привык, когда по-кентовски – Зенон.

– Итак? – повторил Санька.

– Дело вот в чем, Саша, – обстоятельно начал Зенон. – Девушка, – он показал на Лену, – очень хочет поехать с вами.

– Да, это так, – подтвердила та.

– Так, – поторопил Забродин.

– Но ехать одной ей не хотелось бы…

– Так.

– А мы с нею старые друзья. Она не привыкла бывать, где бы то ни было, без меня.

– Друзья? – усмехнулся Санька.

– Да, мы – друзья! – авантажно подтвердила Лена.

Саиду явно не нравился тот тон, который избрал для разговора Санька. До времени он молчал, хмуро поглядывая на Забродина, но теперь что-то подвигло его вмешаться:

– Б-бродя, что ты, в с-самом д-деле?

– Не мешай, – отмахнулся Забродин и снова обратился к гостям: – Вы уверены, что вы – друзья?

– Абсолютно! – твердо заявил Зенон. Он немного подождал реакции Саньки на свою последнюю реплику, но, так и не дождавшись, продолжил: – Так вот: мы предлагаем, чтобы она поехала с вами, а я – вместе с нею. Разумеется, за свой счет.

– В каком качестве? – недружелюбно и в упор спросил Санька.

– Что «в каком качестве»? – переспросил Зенон.

– В каком качестве поедешь? Нашего партнера, что ли?

– Да нет же! Ваши дела –  это ваши дела. Я лишь за компанию. Чтобы Ленке не страшно было.

– А чего ей бояться? Мы не кусаемся.

Саид снова не утерпел:

– Б-бродя, п-прекрати! Д-девушка нам п-подходит. Она такая, – он сладко улыбнулся Лене, – к-красивая…

Та будто просияла.

– Спасибо, – трогательно кивнула она ему. – Ты очень любезен, – и взглянула на Забродина: – Ты не беспокойся, мы подружимся. Зеня такой… замечательный, – подобрала она слово.

– А не жалко денег на поездку? – не удостоив ее ответом, поинтересовался Санька у Зенона.

– Пустяки. Я давно хотел куда-нибудь съездить. Почему не в Зумистан?

Санька с сарказмом усмехнулся:

– А ее не жалко? – показал он взглядом на Лену.

– То есть?

– Понимаешь, чтобы поехать, ей даже здесь у нас – в Алма-Ате – придется переспать кое с кем из посольства Зумистана – ради получения визы.

– Да?

– Да. Там ограничения по возрасту для незамужних женщин.

– Саша, это ее бизнес. Я в него не вмешиваюсь. Мы – современные и цивилизованные люди, и мы – друзья. Все просто.

Саид в очередной раз влез в разговор:

– Бродя, не б-будь з-занудой.

– Подожди, Саид, я понять их хочу. – Забродин снова взглянул на Зенона: – Вот я и спрашиваю, Зеня, не жалко? Близкую-то подругу?

Зенон широко развел руками:

– Что поделаешь, Саша, – жизнь!

Санька кашлянул:

– Ладно, ребята, оставьте свои телефоны, мы подумаем. Честно говоря, нам для первой поездки нужны всего две девушки. А так как Лена не может ехать одна, то…

– Это исключено, – поспешно перебил его Зенон.

– То вполне вероятно, вместо нее поедет другая, – хладнокровно закончил мысль Санька.

Зенон и Лена поднялись.

– Кстати, – словно что-то вспомнив, опять обратился к ним Забродин, – была здесь одна Галя...

– Эта сука?! – громко перебила Лена и выразительно взглянула на Зенона.

Тот, быстро ответив на ее взгляд, тут же повернулся к Саньке:

– Она ужасная баба, мужики! Не верьте ей! Представляю, каких гадостей она тут про нас наговорила!

– Уж точно! – поспешно согласилась с ним Лена.

Саид не преминул прийти к ним на помощь:

– Б-бродя, з-замнем! Какие п-проблемы! Ты же видишь – Зеня и Лена очень п-приятные люди, – и он мило улыбнулся Лене. – А эта Галя... Она же, в самом деле, сука, согласись.

В благодарность за такие слова Лена одарила его самой обворожительной и самой многообещающей улыбкой, на какую только оказалась способна:

– Спасибо, было очень приятно познакомиться.

– Мне т-тоже, – вздыбил грудь Саид.

Наконец, гости их покинули.

– К-классная т-телка! – мечтательно сказал Саид, когда они остались одни. – Ох, и п-потрахаем же мы ее!

– Кто «мы»? – грубо спросил Санька.

– Мы – ты, я и этот – как его? Зеня…

– Ты уверен? – не скрывая неприязни, сказал Забродин.

– К-конечно, б-братишка.

– Он не похож на тех типов, чьих телок может трахать, кто попало.

– Да ладно т-тебе! Если что – з-заткнем мы его. Этих, Б-бродя, надо б-брать, я уверен!

Санька в ответ только мрачно покачал головой.

 

Глава 10

– Ну, как они тебе? – спросила Лена у Зенона, когда они вышли из подъезда Саидова дома и погрузились в пелену довольно плотного и очень сырого тумана.

Тот слегка прищурился, раздумывая.

– Черный, – неспешно сказал он, – сто пудов, лох. От него проблемы вряд ли будут. Член стоит – голова не работает. Про него сказано. А русский, – Зеня, все больше и больше углубляясь в болото психологии, еще сильнее прищурился, – с ним будет сложно. Умный, зараза! И хитрый…

Что ж: занятное определение личности Забродина привнес на страницы нашего повествования Зеня. Вопрос, насколько оно верное!

А вот по поводу личности Саида – никаких возражений.

 

Глава 11

А девочки все шли и шли…

Поздним вечером, как и обещала, прибыла «экзаменоваться» Лина.

Саид, как ни странно, мешать не стал. Состроив брезгливую гримасу, адресованную, конечно, Лине, объявил, что устал и хочет выспаться (а день, в самом деле, вышел тяжелым), и ушел к себе, где и вправду вскоре уснул.

Санька, чтобы не оплошать, накачался со своей аспиранткой коньяком и повел ее в зал.

Сразу скажем, она не солгала – она действительно могла в течение первого часа кушать яблоки. Он «трудился» битых два часа, прежде чем до нее «дошло». Затем пришлось потеть еще полчаса, потому что досдерживался до того, что уже и сам не мог разрядиться.

Потом они снова пошли на кухню – естественно, чтобы опять приложиться к коньячку, и там у него вдруг (а такого он за собой раньше не замечал) прихватило сердце.

«На фиг такой секс? – спросил он сам у себя, схватившись рукой за грудь. – Не секс, а экстремальный спорт какой-то!»

Лина очумело хохотала, показывая на него пальчиком. Очевидно, она была собою довольна.

«Дура!» – бесповоротно решил Санька, проводив ее утром – разумеется, не дальше дверей…

А девочки все шли и шли – особенно густо к середине недели.

Не выдержав, в четверг вечером Санька позвонил Эле. Все познается в сравнении, а рядом с нею все выглядели тускло (во всех отношениях). И он хотел ее, очень сильно хотел, несмотря на то, что каждую ночь оставлял для себя кого-нибудь из «контингента». Он бы так не поступал, если б Эля не избегала встреч с ним.

Позвонив, он застал ее дома и с ходу потребовал встречи. Впрочем, требование вышло каким-то уж очень просительным. Само собой, не выгорело.

Она – довольно-таки мягко по форме, но все-таки достаточно твердо по содержанию – требование отклонила (работы у нее, кстати сказать, в те дни случилось по самое горло). Да и чего ради она стала б его поважать?

Голос ее, однако, звучал тепло – так, что она даже с неудовольствием поймала себя на этом.

С того дня Санька стал названивать ей регулярно, и они порою болтали о всякой всячине по целому часу, совершенно не задевая ту тему, которая стала поводом их знакомства – чему Санька безотчетно радовался. Как правило, по вечерам он обычно заставал ее дома – чему, несомненно, тоже радовался (ведь он полагал, что она занимается совсем другой работой). Откуда он мог знать, что ее письменный стол завален срочными материалами, а от встреч с Анваром она решила – хотя бы на время – отказаться, и потому пресекла их наотрез. Но ведь Забродин ничего такого знать не мог – ни о письменном столе, ни об Анваре.

А Анвар – обрывал телефон, нервничал, злился.

Раза три он ближе к полуночи приезжал к ней, подолгу тревожил звонок, подавал голос – порою тихо, а порою и вовсе не тихо. Эля ему не открывала и не откликалась, хотя он наверняка знал, что она дома – свет-то в доме горел, через окна все выкупалось!

В последний раз она не выдержала и потребовала, чтобы он оставил ее в покое – он достал ее тем, что стал тарабанить в дверь кулаками. В ответ на ее требование он стал тарабанить еще сильнее. Ей пришлось пообещать, что если он не прекратит, она вызовет милицию – подействовало сразу.

Банкир второго уровня, выламывающий двери в квартиру бывшей любовницы? – занятная картинка, не правда ли?

Но – личное мнение автора – выламывать двери, чтобы хотя бы взглянуть на такую женщину, как Эльмира Мира, стоит!

А Санька все чаще и чаще думал о ней, мечтал...

Но вот с ним-то Эля встречаться пока и не хотела. И потому Санька беспредельничал, как мог (с другими женщинами).

Да, так нередко бывает – пока не встретишь свою особенную женщину, воздерживаться в половом отношении еще кое-как можно. Но – когда ее встретишь – происходит как бы полная перенастройка всего мужского организма, всего естества, и не дай Бог, если такая женщина куда-нибудь от тебя денется – на время или, что совсем худо, навсегда.

Вы обращали внимание, что холостяки гораздо легче переносят воздержание, чем женатые мужчины? А что творится с молодыми мужьями, когда их жены ждут первенцев и идут те самые недели и месяцы, когда врачи настоятельно рекомендуют воздержание – дабы не повредить формированию плода? Да они начинают изменять милым женушкам самым диким образом и с самыми непристойными особами.

Что, черт побери, опасно. Ведь в такие периоды молодые женушки чутки, как никогда – от них трудно утаить такие повороты! И, как никогда, они обидчивы. А значит, пройдет время, и ответный удар станет очень возможен.

Это – к слову…

В любом случае, отметим, что Санька находился тогда в весьма и весьма взвинченном состоянии, – какое уж тут воздержание? – и очевидной причиной его состояния была именно Эля.

Вот так повлияла на нашего героя та его ночь с Эльмирой. И в обращении с женщинами стал он уверенным до дерзости, веселым, озорным и, как нередко бывает у пользующихся успехом у прекрасного пола мужчин, беспринципным.

Но – пора, наконец, подвести итоги первого этапа профессиональной деятельности наших героев:

1. Получено около трехсот звонков.

2. На собеседование приглашено около семидесяти кандидаток – остальные либо боялись дальнего путешествия, либо им отказали по причине их восточной национальности (на первый раз решили везти только европеек).

3. Из них отобрали двадцать пять девочек, с которыми в дальнейшем вполне можно было работать (точное число – автор готов подтвердить документально).

4. За время отсутствия в доме Михрибан (за неделю) друзья переспали с восемью девочками. Из них:

– Санька с шестью.

– Саид с двумя.

(Увы, но разделить поровну не получиось).

5. В первую поездку решили взять только двух девочек.

И кого бы вы думали?

Саид и Санька ругались долго, и все-таки обоим пришлось пойти на компромисс: Забродин настоял на кандидатуре Лины, которая казалась ему совершенно безупречной (вот, дурак!), а Саид взамен настоял на кандидатуре Лены (той самой, что с Зеней – значит, дурак вдвойне!).

Санька ретировался из дома Саида за полчаса до возвращения Михрибан – как только она позвонила из аэропорта – и правильно сделал!

«Михрибаночка» ворвалась в квартиру, как разъяренная фурия (Санька поделом обозвал ее в своем стихотворении «мегерой»), перевернула все вверх дном, «запеленговала» все подозрительные пятна на простынях в супружеской спальне (ах, Саид, Саид!); пятен на тех простынях, которыми пользовался Забродин, не обнаружилось (техничен стал с возрастом наш герой), но зато звериным своим чутьем эта, безусловно, очень одаренная женщина вынюхала все оставшиеся презервативы, коих оказалось ровно сорок восемь штук (за вычетом двух употребленных ее собственным мужем), и устроила супругу такую отменнейшую взбучку (не физическую, разумеется, а моральную – но кто знает, какая из двух хуже?), что нам лучше того не видеть и не слышать (а мы и не будем – нашли дураков!).

Что касается Забродина, то он, удалившись на приличное и безопасное расстояние от милейшей женщины и ее болвана-супруга, повел себя самым, что ни на есть, аморальнейшим образом: по-прежнему продолжая названивать по вечерам Эле и получая очередные отказы, сердился на нее, но, тем не менее, потихоньку и внаглую «дожимал» остальных девочек – коих, согласно нашим несложным арифметическим подсчетам, оставалось ровно семнадцать душ (двадцать пять минус восемь).

Как-то днем он созвонился с Ангелочком, решительно сообщил ей, что едет, уточнил адрес и, не спрашивая ту больше ни о чем (а до него ли ей?), рванул в нужную сторону.

Приехав, он посоветовал старшей сестренке сходить куда-нибудь в кино (и та пошла – поблизости ни одного кинотеатра), а затем битых два часа испытывал все тактико-технические данные Ангелочка во всех углах квартиры – они начали на кухне, затем переместились в зал, затем в прихожую, а закончили в совмещенном санузле (квартирка однокомнатная, так сказать, улучшенная – углов, как вы сами понимаете, немного).

Надо сказать, Ангелочек не подкачал. О, она была прелесть! Но – Эля все равно оставалась для Забродина вне конкуренции.

Затем последовал звонок брутальной Гале – Санька честно объяснил ей, что Саид дал решительный отказ ее кандидатуре, но сам он постарается сделать все возможное, чтобы к следующим поездкам вето снялось, и напросился на аудиенцию. Та посмеялась и дала свой адрес.

Она тоже оказалась весьма недурна в нужных отношениях. Санька сильно озадачился насчет нее – ведь, действительно, она представлялась удобной и надежной: удобной как перина, надежной как бронепоезд. В общем, как теперь говорят, женщина с понятиями – все проблемы с нею решались вполне в духе времени – попросту на пальцах…

Решив в очередной раз «тряхнуть» Ангелочком, Санька позвонил ей, но оказалось, что та укатила домой в Темиртау, а дома осталась одна сестрица. «Почему бы и нет?» – задал себе вполне резонный вопрос Забродин и, плюнув на все, поехал «испытывать» и ее.

Такой вот девичий хоровод устроил круг себя Санька.

Увы, дорогой читатель, автор тоже разделяет ваше справедливейшее негодование по поводу поведения нашего героя. Но – что делать? Он стал таким, и автор испытывает мучительнейшее чувство стыда за него.

Говорят, Лев Николаевич Толстой неоднократно плакал, сочиняя свои романы – когда его герои совершали предосудительные поступки.

О, автор совершенно его понимает! И сам едва не готов повеситься, только не видеть бы все те кощунства, которые выкомаривал Александр Забродин.

Но вот плакать – увы, опять! – нечем больше плакать: новые экономические отношения и отношения, определившиеся между людьми в последнее десятилетие перемен, полностью иссушили слезные железы автора, они попросту атрофировались.

Увы, увы, увы!

И при всем том, и тем не менее, автор просит слова, которое он хотел бы произнести в защиту своего подопечного, то есть – нашего героя, потому что любой человек, даже если он законченная дрянь и преступник, имеет право на защиту, потому что сам Санька Забродин защитить себя не может (да он и не стал бы этого делать, даже если б мог).

Автор, конечно, не владеет юридической наукой во всей ее тонкости, ему далеко до великого Плевако, он не способен столь психологично проникать в процесс формирования и развития преступного сознания, как умел делать блистательный Кони, но все-таки...

Долг есть долг!

Итак:

 

Глава 12

Само собой разумеется, читатель, обладающий высокими моральными устоями, имеет полное право негодовать по поводу личности самого автора – за то, что автор посмел повествовать о столь безнравственных вещах и явлениях.

Это – между прочим.

Но – приступим!

Процент женщин, склонных к проституции и занимающихся ею, равно как и процент мужчин, промышляющих сутенированием, во все времена был примерно одинаковым. Менялись только формы таких неблаговидных занятий (ах, гетеры, гетеры!), менялось отношение общества к таким людям – от презрения и преследования до почитания и подражания (согласимся, бывало и такое – ах, гетеры, гетеры!). Но разве подлежит сомнению утверждение, что проститутка, в любом случае, будет не более чем проститутка, как бы ее не именовали – хоть гейшей, хоть гетерой?

Русский химик Илья Пригожин, удостоенный Нобелевской премии за открытия, сделанные в области изучения биологических систем, провел целый ряд любопытнейших наблюдений за жизнью красных муравьев.

Он заметил, что в муравейниках действует жесткая иерархическая система. Муравьи делятся между собой и по положению, и по роду профессиональных обязанностей: муравьи-солдаты, муравьи-санитары, муравьи-труженики и даже муравьи-бездельники (они, скорее всего, поэты и художники, существа посвятившие, так сказать, жизнь искусству – в общем, все, как у людей).

Соотношения одних к другим по всем муравейникам отвечало вполне точным и неизменным числам.

Пригожин попробовал отсаживать часть муравьев отдельно, составляя часть таким образом, чтобы в нее входили представители только одного муравьиного сословия. Но через время (весьма, кстати, непродолжительное) отделенная часть по внутренней организации становилась точной копией основной – в ней сами по себе возникали все недостающие звенья типичного муравьиного сообщества, процентные соотношения между которыми равнялись уже выявленным прежде.

Закономерности, установленные на муравьях, Пригожин спроецировал и на человеческое сообщество. На человейник!

Интересный факт: когда в средние века в одних регионах Европы свирепствовала эпидемия чумы, выкашивая в краткие сроки сотни тысяч и даже миллионы человеческих жизней, в других регионах резко повышалась рождаемость и понижалась смертность и, таким образом, общий прирост населения соответствовал норме.

Тут поневоле задумаешься о Боге! (Что там твой шовчик, Санька!) Согласитесь, разве что вмешательством Создателя можно объяснить подобные явления.

Если сопоставить и попытаться обобщить все изложенные выше факты и размышления, то путем совсем не сложной логической цепочки вполне можно прийти к выводу, что сутенеры и проститутки всегда были, есть и будут впредь. Они (Господи, прости автора!) тоже от Бога. И не только они – трудно не привести к тому ряду также и воров, бандитов, убийц и прочую нечисть. Ведь если у жизни есть лицевая, так сказать, парадная сторона, то, значит, есть (не может не быть!) и сторона обратная – есть дно и есть подонки.

Автор уже запамятовал, у кого из фантастов он в дни своей лучезарной юности вычитал некую любопытную, по его мнению, историю, но суть ее в следующем:

На космической станции объявились привидения, и астронавты стали один за другим сходить с ума – все, кроме одного. Земляне полностью поменяли экипаж, оставив там того астронавта, который сумел устоять, но через какое-то время с новым экипажем случилось тоже, что и с предыдущим. И снова устоял тот же самый астронавт. Тогда Земляне подготовили еще одну группу людей, которые перед полетом прошли специальную обработку у психиатров – гипноз и все такое прочее – и в срочности отправили ее в Космос.

И новые люди работали легко – они попросту не обращали внимания на приведения.

И – увы! – тогда сошел с ума старожил станции!

Мораль той истории, видимо, в том, что кто-то должен держаться. Сторожил держался, когда другие ломались. Но вот появились люди более твердые, нежели он сам, и…. В общем, все понятно.

Санька избегал дна, пока мог. Вероятно, где-то вместо него появился некто, кто оказался крепче его. А он сломался.

И что? Доказательно ли выглядит речь автора в защиту нашего героя? Нет?! Что ж – тогда последние и самые, автор надеется, веские аргументы.

Когда и в какой литературе впервые в истории человечества задокументировано появление представителей тех злачных профессий, о которых повествуется в данной рукописи?

О нет! Не в трудах Плутарха и не в анналах Тацита, не о пресловутых гетерах речь!

Первая фиксация такового казуса обнаружена в Библии, а если точнее – в Ветхом завете.

Автор абсолютно понимает, что чтение подобной литературы весьма и весьма специфично: люди верующие и набожные читают ее как-то по-своему, механически, и видят в ней… впрочем, Бог знает, что они там видят? Люди образованные таковую литературу читают несколько прищурившись, по необходимости и, как правило, довольно невнимательно. И потому очень многие и очень, по мнению автора, важные моменты в таких текстах вот уже целые тысячелетия проходят мимо сознания читателей, не оставляя в нем ровно никакого следа. Но именно теперь автор настоятельно рекомендует читателям полностью скоцентрироваться на тех отрывках из Ветхого завета, которые приведены ниже – потому что это архиважно для завершения всей линии защиты. Итак:

 

Бытие, глава 12

11. Когда же он приближался к Египту, то сказал Саре, жене своей: вот я знаю, что ты женщина, прекрасная видом;

12. И когда Египтяне увидят тебя, то скажут: «это жена его»; и убьют меня, а тебя оставят в живых.

13. Скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя через тебя.

14. И было, когда пришел Аврам в Египет, Египтяне увидели, что она женщина весьма красивая;

15. Увидели ее и вельможи фараоновы, и похвалили ее фараону; и взята она была в дом фараонов.

16. И Авраму хорошо было ради нее; и был у него мелкий и крупный скот, и ослы, и рабы, и рабыни, и лошаки и верблюды.

17. Но Господь поразил тяжкими ударами фараона и дом его за Сару, жену Аврамову.

18. И призвал фараон Аврама, и сказал: что ты это сделал со мною? для чего не сказал мне, что она жена твоя?

19. Для чего ты сказал: «она сестра моя»? и я взял ее было себе в жену. И теперь вот жена твоя; возьми и пойди.

 

Занятная история, не так ли? Узнали, о ком? Да, да – о ветхозаветном патриархе Аврааме и жене его Сарре (Господь впоследствии за внутреннюю их чистоту и за праведное служение истинной вере, за наставление слабодушных евреев на терпеливое и преданное усердие в вере сподобил героев данного эпизода дополнительными буквочками в именах).

Автор одного понять не может – причем здесь фараон? Почему Господь наказал его, а не Авраама? Кто из них двоих виновнее? Фараон или Авраам? Один (подумаешь!) просто трахался с красивой женщиной, другой ему ту красавицу подложил в постель – заметьте, не кого-то там, а собственную жену.

А вот вам еще раз те же персонажи Ветхого завета – только несколько позже:

 

Бытие, глава 20

2. И сказал Авраам о Сарре, жене своей: она сестра моя. И послал Авимелех, царь Герарский, и взял Сарру.

3. И пришел Бог к Авимелеху ночью во сне, и сказал ему: вот, ты умрешь за женщину, которую взял; ибо она имеет мужа.

4. Авимелех же не прикасался к ней, и сказал: Владыка! неужели Ты погубишь и невинный народ?

5. Не сам ли он сказал мне: «она сестра моя»? И она сама сказала: «он брат мой»? Я сделал это в простоте сердца моего и чистоте рук моих.

9. И призвал Авимелех Авраама, и сказал ему: что ты с нами сделал? Чем согрешил я против тебя, что ты навел-было на меня и на царство мое великий грех?...

14. И взял Авимелех мелкого и крупного скота, и рабов и рабынь, и дал Аврааму; и возвратил ему Сарру, жену его…

 

Как видим, история повторяется – с той только разницей, что бедный Авимелех даже и потрахаться не успел, и вообще заплатил непонятно за что.

Все напоминает действия хорошо организованной банды: один выдает свою жену за сестру и подкладывает ее в постель богатому и влиятельному человеку, та ублажает этого человека и преступники потихонечку высасывают из лоха деньги, но – вскоре им этого становится мало; появляется некто третий – покровитель, так сказать, крыша – и ставит вопрос ребром: за то, что пользуешься чужой женой, тебе, братан, ответить придется. И – братан  отвечает. А иначе – на счетчик…

Налицо преступное сообщество. Теперь такими делами отделы по борьбе с организованной преступностью занимаются.

Но – каков Авраам! Сколько малодушия, моральной нечистоплотности и алчности проявили в характере пастыря оба указанных эпизода Ветхозаветной истории!

А если так, то наш Санька на фоне подобных поступков патриархальной четы выглядит как непорочный небесный ангел! Да, да – почему человечество за один и тот же поступок судит по-разному о тех или иных людях? Почему одного чтят как пророка и столпа веры, а другого – за грехи куда меньшие – презирают и норовят упечь в каталажку?

А ведь приведенным здесь эпизодам Ветхого времени – тьма-тьмущая лет!

По свидетельству апостола Павла, от времени великого обетования Аврааму (оно произошло как раз между двумя только что рассмотренными нами случаями вымогательств – Бытие, глава 15) и до обретения иудеями Синайского законодательства прошло четыреста тридцать лет, плюс еще одна тысяча четыреста девяносто один год до Рождества, да плюс еще два тысячелетия Нового времени; итого – около четырех тысяч лет. Давненько!

Да, мир, окружающий нас прекрасен, но далеко не всегда и далеко не для всех прекрасна жизнь в нем. Есть, безусловно, светлая территория жизни, но, увы, существует и темная территория жизни. И не могло сложиться иначе: если, даже сама душа человека изначально поделена, как на светлую, так и на темную территорию. И как трудно определить, где проходит незримая черта, разделяющая эти территории!

Такова непритязательная речь автора в защиту нашего героя. Плевако, возможно, выступил бы лучше.

 

 

Часть третья

 

Восточная дипломатия

 

Глава 1

Оформление документов и получение виз явно затягивалось. Все кандидаты на поездку терпеливо ждали ее благополучного начала (а что им еще оставалось делать?), и только Санька нервничал.

Да, дорогой читатель, наш герой нервничал, потому что уже давно желал реализации их с Саидом авантюрного плана. Увы, но так устроен любой русский человек – поперву он ленится, не желает, ни во что ввязываться, но зато потом остановить его бывает довольно проблематично, потому что сам он останавливаться, ни в коем случае, не хочет: даже, если вполне осознает всю рискованность затеянного предприятия, даже, если абсолютно отдает себе отчет в сомнительности и безнравственности затеи.

И потому – Санька нервничал.

Задержка выходила по вине Саида – у того вдруг безвольно опустились и повисли руки. По причине, по правде говоря,  довольно веской: какой-то доброжелатель донес Саиду, что Михрибан летала в Сирию не одна, а с любовником.

Он пытался выяснить все у нее самой, но та только смеялась ему в лицо: мол, если и так, что ты мне сделаешь? Разведешься, да? А ну, давай, попробуй!

А оставаться одному Саиду не хотелось – он был, как уже и говорилось, домашним мальчиком. А одиночество – удел сильных натур.

И потому – терпел, жевал сопли и страдал. Что ж: блудник, подкаблучник и рогоносец – весьма типичное сочетание качеств у современных мужчин современного цивилизованного мира. Такова одна из демократических свобод таких мужчин – быть и оставаться такими.

В последние дни Саид стал часто наезжать к Саньке, но не для того, конечно, чтобы обсудить течение общих дел, а чтобы сообща выпить и поплакаться Забродину в жилетку. «Мазду» он, разумеется, оставлял дома.

Санька хмурился, скрежетал зубами от злости, но все-таки, как мог, пытался утешить друга: мол, врут, наверное, люди; не слушай всякую мразь, и так далее, в том же, как говорится, духе. Но – помогало мало, а если точнее – не помогало вовсе.

Брезгливо морщась, Санька через силу слушал Саида и про себя думал, как мало нужно человеку, чтобы он превратился в дребезжащую развалину.

Здесь мы поправим Саньку – далеко не всякому человеку.

А время потихоньку шло.

 

Глава 2

Как-то незаметно приблизился день семнадцатое февраля – если читатель еще не забыл – день рождения Саньки.

Саид, к счастью для Забродина, о столь знаменательной дате позабыл – так его зажали собственные сложности – мрачная перспектива в очередной раз вынести все его причитания ничуть не вдохновляла Саньку; и потому он, промаявшись дома до обеда, решительно направился к таксофону.

Он, конечно, почти наверняка знал, что Эли дома не окажется, но она, прихворнув немного накануне, решила чуть-чуть поберечь себя и взяла на работе отгул, и потому сразу, едва раздался звонок, подняла трубку.

– Ты дома? – поразился Санька.

Она рассмеялась:

– Если разговариваю с тобой – значит, дома.

– Хочешь, верь, хочешь, не верь, но у меня сегодня день рождения, – без обиняков сообщил он.

– Очень тебя поздравляю. Что из этого следует? Задумал пригласить меня в ресторан?

Санька недовольно нахмурился. По его мнению, над ним попросту потешались.

– Какой еще, к черту, ресторан? – возмутился он. – Просто хотел с тобой повидаться.

– Для тебя просто, – заметила она, подчеркнув интонацией «для тебя».

– А для тебя?

– А для меня не очень.

– Значит, отказываешься?

– Значит, да.

– Категорически?

Она снова рассмеялась:

– А как еще можно отказываться?

Санька тяжко вздохнул и промолчал.

Эля слегка покусывала в раздумье губы.

– Эй! – позвала она. – Ты еще здесь?

– Здесь, – буркнул Санька.

– Насчет дня рождения не соврал?

– Могу метрику показать.

– Ладно, – решила она. – Через полчаса на Абая, напротив центрального стадиона. Но мы только повидаемся, – предупредила Эля сразу. – Пятнадцать минут, не больше. Я вчера приболела немножко. Потому рисковать не хочу. Договорились?

– Договорились, – опять буркнул Санька, все еще не веря благополучному исходу разговора, и Эля положила трубку…

Санька стоял в условленном месте, ожидая Элю, и с самым серьезным видом разглядывал огромный рекламный плакат на билборде, с которого улыбались пятеро, что называется, «со стебом» одетых и причесанных девчонок, державших в руках маленькие, знакомые всему цивилизованному миру, бутылочки. Надпись вещала: «Новое поколение выбирает «Пепси»!».

– Саша! – окликнула его Эля, незаметно подойдя сзади.

Увидев ее, он оживился.

– Слушай, это же ты! – восторженно воскликнул Санька и показал рукою на плакат.

Посмотрев в нужном направлении, Эля все поняла и смутилась – крайней справа на плакате действительно красовалась она. Знакомые ребята как-то «уболтали» ее сняться на рекламу. Чего ж было отказываться? Лишняя сотня «гринов» за пять минут работы – плохо, что ли?

– С чего ты взял? – осторожно возразила она.

– Как «с чего»? – изумился он. – Это же ты! – Санька снова показал на плакат и добавил: – И как хорошо вышла! Давай, колись – как ты сюда попала?

– Да не я это, Саша, – снова и мягко возразила она. – Ты сам посмотри внимательно: что общего у меня с этой дешевочкой? А эти гольфики! А этот ужасный макияж! А эта пошлая улыбочка! – она со страстью критиковала саму себя: – А эта поза! Ни одна уважающая себя проститутка не станет изгибаться так нелепо! Ты меня обижаешь, Саша! Ты посмотри, – тряхнула Эля кудряшками, – разве мои волосы не лучше во сто крат, чем ее? (Перед съемками гримерши тщательно смазали волосы Эли гелем). А эти миндалевидные глаза? Да она просто какая-то мамбетка по сравнению со мной! (В тот раз ее волосы накрепко стянули на затылке шелковой лентой, отчего разрез глаз заметно удлинился, да плюс еще специфический макияж – визажисты постарались на славу).

Здесь, очевидно, необходимо сделать некоторые авторские комментарии.

От внимания читателя, скорее всего, не ускользнуло только что прозвучавшее слово – «мамбетка», а читатель, умеющий быть предельно внимательным, вероятно, еще и вспомнил, что подобное слово, хотя и в несколько другом виде, он уже слышал – в текущем тексте, но – гораздо ранее.

И читатель совершенно прав – это же Саид как-то сказал, что Санька вконец «обмамбетился».

Автору абсолютно ясно, что растолковывать значение слова «мамбет» читателю казахстанскому – затея в крайней степени пустая и глупая. Уж кто, кто, а казахстанцы с таким словом знакомы хорошо. А вот читатели российские, наверняка, и понятия не имеют о семантике такого слова.

Что ж: не будем томить их неведением – таким словом, как правило, называют человека невоспитанного, невежественного, завистливого и склонного к агрессии.

Появилось словечко относительно недавно – во времена советские, где-то в семидесятых – и потому есть все основания причислять его к, так называемому, новоязу.

А вот исследовать этимологию  словечка – автору, как он ни бился, не удалось. Ни в одном из известных тюркских языков оно обнаруживаться упорно не желало, более того – не нашлось даже подходящей корневой основы для него. Но ведь мы знаем, что в языках действует закон аналогичный закону сохранения и превращения энергии – в них ничто не возникает из ничего и из ниоткуда, и ничто не исчезает бесследно. Впрочем, у этого закона есть одно исключение – сленг, многие словечки которого не производятся на основе уже существующих, а попросту выдумываются. И, скорее всего, слово, о котором у нас зашла речь, из категории таких.

Есть три версии обстоятельств появления его на свет.

Версия первая: в советские времена в какие-то годы занимал пост министра культуры Казахстана некий товарищ Мамбетов, личные человеческие качества которого и побудили, де, тогдашнюю молодежь запустить в обиход странное словечко.

Версия вторая: появилось словечко в разговорной речи сразу после выхода на советские экраны фильма Акиро Куросава «Дерсу Узала». Эпизод из фильма: вначале Дерсу охотится за тигром, а потом тигр начинает охотиться за ним. В очередной раз, заметив хищника поблизости, Дерсу оборачивается к нему и с отчаянием в голосе кричит: «Эй, мамба, что ты за мной ходишь? Тебе места в тайге мало, да?».

Впрочем, по мнению автора, обе версии не выдерживают никакой критики – во всяком случае, сторонники и противники их не могут привести сколько-нибудь веских доказательств ни в качестве подтверждения, ни в качестве опровержения позиций друг друга.

Третья версия, пожалуй, более заслуживает доверия: как вы знаете, имя пророка ислама чаще всего произносится в двух транскрипциях – Мухаммед и Магомет. Но есть еще одна транскрипция – чисто казахская. Махамбет – так в соответствие этой транскрипции произносится имя пророка. Как и другие исламские народы, казахи нередко называли сыновей именем пророка.

Когда, например, кто-либо громко окликает человека с таким именем, часть звуков при скороговорке съедается из-за нечеткости произношения. Получается – «мамбет».

Чаще всего, подобные скороговорки бывают на селе. Поэтому городские казахи, чтобы как-то отделить себя от жителей сельской местности, придумали им такое прозвище. Сами они – Махамбеты, а невежественные жители села – мамбеты.

Впрочем, третья версия тоже малосостоятельна.

Факт непреложный – один: слово существует, часто используется, оно особо любимо казахской молодежью, которая, кстати сказать, не прочь поделиться таким словечком с молодежью российской (что не сложно, так как в русском языке существует слово адекватное – жлоб).

Ну, а теперь нам пора возвращаться к Саньке – все время, пока мы с вами рассуждали о загадках этимологии, он мучительно решал вопрос, разыгрывает ли его Эля или нет, неоднократно сравнивая внешность самой Эли с внешностью девушки, изображенной на плакате.

– Да, действительно, – нерешительно произнес Санька, наконец. – Но похожа на тебя очень. Особенно, коленки.

– Коленки! – презрительно хмыкнула Эля. – Мои круче будут! – заявила она. Санька машинально покосился глазами вниз, но – напрасно – ее коленки надежно укрывались полами дубленки. Эля, заметив его взгляд, тут же взяла Саньку под руку и, не теряя времени, постаралась отвести подальше от опасного места. – Ну, как твои дела? Двигаются? – отвлекая его, спросила она.

– А, потихоньку, – отмахнулся он от вопроса.

– А стихи пишешь?

– Конечно! (Он не лгал. В последние дни, чтобы хоть как-нибудь избавиться от нервозности, Санька снова стал третировать бумагу).

– Слушай, я давно хотела тебя спросить…

– Да?

– Это действительно твои стихи? Ну, те, что ты читал там – у Саида дома.

– То есть?

– Я имею в виду, насколько они твои? Ты действительно сам их написал?

– У тебя есть какие-нибудь сомнения?

Эля пожала плечами:

– Не знаю…. Они мне показались очень хорошими. Только поэт так написать мог. Настоящий. А ты совсем не похож на поэта. Внешне.

– И, слава Богу! – оборвал ее Санька. – Хорошо, что я не похож на поэта. Но – тем не менее – стихи мои. И ничьи больше.

– Не сердись, – мягко попросила она. – Я верю. И надеюсь услышать что-нибудь еще. Почитаешь?

Он пожал плечами:

– Надо ли?

– Надо, Саша, надо. Болезненная девушка пришла к тебе на свидание. Разве можно не пойти ради нее на уступки?

– Прямо здесь?

– А чем здесь плохо? – урезонила Эля.

– Ладно, – кивнул он. – Убедила. Слушай, – и, слегка кашлянув, Забродин начал читать:

 

Стал засыпать я скверно что-то,

А по ночам полезно спать,

А я читаю Дидерота,

То бишь – Дидро. Так его мать!

 

Как кинозвезды блещут звезды,

Как президент ясна луна –

Мир сном хмелен! А я – тверезый!

А нам с Дидром не надо сна. –

 

Мы философский ищем камень!

А кто его еще найдет?

Но вот Морфей предстал пред нами!

Адью, Дидрот!

 

Эля, внимательно выслушав, теперь молчала и разглядывала Саньку.

– Называется «Прощание с Дидро», – пояснил он. – Философ был такой во времена Просвещения.

– Да? – невольно с язвительностью отозвалась она на его пояснение, но тут же осеклась – девочкам легкого поведения ни язвить, ни знать философов эпохи Просвещения не полагается, и потому сразу задала вопрос: – Это из тех, которые ты называешь дурацкими?

– Да.

– Забавное, – Эля, чуть-чуть покусывая губы, помолчала, а затем вновь вскинула голову на Забродина: – А что-нибудь не дурацкое? Прочтешь?

– На сегодня, Элька, стихов хватит. Разве нам больше нечем заняться?

– Я настаиваю.

Саньке вдруг пришла в голову интересная мысль:

– Хорошо, я прочту, если ты дашь мне одно обещание.

– Какое?

– Потом пойдем ко мне или к тебе – по твоему выбору.

– Ого! – нахмурилась она.

– Да!

– А если я ничего не выберу?

Нахмурился и Санька.

– Не буду читать!

Она – незаметно для него – улыбнулась и тронула его за локоть:

– Девушка просит, Саша.

– А мы пойдем?

– Мы, что – на базаре?

– Нет.

– Тогда, читай!

В тот момент прозвучал гудок автомобиля и Забродина окликнули:

– Бродя!

Он обернулся и увидел Нура и Злиху, выходивших из салона своей «Жиги».

– Вот, черт! – огорчился Санька. – Картина Репина «Не ждали».

– Что – неприятные люди? – поинтересовалась Эля.

– Хуже не бывает.

Прежде, когда Нур еще только начал встречаться со Злихой и до рождения их первенца, она была хорошо сложенной и вполне аппетитной девочкой. После родов стала быстро набирать вес и ныне сильно напоминала тыкву на ножках. Нур на ее фоне выглядел безупречным красавцем – он и в детстве выделялся смазливостью, выделялся и теперь. И, само собой, внешние свои данные эксплуатировал повсеместно – Злихе изменял напропалую и беспощадно.

– Бродя, сам подойдешь или нам к тебе? – издалека закричал он.

Вместо Саньки ему отозвалась Эля:

– Сейчас я его отпущу, – и, улыбнувшись Забродину, посоветовала: – Ну, иди же! Тебя ждут.

– А ты тем временем смоешься?

– Если пообещаешь почитать – не смоюсь.

Санька вздохнул:

– Ладно, обещаю, – и решительно направился к Нуру.

– Что-то ты, Бродя, совсем зазнался – не звонишь, не приезжаешь, – по своему обыкновению, с гадостей начала Злиха.

– Занят, – кратко парировал Забродин.

– Знаю я, чем ты занят, – не унималась она.

Увы, но действительно стало так – похоже, что об их с Саидом предстоящей поездке знала уже вся Алма-Ата.

– Не передумали еще ехать? – полюбопытствовал Нур.

– Нет. А что? Имеешь что-нибудь против?

Тот деланно и презрительно скривился:

– Мне-то что? Поезжайте. Может, Саид хотя бы часть долга вернет, – и он похотливым взглядом покосился в сторону Эли: – Эта, что ли, из них?

– Фу, вульгарная какая! – наморщив нос, вставила реплику Злиха.

Санька разозлился:

– Да вы с ума сошли оба! Она моя приятельница! Фотомодель одна.

Нур снова презрительно скривился и передразнил:

– Фотомодель! Об тебя только фотомоделям и тереться.

– Смотри, дурень! – Санька взглядом показал ему на плакат: – Видал?

Нур, присмотревшись, смешался. В глазах мелькнула зависть.

– Ну, ну, – выдавил он из себя мрачно.

– Все равно – она вульгарная! – снова гавкнула (или проблеяла?) Злиха.

– Ладно, ребята, мне некогда, – свернул разговор Санька и, сунув мимоходом Нуру руку на прощание, пошел от них прочь. – «Злиха, Злиха, Ко-Злиха!» – подумал он про себя, подходя к Эле.

Сзади послышались излишне громкие хлопки дверцами «Жигулей».

– Не обо мне ли речь шла? – поинтересовалась Эля.

– И о тебе тоже.

Она подробностей разговора спрашивать не стала, а вместо того намекнула:

– Я тебя дождалась.

Санька слегка прокашлялся.

– Ладно, слушай. Только оно, наверное, слишком серьезное. Боюсь, может тебя загрузить. Называется «Вольтер и орел». Вольтер – тоже философ такой был.

– Я что-то слышала, – кивнула Эля.

И тут она с раздражением, а то и с гневом поймала себя на том, что попросту комплексует перед Забродиным – боится, что все ее дипломы и пресловутые знания, редакционный рейтинг и успехи на поприще журналистики окажутся никчемными по сравнению со всем тем, чем по ее предчувствиям обладал Санька – даже и тогда, когда отпадет нужда скрывать о себе правду.

Забродин приблизился к ней и стал читать на самое ушко:

 

Когда Вольтер прощался с миром,

Влекомый кем-то властно в Лету,

То произнес: – Я был кумиром,

А что смог сделать в жизни этой?

 

И на морщинах заблистала,

Как ливня первая дождинка,

Слеза – за миг до пьедестала! –

Последней горечи слезинка. –

 

Слеза, не сделанных открытий,

Слеза, не созданных творений,

Слеза, не познанных событий,

Слеза, не высказанных мнений.

 

Большая птица в небо взмыла

И понеслась над облаками,

Влекомая могучей силой,

Необъяснимою словами.

 

И высоты достигнув нужной,

Орел о чем-то давнем вспомнил,

И клекот вырвался недужный,

И крыльями он тело обнял.

 

Чабан его нашел случайно

И, рассмотрев, нахмурил брови –

В глазах орла мерцала тайна! –

Как слезы, сгустки черной крови.

 

Закончив читать, Санька вопросительно взглянул на Элю:

– Ну? Мы идем?

Она непроизвольно вздрогнула:

– Что?

– Я спрашиваю – мы идем?

Эля потерла кончиками пальцев переносицу:

– Ко мне мы точно не пойдем (еще бы! – компьютер, сертификаты и дипломы за профессиональные успехи – вполне хватит, чтобы «спалиться»).

– Тогда, пойдем ко мне, – предложил он. – Условия у меня, конечно, аховые. Я комнату у одной полусумасшедшей старухи снимаю. Но – это мое логово.

Эля чуть-чуть усмехнулась:

– Этого мне только и не хватало!

– А что? – насторожился Санька, но тут же, в какой-то миг понял, что, по сути, она ему и не отказывает, и если он сейчас проявит настойчивость, то Эля пойдет с ним, и он снова будет прикасаться губами к ее пухлым, то будто бы удивленным, а то будто бы немного капризным губам, будет вновь ласкать ее роскошное, столь ошеломившее его прошлый раз, тело. И он взмолился: – Ну, Элька! Брось капризничать! Идем!

– Еще одно стихотворение, – потребовала она.

– Эля! – попытался возразить он.

– Что, Саша?

– Это уже слишком! Ты вертишь мною, как тебе вздумается.

Она сурово поджала губы:

– Знаешь, что, Саша! Я со своих клиентов беру по сто баксов за неполных два часа удовольствия. А с тобою две или три недели назад я провела целую ночь. И я ничуть не жалею. Но – подумай сам – почему я осталась тогда с тобой? Ведь я еще ничего не решила – поеду с вами или нет. Вы с Саидом – для меня как коты в мешке. Но, тем не менее, я осталась! И все потому, что ты прочитал тогда пару стихотворений. Ты расплачиваешься со мной стихами, Саша! И ты еще собираешься со мной торговаться?

Он смутился, вдруг переосмыслив ситуацию. А ведь, действительно, она права. И, быть может, он не такой уж и плохой стихотворец? Многие ли поэты могут похвастаться тем, что под внушением их стихов им уступила сама Шехерезада?

Ах, эти восточные прелестницы с телами и душами Клеопатры!

Эй, вы, там – в Европе! Да что вы понимаете в женщинах?! Лаская своих хладнокровых рыб с компьютерными мозгами, вы рискуете навсегда и поголовно остаться импотентами!

Санька почувствовал, как что-то распирает его изнутри. Если б рядом вдруг очутился человек хорошо знакомый с повадками литераторов, то легко поставил бы диагноз: на Забродина «накатил» приступ самого отъявленного чванства, столь свойственный многим профессиональным поэтам.

– Ладно, Элечка, слушай, – мягко сказал он (ишь, как заворковал!). – Оно – без названия. И – очень короткое.

– Облапошить меня хочешь? – подначила она.

– Нет, что ты! Стихи без названий и короткие – самые лучшие! Их всегда пишут очень честно – можешь мне поверить.

– Хорошо, верю. Читай!

Он не спеша прочел:

 

Снова птицы восход не воспели –

Непогода была на дворе…

Я хотел бы родиться в апреле,

Умереть бы хотел в октябре.

 

Но родился я несколько раньше,

А помру – вероятно, зимой. –

Всемогущий Обманщик

Посмеется опять надо мной.

 

Санька снова вопросительно посмотрел на Элю:

– Ну? Теперь-то пойдем?

Ей стало невыразимо грустно и, чтобы он не заметил, она даже отвернула лицо в сторону.

– Показывай свое логово, – только и сказала Эля…

И снова им было хорошо – так хорошо, как могло быть у них только друг с другом.

Но – часа через два Эля засобиралась домой.

– Останься, – попросил Санька. – Останься, куда торопишься?

– Нет, Саша, мне пора.

– Что-нибудь не так, как надо?

– Все, как надо, Саша.

– Тогда в чем дело?

– Просто пора уходить. И у меня к тебе большая просьба.

– Какая?

– Не звони мне какое-то время.

– Почему, Эля?

– Я так хочу. Позвонишь, когда вернешься из Зумистана.

Сама мысль о том, что ему черт знает, сколько дней придется быть опять без нее, привела его в ужас.

– Ты сбрендила, Элька! Как я могу не звонить тебе, если мне хочется видеться с тобой каждый день?

Она как-то устало улыбнулась:

– Саша, чудной ты! Как ты собираешься меня еще куда-то везти? Искать для меня каких-то клиентов? Ведь ты не дашь мне работать! Ты будешь требовать меня двадцать четыре часа в сутки, разве не так?

Забродин с досады прикусил губу.

– Не провожай меня! Сама дойду. Когда вернешься – позвони. Пока! – попрощалась Эля и покинула логово Забродина.

Он остался в полном недоумении. Но что она могла объяснить ему? Не могла же она сказать, что просто-напросто неравнодушна к нему – к поэту-любителю, сутенеру-стажеру? Она и себе самой боялась в том признаться. А зря – признаваться стоило не только себе самой, но и ему. Ведь настанет день, когда Эля сильно пожалеет, что не раскрыла перед Санькой все карты еще до его поездки в Зумистан. Ведь достаточно ей было объявить ему, что никакая она не проститутка, а журналист – и все могло сложиться по-другому, гораздо лучше для них обоих.

Но – в тот день она еще ничего не знала, в тот день ей просто хотелось разобраться в своих чувствах…

 

Глава 3

И здесь автор рукописи не может отказать себе в удовольствии истребовать слова в очередной раз, потому что предыдущая глава напомнила ему о тех временах, которые сам он, разумеется, не застал, но о которых ему доводилось неоднократно читать и много слышать, и которые, судя по всему, на самом деле, были.

Ведь совершенно невозможно не признать тот факт, что в отношениях Саньки Забродина и Эльмиры Миры образовалось нечто такое, что понемногу делало их отношения похожими на отношения людей в том добром мире, который еще не перевернули – когда женщины умели по настоящему любить и ценить поэтов, а не просто, как нынешние, подставлять ушные раковины под поток звуковых колебаний, создаваемый стихотворцами, дабы последние могли приятно пощекотать барабанные перепонки своим милым избранницам, которые все-таки ныне во всех отношениях предпочитают им торгашей или тех, кто по стечению обстоятельств, недоразумению или случайности занял заметное место в нашем торгашеском мире.

Ах! – неужели, неужели так когда-то было?

Ах! – как бы хотелось автору прямо сейчас, не теряя ни минуты, пуститься в самые обстоятельные исследования поднятого выше вопроса, трепетно и прилежно ознакомиться с древними временами самому и познакомить с ними, наконец, и читателя, но – хотя автор абсолютно уверен, что ему удалось бы сделать такое исследование со всей той правдивостью, к которой приучен с детства – будет ли такой шаг последовательным?

В нашем перевернутом мире еще найдется десяток-другой людей, которых интересует блистательная древность нынешнего, далеко не блистательного человечества, и которые, как и автор, привыкли руководствоваться в своих трудах принципом кристальной правдивости (а сколько таковых уже стали Историей!), но едва ли найдется среди них хотя бы один, кто сможет закончить начатое автором повествование.

И потому автору приходится вернуться к своим прямым обязанностям.

 

Глава 4

Как можно догадаться, наложенный Элей запрет на очередные попытки Забродина встретиться с нею, и даже на звонки к ней, поверг Саньку в состояние мрачности и уныния; а из таковых состояний, как известно, лучше и эффективней всего выбираться посредством отдачи – абсолютной желательно – какому-нибудь делу.

Но – дел, достойных того, чтобы ими увлечься, у Саньки, разумеется, не было, кроме их с Саидом, так называемого, дела, которое нашему герою день ото дня становилось все более и более постылым, но – за неимением лучшего, он продолжал заниматься им с завидным упрямством и упертостью, достойными лучшего применения.

Саид, само собой, хотя и не отлынивал совсем уж от своих профессиональных обязанностей, «работал» все-таки вяло, а, учитывая, что генеральным спонсором предприятия являлся именно он, данное обстоятельство, естественно, стопорило все «дело».

Он пытался, как мог, склеить разбитую чашку их с Михрибан семейного быта, и ему настолько хотелось, чтобы так, наконец, случилось, что постепенно он в то и уверовал, и постарался убедить в том же и Саньку – мол, действительно, люди, сволочи, наврали с три короба.

Санька, конечно, во всем с ним соглашался, но сам не верил ни единому его слову. (И правильно делал – оптимизм рогоносцев, как правило, граничит с полным идиотизмом. Уж мы-то с вами знаем! Не так ли, читатель?)

Как бы то ни было, но все-таки друзья «доездили» все турфирмы, медленно, но все-таки оформили паспорта на всех участников предстоявшей поездки, и теперь им оставалось только приобрести путевки, о чем они уже договорились в одной из подвизавшихся в туристическом бизнесе «контор», и…

Да, и, конечно, предстояло везти девочек на «субботник» к работникам зумистанского посольства, чтобы открыть въездные визы.

У автора нет ни малейшего желания расписывать здесь подробно все, что творилось в душе нашего героя в те в прямом и переносном смысле пасмурные дни. И потому он попросту приведет здесь стихотворение Саньки, сочиненное им в ту пору:

 

Февральский дождь

 

Когда тяжелая тревога

Нахлынет мощною волной,

И слуги Дьявола и Бога

Прибудут к ночи за тобой…–

 

Так, надоевшие до смерти,

Под визги, хохот, дикий вой

Играли ангелы и черти

Моей усталою душой.

 

Играли долго и до боли

Ласкали, тискали… Кляли!

Сулили мне покой и волю,

Шепча настойчиво:

                         – Внемли!

 

Но я не внял ничьим советам –

В стремленье быть самим собой.

И вот однажды, на рассвете

Проснулся с легкою душой. –

 

Без веры, помыслов, желаний,

И безмятежной, и пустой!

Ничьи властительные длани

Не нависали надо мной.

 

Шагнув в слабеющую зиму,

Я ощутил вдруг в тишине,

Что Меккой и Иерусалимом

Отныне стал мой город мне.

 

И Духу Святому не внемля,

И с Сатаною не сойдясь,

С каким восторгом внял я Землю

Под шум февральского дождя.

 

С какою сокровенной негой

В ладони влагу собирал,

И первый дождь с последним снегом –

Весь белый свет! – благословлял…

 

Да, Забродину было плохо, он постоянно рефлексировал, но иногда все-таки приходило облегчение, и тогда в душе у него образовывалась некая пустота – пустота не та, что свойственна некоторым поистине пустым людям, а та особенная, просветляющая пустота, которая может появляться в душе только у избранных, совершенно тонких и одаренных натур в пору суровых испытаний или чрезвычайно крутых переломов судьбы – пустота благотворная, способная отзываться чудеснейшей гармонией звуков на любое, пусть даже едва заметное прикосновение к ней окружающего ее мира.

Здесь автор хотел бы снова сделать пояснения. Ведь, в сущности, данное повествование могло бы остаться совсем свободным от стихотворных опытов нашего героя – в принципе, достаточно упомянуть, что стихи он писал и любил. Автор вполне отдает себе отчет в том, что стихи Забродина не относятся к тому стройному ряду высокой поэзии, которым она столь богато представлена в необъятных дебрях мировой литературы – пожалуй, стихи Саньки и излишне старомодны по содержанию, и, тем более, страдают некоторой архаичностью формы: подавляющее большинство из них написано изъеденным молью ямбом, изредка встречаются не менее  ветхие дактили и анапесты, опираются Санькины стихи, в основном, на весьма банальные рифмы (типа «черти» и «смерти»); и, в общем, безусловно, довольно далеки от веяний поэзии современной.

Конечно, все только что сказанное можно и оспорить –  допустим, вполне резонен вопрос: так ли уж устарели ямбы, хореи и амфибрахии? Но – у автора нет никакого желания развивать дискуссию на поднятую выше тему.

Автор приводил, и будет приводить впредь в повествовании стихи Александра Забродина не как образец для подражания, а как некие инструменты, благодаря которым и сам автор, и читатели смогут глубже проникнуть во внутреннюю жизнь нашего героя.

И еще одно: автор заметил одну странную особенность стихов Забродина – повествуя о неприятном, о смутном времени жизни героя, автор, оказывается, черпает в его стихах силу и дух – для того чтобы не оставить работу над рукописью прежде, чем она придет к логическому концу.

Здесь – признание автора в собственной слабости.

В любом случае, из стихов Забродина можно понять многое – и не только то, что стал он, говоря с некоторой натяжкой, мизантропом. Стихотворение, приведенное перед текущим авторским комментарием – яркий тому пример.

Согласитесь, нужно действительно и страстно любить город, где родился, вырос и живешь, чтобы дойти до поэтического сравнения этого города с Меккой и Иерусалимом.

Да, Алма-Ату Санька любил страстно и самозабвенно и, как обычно подобной любви свойственно, еще и требовательно. И его поэтический дух болезненно реагировал на многие, по существу, не заметные для прочих сограждан вещи и явления.

Когда впервые прошел слух о предполагавшемся переносе столицы на Север, Санька неистовствовал: он посчитал, что такой перенос означает смертный приговор родному городу, потому что именно Алма-Ате в будущем понадобятся очень большие деньги для реконструкции – по его мнению, совершенно необходимо расширять центральные магистрали города (то есть, снести с каждой стороны таких магистралей по целому ряду домов), а, самое главное, Санька абсолютно всерьез считал, что нужно срочно пробить пару, а то и больше горных ущелий сквозь хребты Алатау (!) – для того чтобы дать возможность иссык-кульским ветрам свободно проникать в город и очищать атмосферу над ним.

Друзья, слушая Забродина, попросту потешались над ним. Но правы ли они были? Как знать!

Любопытный эпизод древней истории: греческий философ Эмпедокл, живший в пятом веке до нашей эры, сумел спасти город Селинунт от эпидемии чумы – он приказал пробить скалу и, таким образом, открылся доступ в город северным ветрам, которые вскоре очистили и оздоровили воздух в городе, и чума отступила. Жители Селинунта надолго сохранили память о замечательном поэте и философе, который, кстати сказать, дабы укрепить веру в собственную божественность, в конце жизни бросился в кратер вулкана Этна.

Увы, мы, надо полагать, живем совсем не в то время и не в том месте, чтобы иметь дерзость продвигать такие отчаянные проекты, да и вулкана поблизости нет, чтобы хотя бы самосожжением заткнуть глотки злопыхателям, да и сами самосожжения уже давно не производят на окружающих ни малейшего впечатления.

Здесь автор намеревается привести еще одно стихотворение Саньки, посвященное им родному городу. Оно написано несколькими месяцами позже той временной точки, в которой сейчас находится повествование, и, несомненно, в гораздо более благоприятный момент жизни нашего героя, чем тот, в котором он находился в те дни. Что ж – даже самым грешным натурам Аллах порою дает возможность сделать передышку. Это стихотворение привлекло внимание автора, и он посчитал, что оно заслуживает внимания и читателей, но – в силу целого ряда причин, у автора не будет случая предложить его ниже, и потому он взял на себя смелость озвучить его в данном месте повествования:

 

      Град мой Верный

 

Вечность кружится ль над градом?

Град ли вечностью кружим?

Или просто листопадом

Август верненский томим?

 

Вновь покрылась охрой яркой

Вся Веригина гора,

Замерли сады и парки,

И притихла детвора.

 

Скоро в школу… Боже, в школу!

Но придется ведь пойти.

А скворец, поющий соло,

Допоет и улетит.

 

Улетят и самолеты

В Петербург, Нью-Йорк, Париж…

Эмигранты – вот забота! –

Ждут-пождут посольских виз.

 

Стали пиво на Пугаске

Черти меньше разбавлять –

Это присказка, не сказка

(Спрос упал, не распродать).

 

Все, как прежде. Все не ново –

Не печально, не смешно –

Словно в старом зале снова

Крутят старое кино.

 

Снова первым листопадом

Август верненский томим –

Вечность кружится ль над Градом,

Град ли вечностью кружим?

 

Такое вот стихотворение удалось отыскать автору в записных книжках Саньки Забродина. И беда ли, что Веригина гора давным-давно зовется Кок-Тюбе, и беда ли в том, что на Пугаске еще несколько лет назад снесли простецкую пивнушку, а вместо нее понастроили дорогих ресторанов? Впрочем, по мнению автора, все это и в самом деле беда…

Вечером, накануне поездки к зумистанцам Санька созвонился с Ангелочком и, договорившись о встрече, поехал к сестренкам.

Они были веселы и беззаботны – видно, собрались что-то отпраздновать – хотя и незатейливо, но вполне прилично накрыли на кухне стол; стояла бутылочка местного коньяка и бутылка довольно дорогого итальянского красного вина, резаные колбаса и сыр, какие-то салатики.

Санька, само собой, поинтересовался, по какому поводу и за чей счет банкет, на что Ангелочек заявила, что она, очень возможно, скоро выйдет замуж за китайца и уедет жить в Поднебесную.

«А как же Зумистан?» – изумился Санька такой вопиющей непоследовательности.

На что сестренки весело рассмеялись и сказали, что времени хватит вполне, и Ангелочек поспеет и туда.

«Что ж, – подумал Санька, – за китайца, так за китайца».

Они сообща выпили и закусили; немного, но мило поболтали о том и о сем, а затем Санька, заметно охмелевший от выпитого, не совсем твердым языком предложил сестренкам любить друг друга втроем.

Те как-то с хитринкой переглянулись.

«Чего вы переглядываетесь? – возмутился Санька. – Что я такого сказал? Что мы знаем в жизни? Каждому мужику по бабе, каждой бабе по мужику, да?»

Он нашел, кого учить! Уж эти-то знали все!

Сестренки снова переглянулись и – рассмеялись, а затем поднялись с табуреток, взяли каждая Саньку за руки и повели его в зал.

Увы, то ли сказалось напряжение, в котором наш герой пребывал все последние дни, то ли отсутствие надлежащего опыта, а может, просто в ту ночь так расположились звезды на небе, но получилось у него в данных обстоятельствах очень немного – почти ничего.

Огорченный, злой на себя, на природу и на самого Бога, он лежал между девочками и пытался объяснить им весь трагизм сложившейся ситуации. Что ж: с какой стороны посмотреть на подобную ситуацию – трагизм ли, на самом деле, ей присущ или, напротив, – комизм?

Девочки, в который раз уже загадочно переглянувшись, вдруг, не сговариваясь, встали с дивана и, снова взяв Забродина за руки, подняли его с постели и увели к противоположной стене, усадили в кресло, а сами вернулись назад, напоследок одарив нашего героя таинственнейшими взглядами.

То, что происходило дальше, вынудило Забродина приоткрыть от изумления рот, да так и оставить его в таком положении.

Да, да, проницательный читатель, наверное, давно уже обо всем догадался – милые девочки были теми самыми «би», о которых едва ли не любой из нас слышал, но которых мало кому из нас удавалось видеть воочию.

Вся, увиденная Санькой, сцена дышала жарким и влажным климатом средиземноморского острова Лесбос, а обе ее исполнительницы не один раз бросали во время действия на единственного зрителя такие манящие и такие загадочные взгляды, что вполне можно предположить, будто дух самой принцессы Сафо реинкарнировал в обеих бестий.

Рот Забродина временами сжимался в упругую нить, а затем снова безвольно приоткрывался, а сам он, то с напряжением наклонялся в сторону дивана, то вновь расслабленно откидывался на спинку кресла, пока, наконец, не выдержал и не присоединился к столь обнаженным и телом, и душой юным развратницам.

Стоит ли говорить, что вторая попытка ему удалась намного лучше, чем первая? Во всяком случае, наутро он проснулся между двумя малолетними преступницами совершенно умиротворенный и успокоенный.

Сейчас есть смысл немного приоткрыть карты и рассказать кое-что о дальнейших судьбах тех героев нашего повествования, которые – увы! – уходят из него совсем и безвозвратно.

Сведения добыты исключительно и самостоятельно автором, без какой-либо помощи Эльмиры Миры. Более того – то, что будет изложено ниже, нашим главным героям осталось неизвестным.

Брутальная Галя после описываемых здесь событий будет заниматься проституцией очень недолго – не более года.

Однажды настанет момент, когда она сядет, поразмыслит над жизнью и решит, что пора завязывать, и – завяжет.

Она займется коммерцией, будет брать товары под реализацию и продавать их в одном из рядов на центральной барахолке. В принципе, читатель вполне мог там ее видеть или даже, быть может, и видел – такая добродушная и крикливая баба, широко раздавшаяся в плечах, с печатью непреходящей усталости на лице.

Завязав, она вскоре выйдет замуж, и буквально через пару уже месяцев окончательно убедится в том, что выбор ее пал на совершеннейшего и неизлечимого алкоголика, но – по милосердию, столь свойственному многим бывшим проституткам, изрядно подогреваемому чувством собственной вины за забубенно проведенные годы – мужа не бросит: будет кормить его и одевать, безропотно терпеть, когда он станет красть из ее кошелька деньги на выпивку, и даже сносить побои от возлюбленного – после того как тот слишком много «примет на грудь».

У нее родится сын – с врожденно  «сухой» рукой и дегенерацией.

Такова, в общих чертах, ее судьба.

Судьба старшей из «сестренок» окажется еще плачевнее.

Она не станет размышлять о будущем, не будет ничего решать, но найдутся те, кто все решит за нее: однажды ее коллеги (охранники одной из «фирм», занимающихся интимуслугами) привезут «сестренку» по вызову на два часа к клиенту на дом и, не заметив ничего подозрительного, оставят там, пообещав заехать за нею по истечении условленного времени.

Оставшись одна, она с ужасом обнаружит, что «клиент» далеко не один, что вместе с ним еще пятеро (заезжая «бригада» братков из Южного Казахстана, приехавшая на пару дней в Алма-Ату упорядочить кое-какие свои «делишки» и напоследок решившая немного поразвлечься).

«Сестренку» будут насиловать с элементами анимализма, а когда позабавятся вдоволь – удавят ее собственным же чулком.

Охрана, вернувшись, обнаружит только мертвое тело в пустой квартире, которая, на самом деле, как выяснилось потом, принадлежала какой-то древней, ни о чем не подозревавшей старухе, сдавшей жилье на пару дней в аренду каким-то «очень милым мальчикам».

Такова судьба «сестренки».

Теперь, что касается Ангелочка и всех прочих ангелочков.

Удивительное дело, но оказывается (и она рассказывала об этом Забродину) у нее был жених – очень приличный мальчишон из вполне добропорядочной семьи, которым она помыкала, как хотела.

Она выйдет-таки замуж за китайца и на целый год укатит в Пекин, чтобы потом, вдосталь там намучившись и истосковавшись, наконец, вернуться и, поблудив для души и для кармана еще с годик, выйти за своего мальчишона, который, конечно, с радостью ее взял. (Ах, наивные мальчишоны с небесно-голубыми глазами!)

Впрочем, и ее история не закончилась столь гладко, как, быть может, хотелось бы автору и как предположительно того желал и Санька Забродин (не забывайте – Ангелочек был настолько прелестен, что надо стать совершеннейшим женоненавистником, чтобы желать ей зла. Ни Забродин, ни сам автор к таковым типам не относятся, а среди читателей – надеемся – таковых вовсе не окажется).

Мальчишон повзрослеет, окончит не без помощи родителей престижный ВУЗ и – опять же не без помощи родителей – начнет делать карьеру, несколько переосмыслит жизнь и поймет насколько поторопился, вопреки воле предков, в выборе спутницы жизни.

Та же – наоборот – невежественная, не имеющая профессии, да и вообще ничего за душой, со временем подурнеет – как обычно случается с ангелочками – и превратится в неприятную и сварливую бабу с намечающимся двойным подбородком.

Мальчишон станет изменять ей направо и налево и, в конце концов, попросту дезертирует.

Ангелочек свяжется с торговцами наркотиками, сама «присядет» на иглу, и однажды, не рассчитав дозы, не проснется поутру.

Вообще, странная это порода – ангелочки. Они нередко как-то легко и весело начинают жизнь, и начало порой случается и вовсе блистательным, но очень часто совсем неказисто, а то и вовсе мрачно заканчивают.

Такие вот истории…

 

Глава 5

«Мазда» остановилась в неухоженном и неуютном дворе – где-то чуть выше бывшей Ташкентской (ныне проспект Райымбека), среди тех «убитых» и теперь уже презираемых пятиэтажек, которые в народе именуют «хрущобами».

– Они, что – здесь живут, что ли? – поинтересовалась, по своему обыкновению, Лина.

Саид поморщился (ох, он бы ей сказал!), но – хладнокровно ответил:

– Да, они з-здесь ж-живут, – и, оглянувшись на всех сидевших в машине, добавил: – Обождите м-меня, я скоро, – а затем выбрался из салона на улицу и пошел к ближайшему подъезду.

– Тоже мне, – презрительно процедила сквозь зубы Лина и заткнулась.

Возражать ей никто не стал. В машине повисло молчание.

Санька, сидевший спереди, с любопытством оглянулся назад – на Лину, Зенона и Лену. Его интересовал, главным образом, Зенон. Впрочем, лицо того практически ничего не выражало – он сидел между девочками, исподлобья и мрачно разглядывая двор.

Появился Саид.

– П-пойдемте, они д-дома, – объявил он.

– Проколов не будет? – спросил Зенон, выбираясь наружу.

– В смысле? – прищурился Саид.

– Вдруг опрокинут, – пояснил Зеня. – Потрахаться – потрахаются, а с визами нагреют.

Та же мысль, кстати сказать, давно беспокоила и Саньку.

– Не п-переживай, – успокоил Саид Зенона. – Все б-будет н-нормально Я отвечаю.

– Смотри, – буркнул ему в спину Зеня, когда вся компания уже входила в подъезд.

Забродину его многозначительное «смотри» не понравилось очень, но он промолчал.

Едва компания очутилась в подъезде, в нос ударил запах кошачьей мочи и жареного лука. Квартира зумистанцев располагалась на первом этаже, дверь за Саидом не заперли, и потому «сподвижники» сразу вошли в маленькую прихожую.

– Топрый вечер, вечер топрый! Расстевайтесь, путьте, как тома, прохотите в комната, – такими словами встретило их в прихожке какое-то чучело в длинной до колен розовой атласной рубахе навыпуск и в таких же атласных светло-красных штанишках под нею, протопавшее в сланцах на босу ногу к гостям, едва они появились. – Сурви. Я – Сурви, – похлопывая себя по волосатой груди, проглядывавшей сквозь глубокий вырез рубахи, и фальшиво улыбаясь, представилось чучело, и тут же, оглянувшись назад, представило и второе чучело, которое гости, из-за царившего полумрака, сразу не заметили: – Это – Рушит. Мой каллека и трук.

Обстановка комнаты выглядела бы совсем убогой (квартира, видимо, относилась к числу тех, которые хозяева, подавая объявление о сдаче в аренду, именуют «мебелированными»), если б не телевизор «Самсунг» и видеомагнитофон той же торговой марки, стоявшие на старенькой тумбочке в углу у окна.

Подле тумбочки, на полу, на лысеющем от времени ковре валялись несколько видеокассет.

«Порнушка», – догадался Санька.

Зумистанец, встретивший их в прихожке, откатил от стены сервировочный столик на колесиках и установил его возле дивана, на котором расселась вся компания – только Зеня присел в стороне, на кресло, стоявшее у самой двери в комнату и мешавшее проходу в нее.

– Цай, копе? – предложил зумистанец.

– Водка, – не стесняясь, пожелал Зенон.

– О, вотка! Путет вотка, – изобразив радость и понимание, осклабился обладатель розовой рубахи и, выходя из зала, позвал: – Саит! Мошно тепя на отин минутка?

Саид вышел следом за ним.

– Блин! Пингвины гребаные! – блеснув в полумраке ртутными глазами, выругался Зенон.

– Как, как? – оживился Санька. – Пингвины? – он удовлетворенно качнул головой: – А ведь точно!

Да, действительно, в обоих увальнях, арендовавших хрощобные хоромы, проглядывало нечто от пингвинов: тоже неуклюжие и тоже какие-то двухцветные – темная кожа и розовые ладони.

Вернулся Саид.

– Они ж-желают сразу н-начать, – объявил он без обиняков. – К-короче, Лина, с-сперва идешь ты с тем в-вторым, с Рушитом. Он, кстати, у них г-главный. А ты, Лена, – обратился он ко второй девушке, – п-пойдешь, значит, п-потом, с этим вот…. Как его? Тьфу, с С-сурви. Договорились?

Лина покривила губы:

– Мне по барабану. С тем, так с тем.

– Тогда, п-пошли.

– Куда?

– Да вот же – с-сразу в к-коридоре. Д-дверь в маленькую к-комнату. Он тебя уже ж-ждет.

Лина отложила сумочку на диван и поднялась.

– Пока, – небрежно бросила она, усмехнувшись, и пошла туда, куда указал Саид.

Появился Сурви и поставил на столик водку (кстати сказать, дерьмовую), дешевенькие рюмки, пластмассовую двухлитровую бутыль «Кока-Колы» и большое медное блюдо с местным хворостом – видимо, купленным поблизости на Зеленом базаре.

– Крутой дастархан! – съязвил Зенон и, не спрашивая разрешения у хозяина, потянулся к бутылке: – Кто будет? – спросил он и почему-то глянул на Саньку. Впрочем, а на кого еще мог он взглянуть? Саид же был за рулем.

– Лей, – кивнул Забродин.

Зенон, наполняя рюмки, прищурился в сторону зумистанца.

– Эй, как там тебя?! Тебе налить?

– Вотка? – спросил тот.

– А ты, что – кроме водки еще что-нибудь принес? Я что-то коньяка и шампанского на столе не наблюдаю, – Зенон переглянулся с Санькой: – Вот, блин, пингвины дремучие! Ни хрена не хотят за нашими девушками ухаживать!

До зумистанца все-таки дошло, что ему предлагают за компанию выпить.

– О, нет, нет, я вотка не пью! Я «Кола» пью.

Зенон с презрением скривился:

– «Колу» сам себе наливай.

Саид слегка пихнул его коленом:

– Ты это… Н-не обостряй.

Зенон замечание проигнорировал и, наскоро чокнувшись с Санькой, моментально опрокинул в себя рюмку и тут же громко захрустел хворостом, откинувшись на спинку кресла и со снисходительным прищуром поглядывая на зумистанца.

– Это…. Как тебя?.. Пингвин…

– С-сурви, – подсказал Саид.

– Ага, Сурви, – с усмешкою подхватил его подсказку Зенон. – Ты у себя на родине богатый человек по вашим меркам?

– Что, что? – не понял тот.

Зенон покосился на Саида:

– Объясни ему как-нибудь.

Саид тяжко вздохнул и повернулся к зумистанцу:

– Это, Сурви…. В общем, my friend с-спрашивает, – но тут сбился и умоляюще посмотрел на Саньку: – Б-бродя, п-переведи.

Зумистанец вопросительно взглянул на Забродина.

– Are you rich man in your country? – перевел Санька, как смог.

Сурви сразу оживился:

– Oh, yes. I am very rich man.

Санька взглянул на Зеню и пояснил:

– Говорит, да, очень.

Зенон хмуро посмотрел на Сурви:

– А почему здесь живешь, как свинья?

– Сфинья? Кто стесь сфинья? – насторожился сразу зумистанец, который, видимо, последнее слово уже знал.

Саид понял, что нужно как-то исправлять ситуацию.

– Су-су-Сурви! – засуетился он. – Вот этот м-мой френд, – показал он рукою на Зеню, – обругал вот этого м-моего френда за то, что он неправильно п-переводит, – тут он, естественно, показал на Саньку и сразу же попросил: – Б-бродя, в-выручай, мать твою!

– Hi said, that I am a bad translator, – пояснил Санька зумистанцу невозмутимо. – Sorry, I speak English so-so.

– А! – понимающе протянул тот, но чувствовалось, что он не очень-то объяснениям поверил.

Тут, кстати, появилась Лина.

– Ну, как? – поинтересовался Санька. – Не утомил?

Она презрительно фыркнула:

– Куда ему! – и, усевшись на свое место, с не меньшим презрением добавила: – Кролик!

Сурви с нетерпением пошевелился.

– Лена, т-теперь т-твоя очередь, – напомнил Саид.

Та поднялась, и сразу поднялся Сурви.

– Лена! – обратился он к ней, переместив ударение на второй слог, и обнял ее за талию. – Сюта, прошу сюта. Путь как тома, – пожалуй, его можно было бы признать даже галантным, но как-то по-своему – по-зумистански.

Зенон послал вслед удалявшейся паре ртутное облако. Лена, выходя из комнаты, на мгновение оглянулась на дружка. Забродин с интересом за всей сценой наблюдал.

Появился Рушит. Самодовольно и ласково улыбаясь Лине, он прямиком направился к ней.

– Лина, я сесть рятом, – объявил он.

Вообще-то, он претендовал на Санькино место.

Забродин усмехнулся и пересел на банкетку, где прежде сидел Сурви.

Рушит, все еще ласково улыбаясь, пристроился подле Лиины, забрал ее руку в свои и стал поглаживать пальцами ее по запястью, не сводя нежного взгляда с профиля девушки.

Лина, лукаво улыбаясь, переглянулась по очереди со всеми, а затем потрепала свободной рукой щеку Рушита.

«Прямо женихи какие-то!» – язвительно подумал Санька и перевел взгляд на Зенона.

Тот явно чувствовал себя не в своей тарелке и в тот момент, когда Забродин посмотрел на него, прихлопывал сам на сам очередную рюмку водки, даже не предлагая кому-либо составить себе компанию.

Санька, отметив это, отчего-то позлорадствовал, но тут его кольнула мысль: «Боже мой! На кой ляд он нам нужен? Зачем мы их берем?»

Вскоре вернулась Лена, и все стали собираться на выход.

– Тевочка! Та свитанья! Прихотите еще, – напутствовали девчонок зумистанцы, норовя поцеловать их в губы.

Санька брезгливо за ними наблюдал.

«Жрите, свиньи! – зло думал он. – Приятного аппетита!»

Ах, какие еще сцены ждут впереди нашего героя!

 

Глава 6

Как бы то ни было, но зумистанцы их не «опрокинули» – визы без проволочек появились в паспортах у всех – в том числе, и у девочек.

Третьего числа любимого своего месяца апреля Санька сидел на одной из лавочек в парке в центре города – за спиною у него высились здания консерватории и института театра и кино, а по левую руку от него – здание Союза Писателей Казахстана.

Припекало потихоньку солнышко и дул небольшой, но пахучий весенний ветерок. Выезд в Зумистан намечался на следующий день.

Место это Санька любил очень. Сколько раз, проходя здесь, он с замиранием сердца взглядывал на золотистые буквы, венчавшие фронтон главной резиденции писателей Республики.

О, Санька много знал об истории этого славного места! Ему ничего не стоило представить, как где-нибудь поблизости – допустим там, в самой середине парка – сидят на такой же скамеечке Габит Мусрепов и Сабит Муканов и оживленно сговариваются поженить своих детей (а ведь и поженили!). Или, что совсем рядом, быть может, на той скамейке, которая стояла теперь почти напротив Саньки, сидят двое, одетые не так, как, наверное, одевались тогда – один в трико, пузырящемся на коленях и подвернутым снизу, в шлепках на босу ногу, другой – в холщовых штанах и длинном, тоже холщовом, раскрашенном всеми цветами радуги, балахоне. Сидят, постелив между собою газету, на которой, само собой, бутылка «Столичной», зеленый лучок, хлеб и кулек с килькой, и о чем-то горячо спорят.

Узнали их? Конечно, это небезызвестные хранителям истории города писатель Юрий Домбровский и художник Сергей Калмыков.

Прохожие настороженно косятся на странную парочку и спешат пройти мимо. А зря! Ведь не так часто можно прямо на улице увидеть сразу двух гениев, да еще и в столь непринужденной обстановке.

А вон по аллее прогуливается в окружении сразу трех, а то и четырех поклонниц сам Ермек Серкебаев. И о чем он говорит с ними? Будем надеяться, не о музыке.

Да, Санька много мог рассказать о столь удивительном месте. И не только о нем.

Он сидел, наслаждался тем теплом, которое посылало ему солнышко, и украдкой от прохожих не громко читал себе самому стихотворение, которое написал, когда еще учился в институте, и назвал «Стойло Пегаса. 20-е годы»:

 

О, литераторы, не уж-то бы не стоило

Пегаса вам – желанного! – запрячь?

Когда его, шутя, втащили в стойло,

Мир не знавал таких тщедушных кляч.

И он – Пегас! – что нынешним неведом,

Вдыхал, хмелея, жадно и взасос

Дым папирос и наслаждался бредом,

Который нынче уж до классики возрос.

Имажинисты, футуристы – черти!

Кафе, корчма, притон или вертеп?

Но всяк читал (и даже я, поверьте)

Историю их жизней и смертей.

И не понять – слагал ли, пел Есенин?

Нет, все же пел! – дитя полей и рек,

Но позади его в зловещей тени

Стоял с усмешкой Черный человек.

Олеша пил. В кафе не пишут прозы,

И спьяну, может быть, на ум пришли

Три толстяка, на Совнарком похожих,

На всех премьеров матушки-Земли.

И пил Катаев. Зощенко ж и Бабель

Все вспоминали о делах былых –

Лязг и сверкание холодных сабель

Над головами мертвых и живых.

Ни звезд, ни хрусталей, ни канделябров,

Но ритм стиха – грядущего набат!

И далеко еще до славы и до лавров,

Но близко до потерь и до утрат.

И все там было так обыкновенно,

Как никогда уж не было потом,

И только взгляды девочек богемных

Богемским полыхали хрусталем!

 

В стихах речь шла об открытом имажинистами в Москве в 20-е годы литературном кафе «Стойло Пегаса».

Дошептав стихи до конца, Санька оставил скамейку и пошел к выходу из парка.

Было грустно.

Он зашел в магазин и попросил у продавщицы разрешения позвонить по телефону.

– Десять тенге, – окинув его недружелюбным взглядом раскосых глаз, предупредила та и выставила аппарат на прилавок.

Эля оказалась дома – ему, как уже не раз, повезло.

– Я думала, что ты уже никогда не позвонишь, – заметила она, услышав Санькин голос.

– Сама запретила, – упрекнул он.

– Ты вернулся из Зумистана? – поинтересовалась она, оставив его упрек без ответа.

– Нет, мы только завтра выезжаем. Вот решил перед отъездом поговорить с тобой, – ответил он, чувствуя себя не очень-то уверенно.

– Как долго! – искренне удивилась Эля. – Что ж, вернешься – сразу сообщи. Надеюсь, к тому времени номер моего телефона еще не выветрится из твоей головы. Хорошо?

– Он оттуда никогда не выветрится, – недовольным голосом буркнул Санька. – Больше ничего не хочешь мне сказать?

– Будто нет. Ах, да! Счастливого пути!

– Спасибо, – мрачно поблагодарил он и положил трубку.

– Что? Проблемы? – полюбопытствовала продавщица, принимая у Забродина деньги и бесцеремонно разглядывая его.

– У меня? – деланно изумился Санька. – Что вы! У меня никаких проблем нет и быть не может. С каждым днем моя жизнь продвигается к стабильности, благополучию и процветанию. Вы когда-нибудь видели абсолютно счастливого человека?

– Не знаю…. Наверное, нет, – нерешительно ответила та, пораженная такой закрученной тирадой. – А что?

– Так вот – я перед вами.

– В смысле? – не поняла его собеседница.

– Я – абсолютно счастливый человек! – объявил Санька и даже немного выпятил грудь в сторону продавщицы.

– Ну, уж!  – слегка от него отпрянув, поразилась та.

– Святая правда, уверяю вас, – невозмутимо отозвался Забродин и, со звоном опустив сдачу в карман, пошел из магазинчика прочь.

«Счастливого пути! – передразнил он про себя Элю. – Разве у меня может быть счастливый путь?»

Откуда-то с Севера на небесную синь наползла легкая рябь облаков, и сразу же потянуло холодом – будто зима, ненадолго покинув город, теперь надумала вернуться и остаться в нем навсегда…

 

 

Часть четвертая

 

Чартерный рейс

 

Глава 1

Мушрафобад ударил по обонянию наших героев скверно пахнущим воздухом, едва только они переступили порог, отделявший салон самолета от передвижного трапа.

Запах оказался настолько отвратительным, что Санька даже невольно остановился на верхней площадке трапа.

– Саид, – потянув носом воздух, позвал он главного специалиста по экологии пока еще неизведанной им самим страны, – отчего здесь так оглушительно воняет?

– Да, действительно, – согласилась с ним Лина, поневоле остановившись позади Забродина.

– Ах, это…, – оглянулся на них Саид. – А здесь в-всегда в-воняет, Бродя, – невозмутимо пояснил он. – Да т-ты не б-бойся – скоро привыкнешь. Идем! Надо т-таможню быстрее пройти, а не то з-застрять можем надолго, – и он пошел вниз по ступенькам.

– Во-первых, Саид, почему я должен привыкать? – возмущенно задышал Санька ему в затылок. – Не намерен. А во-вторых, почему «всегда»? У вони тоже конец должен быть.

– Да они же ч-чистые с-свиньи – эти зумистанцы. Они из м-магазина м-мусор выгребут и – куда д-думаешь? – не оборачиваясь, на ходу объяснял Саид.

– Куда?

– Прямо на с-середину улицы. Так и лежит в-все время.

– Что – не убирают совсем? – удивился Санька.

– А хрен их з-знает! – поморщился Саид. – Н-наверное, убирают когда-нибудь. Но – один или д-два раза в году. Не б-больше.

– Ну и дела! – покачал головою Санька. – Так они далеко зайдут. А мы – запросто здесь задохнемся.

– Ерунда! – успокаивающе похлопал его по плечу Саид. – С-скоро п-привыкнешь – вообще замечать п-перестанешь.

Зенон и Лена с тех пор, как их разбудили перед посадкой самолета, еще не проронили ни слова – Зеня выглядел очень мрачно, а Лена испуганно жалась к нему. Санька, обратив внимание на поведение парочки, понял, что они, скорее всего, никогда и никуда из Алма-Аты не выезжали.

– А аэропорт ничего себе, солидный, – вдруг напомнил о своем существовании Зенон, когда компания уже вошла внутрь вокзала и пристроилась в хвост очереди к столам таможенного досмотра.

Саид, услышав его слова, сразу как-то воспрянул или даже, можно сказать, воодушевился:

– О, что ты, З-зеня! З-здесь, з-знаешь, какие б-бабки америкосы в-вкладывают! Уж аэропорт-то т-точно при их участии п-построен.

– На кой черт им пингвины с их долбаной пустыней? – возразил Зенон.

– Ну, что ты, Зеня! – с укоризной и для чего-то понизив голос чуть ли не до шепота, начал растолковывать Саид. – Америкосы з-знают, что д-делать! Хотят, п-падлы, арабский и мусульманский м-мир под колпаком д-держать. И потом – зря ты так о п-пустынях. Здесь в зумистанских п-песках такие б-бабки зарыты! Да нам в Казахстане и не с-снилось такое!

Забродин только несколько минут назад почувствовал, как ему плохо – его ведь тоже разбудили перед самой посадкой, и поначалу похмелье почти не давало о себе знать, но зато теперь коварно обрушилось на его голову со всей той силой, на которую способно только оно.

Еще в алмаатинском аэропорту, ожидая рейса, который из-за отсутствия керосина все откладывался и откладывался, он, потеряв терпение, здорово накачался коньяком в маленьком кафе, расположенном неподалеку от привокзальной площади, с двумя какими-то парнями, с которыми познакомился прямо в забегаловке, когда случайно забрел туда хлопнуть сто грамм для поддержания духа – чтобы хоть как-нибудь скрасить проклятое ожидание.

Деньги у него были – перед самым отъездом выручил Асет, ссудив сотню гринов на всякий непредвиденный случай. Собутыльники оказались ребятами ничего себе – из России; они, как и Санька, ждали откладывавшийся рейс куда-то в Сибирь.

Сто грамм – как-то незаметно для Саньки – превратились грамм, пожалуй, в семьсот.

Дальнейшее он помнил плохо. Помнилось, как блевал в туалете зала ожидания. Почему-то запомнилась реплика Лины, показавшаяся даже в том чаду, в котором пребывал, особенно обидной: «Цирк уехал, а клоуны остались» – конечно, в адрес Забродина.

Запомнилось, что когда объявили посадку, его в самолет пускать не хотели, но спасло то, что одним из таможенников оказался тот самый тип, с которым Санька выпивал в совхозной бане.

Помнилось и то, как все норовил обнять и поцеловать в знак самой искренней благодарности знакомого типа (как его зовут-то, на самом деле? Впрочем, не важно.), но тот почему-то довольно грубо возражал против подобного проявления чувств. Еще бы! Теперь-то Санька понимал почему – от него, похоже, несло, как из выгребной ямы – изо рта, разумеется (обычное дело, когда переусердствуешь с коньяком, да еще и при минимуме закуски).

Помнил Санька и то, что в полете громко возмущался, когда стюардессы на ужин разнесли не привычный аэрофлотовский набор, а говяжью тушенку, хлеб и чай – чем глубоко оскорбился Саньку – лучшие его чувства к гражданской авиации оказались в одночасье и безвозвратно похеренными.

Что ж, случаются и такие годы, когда даже Аэрофлот теряет свое высокомерное и холеное лицо.

Временами, приходя в чувство, Санька мельком взглядывал в иллюминатор и видел за стеклом только скалистую и безжизненную, совершенно чужую для него, но залитую Солнцем землю.

В себя Санька пришел только перед выходом из самолета – точнее, не в себя, а в кого-то другого. Как уже и говорилось, чувствовал себя ужасно.

Санька отчего-то вдруг стал припоминать подробности последней встречи с Асетом. Забродин заехал к нему не для того чтобы одолжить деньги – ему просто захотелось перед поездкой повидаться с теми людьми, общением с которыми дорожил. Алмушка с Аселькой куда-то отлучились, и встретил его только Асет.

– Значит, едете все-таки? – спросил Асет, когда понял, почему появился Санька.

– Конечно, братан! – шутливо отозвался Забродин, и похвастался: – Я, если что решу, Асет, то уже не отступаю. Кремень!

Асет через силу улыбнулся – вышло невесело.

– Обожди-ка минутку, – попросил он и, оставив Саньку одного, пошел к себе в комнату. Вернувшись вскоре, протянул Забродину купюру: – Вот, держи. Отдашь, когда сможешь.

Санька покосился на его руку и, разглядев в ней деньги, отрицательно замотал головой:

– Прекрати, брат! Зачем мне филки? Саид за все башляет. Я у него на полном пансионе.

Асет, по своему обыкновению, по-бычьи наклонил голову вперед – по направлению к Саньке. Он всегда так делал, когда хотел настоять на чем-нибудь своем – в спорах, в ссорах, в драках. И Санька знал – когда Асет так наклонял голову, даже друзьям лучше ему не перечить. Себе дороже выйдет!

– Держи, говорю! – повторил Асет упрямо. – Филки Саида – его филки. Мало ли, зачем тебе там финансы понадобиться могут! У тебя самого на кармане что-нибудь быть должно. Не потратишь – сохранишь.

Санька, пусть и нехотя, но с чувством благодарности за заботу взял купюру и затолкал ее в карман – пальцы отчего-то стали непослушными.

– Спасибо тебе, брат! – он неловко кашлянул.

Асет с видимым удовлетворением на лице уселся на подоконник.

– Значит, едешь? – снова спросил он – очевидно, тоже чувствуя некоторую неловкость (так случается между старыми друзьями).

– Еду, сказал же, – усмехнулся Санька.

Асет вдруг тяжело вздохнул.

– Ты чего вздыхаешь?

Асет пристально посмотрел Забродину прямо в глаза:

– Вот, что, Бродя…. Не хотел я говорить, но все-таки скажу… Должен сказать!

– Говори, если должен.

– Не то дело вы затеяли, Санька. Не то…

– В смысле?

– Торговать этими делами, Санька, последнее дело для мужика. На зоне раньше за такие дела опускали.

Забродин снова, но уже с примесью горечи, усмехнулся:

– Вон, куда гнешь! Воспитываешь, значит. Зачем деньги тогда давал?

– Деньги я тебе дал на всякий пожарный случай! – вспылил Асет. – Мы тут, представь себе, за тебя волнуемся. Все! И Аселька с Алмушкой тоже. Хотелось бы, знаешь, тебя еще увидать. Потому и дал. Из рук друга такие вещи, случается, выручают.

Санька, смутившись под его напором, отвел глаза в сторону:

– Ну, что ты городишь, Асет! – мягко возразил он. – Ничего с нами не случится. Саид за все отвечает.

– Саид, извини, брат, болтун! – в свою очередь возразил Асет. – То есть, не обычный болтун, а…

– Болтун необычный, – с подначкой перебил Санька.

– Не прикалывайся, Бродя, прошу тебя! – отмахнулся от его сарказма Асет, как от назойливой мухи. – Ты знаешь, как я к нему отношусь! Я хотел сказать, что он немного фантазер – ему, что хочется видеть, то он и видит. Может так оказаться, что там все будет совсем не так, как он рассказывает, и вы влипнете в историю. Он, конечно, не нарочно так делает. Натура у него такая, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Санька – рассуждения Асета вышли на удивление точными. – Но, будем надеяться, все обойдется.

Асет без энтузиазма пожал плечами:

– Будем…. Только, – он снова взглянул Забродину глаза в глаза: – только последнее это дело, Саня, последнее. Саиду морду бы набить за то, что он тебя втянул.

– Во-первых, Асет, про последнее дело – я где-то уже слышал. Мало ли, кто и чего говорит – мы же с тобой не в зоне! Никогда там не были, никогда, уверен, не будем. Пусть братки по своим собачьим законам живут…

– Насчет зоны – ты не зарекайся! – перебил его Асет. – Там далеко не одни отморозки сидят…

Но Санька, не дослушав, перебил:

– А во-вторых, не Саид меня втянул, а Михрибан. Нас обоих она приболтала.

– Иди ты! – поразился Асет.

– Спроси у Саида. Если не веришь…

Асет в сердцах громыхнул кулаком по подоконнику:

– Вот, сука! Чернушка гребаная!

– Да ладно тебе! Не принимай близко к сердцу, – улыбнулся Санька.

Они немного помолчали.

– Уж лучше бы стихи писал! – нарушив тишину, вдруг заметил Асет.

Санька снова и с некоторым самодовольством улыбнулся ему:

– Что, нравятся мои стихи?

– Мне-то? Не, мне не нравятся, – неожиданно признался Асет.

Забродин даже поперхнулся от возмущения:

– Отчего ж тогда почитать просишь?

Асет неуверенно пожал плечами:

– Другим нравится. Вон – Алмушка с Аселькой – чуть ли не за гения тебя держат. А они у меня – умные. Потому и прошу – знаю, другим приятно будет. А сам я стихов не понимаю. По мне – что ты, что Пушкин. Интересно, конечно, что именно с тобою такая байда приключилась, потому иной раз и прислушиваюсь.

Забродин с очевидным любопытством его разглядывал.

– А ты, оказывается, ханжа, брат! – наконец, уязвил он Асета.

Тот развел руками:

– Какой есть! Но одно знаю точно: писать стихи – лучше, чем торговать интимуслугами.

Санька расхохотался:

– Несомненно! Если б мне за стихи еще и платили – тогда бы я только ими на радость всем вам и занимался…

– Сл-лышь, Б-бродя, ты чего молчишь? Прошу же тебя – помоги! – теребил его Саид.

– Чего тебе? – вяло отозвался Санька.

– Как эта х-хрень называется – когда кто-нибудь кому-нибудь на х-халяву добро д-делает?

– То есть? – не вник Забродин.

– Что ты у него спрашиваешь! – презрительно поглядывая на Забродина, усмехнулась Лина. – Видишь – он отупел от выпитого. Альтруизмом эта хрень называется. Или филантропией.

Санька косо взглянул в сторону самозваной помощницы.

– Во, во! – обрадовался Саид. – Именно! Альтруизм! – И он снова повернулся к Зенону: – Америкосы не из альтруизма д-делают. Всех купить хотят, с-сволочи! Здесь все, как и у нас, в Казахстане – ч-чиновников подкупают, а народ г-грабят! Еще те твари! На один бакс в-вложат, а на сто – выгребут. Да они вообще все в-восточные с-страны погубить хотят! На колени поставить! Г-глобализация, мать их! Они обжираться за наш с-счет б-будут, а мы у них член сосать – у п-пидаров х-хитромордых! – Саид, похоже, разошелся не на шутку.

Зенон, видимо, вовремя все понял и решил поскорее пресечь:

– Мне политика до одного места, – отмахнулся он от слов Саида.

– И правда, нам-то какое до всего  дело? – поддакнула ему Лена.

– Кажется, мы здесь надолго застряли? А, Саид? – Санька нарочно встрял в разговор, чтобы отвлечь приятеля от наболевшей для него, но скучной для других темы.

Саид вместо ответа пожал плечами.

– Здесь хоть не так жарко. И вони меньше, – осмотревшись вокруг, заметила Лина.

Очередь казахстанцев двигалась и в самом деле медленно. Таможенники выполняли свою работу с ленцой, с явным презрением к тем, кого обслуживали. Вещи досматривали больше для проформы, в полглаза, не спеша. Времени у них на все действия, надо думать, отпускалось с избытком.

– Хамы! – констатировал Санька, обратив внимание на нарочитую неповоротливость таможенников. – Что они из себя строят? Ведут себя так, будто они граждане самого цивилизованного и богатого государства в мире, а мы – пигмеи из племени мамбу-юмбу. Крутыми себя считают, да? – спросил он у Саида.

– К-какое там! – поморщился тот. – В основном, н-нищета. Но есть и обалденно б-богатые люди.

– А таможенники?

– А, так. С-средний класс по м-местным м-меркам. П-почти как у нас.

– Тоже капусту шелушат себе на карман? Как наша таможня?

– А ты д-думаешь в мире есть где-нибудь ч-честные т-таможенники?

Санька неуверенно пожал плечами:

– Ну, не знаю…. В Европе-то, наверняка, не берут.

Саид возмутился – предположение о том, что где-то на Земле есть честно работающие люди, оказалось за пределами его понимания жизни. Про себя самого он на этот счет говорил весьма определенно: «Всегда крал, краду, и буду красть – по возможности и по потребности. Но я лучше многих других, которые крадут сверх всяких потребностей» – примерно так он говорил. Вообще, он, судя по всему, пребывал в твердом убеждении, что все человечество делится на две неравные части: одна – та, что больше – ворье всех калибров, другая – намного меньшая первой – презираемые ворами всех стран педерасты.

– Ага, жди! Эти п-пидары тоже б-берут. Им тоже ж-жрать надо. И потом – им же надо на порядочных л-людей п-походить. Берут так, что шуба заворачивается! А эти, – Саид показал глазами в направлении зумистанских таможенников, – п-просто бараны. У нас ведь тоже так – всякая мелочь с-строит из себя. Хотя бы взять того твоего к-кента на алмаатинской таможне.

– Он строил? – заинтересовался Санька, который о своих приключениях перед вылетом, как мы знаем, помнил плохо.

– О, еще как! Просто ты спьяну не разглядел.

Тему Саньке развивать не хотелось – тем более что во время их с Саидом беседы, Лина, как нарочно, не спускала с него холодных и насмешливых глаз («Чего она на меня так выставилась?» – подумал он).

Он кивнул головой в сторону соседнего поста:

– Смотри, а тех вроде вежливо принимают. – Там проходили досмотр пассажиры, прибывшие рейсом из Лондона.

– Что ты х-хотел! – хмыкнул Саид. – Америкосы!

– Нет, англичане, – поправил Забродин. – Видишь паспорта?

– С-считай, одно и тоже. Одна б-бодяга, – равнодушно заметил Саид.

– Точно, – согласился с ним Санька.

Саид сразу оживился – он любил, когда с ним соглашались (особенно, по принципиально важным вопросам):

– О, Б-бродя! Это еще те п-пидары! Х-хапуги из хапуг.

Первой из их компании на досмотре оказалась Лена. Зумистанец, плотоядно на нее поглядывая, размашисто и со стуком впечатал в ее паспорт отметки.

– Ай! Ай! Ай! – она вздрагивала плечами при каждом шлепке, когда штамп печати прилипал к нужной странице документа, и кокетливо улыбалась – излишне наигранно.

Зенон сверкал ей в спину ртутью с потемневшего вдруг лица.

Санька наблюдал и хмурился.

– Она уже ведет себя, как проститутка, – негромко заметил он Саиду.

– А, брось, – покривился тот. – Какая р-разница?

Когда, наконец, досмотр прошли, Саид позвал всех посоветоваться.

– Так, п-пацаны и дев-вчонки, – начал он, – у меня есть п-предложение: давайте, всю толпу ждать не б-будем. Они сейчас свое б-барахло получать будут, а мы тем временем в-возьмем такси и п-поедем в гостиницу, места п-получше з-забьем. А не то скиснем здесь, пока всех ожидать будем.

– Такси – наверное, дорого? – с сомнением спросила Лина.

– Ерунда, бухгалтер! – отсек ее сомнения Саид. – З-здесь наших т-туристов почти бесплатно в-возят. Пять баксов д-дадим – довезут, как миленькие.

– Так дешево? – не поверил Зенон.

– Да. Т-таксисты свои бабки не с нас, а с п-продавцов магазинов слупят. Как п-привезет таксист в магазинчик к-коммерсанта, хозяин ему с б-барыша отстегивает. Все п-просто.

– Тогда поехали. Чего зря стоять? – решила за всех Лина.

Компания направилась к выходу из вокзала…

Подходящий таксист отыскался быстро. Едва компания приблизилась к стоянке, как к ним со всех сторон устремились бойкие водители, в большинстве своем одетые в национальные одежды.

Один из водителей оказался знакомым Саида.

– Страфстфуй, Саит! – поприветствовал он. – Моя такси тепя жтет.

– С-салам, Сухиб! – отозвался на приветствие Саид. – Твоя такси д-довезет нас до «Джесима»? – слегка передразнив зумистанца, спросил он.

– Пыстро, пыстро, – закивал тот головой в знак согласия.

Погрузиться впятером в салон обычного южнокорейского седана оказалось сложновато, но все-таки кое-как умудрились – Зенон, усевшись на заднее сидение, посадил себе на колени свою подружку.

– Саид, у них здесь, что – ГАИ нет? – весело поинтересовался Санька – ему ощутимо полегчало, хмель, казалось, почти полностью выветрился, а может, просто сказалось обилие новых впечатлений.

Саид рассмеялся:

– Какое тут, в задницу, ГАИ! З-здесь все д-деньги решают, Б-бродя. Они здесь т-только и д-делают, что б-бабки р-рубят. И, к-кстати, не с кого-нибудь, а с нас – ж-жалких и нищих к-коммерсантов, – пояснил он.

Он сидел на переднем сидении, полуобернувшись к Забродину.

– Не дыши в мою сторону! – вдруг истерично выкрикнула Лина, адресуя реплику, само собой, Саньке, который оказался между нею и Зеноном с Леной.

Забродина взорвало:

– Слушай, ты, дура! Не нравится – дыши ртом. А не то я тебе такое устрою!

– Что ты мне сделаешь, что? – ничуть не испугалась угрозы Лина. – Может, побьешь? – подначила она. – Попробуй только!

– Да на кой ляд ты мне свалилась! – отмахнулся от нее Санька, не имея ни малейшего желания препираться с кем бы то ни было. – Вот, дура! – посетовал он, взглянув на Зенона.

– Сам такой! – не осталась в долгу Лина.

Зенон ухмыльнулся:

– Да ладно вам! Нам дела нажно делать, а не ссориться. – Он чуть отклонился назад и – за спиной у Саньки – бросил Лине: – Завязывай, Лина, не время понты колотить.

– Да ну его! – в сердцах отозвалась та. – Нажрутся, как свиньи, а ты нюхай!

– Лина, ты в-выражения в-выбирай, – попытался одернуть ее Саид – очевидно, решивший использовать данный случай, чтобы продемонстрировать всем свои права начальника экспедиции. – А то за б-базар ответить придется. – Но – не тут-то было.

– Перед кем? – с язвительностью поинтересовалась у него Лина. – Перед тобой? Да кто ты такой?

– То есть? – растерялся Саид, ошеломленный ее наглостью и натиском. – Как «кто»? Что значит «кто т-такой»?

– А вот то! То и значит, что берешь на себя много. Сиди и сопи себе в две дырочки!

– Ладно, замяли! Сказал же! – уже с угрозой в голосе вмешался в препирательства Зенон. – Все! Едем и едем. – Собственно говоря, он ни к кому в особенности и не направлял угрозу, но, как ни странно, она возымела действие – Лина, храня на лице презрительное выражение, сразу замолчала и отвернулась к окну.

 Ни Санька, ни, тем более, Саид не придали происшедшей сцене должного значения – у Забродина снова «просело» настроение, что в данной ситуации легко объяснялось, а Саид, как человек в высшей степени безалаберный, вообще никогда не обращал внимания на подобные «мелочи». А сделать кое-какие выводы, пожалуй, очень даже стоило: оценить предостережение Зенона «не время понты колотить» – с отчетливым нажимом на слова «не время», или то, что Лина, абсолютно наплевательски проявив себя в разговоре с Санькой и Саидом, совершенно очевидно в отношении Зени проявляла уважение и даже, можно сказать, некоторое послушание. Казалось бы, нашим героям было чем озадачиться – казалось бы…

Автомобиль несся по окружной дороге мимо роскошных особняков – воздух заметно посвежел, и стало возможным даже открыть окна и подставить лицо под упругие струи.

– Ничего себе живут, – заметила Лена, с интересом разглядывавшая хорошо различимые даже в сумерках нарядные фасады домов, с умыслом прорисованные яркой подсветкой.

– Т-только единицы. Вот п-приедем – увидите! С-столько нищих – п-просто уму непостижимо! – откликнулся на ее замечание Саид.

– А как же тогда наш бизнес? – нахмурился Зеня. – Нищие, что ли, нам башлять будут?

– Не б-беспокойся. Тут п-помимо нищих еще и с-средний класс имеется. Они и будут нашими к-клиентами. У них денежки в-водятся. – И он хлопнул по плечу водителя: – В-верно я говорю, С-сухиб?

– Что, что? – не понял тот.

– П-проехали, – усмехнулся Саид. – Жми на г-газ, братан! – И он снова обернулся к Зенону: – Так что – не в-волнуйся.

– Смотри, – сквозь зубы процедил тот.

Теперь Санька оказался внимательнее – он отметил про себя никак не вязавшееся со статусом Зенона в их предприятии слово «смотри» (точно так же, как и тогда – возле дома Сурви с Рушидом). «Какая двусмысленная интонация!» – подумалось ему.

– Да, кстати, – вдруг встрепенулся он. – Это…мистер, – окликнул он водителя. – This lady are sexy lady. You can to have them. One hour – one hundred dollars.

– What? – переспросил тот, видимо, не сумев с ходу перевести реплику, и вопросительно взглянул на Саида.

– Да г-говори ты с ним по-русски, – одернул Саньку Саид. – Английский с-свой п-после демонстрировать б-будешь – в-возможностей б-будет выше крыши. А т-таксисты здесь все б-более или м-менее въезжают. Во всяком случае, те, что в-возле наших т-туристов вертятся.

Сухиб, подтверждая его слова, усиленно закивал головой.

– Короче, братан, – переключился на русский Санька. – Девочки – для секса. Трах, трах – понимаешь? Даешь нам сто баксов, и целый час наслаждаешься с любой из них. Сладкие девочки, очень сладкие! – завершил он свой спич коротким рекламным слоганом, придуманным походя и показавшимся ему вполне эффективным.

Санькино выступление, похоже, повергло таксиста в состояние полного ступора, и он вновь вопросительно взглянул на Саида – на лице у него отразилось совершеннейшее изумление. В салоне повисла тишина.

Саид, видимо, тоже сразу не понял, что произошло, но все-таки через некоторое время спохватился и резко обернулся к Забродину:

– Ты, Б-бродя, дурак, что ли? В-вляпаться хо-хочешь? – заикаясь больше обычного, вскинулся он на Саньку. – Сиди и не р-рыпайся! – И, повернувшись к водителю, он дружелюбно и снисходительно похлопал его по плечу: – Этот май френд шутит. Ш-шутки у него такие.

 – О, йес, йес, – заулыбался тот напоказ, но было видно, что он все еще осмысливает слова Саньки.

– Вот, дурак! – не преминула снова уколоть Саньку Лина.

Санька, поняв, что сморозил глупость, отвечать не стал – лишь сосредоточил внимание на том, что виделось сквозь лобовое стекло такси.

А там плыла Луна – полная и сочная, низкая, но чудесная – она нависала прямо над дорогой и выглядела так, какою Санька привык знать ее всегда и везде, точно такою же, как и та Луна, что светила ему с родного алмаатинского неба.

«Здравствуй, милая! – поприветствовал он ее. – Нас сюда черти занесли, не иначе. А вот, что ты здесь делаешь? В этой чужой, душной и вонючей стране?»…

Наверное, уже перевалило за полночь, когда они, наконец, добрались до нужной гостиницы. Саид быстро расплатился с водителем, и вся компания поднялась по ступенькам лестницы, ведущей к парадному входу.

Санька косился по сторонам.

Квартал, где располагался отель – если можно так выразиться – был плотно застроен стоявшими впритык друг к другу малосимпатичными зданиями. Скверный запах, встретивший компанию в аэропорту и отставший от них в пути, здесь вернулся с утроенной силой, что говорило, скорее всего, о том, что квартал находился далеко не в самом лучшем районе огромного Мушрафобада.

На улице, хотя и широкой, да и неплохо заасфальтированной, на узких тротуарах везде – докуда доставал взгляд – вповалку спали люди: в основном, поперек – кто, постелив под себя лист картона, а кто и попросту на земле, без всякой подстилки. Благо,  асфальт, наверное, еще не остыл после дневного зноя.

– Что это, Саид? – с удивлением показал Санька другу рукою на спящих. – Здесь, что ли, всегда так?

– А! – воодушевился вдруг тот. – Я же тебе г-говорил, Б-бродя! Н-нищета! Это – бездомные, – равнодушно прибавил он. – Их з-здесь – тьма! Днем по г-городу слоняются, побираются. А по н-ночам – вот так и с-спят.

– Слава Богу, у нас в Казахстане не так, – покачал головою Забродин.

– Как «не так»? Д-давно уже т-так! – возразил ему Саид. – Мало тебе, что ли, бомжей? Ты п-подожди – и у нас будет не м-меньше, чем здесь. П-подвалы н-нарасхват п-пойдут. Наши баи д-доведут. Все там будем! Л-лучше м-места з-заранее з-занять, – каркал он уже внутри отеля.

– Добрый ты, – усмехнулся Санька его «пророчествам», хотя не мог не признать про себя, что говорить именно так у Саида есть все основания.

– Да уж, я т-такой, – ничуть не обидевшись, согласился тот.

В холле гостиницы, возле reception гостей встречал менеджер – одетый в добротный европейский костюм представительный седоватый мужчина, лет сорока пяти – сорока восьми на вид.

Саид широко раскрыл объятия и устремился к нему:

– С-салам, Аббас! Как твое н-ничего?

Мужчина попытался как-нибудь ускользнуть от нежностей, но не удалось.

– Бродя, с-скажи ему, что я очень р-рад его видеть. А то он по-русски не ш-шарит вообще, – улыбаясь менеджеру, потребовал от Забродина Саид.

– My friend said, that hi is very glad to see you! – быстро перевел Санька – такая реплика оказалась ему вполне по силам.

– Oh, I am too, I am too, – дежурно улыбаясь, откликнулся менеджер. – Welcome, welcome.

– Он тоже безмерно рад тебя снова видеть, – не без иронии, дал вольный перевод Саиду Санька.

Но в тот момент Саид узрел еще какого-то знакомого и через весь холл заорал:

– Али, Али, обожди, я с-сейчас к тебе п-подойду! – а потом обернулся опять к менеджеру: – Извини, Аббас, еще увидимся, я с Али х-хочу п-поболтать. Спик, спик, п-понимаешь?

Тот, видимо, ничего не понял из его слов, но понял по ситуации, и с дружелюбным видом закивал головой:

– Good, good, be as at home! – а затем, проводив глазами Саида, с тем же показным дружелюбием взглянул вопросительно на Саньку.

– Sorry, – развел руками Санька, извинившись за друга.

Тот еще раз улыбнулся и отошел от Забродина к стойке администратора.

Саид, направившись к тому типу, которого только что окликнул, на ходу сердито бросил остальным:

– Да не с-стойте вы п-посреди холла! С-сядьте п-пока на диван.

Лина, Лена, Зенон и Санька послушно уселись по его совету на диван, сам же Саид тем временем о чем-то оживленно беседовал в дальнем от них углу со своим зумистанским приятелем, само собой, поминутно улыбаясь – в Зумистане, наверное, было принято постоянно улыбаться.

Наконец, он прекратил разговор и заспешил к ним, на ходу стирая ставшую излишней улыбку с уставшего лица.

– Т-так, ребята! Ситуация т-такая: жить вместе с девочками в одном н-номере з-здесь не полагается. Но – п-проблема решаемая. Надо з-забашлять.

– Б-башляй, – равнодушно ответил за всех Саиду Зеня. – Мы п-причем?

– Я п-просто объясняю. Если забашлять, то м-можно будет устроиться всем в-вместе в четырехместном н-номере, а нас, если вы не забыли еще, п-пятеро. Что делать б-будем? С-соглашаемся или нет?

Зенон неопределенно пожал плечами:

– О чем тут думать? Соглашайся, конечно. Я, если что, с Ленкой спать буду. Да и Саня, в принципе, мог бы с Линой.

– Еще чего! – возмутилась та.

– А что? – усмехнулся Зеня. – Вам не в первой. Ведь было, а?

– Мало ли, что было! – отрезала та.

– В общем, бери четырехместный, – решил Зеня. – Разъезжаться по разным номерам нам ни к чему.

– Все п-понял, – бойко отреагировал на такое решение Саид. – Б-бродя, у тебя м-мелочь под рукой есть?

– В смысле? – не понял его Забродин.

– Ну, там, б-баксов п-пятьдесят, например. Надо в л-лапу дать.

– Ни хрена себе «мелочь»! – возмутился Санька и, хотя и неохотно, но все-таки полез в карман.

О баксах, данных ему Асетом, он Саиду не сообщал, решив по мудрому совету Асета приберечь их на всякий пожарный случай. Откуда Саид узнал, что у него есть с собою кое-какие деньги? Не иначе, как сделал правильные выводы после Санькиного загула перед вылетом…

В номере все по очереди приняли душ. Затем Саид достал из своей дорожной сумки бутылку водки и пакет с пряниками и позвал Саньку и Зенона выпить.

– Эх, пожрать бы сейчас по-человечески! – мечтательно сказал Санька. – В животе черт-те что творится! Прямо «Буря в пустыне». Хоть подыхай!

– Т-терпи, – урезонил его Саид. – С утра з-завтрак внизу б-будет. В ресторане.

– Хороший?

– Завтраки з-здесь так себе. А вот ужин б-будет классный! Так что – жди и терпи. П-пока вот – похмелись и з-закуси слегка. Завтра нам т-твой углубленный английский п-понадобится.

Санька криво усмехнулся и передразнил:

– Углубленный! Тоже мне – нашел специалиста!

– Но ты их п-понимаешь, – полувопросительно, полуутвердительно сказал Саид.

– Они не эталон. Похоже, пингвины язык еще хуже меня знают, – возразил ему Санька с некоторой грустью в голосе.

Тут Зенон, дожевав пряник, присоединился к разговору:

– Слушай, это… Саид! Что там завтра – проколов не будет? Есть какие-нибудь гарантии?

Саид снисходительно похлопал его по плечу – Зеня демонстративно на его ладонь покосился.

– Б-брат, все б-будет, как в аптеке. Я же г-говорил – клиенты уже ждут, – успокоил Саид Зеню, а затем вдруг дернул за локоть Саньку: – Только ты, Б-бродя, б-больше так не делай – как с-сегодня в такси. А то з-завтра нас уже весь Мушрафобад знать будет – и к-кто мы такие, и зачем с-сюда п-приехали. И кончится тем, что огребем мы по п-первое число. П-понял?

– Ты говорил, здесь безопасно.

– П-правильно, г-говорил. Безопасно т-тогда, к-когда все по-умному д-делаешь.

– А что я такого сделал? Просто запустил рекламу, – уперся Санька. – Нам же лучше – клиентов больше будет.

– Б-бродя, я с-сказал! – по-начальнически прикрикнул на него Саид. – Твое д-дело теперь маленькое – знай, п-переводи. А клиенты – моя з-забота. Я тебе кто? – вспомнил он старую шутку.

– Ты мне ака, – подыграл Санька.

– То-то же…

– Ладно, ладно, замяли, – натянуто рассмеялся Забродин.

Выпив, они разошлись по койкам. Лина спала у самого окна – «Подальше от этого» – как она сама сказала, с презрительным видом показав на Забродина, затем шла кровать Зени с Леной, потом Саида, а только потом – у противоположной от Лины стены – спал Санька. Подальше от этой.

Полночи Забродин ворочался – не спалось. В голову лезли всякие бредовые мысли.

«Что-то будет завтра!» – подумалось ему и, уже засыпая, он тяжело и громко вздохнул.

 

Глава 2

Поначалу назавтра было, разумеется, утро, а потом – завтрак, который, как и предупреждал Саид, оказался, мягко говоря, не обильным.

Покушав, они снова поднялись в номер и стали собираться на выход.

– Саид, как лучше одеваться? – решил проконсультироваться Санька.

– Л-лучше всего – н-никак, – пошутил тот.

– В смысле? – не вник в его юмор Забродин.

– В том с-смысле, что тут л-лучше всего х-ходить г-голым, – пояснил Саид.

– Там сколько сейчас градусов?

– Не з-знаю. Д-думаю, г-градусов сорок. А то и все с-сорок п-пять.

– Блин, я влип, – посетовал Санька, с сомнением оглядывая свои демисезонные брюки и рубашку с длинными рукавами.

– Головой надо думать, – съязвила Лина, поправляя на себе легкие красные шорты и с удовольствием смотрясь в зеркало.

Санька связываться с нею не стал – он вообще решил до самого конца поездки игнорировать все ее колкости.

Само собой, наиболее подготовленными по части одежды оказались девушки: Лена надела короткое цветастое ситцевое платье и босоножки, а Лина присовокупила к шортам белую полупрозрачную блузку и, судя по всему, осталась очень довольной своим внешним видом.

– Ну? Как я вам? – она не без рисовки сделала оборот вокруг себя – рисуясь, конечно, больше перед Зеноном, чем перед кем-либо еще.

Зенон зафиксировал ее на сетчатке ртутных глаз и, усмехнувшись чему-то, одобрительно кивнул ей головой.

Саид же мрачно смотрел на обеих девушек, попеременно переводя взгляд с одной на другую – очевидно, ему что-то не нравилось – настолько очевидно, что это заметили все.

– Ты чего уставился? – неожиданно и зло вскинулась на него Лина. – Красивой бабы не видел, да?

Саиду, однако, было совсем не до ее сомнительной красоты. И не до ее «наезда».

– Это… д-девушки…. Как бы в-вам л-лучше сказать?…, – нерешительно начал он.

– Говори, как есть! Только не заикайся, – не меняя прежнего тона, потребовала Лина.

– Здесь т-так не п-принято ходить, – осторожно сообщил он.

– То есть?

– Я – об одежде. С-слишком в-вызывающе. Неп-приятности м-могут выйти.

– Нам паранжу на себя напялить?

– Нет же! Надо, чтобы и с-сексуально, и н-не в-вызывающе. Как восточные женщины д-делают. А иначе нарваться м-можем. З-здесь н-народ с-специфический.

– Пошел он в задницу – твой народ. Как хочу – так и одеваюсь. Мне так удобно. Захочу – вообще голая на улицу выйду. Понял?

Саид решил отступить.

– С-с-смотри, дело т-твое, – только и сказал он.

– Ребята, у меня ириски с собой есть, кто будет? – сказала Лена – очевидно, решив проявить дипломатический такт и приостановить перепалку – она вынула из сумочки кулек с конфетами и протянула его остальным.

Ириски разобрали по карманам…

Улица встретила сумасшедшими гудками клаксонов автомобилей, людским гвалтом, протянутыми руками мальчишек-попрошаек, палящим солнцем и все той же вонью.

– Саид, какого черта они все так гудят? – возмутился Зенон.

– А это, З-зеня, здесь всегда так. У них з-здесь правил д-дорожного движения не существует. Кто с-сильнее прогудит – тот и прав. Они измором д-друг друга берут. Б-бараны, что с них возьмешь! – весело высказался Саид.

– Дядя, дай деньги! Дядя, дай доллар! Тетя, дари доллар! – клянчили у них мальчишки.

Стоит ли говорить, что лишних долларов у компании не наблюдалось, и потому стали откупаться от попрошаек ирисками, которых, впрочем, хватило ненадолго.

Лина повела себя иначе. Она невозмутимо, не обращая, казалось бы, ни малейшего внимания на назойливых мальчишек, жевала одну конфету за другой, а когда они ее вконец допекли, попросту взяла за шиворот ближайшего из них и отшвырнула от себя прочь со словами: «Пошел вон, побирушка вонючий!»

Саид и Санька от такого проявления эмоций только рты разинули.

– С-слушай, Бродя, она точно сука – твоя п-протеже. Ей, что – конфет ж-жалко? Говорил я – не надо ее б-брать, а ты – заладил свое!

– Я был не прав, – мрачно согласился Санька. – Лишь бы дело свое сделала, а там – плевать на нее. Знать ее больше не желаю!

– То-то же! – самодовольно кивнул Саид – любил он находить подтверждения собственной правоты.

Санька невесело усмехнулся:

– Подожди еще – как-то себя твои протеже поведут?

– А что м-мои? С моими, по-моему, все в п-поряде.

– Это по-твоему. – Обождав ответа Саида на свою последнюю реплику, но – так и не дождавшись – Санька с интересом оглянулся по сторонам. – А ты, Саид, однако, прав – кругом одни мужики.

– А что я т-тебе г-говорил! Тут, если увидишь ж-женщину, значит, она из наших – из СНГ. Ты в-вчерашнего таксиста – С-сухиба – помнишь? Я его д-давно знаю. Он рассказывал, что до п-появления здесь наших туристов только м-мужиков и трахал – своих, из м-местных, из подкрученных. А теперь кого-нибудь из н-наших теток бесплатно денек повозит, а расчет н-натурой берет. Я ему говорю: «Так ты, значит, п-пидар!». А он, г-гад, смеется! Г-говорит мне: «Не, я не п-пидар. П-пидары те, к-кого я т-трахал». Я ему говорю: «Это же поровну!». А он, п-пидар, оп-пять смеется!

Сухиб оказался легок на помине. Последние слова Саида еще продолжали висеть в воздухе, а Сухиб вдруг вывернулся неизвестно откуда, с самой проезжей части дороги, дважды чуть не угодив под проходившие мимо плотным строем автомобили, и, улыбаясь, предстал перед друзьями.

– Салам, Саит! – поприветствовал он, небрежно кивнув головой в сторону Саньки, и сразу перешел к делу: – Тачка нато? С витерком, кута хочесь!

Ударение в слове «витерком» упало на средний слог – наверное, так больше соответствовало природе его родного языка «зуми».

– С-салам, Сухиб, с-салам! – в тон ему отозвался Саид. – Тачка надо. На весь день надо тачка. Пять баксов – весь день. Устроит?

– Пять бакса – карашо! – закивал тот. – Мой тачка на трукой сторона. Итем! С витерком!

Саид позвал всех остальных членов их маленькой банды, и они сообща, но не без труда перебрались на противоположную сторону улицы, а там тем же макаром, что и накануне вечером, разместились в салоне машины.

– Кандишен врубай, С-сухиб, кандишен! – весело потребовал Саид. – Ж-жарко тут у вас, вашу з-зумистанскую м-мать!

Сухиб снялся с нейтралки и тут же прилип обеими ладонями к кнопке клаксона, чтобы оповестить всех, кто находился поблизости, что он – Сухиб – тоже едет, и – к немалому удовольствию всей компании – смачно заматерился по-русски.

– Кута итем, Саит? – спросил он.

– «Шахар-базар»…

Минут через двадцать под матерные речитативы водителя и многоголосье автомобильных гудков они добрались до цели намеченного Саидом маршрута.

– И что? Куда теперь? – поинтересовался Санька у Саида, когда они высадились неподалеку от главных ворот «Шахар-базара».

– С-сейчас увидишь, – многообещающе ответил тот. И успокоил: – Все будет х-хор-рошо, Бродя!

Компания выстроилась гуськом и во главе с Саидом направилась к воротам, пробираясь сквозь плотную толпу людей. Водитель тоже пошел с ними.

Заметив это, Санька осторожно окликнул Саида:

– А он-то какого черта с нами поперся?

– К-какого, как-кого, – беззаботно отмахнулся от его вопроса Саид. – Я же т-тебе, кажется, уже объяснял – н-налог х-хочет снять с т-товарооборота.

– Но мы-то ничего покупать не будем? – намекнул Санька.

– Не б-будем…

– Какой тогда налог?

– Тебе-то к-какое д-дело до его д-доходов?

– Никакого.

– Ну и вот!

– Ему-то самому есть дело! – попытался довести свою мысль до сознания друга Забродин, но – не тут-то было.

– Тьфу ты, Б-бродя! Отстань! Не о том с-сейчас д-думать надо! – рассердился тот и, грубо оттолкнув какого-то зумистанца, который мешал проходу, резко свернул влево, предварительно сделав направляющий знак рукой: – Нам сюда!

Шум и толчея на базаре стояли невообразимые – в разы сильнее, чем на улице. Компания с трудом продиралась к тому месту, которое знал только Саид. Кругом кипела торговая жизнь: с лотков, прикрытых от жгучих солнечных лучей матерчатыми тентами, свисали концы рулонов всяческой ткани, на плечиках строем висели всевозможные майки, рубашки, перемежавшиеся столами, то заставленными посудой, то заваленными золотишком, то фальшивами часами  известных по всему миру брендов – в общем, типичный восточный толчок, где в изобилии водилась вся та дребедень, которую завозили огромными баулами на алмаатинские вещевые рынки предприимчивые казахстанские коммерсанты.

Вскоре компания очутилась в каком-то магазинчике, вдоль и поперек заваленном тканями самых немыслимых расцветок, где было ощутимо прохладнее, чем снаружи. Все с облегчением перевели дух.

– Саит, рат тепя витеть! – раскрыв объятия, устремился к нему один из продавцов, которых всего оказалось трое.

Пока Саид и узнавший его зумистанец лобызались, двое других алчно пожирали глазами девочек.

– Как жина, тети? – следуя ритуалу, поинтересовался у Саида зумистанец – видимо, хозяин магазинчика.

– Все хорошо, М-магриб. Все живы, здоровы. А как у т-тебя? – также следуя ритуалу, ответил Саид.

– Моя очень карашо! – закивал тот головой усиленно и, надо полагать, решив, что время на церемонию потрачено с избытком, перешел непосредственно к торгу: – Ткань? Люпой расцветка! Лен, хлопок, ситец! Пери только моя! Никута тепя не отпущу! Не посалеешь!

– Нет, Магриб, с-спасибо. На этот раз я не за т-товаром. П-помнишь наш р-разговор? В прошлый раз? А? – Саид по-свойски подмигнул.

Лицо зумистанца вытянулось в показном удивлении, что, безусловно, означало, будто он ни хрена не помнит.

Саид с пониманием улыбнулся и указал рукой в сторону подсобного помещения:

– П-пойдем-ка, Магриб, с г-глазу на глаз п-потолкуем.

Тот равнодушно пожал плечами, но все-таки двинулся по направлению к подсобке. Саид пошел следом за ним.

Санька, предчувствуя «облом», мрачно за ними наблюдал.

Саид провел в подсобке не более пяти минут. Появился оттуда явно чем-то раздосадованный, и сразу пошел к выходу из магазинчика. Магриб семенил следом за ним, колыхая на ходу всеми своими немалыми телесами, что-то горячо Саиду объясняя и ожесточенно размахивая руками.

– Саит, это тороко, очень тороко! Very expensive, Саит! – он всячески стремился показать, что и сам в высшей степени огорчен сложившейся ситуацией: – Пизнес, Саит, я толшен телать свой пизнес!

– Ах, М-магриб, М-магриб! – не оглядываясь на собеседника, морщась, укорял Саид. – Я-то думал, что т-твоему с-слову можно д-доверять.

И так далее, в том же духе…. В общем, все понятно.

Компания высыпала на улицу следом за Саидом. Девочки не громко о чем-то переговаривались между собою, Санька молчал и хмурился, а Зенон настойчиво теребил Саида:

– Что? Что там, Саид? Что пингвин говорит?

– Что, что!.. Отскакивает от м-меня, с-скотина. Г-говорит, сто б-баксов – очень дорого. Да и типа в-времени у него нет – п-покупатель, мол, валом идет.

– Падла! – зло заключил Зеня. – Пингвин гребаный! Давай, хоть морду ему набьем! – и он присовокупил последнее предложение отборнейшим русским матом.

– Ш-шутишь? Мы, по-твоему, в Алма-Ате сейчас? – вернул его к реальности Саид.

– А что делать-то будем?

– Что, что… Д-дальше пойдем. У м-меня на эт-том базаре еще пять-шесть вар-риантов есть. В-выкрутимся!..

И все двинулись дальше, но – ничего не выкручивалось: один пингвин сменял другого – Раджаб Аджиба, Раджаба Салим, Салима – еще кто-то; все они лобызались с Саидом, как и первый, приветственно хлопали Саида по плечу, всячески навязывали ему свой товар, а когда узнавали в чем дело, отрицательно мотали своими черными кудлатыми головенками, говорили, что цена непомерная, и тоже, как и первый торговец, пеняли на занятость. Прямо-таки, местный стереотип поведения.

Вконец удрученные, наши предприниматели покинули базар.

– Саид, в чем дело? Ты обещал, что у тебя здесь миллион клиентов. Где они? – «наезжал» на Саида Зенон.

– Где, где!.. Не в-видишь, что ли? С-соскакивают, с-сволочи! – вяло защищался Саид.

– А на кой черт мы сюда тащились? Мы так прогорим! Я, ведь, тоже деньги потратил, Саид! Ну, что ты молчишь?

– П-предъявляешь мне, что ли? А, Зеня?

– Да, предъявляю! А как ты хотел? Завез в какую-то дремучую страну, таскаешь нас здесь по долбаной жаре, а бабок все нет и нет. Зачем я сюда поехал, Саид? Отвечай! Где наши бабки? – Зеня разошелся не на шутку.

– Ой, ладно, Зенон! – включилась в разговор Лина, отерев ладошкой испарину со лба. – Неужели, не видишь, что они оба беспонтовые? – она не упустила, конечно, случая в очередной раз проехаться по Забродину.

– Да подождите вы, – разозлился Саид. – С-ситуация сложна, но не безнадежна.

– Да? – скривился Зенон. – У тебя есть, что предложить?

– Давайте, сейчас п-прыгнем на мотор и р-рванем в одно место.

– В какое?

– Так, маг-газ-зинчик од-дин. На друг-гом к-конце г-города.

– Смотри…, – зловеще прошипел Зеня в спину Саиду.

Они вышли с базара, и Саид обернулся к Сухибу, который все еще бродил вместе с ними по всем торговым точкам, но держался несколько позади, в разговорах участия не принимал, с изумлением наблюдая за всем происходившим перед ним. О его существовании  все уже забыли.

– Т-так, Сухиб, ты п-памятник, где п-подв-водная лодка стоит, знаешь? – спросил Саид.

– Я знать такой место, – гордо и в то же время мрачно сообщил тот.

– П-поехали т-туда.

Сухиб зло сверкнул взглядом в сторону Саида:

– Нет, Саит, я с вами не ехать!

– П-почему, Сухиб? – удивился Саид.

– Ты странный тела телаешь, Саит! Мне кароший клиент нато. Который товар покупать путет. С вами я совсем нищий стать, – и тут он резко крутнулся на месте и, не попрощавшись, пошел от них к своему автомобилю – мрачный и злой – от былых улыбочек не осталось и следа.

– П-подожди, Сухиб, д-договор-римся! – крикнул ему в спину Саид.

 Но тот даже не обернулся – только пренебрежительно и раздраженно махнул на ходу потной черной рукой, блеснувшей отраженными солнечными лучами.

– Опять проблемы, – в сердцах прокомментировал происшедшее Зенон. – Что теперь делать будем?

Саид, демонстрируя спокойствие и невозмутимость, сплюнул на землю:

– Что, что… Д-другой м-мотор наймем.

– За дорого?

Саид немного потупился:

– Н-ну, н-немного д-дороже б-будет.

– Насколько дороже?

Саид вдруг остановился и развернулся круто к Зенону.

– Тебе-то к-какое дело? Ты, что ли, б-башлять будешь? – его колотило. На левой щеке отчетливо пульсировала мышца.

Зеня был значительно выше Саида, и потому смотрел, естественно, на него сверху вниз, чуть прищурившись и насмешливо.

Санька понял, что так они далеко могут зайти. Он быстро подошел к ним и, крепко взяв Зеню за локоть, взглянул тому прямо в глаза – тем взглядом, которым всегда смотрел в глаза тех пацанов на Пятилетке, которые пытались некогда устраивать с ним «разборки», – и тихо, не спеша, произнес:

– Хватает, пацаны! Если так дальше пойдет – мы здесь друг друга искромсаем. Полегче, пацаны, полегче. Договорились? – он обращался будто бы к обоим, но Зеня не мог не понять, что все сказанное относилось, главным образом, к нему одному.

Черты его лица посуровели, и Санька прочитал в его ртутных – плохопрочитываемых – глазах желание схватки, и потому внутренне подобрался, но Зеня, несколько мгновений поиспытывав Забродина на устойчивость к воздействию ртутных паров, вдруг улыбнулся снисходительно и сказал:

– Ладно, пацаны! Действительно, к чему нам шум? Нам еще дела надо вместе делать. Расслабьтесь.

Все расслабились и под любопытными взглядами девушек, которые выжидали, чем все закончится, медленно отошли друг от друга…

Новый таксист отыскался мгновенно, но, к сожалению, ни слова не говорил по-русски.

– Эт-то, б-брат, м-место такое, – Саид пытался даже что-то изображать руками, сидя рядом с водителем такси, нанятого на два часа за двадцать пять баксов, – там, з-знаешь, подводная л-лодка на п-пьедестале. Вот такая! – Саид прочертил ладонью в воздухе что-то горбатое, а таксист с изумлением траекторию отследил. – Вот такая, ж-железная! Ну, что ты ус-ставился на м-меня н-невинными г-глазами, б-белоснежка гребаная! – девочки стали давиться смехом, а водитель все с тем же непониманием смотрел на Саида и не трогался с места. – А, хрен бы тебя побрал! Б-бродя, помогай мне!

– Что? – тоже про себя посмеиваясь, отозвался Забродин.

– Зачеши ему по-английски.

– Ты говорил, что они здесь все соображают по-нашему.

– Эт-то я о тех, кто у г-гостиниц р-работает. А эти, в-видишь, не г-говорят.

Забродин находился прямо за спиной водителя.

– Hey, mister! – хлопнув его по плечу ладонью, окликнул Санька. – Were is the memorial of submarine?

Тот обернулся и переспросил:

– Submarine?

– Yes, submarine, – подтвердил Санька.

Тот с недоумением пожал плечами.

Забродин рассмеялся и резюмировал:

– Саид, а он и английского не знает.

– Как не знает?! – возмутился Саид. – Должен знать!

– Он не знает, как по-английски будет «подводная лодка».

– Может, ты что-нибудь неправильно спросил?

– Как неправильно?! Это даже ты знаешь!

– А как по-английски будет «подводная лодка»?

– Submarine, Саид. Забыл? Вспомни песню битловскую.

– Пингвин хренов! – вдруг заорал Зеня на весь салон. – Это даже я знаю!

– Попробуй еще раз. Как-нибудь по-другому, – посоветовал Саид.

Санька вздохнул и вновь обратился к водителю:

– Hey, mister, submarine – that is under water machine. Do you see? – тот снова отрицательно покачал головой. Тогда Забродин предпринял очередную попытку: – Boat-plane! Underwater! Submarine! – Все оказалось напрасным, и Санька тяжело вздохнул и объявил: – Он ни хрена не понимает!

– Значит, плохо объясняешь, – уязвил Зеня.

– Да как «плохо»?! – рассердился Забродин. – Я ему, что только не говорил! И «машина под водой», и «подводная лодка», и даже «лодка-самолет»!

– Причем здесь «самолет»? – удивился Зеня.

– Не причем. Просто я уже не знал, как объяснять.

Водитель приспустил окно боковой двери и, запустив в салон душный и горячий воздух Мушрафобада, кого-то подозвал и стал о чем-то говорить с ним на «зуми».

Санька из любопытства тоже приспустил окно и стал прислушиваться к разговору. Несколько раз прозвучало слово «Submarine». Санька не выдержал и вмешался в разговор зумистанцев:

– Hey, mister, – привлек он внимание нового аборигена. – We want to find the memorial of submarine, – и, заметив, что его опять не понимают, уже теряя надежду, добавил: – Under water machine. Boat-plane.

– Under water? – изумленно переспросил туземец.

– Yes, submarine.

Тот оглянулся по сторонам и, выискав кого-то в толпе среди ожидавших клиентов водителей такси, подозвал к себе на помощь. И снова рядом зазвучала непонятная речь «зуми», в которую порой вкрапливалось единственно внятное для Саньки английское слово «submarine».

Санька с тоскою оглянулся на своих «подельников», мельком отметил про себя кислые выражения на их лицах, и снова сосредоточился на том, что происходило рядом с их такси.

А там разгорался консилиум – человек, пожалуй, уже с двадцать зумистанцев в полемическом задоре что-то пылко доказывали друг другу.

– Господи, когда же это кончится! – капризно воскликнула Лина, обмахивая, как веером, ладошкой лицо, блестевшее капельками пота.

Саньку вдруг осенило: он повернулся и дернул Саида за локоть:

– Слушай, Саид! А может, нам «Битлз» поможет?

– В с-смысле? – не сообразил тот.

– «Желтая подводная лодка»! Быть может, напеть им?

Саид вяло и безучастно пожал плечами – он страдал от духоты, наверное, ничуть не меньше девушек:

– Н-не знаю. Д-делай, что хочешь.

Санька высунул голову из салона наружу и закричал:

– Эй, пингвины! Слушай сюда! «Yellow submarine»! You see? «Битлз»! Do you understand me?

Те замолчали и с удивлением переглянулись между собой – по их взглядам стало понятно, что Саньку они принимают за человека, как минимум, глуповатого, а то и – маловменяемого, а к таким, как известно, у всех народов принято относиться снисходительно.

Добившись внимания, Забродин вдруг – неожиданно для самого себя (форс-мажорные обстоятельства требовали от него нестандартных действий) – запел! Он вообще не помнил, чтобы пел когда-нибудь прежде – в школе учительница пения, когда весь класс завывал хором, а Санька добросовестно давил из себя трудно дававшиеся ему звуки, неспешно приближалась к нему и, мягко положив Забродину руку на плечо и склонившись к самому его уху, шептала: «Саша, ты можешь молчать». И Саша, разочарованный и оскорбленный в своих лучших чувствах (он ведь очень старался), замолкал.

С тех давних школьных лет Забродин себя больше в качестве вокалиста не пробовал – хотя душа его, как и душа всякого нормального человека, требовала такого проявления. Он, быть может, и стихи от того начал писать. Помните, как у Пушкина – «Когда б не смутное влеченье, чего-то жаждущей души…».

В общем, Санька запел.

– Та-та-та та-та, yellow submarine,

  yellow submarine, yellow submarine…

Аборигены с еще большим изумлением слушали, продолжая смотреть на него, как на человека, у которого не все в порядке с головой, и, в конце концов, кто-то из них, весело переглянувшись с остальными, стал Саньке подпевать – не без издевки, конечно, а двое или трое из толпы – даже, чуть погодя после вступления местного тенора, начали подтанцовывать.

Санькина ярость стала беспредельной.

– Суки! – воскликнул он, откинувшись внутрь салона на спинку сидения. – Что они о себе возомнили?! Я им – дискотека, да? Бараны! Да они английский-то знают хуже меня! – привел он аргумент, казавшийся ему наиболее уничижительным, потому что справедливо полагал, что знать английский хуже него, означало, по сути, вообще не знать такого языка.

– Преимущества советской системы образования, – сострил Зенон.

– Что делать-то будем, Саид? – вновь тяжело вздохнул Санька.

Тот думал целую минуту.

– А знаешь, что, Б-бродя, – предложил он, наконец. – Д-давай, доедем до н-нашей гостиницы, а т-там – гостиничные пингвины этому п-пингвину все разъяснят.

Так и решили…

Не без труда, но все-таки возле отеля усилиями нескольких человек удалось объясниться с их водителем и, развернувшись, такси снова отправилось в путь сквозь потоки машин.

В салоне молчали – наверное, каждый думал о чем-то своем, а Санька со свойственной ему любознательностью разглядывал новый для него город и тех странных людей, которые в нем жили, и которых можно было разглядеть из окна автомобиля.

Случайно он высмотрел несколько раз женщин – но не на улице, а в салонах некоторых машин, которые проезжали поблизости от них. Два или три раза заметил, как женщины выходили из автомобилей наружу – кстати сказать, во всех случаях у них был свой водитель – и скрывались в парадных дверях дорогих магазинов, торговавших одеждой или обувью.

– Саид! Я женщин видел! Красивые, блин! – Он чуть не прибавил «не чета нашим», подразумевая под «нашими» тех, кто находился рядом, но – вовремя спохватился.

– Г-где? На улице? – равнодушно спросил тот.

– Нет. Или в машинах, или возле них.

– Все п-правильно. Женщины здесь – либо д-дома сидят и ничего не д-делают, либо по к-крутым магазинам за т-тряпками ездят.  Я т-тебе еще в Алма-Ате г-говорил. З-здесь влагалище, Б-бродя – в ба-альшой цене! Мож-жно сказ-зать – на в-вес з-золота. А на ул-лицах – ес-сли как-кая и п-попадется, то уж т-точно н-нищенка.

Забродин, выслушав короткую лекцию о чрезвычайной ценности зумистанских женщин, снова стал глазеть в окно.

На одном из перекрестков заметил, как машина, притормозившая впереди, задела за локоть велосипедиста зеркальцем заднего вида и, надо полагать, довольно чувствительно: тот, бросив незамысловатое транспортное средство прямо на асфальт, ринулся к автомобилю обидчика и без всяких предисловий ткнул того через открытое боковое стекло кулаком в челюсть. Удивительно, но водитель воспринял все, как должное. Затем «дуэлянт» вернулся к своему велосипеду, невозмутимо взгромоздился на него и двинулся дальше.

Их такси вырвалось, наконец, из людного и сутолочного центра на ту окружную дорогу, по которой они добирались до гостиницы накануне, и вновь понеслись за окном внушительные и богато отделанные, с обширными приусадебными участками, огороженными заборами вычурного чугунного литья, особняки. Мелькали то тут, то там сквозь ажурные заборы цветастые хвосты непуганых павлинов, высокомерно топорщившиеся к небу.

«Социальное неравенство, мать его! – с грустью подумалось Саньке. – И мы, похоже, двигаемся в ту же сторону под чутким руководством гнилой баскармы. (чиновники – каз.) – Он вздохнул: – Боже, что я здесь делаю?»…

Там, куда они приехали, действительно поблизости оказался памятник – на мощном гранитном постаменте, высеченном, по-видимому, из цельного куска скалы, лениво пеклась на палящем солнце небольшая подводная лодка времен, наверное, первой мировой войны, рыжего цвета – то ли нарочно так выкрашенная, то ли поржавевшая от долгого действия каррозии, метров пятнадцать длиной, с клепаными, а не сварными швами – одна из тех, что, надо полагать, совершали свои первые и еще несмелые нырки на малые глубины в толщу воды еще на самой заре становления подводного флота, как отдельного класса боевых кораблей.

Бог весть, по какому поводу и во имя чего водрузили тут подобный реликт милитаризма – в стране, отнюдь не являвшейся морской державой, а в годы первой мировой войны флота не имевшей вовсе, бывшей в то время, как и добрая треть стран всего тогдашнего мира, английской колонией, нещадно разграблявшейся и эксплуатируемой, но – все-таки водрузили; и местным властям, очевидно, даже в голову не пришла мысль убрать отсюда этот кусок ржавого железа к чертовой матери – как печальное напоминание о рабстве.

Впрочем, сама площадь, на которой помещался достопочтенный монумент, находилась в довольно чистом и ощутимо более просторном районе города – в отличие от всех тех районов, которые наша компания уже успела повидать за тот, клонившийся к закату, день – вполне возможно, район по местным понятиям считался даже презентабельным.

Таксист проехал по площади вокруг памятника, свернул в указанный Саидом проулок и притормозил у крыльца довольно респектабельного на вид магазина.

– Обождите з-здесь, я сам все п-перетру, – выгрузив свое обмякшее от жары тело на тротуар, бросил Саид всем и, не дождавшись ни от кого ответных реплик, тяжело дыша, заковылял к дверям, ведущим в магазин.

Отсутствовал он долго – минут, наверное, с пятнадцать.

– Эти точно не согласятся. Сразу видно – крутые! – мрачно поглядывая в сторону крыльца, высказал предположение Зенон. – Те – шантрапа, и то выделывались.

– Почему же! – возразила Лина. – Те-то может и выделывались оттого, что шантрапа. А эти круче – может, не так денег жалко.

– Ага, мечтай! – криво усмехнулся Зеня. – В этом плане все нации одинаковые. Чем богаче – тем жаднее. У нас иной миллионер долларовый за пару тенге удавиться может. А лучше другого удавит.

На крыльце возник Саид в сопровождении аборигена, которому он что-то горячо доказывал, размахивая руками и временами показывая рукой в направлении машины наших героев.

Зумистанец с сокрушенным видом покачивал в ответ на его слова головой и, надо думать, возражая, что-то мягко Саиду говорил.

Вскоре Саид оставил несговорчивого торговца и вновь заковылял в сторону такси.

– Здесь все ясно!  – разочарованно подвел итоги переговоров, прошедших у них на глазах, Зеня и, когда Саид уселся в салон, принялся его теребить: – Ну? Что? Что там?

– Облом, – кратко отчитался Саид и, чуть помолчав, вдруг по-бабьи всплеснул руками: – Соскакивают, п-падлы нек-конкретные! Эх, если б я знал! Если б я р-раньше знал, какие они п-пидары!

В салоне надолго воцарилось унылое молчание.

– Что теперь? – наконец, с сумрачным видом поинтересовался Зеня. – Еще места есть? – Ответа не последовало. – Я тебя спрашиваю – есть еще места на примете? – повысил он голос. – Или домой пора собираться?

Вместо ответа Саид тронул за локоть недоуменно взиравшего на них водителя.

– «Джесим»! – лаконично распорядился он.

Перевод не требовался, и такси вновь понеслось мимо роскошных особняков к захудалой гостинице.

 

Глава 3

Лина металась по номеру и напоминала тигрицу – с месяц некормленую.

– Мы, как дуры, слоняемся по пыльному городу из угла в угол – и все безрезультатно. – Она остановилась подле Саида, который, понурившись, сидел на кровати: – Ну? Где твои клиенты? Три минуты и сто баксов в кармане! Дышать стало тяжко от баксов – так вы нас ими завалили.

Саид вяло пытался оправдываться:

– Я же не в-виноват, что зумистанцы такие п-прохвосты!

– Сам ты – прохвост! Омерзительный черный прохвост! – вскинулась на него Лина. – У-у! Глаза б мои вас не видели!

«Черт, что она себе позволяет!» – возмущенно подумал Санька.

Лена, обычно в разговорах особого участия не принимавшая, вдруг громко вздохнула и высказалась:

– А что ты переживаешь, Лина? – Зенон с удивлением взглянул на подружку, которая заговорила совсем неожиданно, как-то вдруг – как та Валаамова ослица: – Что мы теряем? Подумаешь, ничего не получается! Нам-то, что? Их проблемы! – Она показала глазами на Саньку и Саида. – А мы будем отдыхать! Отсыпаться, кушать, купаться ходить. Я давно уже толком не отдыхала. Тем более, моря никогда не видела. На такси у нас денег хватит. Съездим, поплескаемся.

– Д-до м-моря здесь не так-то и д-дешево, – усмехнувшись, сообщил Саид. – И я не с-собираюсь ваши поездки туда с-спонсировать. Да и особо не на что.

– Ничего, у нас тоже кое-какие копейки имеются. Правда, Зенечка? А, в крайнем случае, и без купания обойдемся. Мне бы, главное, вдоволь отоспаться, да и кормят здесь неплохо, – беззаботно отмахнулась она от замечания Саида.

– Я тебе отосплюсь! – вдруг рявкнул на нее Зенон.

Она насторожилась:

– Что я такого сказала, Зенечка?

– Хренечка! – грубо передразнил он ее. – Деньги надо делать! Поняла?

– Да плевать я хотела на деньги! – весело отозвалась она. – Да я и в Алма-Ате их могу заработать, сам знаешь! Не получается – и ладно! – Она поднялась с тумбочки, на которой до тех пор сидела, и, подойдя к Зенону, положила ему руки на плечи: – Ну, Зенечка! Мы же давно с тобой мечтали побыть где-нибудь наедине недельку-другую, ни о чем не думая.

Он тряхнул плечами и, сбросив с них, таким образом, ее руки, крепко ухватил ее за локоть – очевидно, настолько крепко, что губы Лены скривились от боли.

– Пойдем, поговорить надо, – властно сказал он.

Кривизна губ исказила улыбку на лице Лены, и улыбка превратилась в невразумительную  и жалкую гримасу.

– О чем, Зенечка? Что я такого сказала? – пыталась она противиться, но во взгляде уже сквозила полная покорность.

– Идем, сказал! – повысил он голос и, к вящей убедительности, с силой дернул девушку к себе.

Тело Лены затрепетало. Она затравленно оглянулась на невольных свидетелей сцены и, ничего не сказав, подчинилась своему дружку.

Одна из дверей их просторного номера вела в туалетную комнату, где находилась обширная плоская ванна с низкими бортами – прямо под двумя душевыми гуськами, а также умывальник и унитаз.

Зеня затолкал подружку туда и плотно прикрыл за собой дверь. Впрочем, напрасно – толщина перегородки оказалась не бог весть, какой существенной, и потому все слышалось оттуда вполне отчетливо, можно было разобрать каждое слово.

Точности ради заметим: поначалу слова и не звучали – их предварили звуки двух, раздавшихся одна за другой, смачных пощечин, а только затем донесся голос задыхавшегося от ярости Зенона:

– Ты, что, сука?! Отоспаться хочешь? Отдохнуть хочется, да? А обо мне ты подумала? Как я с долгами рассчитываться буду? И чем, я тебя спрашиваю? Задницей, да? Чьей? Моей? Или твоею? – Снова звонко прозвучала еще одна пощечина. – Только вякни! Последний раз, поняла? Я тебя спрашиваю! Въезжаешь в мои слова?

– В-в-въезжаю, – послышался едва различимый голос Лены. – Зенечка, милый, ты же знаешь, я отработаю, я для тебя… все, что угодно…. Лишь бы тебе хорошо… было…

– Быстро ополоснулась и назад, в номер! – приказал Зеня и вскоре появился перед остальными участниками предприятия.

Встретившись со всеми по очереди глазами и, уловив тот немой вопрос, что витал во всех взглядах, устремленных на него, он мрачно ухмыльнулся и не без иронии сообщил:

– Это, братаны, наши семейные дела, – а потом, как ни в чем не бывало, растянулся на своей койке.

Непростой процесс выяснения семейных отношений благополучно завершился.

Санька пристально наблюдал за лицом Лины – произвело ли случившееся на нее хоть какое-нибудь впечатление? Впечатления, похоже, появились – она довольно-таки нервно покусывала губы.

Вскоре появилась Лена и, ни с кем не заговаривая, уселась на прежнее место и отвернула лицо к стене – щека у нее горела.

Зеня вдруг встал и, оттолкнув в сторону колени Лены – чтобы не мешали, полез в тумбочку и извлек оттуда помятую пачку «Союз-Аполлон», а затем быстро ушел в туалетную комнату.

Санька пошел следом за ним.

Тот, храня на лице мрачное выражение, курил, сидя на краешке ванны. Санька присел рядом, и Зенон, молча, протянул ему пачку. Санька взял сигарету, неторопливо прикурил от огонька Зени, а потом сказал:

– Круто!

Зенон понял.

– А с бабами только так и надо! – зло сказал он. – Я вот только одного не пойму: чего ты так с Линкой церемонишься? Ты ее трахал?

– Допустим, – осторожно согласился Забродин.

В тот момент в ванную вторглась сама Лина и прямо с порога истерично выпалила:

– Не было ничего, Саня, не было! Понял?

Хотя они с Зеней разговаривали не очень громко, их, видимо, все-таки услышали.

– Пошла на хрен! – холодно отреагировал на ее реплику Забродин.

– Скотина! – присовокупила она и тут же исчезла из дверного проема, оставив вход в туалетную комнату неприкрытым.

Зенон, проводив Лину взглядом, усмехнулся, потом встал, плотно прикрыл за нею дверь и повернулся к Саньке.

– Так как все-таки? Было или не было? – на лице проявился искренний интерес.

Теперь настала очередь усмехнуться Саньке:

– Да какая разница!

– Значит, было, – демонстрируя некоторую жизненную мудрость, заключил Зенон. – Но – что-то здесь не так! – он, раздумывая, почесал с сомнением затылок. – Может, плохо протрахал?

– А ты у нее лучше спроси, – вновь усмехнулся Санька.

– Нет, видимо, дело не в том, – задумчиво произнес Зеня.

– В чем же? – заинтересовался Санька – мнение «ртутного» типа по данной теме почему-то на самом деле вызвало у него любопытство.

– Оттяжку вовремя надо делать. Можно, конечно, и сейчас еще сделать – может, и не поздно. Кстати, очень даже подходящий случай – могу даже территорию тебе уступить, – он показал глазами на пол туалетной комнаты.

– То есть, не понял – что за «оттяжка»? Подробней, пожалуйста, – поторопил Санька.

Зенон снова уселся на краешек ванны рядом с Забродиным, отбросил в дальний угол истлевшую сигарету, достал новую, предложив, походя, закурить и собеседнику, и, задымив, начал с увлечением объяснять:

– Вот, смотри: знакомишься с новой бабой – не важно, по какому поводу. Допустим, только для секса или, например, сожительствовать с нею собрался, или даже вот, как ты с Линкой – ведь в каком-то смысле тоже союз мужчины и женщины…

– Допустим, – кивнул Санька, про себя подивившись последнему определению.

– Поначалу все, как обычно – шуры-муры, базар-вокзал, первый трах и так далее…

– Так! – подстегнул Санька.

– А потом обязательно оттяжку надо сделать – дождаться, когда она взбрыкнет, понты вдруг колотить начнет – что, я тебе говорю, сто пудов, произойдет; бабы иначе не могут – и тут ей в торец  надо воткнуть, как можно жестче! Обязательно!

– Круто! – покачал головою Санька.

– Точно тебе говорю! Не раз проверено. А можно еще техничней вопрос решить, – заявил Зеня.

– То есть?

– Самому надо ссору спровоцировать – так, чтобы ты сам на круг виноватым вышел, – а ее же и наказать. Ну, там, например, ночевать не пришел, напился или – еще лучше! – чтобы она тебя с другой бабой засекла, но только не на сто процентов, а так, чтобы вагон причин для подозрений, а доказательств – ноль. А не то она поначалу и порвать с тобой может. Потом уже все можно – хоть на глазах у нее других баб трахай – все стерпит.

– Да ну! – подковырнул Санька.

– Зуб даю! – побожился Зеня. – Но сейчас – не об этом. Это я тебе как-нибудь в другой раз объясню. Сейчас вот, что пойми: здесь все просто – спровоцировал, дал повод для ссоры, а сам ей же и по шарам! А потом – обязательно пожалеть ее надо, но, ни в коем случае не извиняйся. Сразу сдашь все завоеванные позиции. Побил-пожалел, побил-пожалел, и так далее, в том же духе – бабы такое любят, то есть, – таких любят. Они сучки, не более того. Понял?

– Понять-то я понял, – улыбнулся Санька. Отвечая, он мимоходом забрал у собеседника дымившийся окурок, не спросив разрешения, и сделал подряд две глубокие затяжки: – Только, Зеня, – выпустив облачко дыма, закончил он, – не по мне, наверное, такие методы.

– Ты другие методы для нормальных баб оставь, – посоветовал Зеня насмешливо.

– А которые из них нормальные? – подначил Санька. – Можешь определить?

Зенон сердито мотнул головой:

– Не знаю. Есть же нормальные.

Санька рассмеялся:

– Все ясно. Они есть, но тебе не встречались.

Они некоторое время помолчали, но вскоре Зенон молчание оборвал:

– Блин! У меня долгов выше крыши! А тут – дела не идут! Я только из-за долгов сюда и приехал. Надеялся, что-нибудь разрулится.

– А говорил, что за компанию, – с подвохом напомнил Санька.

Зенон поморщился:

– Мало ли, что я говорил! Извини, но вы с Саидом – лохи. А с лохами я не церемонюсь.

– Насчет лохов ты, пожалуй, прав, – поникнув, согласился Забродин.

– Я всегда прав! – уверенно сказал Зеня. – Только, если говорить откровенно, я вам здесь и не мешаю. Во всяком случае, пока.

Санька про себя отметил его «пока».

– А вот на счет «не мешаю» – ты как раз-то и не прав, Зеня, – возразил он.

– Чем же я вам мешаю? – удивился Зенон.

– На психику давишь.

Зеня хохотнул:

– На психику?.. Нет, брат, – вдруг помрачнел он, – ты еще не знаешь, как по-настоящему на психику давят. – Тут он понурился, и неожиданно для Забродина признался: – Не дай Бог, кенты узнают, чем я тут занимаюсь. Хана мне!

– Что за кенты? – заинтересовался Санька.

Зеня раздраженно тряхнул своей шевелюрой:

– Так… серьезные люди.

– Очень серьезные?

– Очень. Могут на елочку посадить.

– «На елочку»? – не понял Санька. – Как это?

– Просто. Затолкают в машину, завезут куда-нибудь в предгорья, найдут подходящую невысокую елочку, обтешут ее топориком и посадят тебя на нее задницей – и будешь торчать на ней, как кусок баранины на шампуре. А сами станут пить поблизости пиво с воблочкой и спрашивать у тебя про самочувствие.

– Кенты? – поразился Санька.

– Кенты, – подтвердил Зеня.

– Какие они кенты, если за долги так судят! – Возмутился Забродин.

– Да не за долги! – рассердился тот. – А за то, что бабки таким способом пытаюсь заработать. Это ты так зарабатывать с Саидом можешь. Таких, как вас, доят при случае, порою по шее дать могут, но не мочат. А мне так зарабатывать нельзя. Меня за это – на елочку.

– Что ж в тебе такого особенного, что тебя не как других, а на эту чертову елочку? – заинтересовался Санька.

– У меня, брат, статус. Мне по полной отвечать придется. Долги же… Их тоже возвращать надо. Хоть и кентам. За них, в принципе, тоже замочить могут, но – по-человечески, без елочки. – Зенон чуть помолчал, потом встал и сказал: – Ладно, хватит об этом. Пошли в номер. Будем думать, как выпутаться из дерьма. Я о клиентах для девочек, – пояснил он.

И они вернулись к остальным – думать, но – ничего не придумывалось.

 

Глава 4

Увы, но автору не удалось собрать достаточно сведений о прошлой жизни человека, ставшего прототипом Зенона.

Конечно, легко можно прибегнуть к художественному вымыслу и накрутить здесь такого, что у читателя дух захватило б.

Но, тем не менее, метод художественного домысливания, во всяком случае, для нашей истории кажется предпочтительнее метода свободного вымысла.

Хотя, скажем сразу, автор для прояснения подробностей жизни Зенона (точнее – его прототипа) проделал немалую работу. Пришлось познакомиться с его родителями, например, которые – увы – мало знали собственного сына. Пришлось навести справки о нем у представителей того темного мира, о котором шла речь в предыдущей главе. Пришлось обратиться за помощью к одному молодому человеку, чиновнику МИД Казахстана, дабы узнать о нынешней судьбе Зенона (представьте себе, понадобилось прибегнуть к услугам человека, работающего в столь высокой инстанции. Но – в финале романа эта информация будет своевременно сообщена).

Но – овладеть материалом полностью так и не удалось. И можно только строить предположения о том, насколько россказни Зенона о его кентах, о «елочке» и прочем соответствуют действительности. Сам автор склонен думать,  что тут есть нечто.

Но – не под таким углом зрения стоит осмысливать разговор Зенона и Саньки.

Не под таким.

Важно понять, что черта между миром обывателя и миром преступным – весьма иллюзорна.

И достаточно чуть-чуть переступить упомянутую черту, как...

В общем, вы ведь и сами все понимаете… Да и судьба главного героя нашего повествования вполне все сказанное подтверждает.

 

Глава 5

После ужина все вернулись в номер – без Саида – того, заговорщицки подмигнув, подозвал к себе в ресторане какой-то знакомый парень, прилетевший в Мушрафобад тем же рейсом, что и наши герои.

Зенон порылся у себя в сумке и извлек оттуда бутылку «Столичной».

– Будешь? – предложил Саньке.

– Не догадались закуски с ужина захватить, – уклончиво ответил Забродин.

– Ерунда. Вон – печенье есть.

– Печенье, так печенье, – согласился Санька.

Лена пристроилась рядом с ними и наблюдала, как они деловито приготовляются к выпивке, разливая водку по пластмассовым стаканчикам, а Лина легла на кровать ничком, подоткнув под голову подушку, и оттуда исподтишка поглядывала на Зенона – довольно плотоядно, как показалось Саньке. Зеня тоже изредка поглядывал на нее «ртутными» глазами, чему-то порой усмехаясь.

В номер ворвался возбужденный Саид.

– Мужики! Есть р-работа! – радостно возвестил он прямо с порога.

Зенон с недоверием на него покосился:

– Какая?

– Два п-пингвина под-дойдут к десяти часам в холл на д-девятом этаже в «Пар-радизе», – бойко доложил Саид.

– «Парадиз» – это что? – уточнил Зеня.

– Соседняя г-гостиница. Здесь р-рядом – с-сразу за углом.

– Ты уверен, что опять облома не будет? – насмешливо поглядывая на Саида, спросил Зеня.

Саид, естественно, не был уверен, и потому в ответ на саркастический вопрос только невразумительно пожал плечами:

– Н-не знаю. Надо же что-то д-делать. Что время-то зазря т-терять?

– Это тебе тот самый тип предложил, что в ресторане подошел?

– Да. А что?

– Откуда он знает, что мы сюда за этим приехали? – настороженно поинтересовался Зеня.

– Б-блин! Да об этом уже в-весь гор-род, к-кажется, з-знает! – не задумываясь, ответил Саид, и развел по сторонам руками – мол, что тут поделаешь!

Зеня перевел взгляд на Саньку:

– Пойдем?

– Не знаю. Мне все равно, – мрачно отозвался Забродин.

Зеня покосился на наручные часы.

– Так, девочки, собирайтесь, у нас срочный заказ! – скомандовал он и махнул рукой Саиду, приглашая того к столу: – Садись. Накатим грамм по сто на дорожку. – Подняв стаканчик, он торжественно объявил: – За удачу!..

К назначенному часу в назначенное место никто не подошел, и потому вся компания в ожидании расселась на двух стоявших в холле кушетках, решив, на всякий случай, подождать еще немного, и только Зенон нервными шагами мерял пространство перед ними, похлопывая себя по голени стеблем какого-то диковинного цветка, сорванного им с непонятной целью на выходе из «Джесима». Растение от такой «взбучки» потеряло первоначальный вид, лепестки его облетели на пол, и оно стало выглядеть, как заурядный прутик.

Санька сидел на кушетке вместе с Саидом, от нечего делать листал прихваченный с собою словарь английского языка и поневоле краем уха слушал то, о чем перешептывались Лена и Лина на соседней кушетке.

– Привели, черт знает, куда, ждать, черт знает, каких клиентов, – горячливо нашептывала Лина на самое ухо Лене. – Вот увидишь – никто не придет. Я тебя уверяю. Вся наша поездка – самая настоящая авантюра. Эх, и зачем я только с этими уродами связалась?!

«Жаба!» – равнодушно подумал Санька и постарался сосредоточиться на словаре.

– А вот и пингвины! – вдруг громко, весело и с издевкой объявил Зенон.

В холле и в самом деле появились зумистанцы: почему-то втроем – да еще и в сопровождении давешнего знакомого Саида.

– Good evening, my friends, good evening! – поприветствовал ожидавших тот из зумистанцев, что шел впереди других.

Все трое отличались исключительными габаритами: рядом с ними даже Зенон выглядел щупленьким юношей – из-под отворотов пестрых и блестящих национальных одежд выглядывали мощные, как у быков, шеи, а сами балахонистые одежды ничуть не мешали угадывать под ними тела отменного сложения с развитой (и, похоже, не тренажерами, а самой природой) мускулатурой.

«Ну и бегемоты! – поразился Санька. – Да они наших девок могут до смерти затрахать! – Он внутренне усмехнулся: – Почему всегда секс-бомбы в связь вступают с бегемотом?» – задал он чисто риторический вопрос самому себе.

– Good evening! – за всех ответил он, продолжая придирчиво разглядывать незнакомцев. – «Не дай Бог, срастется конфликтная ситуация – трудно нам будет с ними справиться!» – подумалось ему.

Незнакомцы остановились посредине холла и начали о чем-то оживленно переговариваться на «зуми», между делом глазея на девушек с любопытством посетителей зоопарка и с удовлетворением почмокивая губами.

Зеня приблизился к Саньке и шепнул:

– Начинай переговоры. Не продешеви.

– Подожди, сейчас Саид освободится.

Саид стоял у дверей лифта со своим приятелем – по-видимому, тоже уйгуром – и тоже о чем-то с тем разговаривал, быть может, благодарил за содействие, но краем глаза наблюдал за клиентами и, наверное, думал о них в том же ключе, что и Санька.

– Саид, ты скоро? – позвал Забродин.

– С-сейчас, Б-бродя, – ответил тот и тут же стал прощаться с собеседником, так как прибыл лифт, и двери его с характерным звуком отворились.

Вести переговоры Санька, конечно, мог и без него – все равно Саид английского языка практически не знал, а, значит, мало с него толку; но – Забродин только теперь окончательно осознал, что ему предстоит сделать то, чего он никогда в жизни прежде не делал: он – Санька Забродин – будет осознанно предлагать каким-то незнакомым бугаям переспать с девочками за деньги; предлагать, чтобы самому получить вполне определенную мзду – ему стало очень не по себе. И потому он хотел дождаться Саида – рядом с ним ему, быть может, стало бы легче, тот теперь действительно казался единственной опорой – ака, одним словом.

Наконец, Саид подошел к ним с Зеней. Втроем они приблизились к зумистанцам. Пришла пора начинать переговоры.

Санька показал рукою в сторону девушек, которые с серьезными лицами продолжали сидеть на кушетке и внимательно наблюдали за всем тем, что происходило:

– This ladies are our ladies, – начал он и тут же отметил про себя всю глупость сказанной им реплики (эти женщины – наши).

– What price? – тут же поинтересовался тот из зумистанцев, что здоровался с ними в начале встречи.

– Что он говорит? – нетерпеливо вмешался в разговор Зеня.

– Спрашивает, сколько надо башлять, – пояснил Санька. – Сколько зарядим?

– Как с-сколько? – встрепенулся Саид. – Сто б-баксов за час.

– А почему не за три минуты? – подковырнул его Зенон.

– Б-будь р-реалистом, – невозмутимо посоветовал Саид.

– Так сколько? – отчего-то раздражаясь, переспросил Санька и взглянул на Зеню.

Тот кивнул.

Санька перевел взгляд на зумистанца:

– My friends! One lady – one hundred for one hour. One hundred dollars! (сто долларов за одну девушку на час)

– One hour? – с изумлением переспросил зумистанец.

– Yes, one hour, – твердо подтвердил Санька.

– It`s very expensive! – с чопорностью римского патриция отрезал тот.

– Что он говорит? – вновь пристал к Саньке Зеня.

– Говорит, очень дорого, – холодно ответил Забродин.

– Спроси у него его цену, – быстро посоветовал Зеня.

– Your price? – воспользовался советом Санька.

Ответ был таким же прямым, как и вопрос:

– One lady – three thousands zumistan`s money. All night.

– Что он сказал? – уже не так решительно спросил Зенон.

– Говорит, дадут три тысячи своими деньгами за каждую девушку. – Здесь Санька немного запнулся, но все-таки прибавил: – За всю ночь.

– За всю ночь! – с возмущением заорал на весь холл Зеня. – Пингвины вконец обнаглели! – Он несколько умерил свой пыл: – Саид, три тысячи их тугриков – сколько в баксах будет?

– Около с-сорока, – мгновенно подсчитал тот.

– Сорок?! –  с изумлением взвыл Зеня еще громче. И он вплотную приблизился к представителю зумистанской стороны.

– Зеня, Зенечка! – заверещала издалека Лена. – Ты только не нервничай! Я прошу тебя – держи себя в руках! – как будто б ее дружок и в самом деле мог что-нибудь сделать тому упертому бугаю, что стоял перед ним.

Глядя в глаза зумистанцу снизу вверх, Зенон осуждающе покачал головой и тихо выдохнул тому прямо в лицо:

– Ну, ты, пингвин, борзеешь!

– Убавь эмоции, – одернул его Санька. – Лучше скажи, что делать будем?

– Скажи им, пусть башляют пять тысяч за два часа, или убираются отсюда к чертовой матери. Пусть тогда дрочат всю ночь у себя в номере. Засранцы!

Забродин вновь обратился к зумистанцу:

– My friend, five thousands for two hours.

В разговор вступил другой зумистанец:

– Four thousands – all night.

– Что сказал? – тут же потребовал Зенон перевод.

– Предлагает четыре тысячи за всю ночь, – равнодушно прокомментировал Санька.

– Саид! – позвал Зеня. – Четыре тысячи – это сколько?

– Чуть б-больше п-пятидесяти.

Зенон обреченно вздохнул и посмотрел на Забродина:

– Соглашайся.

– Уверен? – на всякий случай, спросил Санька.

– Соглашайся. Надо хоть что-нибудь заработать.

Лена, не выдержав, возмутилась:

– Зенечка, что вы делаете! Неужели, за пятьдесят баксов мы будем трястись с этими мамонтами до самого утра? Да они же затрахают нас! Ты о нас с Линкой подумал?

– Заткнись, дура! – грубо оборвал он тираду и вновь кивнул Саньке: – Соглашайся.

Забродин повернулся к клиентам:

– O`key, mister! Give your money. Take our ladies. (Договорились. Давайте ваши деньги. Девочки – ваши).

Первый и второй зумистанцы с довольным видом переглянулись между собой, а затем без слов отсчитали деньги прямо в руки Забродину – восемь тысяч пестрыми зумистанскими купюрами, и сразу, не теряя времени попусту, подхватили девушек под руки и повели их куда-то вдоль по коридору.

Лина на ходу обернулась и упрекнула Забродина:

– Ты хотя бы спросил, в какой номер они нас ведут.

– Вот елки-палки! – спохватился он. – Совсем забыл. – И окрикнул одного из зумистанцев: – Hey, mister! What number of your cabin?

– Nine zero five, – коротко и небрежно ответил тот.

– Какой, какой? – спросил Зеня.

– Девятьсот пятый, – перевел Санька.

Зеня вдруг изменился в лице – он смотрел куда-то поверх головы Забродина. Санька поневоле оглянулся в ту же сторону – там третий зумистанец пытался проскользнуть в номер следом за двумя первыми.

– Ты куда прешь, пингвин гребаный! – на весь холл заорал Зенон. – Гони бабки! Бабки гони вначале, скотина! – и, переглянувшись с Санькой, бросился догонять нарушителя спокойствия.

Санька побежал вслед за ним.

Любителя халявного интима они настигли уже почти на пороге девятьсот пятого номера и, тяжело дыша – то ли устав от быстрой пробежки, то ли от волнения (как тут не волноваться, когда перед ними высился законченный мордоворот?), заступили ему путь.

На шум выглянули из номера и его приятели.

Забродин скроил на физиономии дипломатичную улыбку и замахал на них рукой – мол, не беспокойтесь, мы здесь сами уж как-нибудь (еще бы! Втроем эти быки живо втоптали б их с Зеней в пол).

На всякий случай, он сопроводил свои невразумительные жесты еще и репликами:

– No problems! Go to rest!

Те переглянулись со своим спутником, затем друг с другом и, к счастью для наших предпринимателей, вернулись в номер.

Санька, немного успокоившись, начал проводить разъяснительную работу с задержанным:

– Mister, you have to pay money, after you will go to cabin to our ladies. (Господин, вы должны заплатить, а потом пойдете к нашим дамам – если перевести сказанную реплику с плохого английского на такой же плохой русский).

Тот молитвенно сложил руки:

– Four thousands – very expensive.

– Что он сказал? – потребовал немедленного перевода Зенон.

– Что, что… старая песня! Говорит, четыре тысячи – очень дорого.

Зеня скрутил дулю и сунул ее под нос мордовороту:

– А это ты видел, пингвин вонючий?!

– Обожди, – отстранил его Санька и вновь обратился к зумистанцу: – Four thousands, only four thousands.

– Two thousands, – продолжая держать молитвенно руки, предложил тот.

– О чем вы говорите? Переведи, – вновь потребовал Зеня.

Санька от него отмахнулся и, опять сосредоточившись на зумистанце, отрицательно покачал тому головой:

– That`s impossible.

– Саня, блин, прошу же! – возмутился Зеня.

– О, Господи! – в сердцах воскликнул Забродин. – Ты чего так волнуешься? Он предлагает нам две тысячи, а ему говорю, что так не прокатит.

– Вот жук! – только и сказал Зеня.

Зумистанец переводил взгляд с Саньки на Зенона, и обратно – по мере того, как развивался происходивший перед ним диалог. Наконец, он осторожным жестом прикоснулся к Санькиному локтю – видимо, про себя решив, что Забродин сговорчивее Зени.

– Hey, friend! – жалобно запричитал он. – What is your name?

– My name is Саня, – в точности, как в детстве на первых школьных уроках английского языка, отрапортовал Забродин и про себя усмехнулся – мог ли он тогда подумать, как и где пригодятся ему знания, казавшиеся в те времена совершенно излишними?

– Сань-я? – переспросил зумистанец.

– Да, дубина. Я – Саня, – кивнул ему Забродин.

Тот вновь молитвенно сложил руки и жалостливо попросил:

– Сань-я! Two thousands!

– No. Four!

Зумистанец разочарованно опустил руки и понуро прошел в холл, где уселся на кушетку рядом с Саидом, предварительно его внимательно оглядев, видимо, оценивая, можно ли тут рассчитывать на поддержку, но, поняв, что и здесь пустой номер, печально вздохнул и стал наблюдать за появившимися следом за ним в холле Зеноном и Санькой, всем видом показывая им, как ему плохо; и только от них зависит, чтобы такому, в принципе, очень хорошему и, самое главное, покладистому человеку стало немного лучше, а поступать так с ним с их стороны совершенно неоправданная жестокость. Он явно рассчитывал на гуманизм наших героев, но – как можно рассчитывать на то, чего и в помине нет?

– Как там р-разрулилось, п-пацаны? – поинтересовался Саид.

Забродин с изумлением на него посмотрел:

– А ты где был, братан? – поинтересовался он в свою очередь.

– Как «где»? З-здесь! – как о чем-то само собой разумеющимся, с невозмутимостью ответил тот.

– А почему к нам не подошел?

– А з-зачем?

– Что значит «зачем»? Вдруг конфликт вышел бы.

– А т-тогда бы я с-сразу п-подошел. А т-так думаю, ч-что з-зря в-влезать? С-сами с-справитесь. А я п-пока пос-сижу.

Санька покачал головой:

– А! Тогда сиди, конечно.

Тем временем, Зеня, косясь на зумистанца, стал вновь измерять шагами диагональ холла, похлопывая себя прутиком, который так до сих пор и не выкинул.

Санька уселся на свободную кушетку. Саид, с сомнением взглянув на зумистанца, пересел к Саньке. Все молчали.

Наконец, Саньке молчать надоело.

– Саид, – позвал он. – А тебе не кажется, что с поездкой мы, говоря популярным языком, влетаем. Точнее, влетаешь ты.

– К-кажется, – вяло согласился Саид.

Зенон вдруг остановился прямо перед ними:

– А чего этот спать не уходит? – спросил он, показав прутиком на зумистанца. – Не знаете?

Санька равнодушно пожал плечами:

– Откуда я знаю? Наверное, чего-нибудь ждет.

– Чего ждет?

– Чего, чего! – встрял Саид. – Х-халявы ждет. Не п-понятно, что ли? Эти пингвины на все г-готовы, лишь бы не п-платить.

Санька усмехнулся:

– Ну, мы от них недалеко ушли, – и, взглянув в сторону зумистанца, позвал его: – Hey, mister!

Тот осклабился:

– What, Сань-я? (Что?)

– Go to sleep, mister, go to sleep, – посоветовал Забродин. (Иди спать!)

Тот осклабился еще больше и в свою очередь посоветовал:

– Сань-я, go to sleep. Good night, Сань-я!

– Вот, сука! – незлобливо обругал его Забродин.

– Что говорит? Переведи, – попросил Зеня.

– Я сказал, чтобы он шел спать, а он, гад, говорит, чтобы мы сами шли спать. Да еще пожелал мне спокойной ночи. Издевается, мерзавец.

Зеня остановился напротив зумистанца и испепеляющим взглядом уставился тому прямо в глаза.

Тот обезоруживающе улыбнулся и, скроив рожицу, сложил вместе ладони и приложил их к своей щеке – так, как показывают ребенку, укладывая его спать – бай, бай, мол.

– Ну, нахал! – обескураженный такой непосредственностью, зло процедил сквозь зубы Зенон и снова принялся расхаживать по холлу, похлопывая себя прутиком.

Саид усмехнулся и тоже высказался:

– Т-только мы п-пойдем спать, как этот п-пингвин сразу просочится в номер.

Зеня, продолжая ходить, еще раз сверкнул в сторону зумистанца ртутным взглядом. Тот вновь ответил ему улыбкой полной самого искреннего дружелюбия.

– Пингвин ты заморский! – уже теряя злость, в сердцах сказал Зеня.

– Сань-я! – позвал зумистанец.

– What?

Тот показал глазами на Зенона:

– Is this polise? – и опять осклабился.

– Что он говорит? – на ходу поинтересовался Зеня.

– Говорит, ты – полицай, – не без удовольствия, перевел Санька.

Злиться, видимо, Зенон совсем уже не мог. Он остановился и, оставив реплику зумистанца без ответа, с грустью вздохнул и сказал:

– Пойду-ка, гляну… как они там? – и пошел по коридору в ту сторону, куда увели девочек.

– Go to sleep, Сань-я, – снова посоветовал зумистанец и широко улыбнулся в очередной раз.

– Да пошел ты…, – вяло отреагировал Санька и, чтобы скоротать время, окликнул Саида: – Саид, чего молчишь?

– А что?

– Скажи чего-нибудь.

– Что с-сказать?

– Все, что хочешь.

– Н-ничего не хочу.

– Не может быть, – продолжал цеплять его Санька. – Человек всегда чего-нибудь хочет.

– А я не хочу.

– Хорошо, ответь мне на один вопрос.

– На к-какой?

– Отчего люди разные?

Саид покосился на него, как на идиота:

– В с-смысле?

– Ну, в смысле, что, например, зумистанцы такие засранцы, а мы – нет.

– Откуда я з-знаю…

– Хорошо, тогда скажи мне, когда, по твоему мнению, войны на земле прекратятся? У тебя на этот счет, наверняка, есть свое мнение.

– Б-бродя, отвяжись.

– Ну, а все-таки?

– Б-бродя! Т-ты оп-пять с-со с-своею ф-философией! – рассердился Саид.

– Ты партнер или хрен собачий?

– Ну, п-партнер…

– Тогда ответь!

– Б-блин! Я хрен с-собачий! – совсем уже вышел из себя Саид.

– Тогда ответь, почему ты – хрен собачий? – не унимался Санька.

– С-сейчас с-схлопочешь!

Санька ухмыльнулся:

– Ладно, обсудим это как-нибудь в другой раз.

Тут появился Зенон.

– Ну? – поинтересовался Санька. – Как они там?

– Вроде бы ничего. Телки смеются, пингвины чего-то лопочут, кажется, рюмки позвякивают или что у них там…, – и он с тоскою вздохнул.

– Ты чего нервничаешь, Зеня? – подковырнул его Забродин. – Из-за Ленки, что ли?

– Не твое дело.

– Да ты не бойся, все будет нормально.

– Плевать я на нее хотел. Просто ждать не люблю.

– Сань-я! – вновь позвал зумистанец.

– What?

– Two thousands and half!

– No – four, – привычно отрезал Забродин.

– Что сказал? – равнодушно и механически спросил Зеня.

– Предлагает две с половиной тысячи.

Зеня опять вздохнул и с сумрачным видом принялся вновь расхаживать по холлу.

– Сань-я! – снова позвал зумистанец и, как и пол часа назад, молитвенно сложил руки: – Three thousands?

– Зеня! – громко, слегка развеселившись, окликнул Забродин: – Он предлагает три тысячи.

Тот остановился и на какое-то время погрузился в раздумье.

– А может, запустим его, а сами спать пойдем? – с некоторым сомнением в голосе произнес он. – Спать, если честно, смертельно хочется.

Спать на самом деле хотелось всем – то ли сказывалось напряжение прошедшего дня, то ли дальний перелет и резкая смена часовых поясов, или сам зумистанский климат действовал на наших героев столь сонливо, но – факт налицо – глаза слипались у всех троих.

– Спать? – переспросил Санька – тоже с сомнением в голосе.

– Да.

– А девочки?

– Что «девочки»?

– Девчонок одних оставим?

– А что с ними случится? Потрахаются и вернутся. Дорогу знают. Идти близко, – рассудил невозмутимо Зенон.

Санька перевел взгляд на Саида:

– Что скажешь, партнер?

– Что, ч-что! Это же к-консенсус!

– Hey, mister! – позвал Забродин зумистанца. Тот с готовностью вскочил с места и с ожиданием приблизился к Саньке. – Give your money! – Зумистанец медленно полез в карман и, стараясь, чтобы никто из присутствующих не подсмотрел, сколько у него денег, отсчитал, а затем еще и тщательно пересчитал купюры и, враждебно поглядывая на Саньку, протянул ему. Забродин принял деньги, бегло их перебрал, а затем снова посмотрел на зумистанца – на лице у того застыл немой вопрос. Санька усмехнулся: – Что уставился? – А потом махнул рукой в сторону девятьсот пятого номера: – Go!

Тот нерешительно двинулся в указанном направлении, оглядываясь на Саньку, словно боялся, что тот еще может передумать, но, увидев, что Забродин улыбается ему вслед, ускорил шаги. – Robbers! – прошипел мордоворот, находясь уже в отдалении.

– Чего он? – спросил Зеня.

– Не знаю, – пожал плечами Санька. – Быть может, на «зуми»? А, Саид?

Саид поморщился:

– Не п-похоже, – и посоветовал: – П-посмотри лучше в словаре.

Санька быстро полистал словарь и вскоре расхохотался:

– Вы знаете, он назвал нас грабителями!

– Пингвин неблагодарный! – возмутился Зеня.

Но – сделка совершилась, и они с чистой (или почти чистой) совестью отправились спать.

 

Глава 6

Поутру Саньку разбудили истеричные вскрики и всхлипывания.

– Зеня, Зенечка, если б ты знал, – слышался голос Лены. – Они, они… они такие больные! Все так ужасно!

– Да погоди ты! – раздался раздраженный голос ее дружка. – Успокойся! Что случилось? Расскажи по порядку…

Забродин открыл глаза и тут же, ослепленный косыми лучами восходящего солнца, опять их закрыл.

– Они, они, – продолжала Лена в том же духе – так себе, видно, рассказчица. – Вот, смотри! Видишь? – взвизгнула она. – Они щипаются!

– Щипаются? – переспросил Зеня, надо полагать, еще очень плохо соображая спросонок.

Глаза Саньки, наконец, привыкли к свету, и он разглядел, что на краешке кровати, где все еще лежал, хлопая заспанными глазами, Зенон, сидела Лена – бледная, со следами бессонно проведенной ночи на лице, она протягивала к нему руки, на которых, в самом деле, вполне различалась пара синяков.

Саид, прикрывшись простыней, свесил ноги с койки и, скорее всего, тоже, как и Зенон, тщетно пытался понять, что могло случиться прошедшей ночью из ряда вон выходящего.

Лина, с выражением лица полного самым уничижительным презрением, разбирала постель, очевидно, намереваясь улечься.

Электронные часы на стенке спальни показывали полшестого утра.

«Какая рань!» – подумалось Забродину.

– Они сделали? – с мрачным удивлением спросил Зенон, разглядывая руки подружки, силясь что-нибудь сообразить.

– Да, Зенечка, милый, я же тебе говорю – они щипались!

– Зачем? – тупо поинтересовался Зеня.

– Да откуда я знаю, миленький мой! – всплеснула та натруженными руками.

– Мало того, – не переставая расстилать постель, добавила Лина, – они еще и кусались.

– Кусались? Зачем? – все еще пребывая в состоянии ступора, опять спросил Зеня. – Ничего не понимаю, – признался он.

– Зенечка, милый, – несколько суетливо заговорила Лена, – я же тебе объясняю, вначале все шло нормально…

– А потом? – подстегнул он, потому что она сбилась.

– А потом они стали дурковать. Натрахались и стали дурковать. Деньги же уплачены за всю ночь. Вот они и давай нас кусать да щипать. Ущипнут и – смеются. Особенно дурной тот, третий, который позже появился. И зачем вы его впустили?

– Действительно, – поддержала ее Лина и присела на постель, которую только что закончила разбирать, и стала нервно покусывать губы.

– Заткнись! – рявкнул на нее Зеня и вновь повернулся к Лене: – Продолжай! Только сопли не жуй! Рассказывай так, чтобы ясно стало.

Лина полученную походя «пилюлю» проглотила молча.

– В общем, – продолжила сбивчивый рассказ Лена, – мы с Линкой выкручивались, как могли. Я нарочно старалась говорить, как можно громче, даже один кон бокал специально уронила на пол – надеялась, что вы, быть может, услышите и выручите нас.

– Как же! Размечталась! – не удержалась Лина от того, чтобы вставить словцо от себя. – Они уже дрыхли за милую душу, – язвительно закончила она.

– Эт-то,… Л-лина! – мягко попытался присоединиться к разговору Саид. – Н-не м-мешай! Пусть Л-лена с-сама р-рассказывает.

– Что значит «не мешай»? – возмутилась та. – Что ты мне рот затыкаешь? «Три минуточки»! Тебе бы такие три минуточки! Олух проклятый!

– Я тебе еще раз говорю, Лина – заткнись! – пресек ее тираду Зеня. – Давно по мозгам не получала, а? Учти – за мной не заржавеет. – И он снова покосился на Лену: – Ну?

Педагогические способности Зени в отношении женщин вновь его не подвели – Лина, без возражений (во всяком случае, вслух) переварив угрозу, закусила губу.

Лена, тем временем, заворожено смотрела в немигающие глаза дружка.

– Ну? – повторил он.

– Ой, Зенечка, мы еле оттуда вырвались! – наконец, заговорила она. – Они только под утро – в пять часов заснули. А мы с Линкой немного обождали и – на цыпочках из проклятого номера… Ой, Зенечка! – вновь всплеснула она руками и потянулась ими, покрытыми пятнами синяков, к Зенону: – Миленький мой! Как рядом с тобою спокойно! Дай, я тебя обниму.

Зеня грубо ее оттолкнул.

– Обожди! Это все? Ничего не забыла?

Она, выпрямившись, пожала плечами:

– Не знаю… вроде бы все. Ах, да! Еще, знаешь, эти уроды…, – тут она снова сбилась.

– Что «уроды»? – поторопил ее Зеня.

– Эти уроды… они, ты представляешь, они… они лижут! – сообщила она все-таки – очень, кстати сказать, трогательно.

– Лижут? – недоуменно переспросил Зенон.

Санька, уже окончательно проснувшийся, но до того момента участия в разговоре не принимавший, подал голос:

– Ну и что здесь особенного? – он даже пренебрежительно хмыкнул. – Вполне современно. Сейчас вся Европа лижет!

– Дурак! – зло воскликнула Лина. – Они ноги между пальцев лижут!

Санька, не предполагавший такого поворота, даже приподнялся немного над подушкой и уставился на Лину:

– Ноги? Между пальцев? – он вдруг задумался и снова откинулся головой на подушку. – Гм! Это интересно! – сказал самому себе вслух. – Такого я еще не слышал! – задумчивость все еще не оставляла его. – Но если хотите знать, то, по моему мнению, когда тебе лижут ноги – должно быть очень приятно. А, девочки? – и он вопросительно, игнорируя Лину, взглянул на Лену.

– Саша, блин! Если б ты знал, как я тебя ненавижу! – взвизгнула Лина.

– Взаимно, взаимно, – отозвался Санька и с равнодушным видом скрестил руки на груди.

– Да если хочешь знать, если б не обстоятельства, я б под такого, как ты, никогда не легла. Ничего в тебе особенного нет, Саша! Как в мужике…

– Ха! – хохотнул Санька. – Да я с тобою ничего особенного и не делал. Протрахал – и ладно! Было б ради кого стараться! Старая кошелка!

– Кто – я? – возмутилась Лина и даже вскочила с кровати после его слов.

– Не я же…

– Да я намного моложе тебя!

– Подумаешь, – покривился Санька. – Мне еще только тридцать три, а тебе уже двадцать пять! Кошелка! – смакуя понравившееся слово, с потягом на звук «а» бросил он ей.

– Этого я тебе никогда не прощу! – со страстью заявила она.

– Подумаешь! Ты, кстати, кто по знаку зодиака?

– Я тебе, кажется, уже говорила.

– Ну, а все-таки?

– Допустим, Скорпион.

– Так я и думал! Скорпионы – такая мразь! – невозмутимо заявил Санька, взглянув на Зеню.

Тому, непонятно по каким причинам, происходившая на его глазах перепалка, видимо, доставляла удовольствие, и он ухмыльнулся.

– Короче, – снова взвизгнула Лина, – Лена, объясни им сейчас же, что мы решили.

– А что вы решили? – сразу насторожившись, поинтересовался Зенон, посмотрев в глаза подружке.

Та тяжело вздохнула и промолчала.

– Решили, что мы с Леной больше работать не будем! – одним махом выпалила Лина и обвела всех вызывающим взглядом.

– Правда? – не сводя немигающих глаз с Лены, поинтересовался Зенон.

– Да, Зенечка, – несмело ответила та и потупилась.

– Да! – авантажно поддакнула Лина. – Никуда больше не пойдем!

– Ты сама за себя отвечай! – небрежно бросил ей Зеня. – Поняла? – и он потянулся рукой к кисти Лены.

Вдруг зазвонил телефон, и рука Зени замерла на полпути.

Санька нехотя поднялся с кровати и, обернувшись простыней, пошел к аппарату.

– Hello? Yes! Yes. No. O`key! After dinner… About? Just a minute…, – он оглянулся на компанию и сообщил: – Есть клиент.

– Мы никуда не пойдем! – снова взвизгнула Лина.

– Что за клиент? – не обратив на ее визг ни малейшего внимания, с любопытством спросил Зеня.

– Не знаю…. Грозится платить по семьдесят пять баксов за час.

– Другое дело! – с воодушевлением воскликнул Зенон.

– На сколько договариваться?

– Давай, часа на четыре. Девчонкам поспать надо.

– Не пойду, не пойду, не пойду, – не громко, но несколько раз повторила Лина.

– Попробуй! – обдал ее ртутным облаком Зеня и, вновь глянув на Саньку, кивнул ему головой.

Санька приложил трубку к уху:

– Hey, mister! Let`s at four o`clock. O`key! Bye-bye!

Забродин положил трубку и повернулся лицом к компании:

– В четыре часа, внизу, у входа. Говорит, сам к нам подойдет.

– Отлично! – отозвался на его сообщение один Зенон и посмотрел на Лену: – Надеюсь, ты уже обо всем подумала?

Та молчала.

– Что молчишь, дура? Оглохла, да?

В номере молчали все, но каждый молчал по-своему.

Тогда Зенон все-таки дотянулся до кисти Лены и резко дернул девушку к себе:

– Пойдем!

– Зенечка, милый! – затравленно выдавила она из себя.

И вновь из туалетной комнаты зазвучали одна за другой смачные пощечины. И вновь Лина, с напряженным вниманием вслушиваясь в доносившиеся в комнату звуки, нервно покусывала губы, и вновь Саид, со злорадным прищуром переглядывался с Забродиным, и вновь Санька, изредка встречаясь глазами с Саидом, отчего-то хмурился…

 

Глава 7

Стоит ли говорить, что, не смотря на обозначившийся конфликт, все разногласия, в конце концов, преодолели, и в назначенное время компания отправилась в условленное место на встречу с предполагаемым клиентом, причем каждый – без исключения – в глубине души подозревал, что ждет очередной подвох, но никто не желал говорить на неприятную тему. Относились к ожидаемому подвоху, впрочем, все по-разному: девочки – те просто желали его; Зеня такового побаивался, но все-таки надеялся на удачу; Саид, похоже, уже не надеялся ни на что; а Санька готовился к любому исходу, строя предположения по-философски, отстраненно, потому что по свойственному всем художникам любопытству к жизни, считал все ее проявления абсолютно равноценными и, в любом случае, достойными того, чтобы стать новым материалом для чарующих такие натуры раздумий – ведь недаром из всех когда-либо существовавших течений философии особенно выделял для себя Санька философию экзистенциализма, а фигура такого представителя этого направления, как Альбер Камю, и вовсе вызывала у Саньки нечто вроде экстатического обожания – еще в институтские годы он с наслаждением зачитывался его «Эссе об абсурде».

Но – удивительно! – в тот раз никакого подвоха с ними не приключилось. Более того, если б наши герои занимались каким-нибудь другим, скажем так, благородным делом, или – на худой конец – чем-нибудь приличным, то автор с удовольствием отметил бы, что все прошло до изумления гладко, или – выразимся и так – блестяще, и пожелал бы им дальнейших успехов.

Клиентов оказалось двое: оба одеты по-европейски, аккуратно пострижены, тщательно выбриты и, что, видимо, встречалось в Зумистане не столь уж и часто, от обоих пахло дорогим одеколоном.

Поговорив немного с Забродиным все на том же скверном английском, который, надо полагать, только и был в Мушрафобаде в ходу, объяснив Саньке, что о прибытии наших героев они разузнали по слухам (весть о брожении по городу слухов на их счет, признаемся, не очень-то порадовала Саньку, но – что поделаешь? – издержки производства), респектабельные господа вежливо пригласили всю компанию следовать за ними; вскоре все очутились в небольшом, но очень уютном двухкомнатном номере тоже небольшой, но тихой гостиницы с неброским фасадом, располагавшейся чуть в стороне от той шумной и людной улицы, на которой стоял «Джесим», и которая уже успела порядком намозолить глаза нашим героям.

Ребятам, едва они расположились в номере и немного осмотрелись, предложили выпивку и легкую закуску, что, естественно, приняли не без удовольствия, а девочек новые клиенты тут же, не мешкая, задействовали, причем самым прагматичным образом – по принципу «каждый с каждой».

Санька, само собой, исполнял обязанности переводчика, что совсем не казалось обременительным – язык любви, как известно, прост, а язык продажной любви и того проще.

Все отняло не более часа, а расплатились клиенты исправно – как договаривались: по семьдесят пять баксов за девочку. Мало того, – заключили устную договоренность о продолжении подобных отношений на тех же условиях, причем новые знакомые оказались настолько милыми, что пообещали найти среди своих приятелей и друзей много таких, кто готов поддержать столь замечательную инициативу с пылким энтузиазмом и на самом высоком уровне, чем вызвали целую волну признательности со стороны Зенона.

Правда, «милые люди» еще сделали и некоторые оговорки: мол, если они смогут несколько расширить клиентуру наших предпринимателей, то для них самих цену товара должно, разумеется, снизить – допустим, пятьдесят баксов за штуку вместо семидесяти пяти, но зато для всех остальных цена будет по сто баксов – то есть, как ни крути, а они обязались взять на себя функции промоутеров, что попросту необходимо в непростом мире бизнеса столь своеобразной страны, как Зумистан.

В общем, пройдохи – они везде пройдохи.

А впрочем, наши герои, предложенные условия, конечно, приняли.

В «Джесим» вернулись возбужденные и радостные. Приподнятое настроение передалось даже Саньке. «В конце концов, – думал он, – быть может, все не так уж и плохо? Не всю же жизнь и не всем нужно выматываться где-нибудь за гроши. Почему бы не продолжать делать то, что они делали? Особенно, если будет получаться».

Что касается Зени, тот попросту ликовал.

– Быть может, съездим на пляж? – обронила несколько смягчившаяся Лина.

– А денег не жалко? – подковырнул Саид (деньги разделили, едва только оказались в номере – на Лину, Лену и Саида).

– А ты мои деньги не считай! – парировала она.

– Да! – вдруг встрепенулся Зенон – будто случайно вспомнил, что хотел сказать, – кстати, о деньгах! Саид, Саня! Мы тут с девочками посоветовались…, – и он сделал паузу – скорее всего, намеренную.

– Посоветовались?! – почувствовав неладное, насторожился Забродин.

– Да, мы посоветовались, – невозмутимо подтвердил Зеня. – Так вот, – продолжил он, – мы решили, что независимо от того, сколько девочки здесь заработают, возмещать затраты на путевки они вам не будут.

– Любопытно, – сквозь зубы процедил Санька и переглянулся с Саидом.

– Вот так! – еще раз подтвердил Зеня.

           К разговору, хотя и не очень решительно, но все-таки присоединилась Лена:

– А чего ради мы должны платить за путевки? Толку от вас, если честно, немного. Все клиенты, обещанные Саидом, нас нагрели. А нормальные клиенты, как выяснилось, сами отыскиваются. В принципе, мы теперь и без вас обойтись можем.

– А не б-боитесь? – мрачно поинтересовался Саид.

– А чего нам бояться? – не без издевки, спросила Лина и с сарказмом переглянулась с напарницей по бизнесу.

– Ну, м-мало ли чего! – загадочно протянул Саид.

– Ну, например?

– Н-например, того, что з-зумистанцы, когда увидят, что вы без п-прикрытия работаете, могут с-сделать с вами все, что угодно.

– Например? – усмехнулась Лина.

– Д-допустим, п-продадут вас в р-рабство. Здесь, п-представьте себе, такое с-случается. И даже, к-кстати с-сказать, не так уж и р-редко.

Лина переглянулась с Леной и Зеноном, и все трое негромко рассмеялись – не напоказ, а, как говорится, от души.

– Подумаешь! – заявила Лина. – Нас, если что, и Зеня прикрыть сможет. – Правда, Зенечка? – позвала она.

Санька отметил про себя, что она обратилась к тому точно так же, как и его подружка – «Зенечка».

– Без базара! – согласился тот.

– Одного человека, девочки, иногда – в таких делах – может оказаться маловато, – заметил Санька – ни на кого персонально не глядя.

– Может быть, – согласился Зеня и с ним. – Но мы все-таки рискнем. Правда, девчонки?! – весело и громко окликнул он, ерничая.

– Конечно! – тоже весело поддержали они его.

– А ты не б-боишься, З-зеня? – по-прежнему мрачно, поинтересовался Саид.

– Кого – тебя?

– А хоть бы и м-м-меня!

– Не-а! – все еще ерничая, отозвался Зенон. – Я таких, как ты, знаешь, сколько за свою жизнь видел? Ты себе и представить столько не сможешь!

Видно, последние слова Зени всерьез занозили Саида – брови его нервно кривились, а губы сжимались все плотнее и плотнее. Назревал очередной скандальчик или даже скандал в их таком маленьком и таком недружном коллективе.

– Ну, а если м-мы…, – с угрозой в голосе начал Саид.

Но Санька его перебил:

– Тормози, Саид! Неужели, не видишь, что они сговорились? Наверняка, еще перед вылетом сюда. Просто за горло нас берут.

– Вот именно! – съязвила Лина. – За горло!

– Заткнись ты, сучка! – в сердцах, прикрикнул на нее Санька.

– От суки слышу! – не осталась она в долгу.

Санька продолжать перепалку не стал, а вместо того вновь взглянул на Саида:

– Говорил я тебе – не нужно было его брать! – он показал глазами в сторону Зенона. – И ее! – он перевел взгляд на Лену.

Саид в ответ показал на Лину:

– Эту тоже!

– Да, промашечка у вас вышла! – съехидничал Зеня. – Говорил тебе, Саня – лохи вы!

Санька кашлянул.

– Послушай, – обратился он к Зене, – а если без нас у вас дела все-таки не пойдут? В английском вы шарите, как питекантропы в устрицах. А здесь – худо-бедно – но хотя бы немного въезжать нужно. Порядки местные, что не говори, лучше Саида никто не знает – тоже может пригодиться. Что скажешь? А, Зеня?

– Тогда в оставшееся время мы будем отдыхать. Девчонки вон – купаться хотят, и все такое прочее…, – с напускной беззаботностью отозвался Зеня.

– Но ты ведь тогда тоже прогоришь. Путевку за свой счет брал,  – напомнил Санька, про себя отметив, что Зенон, конечно, не очень-то уверен, что сможет со всеми возможными препятствиями справиться в одиночку.

Тот притворно вздохнул:

– Что поделаешь – в жизни всякое случается! – но тут, едва заметно, посерьезнел: – А впрочем, ты, Саня, кое в чем прав. Ни я, ни девчонки, ведь, ситуацию на самом деле не обостряем. Мы ведь не утверждаем, что хотим без вас обойтись. Все дело в оплате путевок, Саня. Только! Если мы это как-нибудь разрулим – можем договориться. А иначе – что мы заработаем? Я о себе и о девочках. – И он выжидающе уставился на Забродина.

– Саид! – позвал Санька. – Пойдем, посоветуемся! – И, не дожидаясь ответа, пошел по направлению к дверям, ведущим в коридор.

Саид, хмурясь, зло посверкивая в сторону остающихся в номере глазами, молча пошел следом за Забродиным.

– Ну? – выдавил из себя Саид, когда они с Санькой очутились в коридоре, предварительно плотно прикрыв за собою дверь.

– Что делать-то будем?

– П-предлагаю от-товарить эт-того к-козла, а д-девок в с-стойло п-поставить.

– Ты сейчас каким местом думал?

– А что?

– А полиция? А администрация гостиницы?

– М-менеджер – мой д-друг! – с апломбом напомнил Саид.

– Видал я уже твоих здешних друзей! – разозлился Санька. – И потом – что значит «отоварим»? Ты имел в виду вдвоем?

– С-само с-собой.

– Не за падло?

– Ты эт-ти с-свои т-тонкие ш-штучки до Алма-Аты з-забудь.

– Не хочу забывать! – уже совсем серьезно разозлился Забродин. – Я и так за последнее время слишком о многом позабыл! – с горечью прибавил он.

– Т-ты о чем?

– Сам догадайся. Я тебе расшифровывать не буду.

Саид с осуждением покачал головой:

– Пиит ты х-хренов! Знал бы – т-тебя т-тоже д-дома оставил бы!

– Надо было! – в сердцах отрезал Санька, но, чуть подумав, решил, что не очень-то и прав – в конце концов, никто силком его в Зумистан не тянул, и потому он слегка по-дружески ткнул Саида кулаком в плечо и понизил тон: – Ладно, брат, извини – я это в сердцах сказанул, – а потом прислонился спиною к стене и вздохнул: – Что делать-то будем?

Саид прислонился рядом с ним и тоже вздохнул:

– Что, что… П-получается, с-соглашаться н-надо на их условия, – вяло сказал он. – Т-только…, – и он замолчал.

– Только? – подстегнул Санька.

– Т-только т-тогда, Б-бродя, я на б-бабки в-влетаю.

Санька участливо прикоснулся пальцами к его плечу:

– Обожди, может, еще выкрутимся. Со мною можешь не делиться. Обойдусь. Только те деньги, что я у Асета занимал, компенсируешь, ладно? А то как-то неудобно – так дешевить.

– Л-ладно, – кивнул Саид и вновь – совсем уже печально – вздохнул: – Что-то еще М-михра с-скажет, когда я б-без бабок в-вернусь?

– Ты из-за нее такой мрачный ходишь?

– Из-за нее. – Он задумчиво посмотрел куда-то, как в таких случаях говорят, вдаль, и в очередной раз – уже с совершенно отчетливым тоскливым оттенком – вздохнул: – И что она там делает? Без меня, а? Вдруг схлестнулась с кем? А? Ты как думаешь?

Санька вновь прикоснулся пальцами к его плечу:

– Не переживай! Все будет хорошо. Пойдем в номер.

Они присоединились к остальным.

– Окей, Зеня, – сразу объявил Забродин. – Мы согласны.

Тот, поначалу встретив их появление напряженным и вопросительным взглядом, тут же оживился:

– Другое дело, мужики! Давно бы так!

Санька, проигнорировав его слова, вместо ответа плюхнулся на койку и сразу же ушел в свои мысли.

– Может, стоит по такому поводу водочки взять? – громко предложил Зеня. – А, мужики? Чтобы наше соглашение отметить!

– Так вот, значит, Зеня, зачем тебя в Зумистан потянуло! – вдруг сказал Санька.

Тот удивленно на него посмотрел:

– Ты про что?

– Ты сюда поехал профсоюз организовывать. Ты теперь у девочек вроде председателя стачкома получаешься. Так, что ли?

Зенон осклабился:

– Может, и так. Девчонки! – окликнул он. – Вы не против, если я возглавлю ваш профсоюз?

Те мило ему улыбнулись.

Зеня вновь повернулся к Саньке:

– Так как на счет выпить?

– А где ее, проклятую, взять? – поморщился Забродин, хотя – после перенесенных эмоций – выпить хотелось и ему. – Мы свою уже всю выдули.

– Это п-просто, – вмешался в разговор Саид. – З-здесь наши т-туристы по пять б-баксов за п-пузырь п-приторговывают.

– Дороговато! – снова поморщился Санька.

Зеня пересел на Саидову кровать – ближе к Саньке, и наклонился к нему:

– Ерунда! Мы с Ленкой угощаем. Правильно, Ленка? – обернулся он к подружке.

– Правильно, – равнодушно поддакнула та.

Время шло к ужину…

 

Глава 8

Следующий день оказался еще веселее.

Телефон в номере зазвонил вскоре после завтрака – их пригласили прийти в ту же гостиницу и в тот же номер, что и накануне, к двенадцати. Клиентами оказались те же самые «милые люди», и все повторилось в точности, как и первый раз, только, пожалуй, намного быстрее – «милые люди» оказались не только милыми, но и занятыми – дела требовали их к себе; и потому наши герои восприняли их еще более милыми.

Не прощались. Уговорились вновь сойтись в том же месте к четырем. Милые люди предупредили, что придут вчетвером – таким образом, вступал в силу давешний договор – об удешевлении товара. Зеня, услышав Санькин перевод, так усиленно закивал головой, что Забродин предположил, что у того сдают нервы.

На обратном пути из любопытства «ныряли» по магазинам и, в конце концов, «занырнули» в респектабельный ювелирный.

Хозяин – пожилой одетый в национальное мужчина лениво глянул на них и, видимо, догадавшись, что, скорее всего, они ничего покупать не будут, углубился в какую-то тетрадь, которую перелистывал до их прихода – предположительно, конторскую книгу.

Зенон, разгоряченный наметившимися успехами, пихнул Саньку локтем в бок:

– Предложи ему, – показал он глазами на мужчину. – Сразу видать – из богатеньких. Вдруг клюнет.

– Зачем? – удивился Забродин. – Все и так неплохо. К чему рисковать? Получится, как с тем таксистом.

– Предложи! – упрямо тряхнул прядями волос Зеня. – Надо наращивать обороты! На одних тех – что были – не вытянем.

Санька, выслушав его, холодно пожал плечами и нехотя пошел к хозяину, и – предложил.

Тот довольно долго пребывал в состоянии ступора, а когда Забродин с присущей ему внешней невозмутимостью повторил свое простое и недвусмысленное предложение, округлил от изумления глаза и замахал на Саньку руками:

– What? No! This is Islam country! I am muslim! Get out! If I`ll call to police!

Санька, что называется, чуть не провалился от стыда под землю и, покраснев, сразу направился к выходу, не дожидаясь остальных.

Зеня, настигнув его уже на улице, тут же накинулся – по своему обыкновению – с расспросами:

– Что? Что сказал-то?

– Сказал, что мы – ублюдки! Что он – мусульманин! И чтобы мы катились из его магазина к чертовой матери, а не то он вызовет полицию, – несколько вольно перевел происшедший диалог Забродин.

– Баран! – зло отозвался на это Зеня. – Просто лох какой-то! Или – импотент. Или – голубой. Может быть, онанист. Одно из трех! Те, что прежде были – они продвинутые мужики. Хоть и зумистанцы – а вполне цивилизованные люди: и вмазать могут, и потрахаться. А этот – пусть теперь себе в задницу трахается или дрочит, раз с нормальными телками позабавиться не хочет.

– С нормальными! – хохотнул Санька – быть может, излишне нервно.

– А че ты, в самом деле, прикалываешься? – возмутился Зеня. – Что я – не прав? Ты со мной не согласен?

Вся компания уже собралась вокруг них и прислушивалась к разговору – Санька обвел всех взглядом, а затем, усмехнувшись, поинтересовался у Зени:

– Слушай, а ты не думал, что он и в самом деле придерживается каких-нибудь религиозных заповедей? Ты видел, какими глазами он смотрел на всех нас – после того, как я предложил ему девочек?

– Какие еще, в жопу, заповеди? – опять возмутился Зеня. – Разве в наше время остались такие заморочки? Вон Саид – он тоже мусульманин, а предложи ему потрахаться – уж, наверное, не откажется. Особенно, на дурнину. Трахаться все, кто может, те и хотят! Люди давно все заповеди на мусорную свалку сдали – те, что против траха. Блядство, блядство и еще раз блядство!

– Ну, Зенечка, – вдруг высунулась Лена, – есть же еще и любовь, и преданность…

– Заткнись, дура! Сколько раз говорить! – оборвал Зеня.

Санька вдруг рассмеялся:

– Ладно, хватит споров, пошли в гостиницу! – предложил он и, повернувшись, пошел по направлению к «Джесиму».

Уже на самом подходе к гостинице Саида окликнул какой-то пожилой и тщедушный зумистанец – видимо, знакомый по прежним поездкам, и увязался следом за ними, поминутно дергая Саида за локоть:

– Саит! Тватцать бакса! Я трах-трах не путу. Я путу лисать! Саит, атын рас, мошно? Пыстро-пыстро! Тватцать бакса!

Саид оставался непреклонным и не отвечал на приставания дряхлого педофила, но смог отвязаться от него с большим трудом, так как тот буквально вцепился в него на крыльце отеля.

Зеня даже пошутил:

– А что, девчонки, может, уважим деда, а? Двадцать баксов на дороге не валяются. Да и дедок вроде ничего – правильный, из наших…

Те отмалчивались и презрительно кривили губы в ответ.

– О нас тут уже действительно весь город знает! – недовольно заметила Лина, когда они очутились в номере.

– Плевать! – беззаботно отреагировал Зеня на ее замечание. – Больше шансов найти новых клиентов.

– Как бы чего не вышло, – осторожно возразила она.

– Не бойся, детка. Все будет тип-топ! – успокоил он.

Лина с каким-то особенным вниманием к нему присмотрелась. Зеня, наверное, по-своему истолковав ее взгляд, поощрительно  улыбнулся и, не переставая на нее поглядывать, прилег на койку и с удовольствием потянулся.

Она неопределенно пожала плечами:

– Тебе виднее…

В четыре пополудни снова была маленькая гостиница и все надежды, связанные с нею, сбылись.

Все, кроме Саньки, еще больше повеселели. Он же, казалось, мрачнел тем больше, чем лучше себя чувствовали остальные. Какая-то мысль отравляла ему существование – нет, не потому, что мысль казалась столь ужасной или тяжелой, а потому, что она ускользала от него; впервые появившись на какие-то мгновения в том магазинчике ювелира, тут же исчезала, но временами снова мелькала – даже не сама она, а только ее кончик, и ему никак не удавалось ухватиться за него и выудить ее всю целиком – сформулировать, осознать, запомнить; а он был почему-то абсолютно уверен, что мелькнувшая мысль – крайне для него важна, что от нее, быть может, даже зависит все его будущее, независимо от того, какою она окажется – легкой и светлой или тяжелой и мрачной.

Потом ужинали, а после совершили еще один поход в маленькую гостиницу.

Что потом? Ах, да! – еще пара затрещин Лене перед сном. Похоже, здесь все подчинялось какой-то раз и навсегда выработанной системе.

Впрочем, Зеня ведь на что-то подобное и намекал.

В любом случае, для всех, кроме Саньки, день проходил довольно весело – особенно, на фоне давешних. И совсем другим выдался вечер. Да и ночь тоже. Но – об этом в следующей главе:

 

Глава 9

Поздним вечером, после последнего возвращения из маленькой гостиницы Лина и Лена сидели на небольшом кожаном диванчике в холле на этаже, в самом начале коридора – там, где сходились лестничные марши.

Под носом Лены легко различались следы уже вытертой (но не очень тщательно) крови, и она прикрывала их платочком, предупредительно предложенным Линой. Сама Лина с участием смотрела на коллегу по бизнесу и пыталась хоть что-нибудь у нее выспросить.

– Я не хочу. Отстань! – раздраженно говорила Лена, поминутно прижимая пропитанный кровью платок к носу – что, в принципе, стало совсем излишним, так как крови там уже не осталось, а сам платок не столько прикрывал от проходивших мимо жильцов гостиницы последствия очередной разборки Зени с подружкой, сколько подчеркивал их.

– Но я понять хочу, – настаивала Лина.

– Что ты хочешь понять?! – истерично выкрикнула та.

– Ведь он же бьет тебя всякий раз – после того, как ты с кем-нибудь побываешь. Во всяком случае, через раз – точно.

– Ну и что?

– Как «что»? Как ты можешь такое терпеть? Да будь я на твоем месте…

– Размечталась! «На моем месте»! Перебьешься! – грубо перебила Лена.

– Да сто лет бы был он мне нужен – твой Зеня! – презрительно скривилась Лина. – Я просто тебя понять хочу – тебе не обидно?

– Дура! – громко обозвала ее Лена. – Люблю я его. Понимаешь? Люблю! Знакомое слово?

Лина поразилась настолько, что даже немного от нее отпрянула:

– Любишь? Его?

– Да! А что тебя удивляет? Я и ребенка от него хочу.

Эти слова услышал и Санька, который возвращался в номер с только что купленными сигаретами. Услышал, но не подал вида, но – пройдя мимо, задумался.

Собеседницы, ожидая, пока он отойдет дальше, молчали, искоса поглядывая ему вслед.

– Ты с ума сошла! – наконец, выдавила из себя Лина, когда Санька скрылся из вида. – Мужик никогда не женится на той женщине, про которую знает, что она с другим была. Ты это понимаешь?!

Лена отозвалась не сразу и за те несколько секунд, что длилась пауза, на глазах у нее проступили слезы.

– А тебе завидно, да? – очень тихо – не то вопросительно, не то утвердительно – произнесла она, прервав паузу.

– Да он же просто тобою пользуется! – решительно заявила Лина.

– Ничего, попользуется – и привыкнет. Увидишь.

Лина глубоко – слишком глубоко, чтобы не увидеть примитивную актерскую игру – вздохнула:

– Чудеса! – по-философски резюмировала она…

Когда Санька вошел в номер, там тоже довольно бойко беседовали.

– Бабок, конечно, маловато, – оглянувшись на Забродина, заметил Зеня Саиду.

– Да! – согласился тот и в свою очередь заметил: – А в-ведь она с-самая с-сука из нас!

– Слушай, Саид! – встрепенулся Зеня. – А что если мы телок слегка лоханем?

– Как?

– Они знают, что новые мужики по стольнику баксают?

Саид неуверенно пожал плечами и вопросительно посмотрел на Саньку.

– Наверное, нет, – не очень твердо ответил Забродин на его взгляд. – Они ведь уже в комнату прошли, когда я с теми мужиками о деньгах разговаривал при вас. Делили деньги тоже не при них. Если ты, Зеня, еще с Ленкой не рассчитался…

– Бабки наши я при себе держу, – поспешно сказал Зеня.

– То, надо думать, они не знают, – закончил мысль Санька. – А что?

Саид, пытаясь понять, куда клонит Зеня, напряженно прислушивался.

– Значит, – подвел итог Зенон, – они все еще думают, что нам все платят по семьдесят пять баксов. Так?

– Н-ну? – все еще не мог сообразить Саид.

– Так давай и не будем им сообщать. А лишние четвертаки – на карман, – просто предложил Зеня.

– Т-точно! Т-ты, З-зеня – г-гений! – восхитившись остротой мысли Зенона, воскликнул Саид и радостно закивал головой.

– Саня, ты согласен? – окликнул Зеня Забродина.

– Мне все равно, – буркнул тот. – Делайте, как хотите.

– Тебе будто бы моя идея не нравится? – настороженно спросил Зеня.

– А он у н-нас – п-правдолюб, – съязвил Саид. – В-врать не ум-меет.

– То есть, как? – с любопытством посмотрел Зеня на Саньку. – Совсем не умеет? А, Саня? Ты, что? В самом деле, так?

Возвращение девочек в номер избавило Забродина от необходимости отвечать на его вопрос…

А приблизительно в то же время совсем в другом номере на том же этаже двое еще незнакомых нам молодых мужчин тоже вели между собой беседу.

Хотя участие в ней принимали всего два человека, народу в номере обреталось полным-полно – огромное помещение предназначалось для расселения семерых жильцов и все места в нем были заняты, отчего оно чем-то отдаленно напоминало общежитие.

Как и двое говоривших, все остальные жильцы тоже выглядели довольно молодо: возрастов разных – где-нибудь от восемнадцати до, пожалуй, тридцати пяти; национальностей – тоже разных: хватало там и русских, и казахов, и уйгуров – типичный казахстанский реестр; все прилетели тем же рейсом, что и компания Забродина – из Алма-Аты; все, переваривая уже съеденный ужин, отдыхали; кое-кто уже и подремывал. Кондиционер в номере не работал, и потому вокруг царила духота, и потому все парни валялись на койках либо обнаженными по пояс, либо и вовсе в одних плавках – простыни за ненадобностью небрежно свешивались с кроватей почти до самого пола.

Один из беседовавших оказался плотно сложенным, среднего роста казахом, лет, на глаз, тридцати пяти – по-видимому, самым старшим из присутствовавших. На правом могучем плече его легко различалась татуировка, изображавшая кобру, изготовившуюся к прыжку

Уже по одной такой маленькой детали можно предположить, что носитель знака имел какое-либо отношение к спецназу – в прошлом или настоящем.

Чтобы не интриговать читателя попусту, скажем прямо и сразу – да, действительно, во времена срочной службы в рядах Советской Армии мужчина числился бойцом спецподразделения ГРУ, в задачу которого входил захват и уничтожение пунктов засекреченной связи противника (так называемых, ЗАС), или – говоря доступным для женщин языком – некогда был диверсантом.

Собеседником его, занимавшим соседнюю койку, оказался уйгур лет двадцати пяти, сложения скорее чахлого, чем среднего.

– Слушай, Кана, – говорил чахлый татуированному, – как бы Маджита уболтать, чтобы он цену на товар хоть немного сбросил?

Татуированный усмехнулся:

– Как ты его уболтаешь? Не гоняй языком попусту воздух. Ты, Малик, радуйся, если он еще выше цену не поднимет.

– Да нет же, Кана! Я знаю – можно его прокачать. Есть способ!

Татуированный с любопытством посмотрел в сторону собеседника:

– Ну?

– Маджит мне давно намекает, что русскую бабу хочет, – для чего-то понизив голос до шепота, поспешно сообщил чахлый.

– Ну?

– Я ему поначалу для отмазки пообещал. Типа – по возможности.

– Ну?

– Так вот: надо ему баб подставить, он подобреет, а мы тогда цену и скосим.

– Ну, во-первых, еще вопрос – подобреет ли он? – рассудительно заметил татуированный. – А во-вторых, – где ты тут подходящую бабу найдешь? Можно, конечно, попробовать с кем-нибудь из наших коммерсанток договориться – они за лишнюю сотню баксов, пожалуй, и лягут, но что за понт? Смазливых молодых телок среди них нет, а какая-нибудь увядающая шалава в тему не прокатит.

– Нет, Кана, я не барыжек имел в виду, – негромко, но торжественно объявил чахлый.

– А кого?

Чахлый потянулся всем корпусом через проход между койками к татуированному:

– Тут – в одном из номеров на нашем этаже – есть одна компашка. Три чувака и две козырные молодые телки.

– Ну и что? Тоже, наверное, торгаши, – возразил татуированный.

– Да нет! Фраера те телок сюда не просто так притащили. Они здесь работают.

– То есть?

– Телки – проститутки, а фраера их зумистанцам подставляют.

Татуированный с сомнением поморщился:

– Ты, Малик, ничего не путаешь?

Чахлый придвинулся еще ближе и совсем понизил голос:

– Я тебе точно говорю! Мне поначалу о них наш таксист рассказал. А потом я еще и сам за ними понаблюдал. Сто пудов – работают!

Татуированный хмыкнул:

– Хм! Рисковые они ребята, если так, – и, с любопытством взглянув на собеседника, поинтересовался: – Что за фраера?

– Один – русак, второй – уйгур. Уйгура я по нашим уйгурским делам знаю. Так – ничего особенного.

– А третий?

– Третий – не знаю. Турок какой-то. А может, грек. Хрен их разберешь.

– И что ты предлагаешь, Малик?

– Давай, технично на них наедем. Скажем, чтоб они телок к Маджиту свезли. Обеих сразу. Намекнем, что клиент – классный. Что капусты кучу могут срубить.

Татуированный рассмеялся:

– Думаешь, Маджит им на самом деле забашляет?

– Нет, конечно, – рассмеялся и Малик – несколько подхалимски.

– Тогда, что – мы за весь банкет рассчитываться будем?

– Да нет же! Фраерков мы попросту кинем. Будут возникать – обломаем. А Маджит уступчивей станет. Есть такая вероятность? Ну, как?

Татуированный пожал плечами:

– Ладно, братишка. Давай, делай! На худой конец, Маджит просто на халяву потрахается. Ну, кинет он нас с ценой немного. Черт с ним! Что мы по большому счету теряем?..

Наши герои у себя в номере распивали очередную, ставшую традиционной по вечерам, бутылку водки, а девочки уже лежали в постели, когда в двери постучали, и на пороге появился Малик.

Он еще с порога широко заулыбался и, не стесняясь, тут же направился прямо к Саиду и протянул тому руку:

– Салам, братан! Как делишки? – и следом потянулся рукой к Зенону и Саньке – чтобы поздороваться и с ними. – Есть дело, пацаны, – без обиняков заявил он.

– Вообще-то, мы из п-пацанячьего в-возраста уже вышли, – снисходительно усмехнулся Саид и с подначкой спросил: – Что за дело, п-пацан?

Зенон и Санька с любопытством разглядывали вошедшего: Зеня, правда, довольно настороженно.

Малик, не спросив разрешенья, присел на диванчик рядом с Саидом и, таким образом, очутился прямо напротив Саньки и Зени.

– Есть работа, мужики, – сообщил он.

– Не понял, – отозвался за всех Зеня, по-прежнему не теряя настороженности.

Малик понимающе ухмыльнулся:

– Ладно, мужики, че вы? Не придуривайтесь! Вы же здесь работаете?

– С чего ты взял? – осторожно поинтересовался Зеня.

– Слухи.

Зенон переглянулся с Саидом, но тот всем своим видом показал, что переживать особенно не из-за чего и, в принципе, разговор можно продолжить. Тогда Зеня снова сосредоточился на госте:

– Допустим, – все еще не теряя осторожности, согласился он.

– Вот я вам и предлагаю серьезную работу, – просто сообщил Малик.

– Серьезную?

– Клиенты солидные, забашляют хорошо. Ну? Как? Кто у вас главный?

И тут Зеня и Саид, будто сговорились между собой заранее, ткнули одновременно пальцами в сторону Забродина:

– Он.

Санька едва успел раскрыть рот для возражения, но – сообразив, что при посторонних такие разногласия не выясняются – закрыл его.

Малик вопросительно взглянул на Саньку:

– Ну, как, братан? Согласны?

Санька хмуро и оценивающе посмотрел на него – что-то в этом бойком и нагловатом типе ему явно не нравилось, а перспективы их совместного с Саидом бизнеса все меньше и меньше волновали его.

– Тебе-то какая выгода? – все еще хмурясь, спросил он у Малика.

Малик усмехнулся:

– Понимаешь, братан, у нас с теми людьми дела тут. Очень важные дела.

– У кого «у вас»?

– Я тут с друзьями. А тем людям мы просто хотим сделать приятно.

– А по сто баксов за час за каждую девушку они заплатят?

Задавая вопрос, Санька втайне надеялся, что на нем переговоры и закончатся – что, услышав такую цену, тип сразу «соскочит», но прозвучавший ответ несколько его огорошил:

– Без базара, братан. Давай, откладывать не будем. Поехали прямо сейчас, – предложил Малик.

Санька с тоской посмотрел по очереди на Зенона и Саида, затем еще для чего-то оглянулся и на девчонок – те, подмяв под головы подушки, выжидали, чем закончится разговор. Поняв, что поездки не избежать, вновь обернулся к гостю:

– Далеко ехать? – безучастно поинтересовался он.

– Не очень, – быстро ответил тот. – За такси я отвечу.

Санька вновь покосился на партнеров и кивнул:

– Ладно, договорились.

Малик бодро поднялся:

– Ладно, братаны! Жду вас возле рецепшина.

Когда гость покинул номер, Санька тут же уставился взыскующим взглядом на Саида:

– Что за типок, Саид? Откуда его знаешь?

Саид скривился:

– Так, ш-шапошное з-знакомство. По п-прошлым п-поездкам. Он сюда с к-кентами за чарсом л-летает. В «Красном В-востоке» живет – неподалеку от н-наших с Нуром р-родственников – я его там пару-тройку р-раз в-видел. Ты не в-волнуйся – п-проблем с ним не будет.

– Ты сказал «чарсом»? Это еще что такое? – зацепился Санька слухом за незнакомое слово.

– Ну, ты, Б-бродя, д-даешь! – искренне удивился Саид. – С-совсем отстал от ж-жизни! Чарс – это н-наркота т-такая. В-вроде анаши. Т-только п-покрепче б-будет.

– Тогда надо его отшить, – убежденно сказал Санька.

– Зачем?! – вмешался в разговор Зенон.

– Правильно он говорит! – вдруг раздался громкий голос Лины. – У меня этот тип тоже доверия не вызывает.

– Заткнись! – осадил ее Зеня и снова обернулся к Забродину: – Зачем мы будем отказываться от работы? Те – конкретные наши клиенты – они все время днем. А вечера и ночи у нас зависают. Может быть, новый вариант как раз нам время и заполнит, а? – он вопросительно посмотрел на Саньку, но, не дождавшись ответа, резко вскинулся в сторону девчонок: – Вы чего разлеглись, дуры?! Вскочили быстро и одеваться.

– Все вместе поедем? – равнодушно спросил Санька.

Зеня лениво вздохнул:

– Мужики, съездите сами, а? А то – я вмазал, меня че-то совсем растащило, проблем вроде не ожидается. Тип этот – Саиду кент…

– Д-да к-какой он мне к-кент! – перебив его, возразил Саид.

– Да без разницы. Что вы – сами не справитесь?

– Ой, Зенечка! – взвизгнула Лена. – Я без тебя не поеду.

– Сказал же: устал! – зыркнул в ее сторону Зеня. – Один раз и без меня можете смотаться. Ничего страшного с вами не случится. Да и в мотор все вместе не влезем. Малик же еще этот. Не забывайте.

Так и решили…

Малик, как и обещал, сам нанял такси, и они понеслись по опустевшим улицам куда-то на окраину города, к самой набережной моря, к какой-то отдаленной, но – как оказалось – довольно дорогой гостинице. На счет того, что добираться недалеко, Малик – по непонятной причине – приврал: ехали, наверное, с полчаса.

– Они по-русски хорошо говорят, – предупредил Малик, когда компания поднималась по ступенькам парадного подъезда отеля.

Лифтом пользоваться не стали – нужный номер находился на втором этаже.

«Неплохо!» – отметил про себя Санька, очутившись внутри явно недешевого номера в несколько комнат, с большой, обставленной нарядной, хотя и несколько помпезной, мебелью, гостиной.

В углу гостиной – на широких мягких креслах подле инкрустированного под золото десертного столика – сидели двое: один одетый в добротный европейский костюм, другой – по-восточному. Почему-то сразу, то ли по особому предупредительному наклону головы в сторону своего собеседника одного и небрежно запрокинутой немного назад голове другого, то ли под воздействием пресловутой харизмы, исходившей от того человека, который небрежно запрокинул голову, стало понятно, что главный здесь именно он – тот, кто был облачен в национальные одежды.

Едва завидев вошедших, он немного склонил голову набок и, слегка прищурившись, с несколько напускным удивлением негромко воскликнул:

– Малик?! В такое время! Что-нибудь случилось? – с легким и довольно приятным акцентом – не с тем чудовищным акцентом, с каким пытались говорить по-русски здесь все прочие, а с тем акцентом, который напомнил Саньке акцент жителей прибалтийских республик в советские времена.

Малик, похоже, под взглядом незнакомца будто стушевался.

На вид незнакомцу казалось что-нибудь около пятидесяти, и осанка выдавала в нем человека, знавшего себе цену.

– Вот, привел, – неуверенно улыбнулся Малик.

– Кого?

Малик снова улыбнулся – уже более развязно – очевидно, природная нагловатость долго находиться взаперти у него не могла:

– Маджит, я тебе обещал, что познакомлю с красивыми русскими девушками. Вот! Я выполнил обещание. Малик слово держит!

Незнакомец еще сильнее прищурился и перевел взгляд на Лену с Линой. Неспешно рассмотрев их, он одними уголками губ им улыбнулся:

– Девушки на самом деле красивые, – все еще глядя на девочек, сказал незнакомец Малику. – Присаживайтесь, мисс! – кивнул он в сторону кушетки напротив себя, а затем перевел взгляд на Саньку и Саида: – А это кто?

– Они со мной, – поспешно пояснил Малик. – Сейчас вместе уйдем. А девушки – останутся.

– Что ж, уходите, – равнодушно бросил незнакомец. – Рад был вас повидать. – Он покосился на компаньона: – Салим,  принеси чего-нибудь на стол и поухаживай за дамами.

Тот немедленно поднялся и куда-то вышел.

– Идем! – дернул Саньку за локоть Малик.

Санька вдруг встрепенулся:

– Что значит «идем»? А деньги? Деньги, где?

– Пойдем, я тебе говорю, – зло зашипел Малик. – Телки утром привезут с собой бабки. Целую кучу.

Санька вырвал локоть из руки Малика:

– Так не пойдет! – и он взглянул в сторону незнакомца, от внимания которого не ускользнула та легкая возня, что произошла только что между Санькой и Маликом: – Эй, мистер! Мы не решили один важный вопрос.

Тот с удивлением вскинул брови:

– Какой вопрос?

– Финансовый. Вы должны заплатить нам за девочек. Сто баксов в час за каждую. Мы управляем их делами.

Незнакомец уставился на Малика:

– О чем он говорит?

Малик, подбирая слова, чтобы ответить, несколько смешался.

– Я говорю о деньгах, мистер! – настойчиво, не дожидаясь, пока Малик что-нибудь скажет, повторил Санька. – Вы должны заплатить нам за девочек деньги. Они не проводят время с мужчинами просто так. Деньги нужно платить вперед.

– Молчи! – пихнул его в спину Малик.

Незнакомец снисходительно улыбнулся Саньке:

– Какие деньги? О чем вы говорите? – лениво поинтересовался он.

– Американские! – отрезал Санька. – Зеленые! Грины, черт бы их побрал! Баксы, то есть!

Саид – до тех пор ни во что не вмешивавшийся, но явно чувствовавший себя стесненно – осторожно потянул Забродина за рукав рубашки к выходу:

– Да л-ладно, Б-бродя! П-пойдем. С-сказ-зали же: з-завтра.

Но – не тут-то было – Санька уже закусил удила:

– Сейчас – десять вечера. До шести утра девочки проведут с вами не менее восьми часов. По восемьсот баксов за каждую, будьте любезны.

В гостиную, с какими-то тарелочками в руках – похоже, наполненными сладостями – вернулся второй незнакомец и, краем уха уловив разговор, так и замер на входе, с изумлением наблюдая за происходящим.

Взгляд первого незнакомца тем временем стал откровенно насмешливым:

– О каких еще «баксах» вы говорите? Ну, посидим немного, поговорим. Съедим чего-нибудь, чего-нибудь по желанию дам выпьем. Причем здесь деньги? Я никогда не плачу за общение с женщинами. И вам не советую. И деньги американские – дрянь! И сама Америка – тоже дрянь!

– Ах, так! – разозлился Санька. – Девчонки! – позвал он. – На выход! – И добавил: – Кому сказал! – И, уже повернувшись, чтобы покинуть номер, подумал: «Как классно по-русски чешет, сволочь! И где он так научился?»

Девочки выполнили его команду мгновенно, и вся компания, оставив растерявшегося Малика, тут же покинула номер.

– Б-блин! Как мы до «Д-джесима» д-доберемся? Д-денег – ни к-копейки! – громко посетовал Саид, когда они сбежали с крыльца отеля на набережную. – П-пешком идти, ч-что ли?

– Ничего, как-нибудь доберемся, – отозвалась Лина – очевидно, сильно взволнованная происшедшими с ними только что событиями – впрочем, как и все остальные. – Правильно сделали, что свалили. Мне там было так не по себе.

– И мне тоже, – созналась Лена. – Кстати, ребята, у меня есть с собою пять баксов. Хватит, чтобы доехать?

– Д-должно хватить, – ответил Саид. – Л-ломаться, н-наверное, не б-будут. Н-ночь! К-клиентов м-мало.

Однако, «ломались» водители редких такси довольно долго – пока случайно им не подвернулся один из тех, что промышляли подле «Джесима».

– Ты с-слышал, что к-крикнул нам в-вслед тот в-второй? – спросил Саид у Забродина, когда они уже ехали по ночному Мушрафобаду.

– Какой «второй»?

– Т-тот, к-который Салим.

– Ну?!

– «Вы б-будете иметь п-проблемы с п-полицией», – сообщил Саид.

– Да, да, я тоже слышала, – с испугом припомнила Лена.

– И что? – спросил Санька.

– Н-ничего, – пожал плечами Саид. – Вот, д-думаю, что все это з-значит?

– Да ничего не значит! – раздраженно отрубил Санька. – Просто на понт нас хотел взять. Не бери в голову.

– М-может, и не п-понт в-вовсе? – засомневался Саид.

– Ой, да, конечно, понт! – в первый, наверное, раз за все время их пребывания в Зумистане согласилась с Забродиным Лина. – Ничего они нам не сделают! Руки коротки.

Зенон уже допил водку и крепко спал, когда они вернулись к себе. Лена сразу бросилась расталкивать его:

– Зеня, Зенечка! Если б ты только знал, что с нами там было! Как жаль, что ты с нами не поехал! – эпатажно запричитала она.

– Что, что случилось? Какие проблемы? – недовольным тоном, скидывая с себя остатки сна, пробурчал тот. – Без меня и шагу ступить не можете?

– Да, Зенечка, не могу, ты же знаешь!

– Да что там, елки-палки, случилось? – мрачнея, поинтересовался он.

Ему вкратце объяснили.

Он недоуменно пожал плечами:

– Ну и что?! Надо было остаться. Сами говорите – мужик солидно выглядел. По восемьсот, не по восемьсот, а хотя бы по паре сотен забашлял – и то хорошо. А так ночь вхолостую пройдет. Зря ты, Саня, погорячился. – И он перевел взгляд на Саида: – А где тот козел?

– К-какой?

– Кент твой… Малик.

– Т-там остался.

– Ладно, завтра я сам с ним разберусь, – угрюмо пообещал Зеня.

– Ой, Зенечка, я боюсь! – всхлипнула Лена.

– Чего боишься, дура? – вскинулся он.

– Не знаю… Они… они опасные какие-то. Мало ли, что… Беспокойно мне, – все еще всхлипывая, попыталась объяснить она.

– Да ложись ты спать! – в сердцах отмахнулся он от ее слов. – И не дергай меня! – Затем повернулся к Саньке с Саидом: – Вот, блин! Весь сон поломали! – Он поднялся с кровати и задумчиво почесал грудь: – Что теперь делать? Может, еще флакон раздобудем? А, мужики?

– Зенечка, ты же не пьешь! – воскликнула Лина за его спиной.

Санька даже невольно улыбнулся подобной глупости.

– Я не пью на родине! – с пафосом объявил Зеня. – А в этой дерьмовой стране – я пью! – В чем-то он, конечно, был прав – по вечерам, отчего-то всем как-то по-особенному хотелось выпить.

В дверь вдруг постучали.

– Кого еще черти в такое время подослали? – удивился Зеня и громко крикнул: – Кто? – Но вместо ответа вновь раздался стук. – Кто там, елки-палки? – вновь крикнул Зеня.

Санька, который сидел ближе всех к дверям, поднялся и отворил – на пороге стоял менеджер гостиницы, которого Санька не видел с тех пор, как их расселили по номерам при заезде, а рядом с менеджером оказался еще и какой-то незнакомец лет сорока пяти, грузный, с мрачным недоброжелательным лицом, одетый в национальное, с золотыми часами на запястье почему-то правой руки.

«Ролекс», – на глаз, мимоходом определил Санька и, уже догадавшись, что поздний визит навряд ли сулит что-либо хорошее, несколько растерянно с вопросительной интонацией произнес:

– Да?…, – но тут же, вспомнив, что менеджер не говорит по-русски, поправился: – Sorry? What can I do for you? (Извините. Чем могу помочь вам?)

– Good evening! – поприветствовал с одновременным наклоном головы Саньку менеджер: – May I coming? (Добрый вечер! Могу я войти?)

Санька посторонился, пропуская незваных гостей в номер, одновременно пытаясь собраться с духом.

– Yes, we may. (Да, конечно.)

– Салам, Аббас! Рад тебя видеть! – громко и фамильярно воскликнул Саид и сделал движение в сторону менеджера, наверняка намереваясь, как можно скорее, заключить того в теплые и дружеские объятия, но менеджер только холодно кивнул ему и тут же повернулся к Саиду спиной и обратился к Саньке, чем искренний порыв Саида пресек, что называется, на корню:

– This man would like to talk with us. – И он показал взглядом на спутника. (Этот человек хотел бы поговорить с вами.)

Санька настороженно кивнул головой в знак согласия:

– O`key. Sit down, please. (Хорошо, присаживайтесь, пожалуйста.)

Гости уселись на кушетку напротив Саида и Зени, и Забродин, не мудрствуя, присел рядом со своими компаньонами.

«Прямо дипломатические переговоры какие-то!» – пошутил про себя Санька и тут же подумал, что в данных обстоятельствах его шутка совсем неуместна, и потому сосредоточил внимание на гостях, безотчетно сознавая, что из них двоих незнакомец более опасен, уже вполне догадавшись, о чем пойдет речь.

Кроме того, Санька успел заметить, что одетый в национальное зумистанец, не смотря на внушительные размеры, немного нервничает, да и вообще – чувствует себя как-то неловко. Понять причину его нервозности Санька, разумеется, не мог, но подмеченное обстоятельство придало ему уверенности, или – лучше сказать, обнадежило.

Пауза затягивалась.

Чтобы как-то снять повисшее напряжение, Забродин вновь задал тот вполне индифферентный вопрос, которым он встретил гостей еще на пороге:

– What can I do? – задавая вопрос, он пристально смотрел в глаза незнакомцу.

Тот прокашлялся и, наконец, на жутко исковерканном английском отозвался:

– What purpose did you came to Zumistan?

– О чем речь? – быстро и тихо спросил у Саньки Зеня.

– Спрашивает о цели нашего прибытия в их страну, – пояснил Санька.

– В-вешай л-лапшу на уши и п-побольше улыбайся, – посоветовал Саид.

– Скажи, что мы здесь просто отдыхаем, – более дельно посоветовал Зеня.

Санька широко улыбнулся своему собеседнику и, проигнорировав прозвучавший вопрос, поинтересовался сам:

– Sorry, who are you?

– I am from police! – раздраженно отрезал незнакомец.

– Oh! – демонстрируя восхищение, протянул Санька.

– Что он сказал? – снова не сдержал любопытства Зеня.

– Мог бы и сам догадаться, – сердито бросил ему Санька. – Говорит, что из полиции. Блин, Зеня, в какой сельской школе тебя учили?

– What purpose did you came to Zumistan? – теряя терпение, повторил незнакомец.

Санька небрежно махнул ладонью, мельком и по-свойски взглянул на менеджера – мол, что за странный тип увязался следом за вами! – и, чувствуя себя уже совершенно спокойно, ответил:

– Rest. Only rest! (Отдых, только отдых – как и советовал Зеня).

– You are lie! – резко выкрикнул зумистанец. (Ты лжешь!)

– Что сказал? – влез, как всегда, Зеня.

– Отвяжись! – отмахнулся от него Санька и, весело глянув в глаза своему оппоненту, заявил: – I repeat: I said truth. (Повторяю: я сказал правду.)

– Да что, в конце концов, происходит? – вновь не выдержал Зеня (нервишки-то у него, похоже, оказались не столь крепкими, сколь он хотел показать).

– Зенечка, не вмешивайся! Сами разберутся, – вдруг раздалась реплика Лены.

– Я же просил тебя не дергать меня! – зарычал на нее Зеня.

– I want to arrest you! – выпалил тут зумистанец, набычившись.

– Этого нам только и не хватало! – в сердцах отозвался Санька, почувствовав, как внезапно похолодела спина.

Видимо, интонация его голоса говорила сама за себя – Лина, довольно спокойно наблюдавшая всю сцену – даже с некоторым, свойственным всем примитивным женщинам, нездоровым любопытством, неожиданно взвизгнула и с испугом спросила:

– Что? Что он говорит?

– Говорит, хочет арестовать нас, – с веселой злостью пояснил ей Санька.

– Что? – еще более испуганно воскликнула она. – Санечка, миленький, ну сделай же что-нибудь! Ну, пожалуйста! Ну, ты же можешь, я знаю!

– А что тут можно сделать?! – философски заметил Санька.

Странное дело – он стал почти что спокойным. Во всяком случае, страха больше не ощущал. Более того, он, безусловно, с каждой минутой даже как бы наглел: все вокруг вызывало у него отвращение – и сидевший напротив толстый пингвин, и его – Санькины – компаньоны, и даже сам себе он стал сейчас противен. Можно, наверное, предположить, что если б тогда на его руках защелкнули наручники, он, пожалуй, и не возражал бы, а то и вовсе испытал облегчение.

– С-спроси, в чем н-нас обвиняют? – неуверенно подсказал Саид.

И тут менеджер легким движением прикоснулся пальцами к локтю своего спутника, чем привлек внимание того. Представитель органов охраны правопорядка с недовольством на него покосился, но менеджер выглядел невозмутимым и под взглядом мрачного местного мента ничуть не стушевался. Менеджер склонился к самому уху представителя властей и что-то решительно зашептал тому на зуми. Грузный, поначалу внимательно слушавший, что ему говорят, вскоре стал отрицательно трясти головой, всем своим видом показывая полное несогласие с собеседником.

Менеджер, однако, продолжал говорить все более настойчиво, в чем-то грузного убеждая, с каждым мгновением все более и более повышая голос, но делал все, на Санькин взгляд, весьма интеллигентно. Санька даже  почувствовал невольную симпатию к нему. Будто догадывался, что в данной ситуации происходит нечто совершенно необходимое для всей их компании, нечто такое, что должно в конечном итоге пойти им на пользу.

По мере того, как менеджер говорил, тело его собеседника зашлось мелкой дрожью – надо полагать, от распиравшего его самого справедливого негодования. Но – постепенно между ними возник какой-то диалог. Наконец, они, видимо, пришли к какому-то консенсусу – менеджер прекратил шептать, и повернулся к Саньке:

– Here me, please, – сказал он, призывая себя слушать. – Zumistan is Islam country. Do you understand me?

– Yes, of course! – кивнул Санька в знак понимания.

– There are other orders here. Understand? That is not Europe! – продолжал менеджер.

Санька снова кивнул:

– Yes, of course.

– Be careful, my friend, be careful. Are you promise me?

– O`key! I am promise, – поспешно пообещал Санька, чувствуя, как постепенно внутри него появляется облегчение от сознания того, что их пронесло – и удивительно, как быстро пришло такое осознание вслед за готовностью Саньки еще пять минут назад отправиться в зумистанскую тюрьму.

Менеджер поднялся сам и мягко, но настойчиво помог подняться своему спутнику:

– Good luck!

Грузный полисмен, мрачно косясь на Саньку – будто еще много хотел сказать – последовал к выходу вслед за менеджером.

– Йа! – радостно выкрикнул Санька, когда дверь за гостями захлопнулась. – Легко отделались!

– Ну и? Чего там? Переводи, давай! – потребовал Зеня.

– Он сказал, что Зумистан – исламское государство, здесь – совсем другие порядки, нежели в Европе, и взял с меня обещание, что впредь мы будем вести себя осторожнее, – перевел Санька. – Надо ложиться на грунт, пацаны, – как говорят подводники.

– Ерунда! – тут же отозвался Саид. – Он этому п-пингвину кэгэбэшному б-бабок на л-лапу отстегнет – и все б-будет в н-норме. З-здесь т-только так и д-делается. Д-думаешь, м-менеджеру в-выгодно, чтобы в отеле с-скандал был?

– Психолог ты хренов! – осадил его Забродин. – Ты бы лучше того Малика заранее просек. Считай, из-за тебя чуть не вляпались. Мне в моей жизни только тюрьмы еще до полного комплекта и не хватало.

– Кто знал, что т-так в-выйдет? Теперь б-будем д-действовать осторожнее.

– Без меня! – отрезал Санька.

– То есть, Б-бродя? – насторожился Саид.

– А вот и то! Я, пацаны, умываю руки. Надоело мне все! Противно, слишком рискованно. Я лучше дома спокойно буду кафельную плитку класть – как раньше. Если хотите – сами всем этим дерьмом занимайтесь. А я – не буду!

Когда Забродин говорил, то краем глаза заметил, как напряглась шея у Зенона, и как он по очереди переглянулся с девочками.

Саид вовсе оказался в шоке:

– Б-бродя, б-брось! – взмолился он. – Куда мы без т-тебя? Нам б-без языка никак, ты з-знаешь. Мне р-расходы на п-поездку окупать н-надо. М-михра убьет м-меня!

– Ладно, мужики, – мягко вступил в разговор Зеня. – Давайте, базар до утра отложим. А то спать сильно хочется.

– Хочется – так спи! – грубо ответил Санька. – Только работать с вами я больше не буду! Тем более, я слово менеджеру дал.

– Ладно, я пошел, – кивнул Зеня и двинулся к своей кровати, но подле нее обернулся к Саньке и усмехнулся: – Нашел перед кем слово держать! – и, не дожидаясь ответной реакции, стал укладываться.

Какое-то время – минут, наверное, с пятнадцать – Саид и Санька сидели вдвоем и молчали – каждый думал о своем: Саид, зная все Санькины «заскоки», думал о том, что слова, сказанные им, не пустой звук; скорее всего, убедить Забродина отказаться от столь неожиданно созревшего у него решения будет нелегко, а то и вовсе невозможно; а без переводчика их предприятие – и без того на ладан дышавшее – может и вовсе рухнуть; Санька же с наслаждением представлял себе, как уже с завтрашнего дня станет бездельничать, не испытывая никаких угрызений совести, и, быть может, даже понемногу чего-нибудь посочиняет.

Вдруг дверь без стука отворилась, и в номер, воровато оглянувшись по сторонам, вошел Малик. Ухмыльнувшись Саньке, он прошел к кушетке напротив, где за несколько минут до его прихода сидел менеджер со своим спутником, и вальяжно развалился на ней.

Санька переглянулся с Саидом, затем посмотрел на Зенона – тот, заслышав шум, на секунду приоткрыл глаза, но сразу закрыл вновь и даже перевернулся на другой бок; тогда Забродин вопросительно взглянул на Малика:

– Чего хотел, Малик?

Тот опять ухмыльнулся:

– Вы че, пацаны, делаете? Ведь договорились по-человечески…

– По-человечески? – перебил Санька. – Ты, дрянь, подставить нас хотел.

Малик резко дернулся вперед всем корпусом – на Забродина:

– Кто – дрянь?

– Ты!

– Отвечаешь за свои слова, братан?

– Б-будет вам, п-пацаны, – попытался снять напряжение Саид.

Но Санька слов уже не слышал. Он презрительно прищурился на Малика:

– Перед кем отвечать? Перед тобой, что ли? Сучий потрох!

Малик вскочил:

– Иди сюда, козел!

Санька тоже вскочил и ринулся к нему, но Малик – к удивлению Забродина – довольно проворно отскочил назад к двери, которая все еще оставалась открытой, и Саньке пришлось преследовать пройдоху, который, пятясь, выскочил в коридор и, подзадоривая противника возгласами типа: «Ну, ну, давай, попробуй!», продолжил отступление и там.

Вконец разозлившись, Санька постарался зацепить Малика кулаком, что почти удалось – во всяком случае, два или три раза кулаки его чиркнули вскользь по скулам и носу Малика, но – особого вреда тому не принесли, так как – повторимся – уж слишком тот оказался проворным.

Ярость, как горная река, забурлила в Забродине, и он думал только об одном – как настигнуть мерзавца, и заранее предвкушал, что произойдет, когда Малик упрется спиной в стену холла их этажа и бежать ему больше станет некуда.

Будь Санька осмотрительнее, он бы, конечно, сообразил, что ведет себя так Малик не зря, что он попросту его заманивает, но – осмотрительность не являлась чертой, присущей Забродину.

Он понял, что влип, только тогда, когда вокруг раздались агрессивные возгласы нескольких человек, когда его окружили плотным кольцом незнакомые парни и прижали к той самой стенке, подле которой он предполагал достать Малика.

Посыпались обильно тумаки.

О сопротивлении даже и не мыслилось – приходилось только защищаться: Санька, насколько мог, старательно прикрывал локтями живот и ребра, кулаками – голову, но – удары, конечно, проходили.

В какой-то момент случилось так, что он даже будто стал видеть все происходившее словно со стороны, словно били не его, а кого-то другого, а он – Санька – с любопытством за всем наблюдал.

Забродин вскоре почувствовал, как загудела, словно рельса под колесами поезда, голова; а, почувствовав, отнесся к этому с иронией; в какой-то момент заметил, что бить его стараются больше по корпусу и голове, а в лицо не целят – наверное, чтобы не оставлять следов; в какой-то момент углядел вдруг за спинами нападавших Саида, который – совершенно очевидно – был сверх всякой меры напуган: пытался, правда, сказать что-то вразумляющее той паре-тройке парней, которые участия в избиении не принимали – по той простой причине, что свободного места возле Саньки для них уже не нашлось, но – само собой – никто из них к Саиду не прислушивался; как-то мельком Забродин подумал, что Саид ведет себя совсем не так, как подобает вести себя друзьям, что – если поступать по сердцу – то обязан он теперь, ни секунды не медля, влезть в кашу, встать рядом плечо к плечу с Санькой и хлестаться здесь до последнего, хотя и коню понятно, что он ничуть не повлиял бы на исход потасовки, но – сам Санька обычно поступал именно так.

Страха Забродин ничуть не испытывал – впрочем, как и во всех подобных ситуациях, которые выпадали на его долю и прежде – страх, как правило, появляется только вначале подобных событий, но во время них он куда-то исчезает. Правда, случается и так, что возвращается снова, но только тогда, когда уже все позади, и поневоле начинаешь думать,  чем все – при печальном стечении обстоятельств – могло закончиться.

Волчья Санькина натура требовала какого-нибудь действия. Он уже примерялся, как бы броситься на кого-нибудь из тех, кто находился к нему ближе, и вцепиться в того беспощадной хваткой – пусть только одному, но отомстить – хотя и прекрасно осознавал всю безрассудность такого поступка. Особенно ему хотелось отыскать в куче Малика, но тот – ушлая бестия! – оказался где-то в арьергарде нападавших.

В коридор, разбуженные шумом, стали по одному выглядывать жильцы этажа.

– Эй вы, петухи! – громко закричала какая-то женщина. – А ну! Быстро прекратите бардак! А не то милицию сейчас вызову! Кому сказала!

«Вот дура! – подумалось Саньке. – Какая здесь милиция?»

И ему стало смешно.

Именно в тот момент произошло то, чего не видел и не мог знать Санька – сразу после возгласа бойкой тетечки в коридор выглянула Лина и, несколько секунд не без интереса посмотрев на баталию, прислонившись для удобства к дверному косяку, вернулась обратно в номер.

– Ну? Чего там? – спросил у нее Зенон с любопытством.

– Ох, и здорово бьют! – с удовлетворением объявила она.

– Кого? Саида или Саньку?

– Саньку.

– Жаль. Лучше б обоих, – равнодушным тоном заметил Зеня и снова приник к подушке.

– За что ты его так не любишь? – вдруг спросила Лена у Лины.

– Кого? Саньку? – с удивлением взглянула на нее та.

– Да.

– А я вообще никого не люблю. В том числе, и его.

– Я имела в виду «ненавидишь».

Лина загадочно улыбнулась:

– А кто тебе сказал, что я его ненавижу? Спорный вопрос – как я на самом деле к нему отношусь. А то, что бьют – ничего. Ему на пользу пойдет.

– Я тебя не понимаю.

– А тебе и не надо меня понимать, – снова усмехнулась Лина, натягивая простынь на себя повыше.

Все трое продолжали прислушиваться к тому, что происходило в коридоре…

А там – уже полно было жильцов, выглядывавших из номеров.

И тогда над сутолокой раздался чей-то зычный и властный голос:

– Завязывай шуметь, пацаны! Тащите его к нам!

Саньку, в клочья разорвав на нем футболку, затолкали в чужой номер, грубо пихнули на кушетку, добавив ему для большей подвижности еще пару тумаков, и обступили со всех сторон. Кто-то со смаком съездил напоследок Саньке по уху кулаком со словами: «Крутой? Да? Нашего Малика хотел замочить?»

Определение «замочить» Малику, видно, не понравилось.

– Кого «замочить»? – взвизгнул он. – Меня? Да он только кулаками размахивал. Если б вы не помешали, пацаны, я б сам его сделал.

– Ну-ка тихо, пацаны! – раздался вновь уже знакомый Саньке властный голос: – Дайте-ка, я к нему пройду.

Толпа раздвинулась, и рядом с Забродиным на кушетку уселся некто весьма крепкого телосложения – в драке он участия не принимал.

Санька исподлобья на него глянул.

«Казах, – отметил про себя. – Похоже, авторитет у них. Морда – вроде ничего, не дешевая и не шакальская», – и тут ему бросилась в глаза татуировка в виде кобры.

– Что, братан, влетел в косяк? Не ожидал? – насмешливо спросил татуированный, с интересом разглядывая Саньку.

– П-пацаны, м-может, замнем как-нибудь д-дело? – несмело подал голос Саид, топчась у самых дверей.

Татуированный на мгновение взглянул на него и с презрением бросил:

– Будешь пузыри пускать – замочим! – и вновь обернулся к Саньке: – Тебя как кличут, братан?

Санька, хмуро поглядывая на собеседника, долго молчал, но, в конце концов, все-таки ответил:

– Саша.

– А меня – Канат. Скажи-ка, Саша, а какого ты года?

– Зачем тебе?

– Любопытно.

– Ну, шестьдесят третьего. А что?

Татуированный с удовлетворением хмыкнул:

– Гляди-ка, почти ровесники. Я, Саша, шестьдесят первого. – И он вдруг посмотрел широко на всех присутствовавших и, уже специально для них, зачем-то повторил: – А братан-то, оказывается, ровесник мне.

Вокруг подобострастно заулыбались, а татуированный обернулся к Саньке вновь:

– А знаешь ли ты, Саша, что по нашим мужским понятиям, торговать п-ой – самое последнее дело?

Улыбок вокруг стало еще больше.

«Глумится», – подумал Санька, мрачно посмотрев в глаза татуированного.

– Ну, знаешь ли ты это, Саша? – повторил тот.

– Знаю, Канат, – неожиданно для самого себя, зло выпалил Санька.

Тот вновь хмыкнул и опять обвел взглядом своих:

– Оказывается, знает.

Вокруг засмеялись.

– Как же так, Саша? Знаешь, а на косяк нарываешься, – поинтересовался Канат.

– А сами вы – лучше, что ли? – парировал Санька.

– Пацаны, да он просто борзеет! – громко заметил кто-то. – Ты че, чувак? Хочешь, чтобы тебя совсем опустили?

Но – вполне, впрочем, справедливую – реплику пресек татуированный:

– Заткнись! Я разговариваю, – и он посмотрел на Саньку: – А что «мы»? Что ты имеешь в виду, Саша?

– Вы сами тоже хотели телок под своих пингвинов подложить. Не задаром же…

Тот рассмеялся:

– Верно – хотели. И не задаром. Только, Саша, такие, как ты, таким, как я,  отмечаться должны. Соображаешь? Мзду платить надо.

– Чего ради?

– Ты, Саша, хоть представляешь, с кем разговариваешь?

– Нет.

Татуированный вновь с усмешкой осмотрел свою команду.

– Да чего там, Кана, – отозвался кто-то. – Опустить наглеца – и дело с концом.

– Принеси-ка лучше из тумбочки мое удостоверение, – сказал татуированный.

Принесли.

– На, взгляни, – и татуированный распахнул перед носом Саньки корочку. – Читать умеешь?

Санька искоса взглянул:

«Девятое управление… майор… Канат Бисбаев…», – успел он прочитать и подумал: «Мент? Здесь? Что-то не так. Да и зачем он мне корочку под нос тычет? Впрочем, все наши менты любят размахивать ксивами, когда надо и не надо. Черт, как дешево! А выглядит – довольно-таки солидно. Но зачем все-таки он мне ее показывает?»

– Ну? – окликнул его татуированный. – Прочел?

– Да.

– И?

– Что «и»?

– Кана, мочить фраера надо, – раздался голос Малика.

– Тихо, я сказал! – одернул татуированный и вновь посмотрел на Саньку: – Ну?

– Настоящее? – не без издевки показал глазами Санька на документ.

– Сомневаешься?

– Да.

– Настоящее.

– Вы больше на бандитов похожи, чем на ментов, – отрезал Забродин.

Вокруг снова засмеялись.

– Мало ли, кто на кого похож, – возразил татуированный. – Ты вот, например, похож на нормального мужика, а торгуешь п-ой. Сутенер, блин!

Смеяться стали с большим удовольствием.

– Я – не сутенер! – вдруг возмутился Санька.

– Да? А кто ты?

– Я?… Я здесь у телок вроде переводчика, – нашелся Санька.

Хохотали все. В том числе, и Канат. И даже кобра на его плече.

– Ладно, повеселились, и хватит! – пресек вдруг вспышку веселья Канат и вновь посмотрел на Саньку: – Вот что, переводчик! Ты над моими словами хорошенько подумай и переведи там всем, кому следует. Завтра вечером ваши телки опять в том же отеле, в том же номере быть должны. Кто-нибудь из наших парней к тебе завтра подойдет. Не вздумайте дергаться! Себе дороже будет! Мы вас здесь напрячь можем так – пожалеете, что на свет появились. Один из тех, кого вы сегодня опрокинули – брата в местной полиции имеет. Был мент у вас?

– Был.

– Вот! Первое предупреждение. Дальше будет хуже. А, кроме того, ровесник, я тебе и в Алма-Ате могу веселую жизнь устроить. Понял? Не слышу!

– Да.

– Иди. И радуйся, что ты мне ровесник.

Санька нерешительно встал и, оглядываясь, пошел к выходу, где его ожидал сникший совсем Саид. Их проводили взглядами.

– Пашка, ты че там делаешь? – окликнул вдруг татуированный русского паренька, который давно уже крутился возле приоткрытого окна – когда дверь за Санькой и Саидом закрылась.

– Пыхаю.

– Козел! Ну-ка, выбрось и иди сюда.

Паренек несмело приблизился к  татуированному.

– Сколько раз тебе говорили: во время поездки – ни затяжки! Спалить нас хочешь? А?

– Извини, Кана.

– Значит, так! Ты завтра номер сторожишь, пока мы на делах будем.

– Но, Кана, – взмолился паренек.

– Все! Сказал! – пресек все возражения татуированный.

– Не моя очередь. Я вчера дежурил. Завтра Марата очередь.

– Ты, мать твою, наказанный! И еще – когда этих увидишь, – кивнул татуированный головой в сторону коридора, намекая на Саньку и его компанию, – подойди к ним и закинь удочку: как, мол, там, готовы ли к вечернему выезду.

– А че закидывать? Договорились же…

– Сказал же!

– Ну, хорошо, хорошо…. А если отскакивать будут?

– Наконец-то, хоть кто-то из вас соображать стал! Будут отскакивать – черт с ними. Обойдемся и без них.

Малик вскинулся:

– Кана, ты че? Хочешь их так просто отпустить?

– А что ты предлагаешь?

– Гасить их, в случае чего!

– Что ж ты сразу не гасил, Малик? У тебя все возможности были, а ты к толпе побежал. Че теперь-то пузыри пускать, а?

– Кана! – с укоризной воскликнул Малик.

– Учу тебя, мудак, учу, а толку – чуть, – проигнорировал восклицание Канат. – У нас со дня на день товару будет на триста пятьдесят штук зелени, а ты хочешь из-за всякой ерунды шум поднимать?

– Да какие проблемы, Кана? Если что – мы на них опять брата Салима натравим.

– Салима брат, похоже, сам сегодня в штаны наклал. У них здесь с такими делами строго. Лучше все без шума делать. Поедут телки – хорошо, нет – черт с ними. Рисковать я не хочу, – и Канат оглядел стоявшую кругом притихшую команду: – Все, пацаны! Всем спать!..

Когда Санька и Саид вернулись в номер, там, естественно, все спали – во всяком случае, казалось, будто спали все. Друзья расселись по разным кушеткам – друг напротив друга.

Несколько минут сидели в полной тишине и даже неподвижности, а затем Забродин уступил этому гнету и заговорил первым:

– Как ты думаешь, типок действительно мент?

– В-вполне.

– Ты же говорил, они чарсом торгуют?

– Ну?

– У него корочки – «Девятое управление». Я хорошо прочитал.

– В-видимо, к-крышует их. Т-таможню обеспечивает, п-прочее там.

Забродин на минуту замолчал, а потом вдруг вскинул прищуренный взгляд на Саида:

– Почему ты стоял, когда меня били? – спросил напрямик.

– Что, что? – растерялся Саид.

– Почему стоял, когда меня били? – повторил Санька.

Саид «повелся» – вопрос для него прозвучал не из приятных.

– Это, Б-бродя, с-сам п-подумай – куда л-лезть? – всплеснул он по-бабьи руками, пытаясь ответить.

– Почему стоял, когда меня били? – упрямо повторил Санька.

Вопрос повис в воздухе.

Не дождавшись ответа, Забродин поднялся и пошел в туалетную комнату – ополаскиваться. Саид через какое-то время пошел следом за ним и встал у него за спиной – в дверях, прислонившись к дверному косяку. Было непонятно, чего он хотел – то ли что-то, еще не сказанное, сказать, то ли ждал, когда Санька сам заговорит с ним, но – разговор так и не состоялся. Санька, не обращая на него внимания, занимался своей физиономией, и тогда Саид, так ничего не выстояв, вздохнул и отправился к своей кровати…

 

Глава 10

Завтрак проспали все. А затем пробуждались – по очереди, вяло, не глядя друг на друга, – исключение составили только Лина с Леной. Едва умывшись, Лина затеяла разговор с Леной по поводу того, какой набор кастрюль ей лучше купить – как ни в чем не бывало, как будто б накануне прошел вполне спокойный день.

Санька не умывался вовсе – натянув на себя спортивки и другую футболку, он снова повалился на кровать и оттуда искоса наблюдал за всеми взглядом полным равнодушия.

– Саид! – позвал Зеня.

– Что?

– Не забыл, что к часу нужно успеть к нашим друзьям?

Саид, на всякий случай, взглянул коротко на Саньку, но, поняв, что за время, прошедшее после последних драматических событий, тот своего решения не изменил, вновь отвел глаза.

– Я п-помню, – отозвался он.

– Ой, Зенечка, – встрепенулась Лена. – У нас же презервативы почти закончились. Вы так мало взяли. Что делать-то будем?

Зенон недовольно посмотрел на нее:

– «Что, что»… Будете трахаться без презервативов, – заявил он невозмутимо.

– Но, Зенечка…, – попыталась возразить она.

– Я сказал! – оборвал он. – Не будем валюту на них тратить.

– Вот как! – возмутилась Лина. – На водку, значит, валюту можно тратить, а на презервативы – нет! Вот логика!

– Ты-то куда лезешь?! – блеснул на нее ртутью Зеня.

– А, по-твоему, меня не касается?

– Нет. Наш с Ленкой разговор! – подчеркнул Зеня слово «наш». – Если тебе нужны презервативы – покупай сама. На свои бабки. Ты же кое-чего уже здесь заработала, – усмехнулся он при последних словах.

– Ну, знаешь! – смутилась она, пораженная таким цинизмом.

– Зря р-ругаетесь, – успокоил их Саид. – З-здесь п-презервативы и не н-найти. Я, по крайней м-мере, не знаю, где искать. П-пингвины, н-наверное, ими не п-пользуются.

– Все поняла? – вскинулся Зеня на Лину. – И смотри мне – не дергайся, а не то я быстро тебе нос набок сверну. Я тебе не Саня! Это он у нас, – Зенон затруднился, подбирая слово, но, наконец, нашел, – добрый. А я – злой! – И, будто только теперь о Забродине вспомнил, Зеня окликнул: – Саня, чего лежишь? Собирайся, давай! Опоздать можем.

– Я никуда не иду, – прозвучало в ответ.

– Чего он вдруг? – продемонстрировав самое правдоподобное удивление, спросил Зеня у Саида.

Саид, прекрасно поняв игру Зенона, не ответил.

– Работать надо, Саня! – вновь обратился Зеня к Забродину.

– Кому «надо»?

– Как «кому»? Нам! Всем!

– Вот и работайте. А я вам больше не союзник. Я вообще к вашим делам отношения не имею. Я у вас лишь, – Санька криво усмехнулся, – просто переводчик.

– Ну, правильно, переводчик, – согласился Зеня и вопросительно посмотрел на Саида: – Что, блин, происходит?

Девочки с интересом прислушивались к разговору.

– Б-бродю в-вчера п-побили, – пояснил Саид.

– Побили?! Вчера? Когда? – изогнувшиеся кверху брови Зенона изобразили совершеннейшее изумление.

– Когда в-вы с-спать легли.

– Кто?

– Ну, эти, с ч-чарсом.

– Надо было меня разбудить. Почему не разбудили? – словно негодуя, спросил Зеня.

– Да? – встрепенулся Забродин. – И что бы ты сделал? Уложил бы всех рядком?

– Зачем?! Я б им на пальцах все объяснил. И они бы поняли.

– На пальцах и они толковать умеют. Да и не ври, что спал. Ты, ведь, все знаешь, Зеня, – решил пресечь его лживую игру Санька.

Раздался голос Лины:

– Да не уговаривай ты его, Зеня. На фиг он нам нужен? Без него справимся.

Зеня равнодушно пожал плечами:

– Справиться-то мы, конечно, справимся, но – неудобно как-то. Все-таки вместе дела делали. А теперь – Саня откалывается. – И он взглянул на Забродина: – Смотри, Саня! Предложено.

– Да катитесь вы! – в сердцах негромко бросил Санька и отвернулся к стенке.

В номер постучали.

– Да?! – крикнул Зеня.

На пороге появился тот русский паренек, которого Саид и Санька знали уже по событиям прошедшего дня, и которого татуированный называл Пашкой.

– Салам! – поздоровался он и обвел всех любопытным взглядом, чуть дольше задержав его на девочках.

– Салам, – ответил за всех Зеня. – Че хотел?

Вошедший мельком взглянул в сторону так и не повернувшегося Саньки и вновь перевел глаза на Зенона:

– Вам разве не объяснили?

– Нет! – отрезал Зеня и окликнул Забродина: – Саня, что этому лабуху нужно от нас?

– Чтобы вечером вы опять отвезли девочек на вчерашнее место, – проворчал Санька, все еще разглядывая обои перед собой. – Или – у нас будут неприятности. Так мне вчера распальцевали, – усмехнулся он.

– Да пошли они! – на весь номер заорал Зеня. – Эй, братишка! – окликнул он вошедшего. – Собери в руки свои мослы и вали отсюда, пока цел.

Тот неуверенно улыбнулся:

– Вы че, пацаны! Хотите в косяк въехать?

– Молодой человек! – взвизгнула Лина. – Немедленно покиньте наш номер или мы вызовем полицию.

– Полицию? Вы? – удивился тот.

– Да, мы! – авантажно подбоченилась она и ринулась в сторону непрошеного гостя: – А ну! Пошел вон отсюда, щенок! – и толкнула его в грудь обеими руками. – Кому сказала! Чтобы духу твоего здесь не было.

Вытеснив ошеломленного таким напором мальчишку за порог, она захлопнула за ним дверь и, обернувшись ко всем, гордо объявила:

– Вот так с ними надо.

– И где ты вчера была! – усмехнулся Санька, который ради случившейся сцены даже перестал интересоваться расцветкой обоев на стене…

Вскоре Забродин остался в номере один. Целый день он валялся на кровати и ни о чем не жалел, кроме одного – что не сходил на завтрак: очень хотелось есть. Санька пытался даже сочинять стихи, но – не шло, не писалось почему-то.

Вечером, когда все вернулись, Лина предложила ходить по гостинице только всем вместе, и если со стороны компании Каната будут какие-нибудь наезды – поднимать шум.

Впрочем, наездов больше не наблюдалось. И читатель уже знает, почему.

Однако на ужине в тот день, как и во все последовавшие за ним до отъезда, они не раз ловили на себе пристальные, не обещавшие ничего хорошего взгляды парней из бригады татуированного.

На следующий день, перед завтраком к Забродину сунулся Малик и показал ему с многозначительным видом небольшую фотографию, сделанную, видимо, украдкой при помощи фотоаппарата-мыльницы, который Малик носил все время с собой (как же – заграница все-таки, надо все запечатлеть на память!), на которой красовалась вся Санькина компания на диване в холле, возле рецепшина – очевидно, в ожидании завтрака или ужина.

– И что? – недоумевая, спросил Санька.

– Ничего, – зловещим тоном отозвался тот. – Не боитесь?

– Чего?

– Ну, мало ли…

– Нет, – равнодушно бросил Санька и поспешил поскорее отойти от незваного собеседника, дабы не съездить тому ненароком в ухо – руки чесались.

– Смотрите! – услышал он вслед.

Сразу сообщим: Малик, затаивший, вероятно, на Саньку лютую злобу за те несколько ударов, что Забродин все-таки умудрился «подвесить» ему, и – особенно – за тот страх, который испытал, увидев перед собой кипевшего в ярости противника, продолжал делать все возможное, чтобы напакостить Забродину, но – майор Канат Бисбаев не только запретил Малику предпринимать, что бы то ни было, в отношении наших героев, но и даже влепил своему подопечному парочку хороших затрещин, так как тот упорно не хотел внимать словам шефа, отчего злоба Малика на Саньку стала еще большей…

Ночью того же дня, когда Забродин впервые отказался принимать участие в делах своих спутников, он в одиночку покинул гостиницу и целый час или даже два бродил по спавшему городу, стараясь, правда, слишком не удаляться от «Джесима» – из боязни заблудиться.

Ему приходилось постоянно переступать через тела спящих на тротуарах людей, коих обреталось немалые сотни в тех кварталах, которые избрал Санька для ночного путешествия, а по всему городу таких бедолаг, наверное, насчиталось бы и десятки тысяч – если не больше – люди спали везде, докуда только доставал взгляд Забродина.

Они спали очень глубоко, никак не реагируя на присутствие над их головами Саньки, временами похрапывая, порою что-то вскрикивая во сне на своем, чуждом для Забродина зумистанском языке.

Переступая через людей, Санька внимательно вглядывался в их лица, стараясь как можно больше рассмотреть и запомнить, и о чем-то напряженно и сосредоточенно думал.

Что удивительно, на улицах не стояло ни одного автомобиля – и куда исчезали? – возможно, водители попросту боялись оставлять их в таких кварталах; прохожих, гуляк тоже не наблюдалось – город походил на одну большую спальню или даже усыпальницу. Казалось, будто некто могущественный – какой-нибудь исключительный чудотворец – заколдовал весь район: на лицах спящих царила такая безмятежность, такое умиротворение, что с трудом верилось в то, что ожидало этих людей с первыми лучами солнца – пробуждающие пинки полицейских, ужасающий шум, сутолока и поиск – хоть какой-нибудь работы или подаяния, или, на худой конец, каких-нибудь съедобных отбросов. Вечный поиск!

Но – все это ждало завтра. А пока все спали сном праведников – так, будто они – самые счастливые люди на Земле!

Храм под открытым небом. Забродин даже подумал, что, быть может, и ему стоит пристроиться где-нибудь среди спящих и самому прикорнуть часок-другой. А вдруг именно так он и обретет столь желанный покой? Пусть всего только на часок…

Санька чувствовал, что именно там, в тех заколдованных кварталах он и получает те самые впечатления, которые вынуждают поэта сесть, наконец, за стол и начать писать, и понимал, что именно так и произойдет с ним, когда он вернется в номер. Забродин, конечно, еще не знал и даже не догадывался, какое стихотворение напишет, о чем оно будет говорить, и будет ли оно вообще говорить о чем-либо, но то, что именно теперешней ночью что-то сочинит – Забродин знал с несомненной точностью.

Очутившись у себя, он ушел в туалетную комнату и стал, как и предполагалось, писать:

 

       Звезда Востока

 

Звезда сверкала, и сурово

Кружили грифы в небесах,

И зарождалось с гневом Слово

О временах, о временах,

 

Когда лелеял Дух Культуру

И братство было между братств…

Цивилизованная дура –

Европа! – жаждала богатств.

 

И оборванцы-крестоносцы –

Полуголодный нищий сброд –

Толпою жалких рогоносцев

Шли на Восток из года в год.

 

Секли их храбро сарацины,

Сирокко легкие им жег,

Но Авиценной Ибн-Сина

Какой-то клерикал нарек.

 

Тучнели нивы по Европе,

Скудел растерзанный Восток –

Так в три прихлопа, в два притопа

Сметен культуры был росток.

 

А облака летели мимо,

И из неведомой дали

Пути усталых пилигримов

К Святому Камню пролегли.

 

Звезда Востока и рассвета

Мерцала тихо в небесах,

А полумесяц с минарета

Свой блеск крестам слал на церквах…

 

Закончив стихотворение, Санька еще долго не двигался с места, влача совсем невеселые мысли.

«Какой черт меня сюда принес? – думал Забродин. – В эту страну, где живут такие чужие и, говоря правдиво, совсем несимпатичные мне люди? Живут по каким-то странным, совсем непонятным мне законам, поступают согласно каким-то своим правилам? Но разве они не имеют право жить именно так? Они сами когда-то выбрали для себя именно такие понятия и такие законы, выбрали и установили, и не у кого, кроме них самих, нет права что-либо здесь менять.

Тысячелетиями они жили по-другому, по-своему. Но потом здесь появились совсем другие люди, принесли сюда вирус алчности, жажду удовольствий – и ведь дешевых, черт побери! И пришлые люди привили местным чувство презрения к своей древности – они рассказали им европейскую байку  о правах человека, о свободе от древних, освященных временем, обязательств. Все позволено!

И все начало меняться.

Что-то древнее, чудом устоявшее здесь, еще продолжает сопротивляться тем ветрам разнузданности, которые занесли сюда пришлые, но – падение неизбежно. Многие уже пали – такие, как держиморды из маленькой гостиницы! Но, слава Богу, не все! Есть еще крепкие в вере и крепкие духом – такие, как пожилой продавец из ювелирного магазина.

А я – Санька Забродин – стал частичкой того пагубного ветра, что долетел сюда!

Да как со мной приключилось такое?! Отчего никто не остановил меня?

А впрочем, – ведь пытались! Тот же Асет. Как он оказался прав!

И теперь всякая шавка – даже такая мелкая, как Малик, может попрекать меня».

Санька вспомнил вчерашнюю драку, вспомнил, какими ватными стали его руки, когда он пытался достать кулаками Малика. И не потому, что Санька трусил, нет! Просто во время драки он чувствовал себя, как человек с нечистой совестью. И, разумеется, не по отношению к Малику, а вообще – перед всеми, перед людьми или, если хотите, перед Богом.

А будь иначе – не убежал бы от него Малик! Искромсал бы его Санька на части, как прогнившую тряпку!

Да, Санька предпочитал драться, зная за собой правоту. О, тогда он становился неудержимым!

Санька вспомнил, как в юности – в ту пору, когда украдкой от Асета ухаживал за Аселькой – однажды пошел на соседнюю улицу к дому одноклассника Ержика. Там по вечерам ставили у калитки бильярд – примитивный совсем, с металлическими шарами, но довольно большой. Собиралась разношерстная и разновозрастная публика, играли на вылет. Среди прочих, приходил и один типок по кличке Шплинт – старше Саньки на два года, соответственно и телом покрепче. Шплинт всегда отирался подле блатных, знакомствами такими кичился, любил на них намекать. Санька выбил из-за стола уже третьего игрока и успешно разделывался с четвертым, когда краем уха зацепил разговор, происходивший на скамейке между теми, кто ждал очереди. А там вовсю распоясался Шплинт: в сочных красках расписывал, как накануне «приболтал» Асельку и увел ее с собою в «отстойник» к знакомому проводнику на вагон. И такое-де они на пару с приятелем с нею вытворяли.

Кровь ударила Саньке в голову: во-первых, накануне допоздна Аселька прогуливалась с ним; во-вторых, Санька на все сто знал, что она все еще девственница, не говоря уже о том, что ни с каким Шплинтом не то, чтобы в «отстойник» пойти, а даже на одну скамейку не присела б.

Болтовню Шплинта он пресек просто: слегка тюкнул того толстым концом кия по лбу и язвительно поинтересовался:

– Ты чего мелешь, ишак бухарский?

Драка началась сразу.

Кулаками Шплинт орудовал скверно, да и трусоват был – если и не «слинял» с ходу, то только потому, что вокруг стояли зрители, а уступить у всех на глазах младшему по возрасту Шплинт боялся, знал, чем такое грозит впоследствии. Санька, то и дело, приклеивал то левый кулак, то правый к разным частям физиономии Шплинта. Рожа у того давно уже потекла, но вот свалить его окончательно Саньке никак не удавалось – сказывалась разница в весе. Шплинт все норовил захватить Саньку и попросту, как в таких случаях говорят, побороть, прижать к земле, а там управиться с Бродей по своему усмотрению. И в какой-то момент его задумка удалась: Санька очутился на земле, а Шплинт оседлал его сверху и, не теряя времени, начал осыпать Забродина градом ударов. Бог знает, чем бы все закончилось, если б Санька не исхитрился слегка вывернуться и «цапнуть» зубами Шплинта за внутреннюю сторону ляжки. От неожиданности тот ослабил хватку, и Санька в долю секунду ушел из-под него: схватив Шплинта сзади за шею, он приник к его уху и… откусил. Совсем, как Уолтер в фильме «Большой Лебовский» – только не так хладнокровно, а как-то инстинктивно. Санька сам не понял, как и что очутилось у него во рту – что-то липкое, холодное, противное. Его едва не стошнило, и он выплюнул гадость на землю.

Что потом началось!

Народу на улицу высыпало, наверное, человек двести-триста. Шплинт скулил как побитая собака, бережно держа обеими руками драгоценное откушенное ухо. Появился Асет, которому кто-то сообщил о ЧП. Вникнув из-за чего сыр-бор, погрозился отрезать Шплинту нос за сестренку. На счастье Саньки свернули в ту пору на улочку братки. Призвали Саньку к ответу, но, поговорив, решили все на свой лад: парнишка не виноват, прикрыть нужно. Шплинта вскорости увезла скорая – пришивать ухо (кстати, довольно успешно пришили, но – как-то криво). Набежавшая на шум многочисленная родня Шплинта собралась звать милицию, но приговор братков остановил: капнете – и не жить вам на Пятилетке.

Подействовало.

Однако врачам, когда скорая привозит к ним человека с телесными повреждениями, положено уведомлять ментов самим, что те и сделали.

Лейтенант из местного Октябрьского РУВДа снял у Шплинта показания и передал их участковому. Но – Шплинта уже «загрузили», и тот твердо стоял на своем: мол, сильно перетянул бельевую веревку, и та, сволочь, оборвалась и резанула прямо по уху. Участковый, конечно, в его басни не поверил и пошел по дворам. Но – разве кто-нибудь чего-нибудь скажет? – если дело попало под контроль братков.

Самое удивительно, что ни Санькина мать, ни отчим о том случае так ничего и не узнали…

Таким мог быть Санька, когда правота с ним была.

А теперь?

Правота его оставила или, точнее, он ее оставил…

 

Глава 11

Время… Что такое время? Многие и лучшие умы в истории человечества старались ответить на заданный вопрос. А однозначного ответа так никто и не нашел. Да что там однозначного! Просто вразумительного, заслуживающего того, чтобы привести его здесь, в нашем повествовании – только, как вариант.

Но – об одном можно сказать более или менее точно – если философы всех времен и народов не жалели ни личного и крайне ограниченного времени, ни сил – тоже, кстати, не безмерных – на поиски такого приемлемого ответа, значит, «время» – категория философии. Причем, тесно сопряженная с пространством.

Впрочем, большинство обывателей полагает, что «пространство» – понятие вполне ясное, простое, никаких особых комментариев к себе не требующее. Но даже самые самодовольные и самодостаточные обыватели вряд ли скажут так и о времени.

Время часто демонстрирует людям свою загадочную природу – и все равно остается загадочным. И даже самый тупоголовый обыватель, успевший приобрести кое-какой жизненный опыт, знает, что иногда минуты и даже секунды кажутся часами, а порою становятся сродни самой вечности, и наоборот – годы в некоторых случаях стягиваются в мгновения.

Приговоренные к смерти, наверное, могли бы многое рассказать о столь загадочном поведении времени – накануне казни, и – особенно – перед самым свершением казни, но – увы! – нет у них возможности рассказать.

Пожалуй, не будет слишком большой смелостью утверждать, что время, плотно насыщенное событиями, вызвавшими у нас сильные впечатления, кажется куда более долгим, чем время, лишенное особых событий, не оставившее после себя сколько-нибудь ярких впечатлений в нашем сознании.

Подавляющему большинству из нас детство – даже, если в нем все прошло далеко не так гладко, как хотелось бы – все равно кажется долгим и – нередко – счастливым. Не потому ли, что все события, происходившие в детстве, как правило, сопряжены с сильными впечатлениями? И напротив: чем старше мы становимся, тем больше однообразия принимает наша жизнь. Монотонное исполнение обязанностей – супружеских, семейных, служебных – делает ее таковой. И мы привыкаем ко всему – все меньше и меньше переживаем о происходящем вокруг нас. И время – наше жизненное время – ускоряет ход. Годы летят! – говорим мы, отмечая такое ускорение.

Следуя логике, можно даже предположить, что время – категория не столько философская, сколько психологическая.

Почему автор вдруг завел разговор на данную тему? Потому что вдруг заметил, что время пребывания нашего героя в Зумистане кажется более долгим, чем время, которое поездку предваряло.

Само собой, для самого Забродина время, проведенное в Зумистане, должно было представиться затянутым, но почему оно таковым представилось и автору? Более того, – автор полагает, что таковым оно представилось и читателю.

Кто-нибудь может сказать, сколько дней – на данный момент повествования – провели в Зумистане наши герои?

Сложный вопрос, не так ли?

Но, понадеемся, читатель еще помнит, какое время вообще отводилось на вояж согласно путевым листам. Ровно неделя! Только! А кажется, будто наши герои буквально «застряли» в Зумистане.

Однако давайте, попытаемся определить искомую временную точку – для того, чтобы точно знать, когда настанет пора возвращаться домой нашим героям.

Итак:

– вечер прилета и размещения в гостинице.

– день первый: бесплодное хождение по базарам и магазинам в поисках клиентов днем, а поздно вечером – первые клиенты (бегемоты).

– день второй: скандал с утра, днем – первое посещение маленькой гостиницы, после него –  ожесточенные финансовые споры.

– день третий: в полдень – маленькая гостиница; после нее – разговор с ювелиром, который произвел столь сильное впечатление на Забродина; в четыре часа пополудни – снова маленькая гостиница; после ужина – еще один выход в маленькую гостиницу; по возвращении – приход Малика и выезд в дальнюю гостиницу к новым клиентам, скандал во время выезда, возвращение; после – неприятный разговор с сотрудником какой-то из местных спецслужб – в присутствии менеджера; и, наконец, избиение Забродина.

– день четвертый: отказ Саньки от участия в делах компании, пребывание его в одиночестве до самого вечера.

Все! Точка установлена! Оказывается, у нас впереди еще целых два «рабочих» дня и день отъезда.

Вот такие шутки способно выкидывать с нами время!

Три дня еще отделяли Саньку от возвращения домой. Целых три дня! И – на всякий случай, заметим – то, что он отказался от «работы», совсем не означало того, что работа отказалась от него. Есть такие занятия, про которые говорят так: «Вход – рупь, а выход – два».

И в доказательство, прозвучавшей только что народной мудрости, опишем события последнего «рабочего» дня – дня шестого –

 

Глава 12

накануне отъезда.

Где-то в обед в номере зазвонил телефон. К нему подошел Зеня:

– Да? Алло? Что? – он протянул трубку в сторону Саньки. – Требуется углубленный английский, – просительно сказал он.

– Отстань.

– Саня, ну, пожалуйста! Может, клиент козырный звонит? Много от тебя не требуется. Только переведи. Нарисуется клиент – я тебе десять баксов отстегну.

– Засунь их себе в одно место! – сердито сказал Санька, но к телефону все-таки подошел: – Yes? What? When? O`key! Now! – он положил трубку на место и сообщил: – Какой-то тип. Ждет внизу. Говорит, что сам к нам подойдет.

– Спустишься? – осторожно спросил Зеня.

– Хорошо, – неохотно согласился Санька.

Внизу, на диване, рядом с одним из служек отеля сидел молодой зумистанец в белых брюках и в белой легкой рубашке с коротким рукавом и ждал их.

Служка показал рукой на Саньку и Зенона, что-то сказал гостю на зуми, тот поднялся и пошел навстречу.

– Let`s speak on the street! (Давайте, поговорим на улице), – предложил он.

– O`key, – кивнул Санька, и они все трое пошли к выходу из гостиницы.

Гость останавливаться у самого крыльца не стал, а прошел чуть дальше по тротуару и вскоре свернул в какой-то тесный и очень грязный внутренний двор – видимо, использовавшийся работниками ресторана «Джесима» в качестве подсобной площади для хранения всевозможных коробок и ящиков, а заодно и мусорной свалки – и знаком показал Зене и Саньке, чтобы они двигались за ним. Там он непринужденно присел на корточки прямо посреди двора и снова широким жестом показал Саньке и Зене, чтобы те, не стесняясь, присели рядом с ним.

Санька с усмешкой переглянулся с Зеней и присел, Зеня последовал его примеру.

– I am glad to see you, – вдруг заявил незнакомец, чем здорово удивил Саньку.

– Что он сказал? – быстро спросил Зеня.

– Сказал, что рад видеть нас, – перевел Забродин и, улыбнувшись незнакомцу, ответил ему: – I am too (я тоже рад).

– My name is Tamil. And you? (Меня зовут Тамил, а вас?)

– Саня. My name is Sanya. He is Zenya.

– You have everything I need (у тебя есть кое-что, что нужно мне).

Забродин усмехнулся:

– For example? (Например?)

– You have two ladies. Good ladies! (У тебя есть две девушки. Очень хорошенькие!)

– May be. But we have a problem with police. Behind of we`ll leave your country tomorrow. (Может быть. Но у нас проблемы с полицией. И, кроме того, мы завтра уезжаем).

– With police? (С полицией?)

– Yes. (Да.)

– You have not problems with police. (У вас нет проблем с полицией!) – убежденно заявил парень. – I am police myself! (Я сам полиция!)

– You? (Ты?)

– Yes! (Да!)

Санька переглянулся с Зеней.

– Что говорит? – спросил тот.

– Говорит, что мы можем не бояться полиции, если я правильно его понял, потому что он сам из полиции. И девочек наших хочет.

– Соглашайся, – мгновенно принял решение Зеня.

Тем временем Тамил достал из нагрудного кармана рубашки ламинированное удостоверение и показал его Саньке. На фотографии действительно красовался он в какой-то форме.

Зеня тоже мельком глянул на удостоверение и еще раз повторил:

– Соглашайся.

Санька взглянул на Тамила.

– When do you want our ladies? (Когда ты хочешь наших девочек?) – спросил он.

– Now! (Сейчас!)

– O`key! Wait here. (Хорошо! Жди здесь.)

И Санька пошел прочь со двора быстрым шагом – Зеня едва поспевал за ним.

– Ну, как? – спрашивал он на ходу. – О чем договорились?

– Берите девчонок и идите к нему. Он вас ждет.

– А деньги? Ты о деньгах сказал?

– Нет.

– Но почему?

– Просто забыл, – невозмутимо ответил Санька.

– Саня, блин! – упрекнул Зеня.

– А! Ерунда! Как-нибудь объяснитесь. На бумажке ему сто баксов нарисуете и – все. Он поймет. Парень вроде неглупый.

– Слушай, пошли сегодня с нами, – предложил Зеня.

– Хрен тебе, золотая рыбка! – весело отозвался Санька…

– Эй вы, коровы! Собирайтесь, чего разлеглись! Клиентура ждет, – грубо прикрикнул Зеня на девчонок, когда оказался в номере.

– А можно вежливей? – обиделась Лина.

– Можно. Но – в следующий раз…

И снова Санька остался один.

Стало отчего-то тоскливо.

«Завтра домой, – думал он, – а мне грустно. Отчего? От того ли, что для меня все сорвалось? Нет, вряд ли – ведь я даже получил какое-то облегчение, что случилось именно так. Тогда, почему? Быть может, оттого, что дома меня ничто хорошее не ожидает? Что буду теперь делать? Чем займу себя? Как хлеб добывать буду? Снова дать объявление на шабашку? И тянуть нудную лямку? О, Господи! Да что же мне делать-то?! А ведь мне всего тридцать три! Впереди полжизни, как минимум! А я уже так устал! Было бы теперь хотя бы шестьдесят. Самое время вешаться! Тоже выход! Не лучший, но – выход! А мне – всего тридцать три! Чем занять себя? Ради чего жить? А ради чего вообще живут люди? Неужели, жизнь дается человеку только для того, чтобы в конце он понял, что она – обман, что все надежды напрасны? Хорошо бы не рождаться совсем! Да, хорошо! Но если угораздило родиться? Недоразумение надо исправить. Стучите и вам отворят! Как только перед вами закроется одна дверь – тут же откроется другая! Ага, как бы не так! И где та дверь?» – так думал Санька…

Вечером, когда все вернулись, Лина, уже укладываясь в постель, вдруг заявила:

– Странно все-таки! Этот зумистанский мент явно предпочел Лену мне. С нею он целых три раза был, а со мной один!

– Т-тебе не в-все р-равно? Р-ревнуешь, что ли? – съязвил Саид.

– Как сказать! – возразила она. – Из всех, с кем мы здесь познакомились, он самый приятный.

– Т-так д-дала бы ему б-бесплатно! – хохотнул Саид. – От х-халявы они з-здесь не отказываются.

– Да пошел ты! – презрительно бросила она и нырнула под простыню.

Стоит ли говорить, что Зеня, выслушав реплику Лины с самым угрюмым видом, тут же «пригласил» свою подружку на «семейный» совет в туалетную комнату.

Пощечины в тот раз звучали особенно звонко…

В день отъезда, сразу после завтрака, когда все паковали вещи, в номер заглянул тот самый гостиничный служка, которого Санька видел накануне, и сказал Забродину, что кто-то ожидает его внизу.

– Блин! Даже сегодня в покое оставить не могут! – рассердился Забродин, но все-таки пошел следом за служкой.

Подле рецепшина, на диване в свободной небрежной позе сидел Тамил, а рядом с ним, аккуратно посаженный, размещался огромный плюшевый мишка. Увидев Саньку, Тамил широко улыбнулся.

– Сань-я, I need you, – поднявшись с дивана, сообщил он. (Ты нужен мне.)

– What can I do for you? – спросил Санька. (Чем я могу тебе быть полезен?)

– I would like to photo with Лень-я. (Я хотел бы сфотографироваться вместе с Леной).

– Photo? With Lena?

– Yes. Please, I would like it very murch! (Пожалуйста, я очень хотел бы этого!)

Взгляд у него стал умоляющим, и Забродин даже посочувствовал ему про себя.

– O`key! I`ll go to our cabin and ask her. Wait here, – сказал он. (Хорошо. Я схожу в наш номер и спрошу у нее. Жди здесь).

Забродин быстро поднялся наверх и, войдя в номер, осмотрелся по сторонам. Зеню он нигде не заметил, но из туалетной комнаты слышался звук воды, текшей из душевого гуська.

– Лена, а где Зеня? – тихо спросил Санька.

– Он в душе. А что?

– Выйди-ка на минуту. Поговорить надо.

– О чем?

– Узнаешь.

Она недоуменно пожала плечами, переглянулась с Линой и все-таки пошла следом за Санькой.

– Ну? Что ты хотел? – спросила она в коридоре.

– Там внизу – Тамил ждет. Тот, что вчера был. Мент. Помнишь?

– Помню, конечно. И что?

– Он хочет, чтобы ты сходила с ним сфотографироваться.

– Сфотографироваться? – поразилась она. – А я думала, ему снова приспичило. – Лена говорила с легкой усмешкой, но скрыть, что польщена, не могла.

– Да нет же! – на всякий случай, возразил Санька. – Куда тут трахаться?! Он знает, что у нас автобус через час.

– Слушай, а зачем ему?

– Не знаю. Но он – даже плюшевого медведя с собой приволок.

– Медведя?! – рассмеялась она.

– Да. Огромного.

– Вот, чудак! – Лена на целую минуту задумалась. Очевидно, пойти ей хотелось, но – она боялась. – Проводишь меня? – с сомнением спросила она.

– Запросто.

Она вздохнула:

– Зенечка убьет меня.

– Да, пожалуй, – согласился Санька. – Что ж, пойду и скажу ему, что ты отказалась, – и Забродин двинулся в сторону лестницы.

– Обожди! – остановила она.

– Да? – обернулся Санька.

Лена покусывала губы.

– Ай, ладно! – решила она как-то вдруг – женщины, если уж и принимают какие-либо решения, то не иначе, как спонтанно: – Давай, быстро-быстро сходим. Я даже в номер заходить не буду. Может, успеем, пока Зенечка моется. А? Как думаешь?

– Может, и успеем, – пожал плечами Санька.

– Только ты ему ничего не говори! Хорошо? – Она, конечно, имела в виду Зенона.

– Хорошо.

И они побежали вниз – к Тамилу…

Тамил уверенно, держа под мышкой принесенного медведя, повел их куда-то вдоль по улице – фотоателье оказалось, к счастью, недалеко от «Джесима» – сразу за углом.

Забродин с любопытством наблюдал, как он церемонно усаживал Лену на стул в студии, как торжественно вручил ей медведя, а потом встал рядом и сам, с важностью выпрямившись и заложив пальцы левой ладони за пояс брюк, а правую в последний момент положил на плечо девушки.

Потом – уже на улице – состоялся традиционный и довольно церемонный обмен адресами; слова, слова, слова… Свидание затягивалось, Лена нервничала, но прервать его не могла…

– Где были? – мрачно поинтересовался Зеня, когда Санька и Лена вернулись – они могли что-нибудь соврать, но – подаренный на память мишка выдавал их с головой.

– Ах, Зенечка, – запричитала Лена, – ты представляешь, вчерашний клиент – тот, который мент, пришел сегодня опять и умолял, чтобы я всего лишь сфотографировалась с ним. Я не смогла ему отказать. Я правильно сделала, Зенечка? Он такой душечка!

За «душечку» Зенон избил ее прямо в номере – при всех…

В аэропорту, во время ожидания вылета Зеня подошел к Саньке.

– Поговорить нужно, – оглянувшись на Саида, сообщил он.

– Говори.

– Не здесь. С глазу на глаз нужно. Давай, куда-нибудь отойдем.

– Хорошо.

Они отошли в дальний угол – так, чтобы Саид не мог их видеть.

– Ну? – поторопил Санька.

– Предлагаю вместе делать дела, – официально заявил Зеня.

– То есть?

– Давай, приедем сюда еще. Вместе, без Саида. На хрена тебе этот олух нужен?

– Олух – мой друг.

– Ну и дружи себе на здоровье! А дела – со мной делай. Я – удачливый. Все достану – и бабки, и баб. Классных баб! У пингвинов члены на лоб вылезут, когда моих телок увидят. Смысл ехать – есть! Даже теперь – прибыль. А ведь первый блин! Дальше лучше пойдет, я уверен. Ты, кстати, с Саида свою долю стряси. Он прибедняется. Он – ненадежен. Со мной тебе лучше будет. Обещаю. Согласен?

– Хочешь – езжай. Зачем я тебе?

– Ты – мозг! Ты нужен. Мне нужен.

– А ты мне – нет! – холодно ответил Санька.

– Подумай!

– Нечего тут думать. Все! Разговор закончен.

На том они и расстались…

Уже в воздухе, коротая время, Санька набросал несколько новых строк:

 

Постаменты, прилавки и лица

Заслонили весь окоем.

Мне б колючей сосною родиться –

Отшуметь, да и стать костром. –

 

Веселящим и строгим. Трескучим,

Озаряющим землю костром.

И, горя, становиться могучим,

А, сгорев, не жалеть ни о чем.

 

 

       Часть пятая

 

Душа болит…

 

Глава 1

А дома ждал Саньку апрель и вдруг выпавший снег.

Снег выпал, видимо, совсем недавно, быть может, за пару часов до посадки самолета – небо, еще запруженное тяжелыми облаками, уже поигрывало местами синевой, и солнечные лучи сквозь дыры в облаках тянулись изо всех сил к земле, высветляя лохматые края дыр и зажигая бриллиантовые огоньки на белом покрове.

Было градусов, наверное, на пять-семь выше нуля, кругом энергично таяло, прямо на снегу неторопливо закипали маленькие ручейки, уверенно пробивая для себя русла в его толще и устремляясь к арыкам.

Санька попрощался только с Саидом, да и то довольно холодно: мол, созвонимся, – в сторону остальных даже и не глянул, хотя краем глаза видел, что они оживленно о чем-то между собою переговаривались, часто поглядывая при этом на Забродина.

– Саша! – окликнула его вдруг Лина, когда он уже направлялся к остановке маршрутки.

– Чего тебе? – отозвался он грубо.

– Хотела с тобой кое о чем поговорить.

– Не о чем нам с тобой разговаривать, – и он решительно продолжил начатый путь.

– Но, Саша! – раздалось с отчаянием вслед.

Но, по счастью – маршрутка уже подошла, и Забродин с некоторым облегчением устроился на заднем сидении «Газели».

Он слегка продрог – легкий пиджачок на его плечах явно не соответствовал погоде, и потому в дороге, отогревшись, Санька совсем разомлел, его клонило в сон, но заснуть почему-то не получалось, и оттого он как-то тупо и лениво наблюдал за тем, что творилось на улице.

А там – хулиганила весна.

На деревьях уже успела пробиться молодая листва, и снег, облепивший кроны – тяжелый и влажный, ослепительно белый, еще не успевший обветриться и прокоптиться, гнул ветви к земле, отчего некоторые из них – отжившие свой век или подгнившие – не выдерживали, с треском ломались и крушились вместе со снегом на дорогу и тротуары, пугая прохожих и заставляя чертыхаться водителей.

Солнце все сильнее сжигало тучи, и радостный теплый свет весело заливал округу и, играя на тающих кристаллах и на трепетной поверхности ручьев, слепил глаза и навевал истому.

           «Господи! Какая красота!» – как-то отстраненно заметил самому себе Санька и с тоскою подумал о том, что вся красота мира не для него, не для Саньки Забродина; снег и деревья, ронявшие ветви; невозмутимые, высокомерные и величественные горы, видневшиеся прямо впереди, по ходу маршрутки – существуют для других людей, не для таких, как он, а для тех, кто лучше и благороднее его, а он – Санька – просто подонок в таком удивительном, таком прекрасном и таком равнодушном к нему мире.

Что связывает его с миром? Только пятилетское прошлое и пятилетские друзья и подруги. Пожалуй, да. Асет… Хороший человек. У него всегда можно перехватить денег до лучших времен – никогда не откажет; можно, в случае чего, рассчитывать и на его кулаки – они у него крепкие и, чтобы поддержать друга, он всегда готов поработать ими на славу; можно просто посидеть с ним и выпить, поговорить по душам, но – не обо всем. Ему, например, нельзя сказать, что влюбился в проститутку. Эля… Влюбился? А как же! Еще как влюбился! Что теперь делать-то с ней? Не было печали – да черти накачали! Ладно, после будем думать. А Асет – да! – он добрый, сильный, надежный и… простой. Для него в жизни все ясно.

По его – жениться нужно вовремя – где-нибудь лет в тридцать-тридцать пять, не позже и не раньше. И обязательно на девушке из хорошей семьи. Именно на девушке – то есть, на девственнице. Потом можно обзавестись и любовницей или – второй женой. Если карман позволяет. Разумеется, по-тихому. Если стал каким-нибудь начальником – то обязательно рядом нужно пристроить молоденькую секретаршу. Чтобы иногда расслабляться с ней, отдыхать от дел и забот – не зря же ей деньги платить будут, в конце-то концов. Кофе и самому сготовить можно. И ведь, если подумать, то Асет на круг прав. Но вот о любви к проститутке ему не поплачешься – не поймет!

А Саид? Он тоже добрый малый. Всегда относился к Саньке доброжелательно. Никогда не отказывал, когда Забродин просил его перевезти с вещами с одной квартиры на другую – а мест жительства поменял Санька за прошедшие годы несть числа. А вот делать с ним какие-либо дела – оказывается, невозможно. И, как Санька теперь понял, – любые. Что ж, он может только то, что может. Всякий человек что-то может, а что-то – нет, ни в коем случае. Человек слаб! И он не обязан быть сильным.

И сам Санька не обязан. Кому он обязан быть сильным? Никому! – как и все прочие люди. Он вообще, как выяснилось, не смог приспособиться к жизни. Ему бы место в Провинции получить. В той самой, что в «Игре в бисер» Гессе. Где можно всю жизнь изучать строение крыла бабочки – и не перед кем не отчитываться! – даже, если твои знания окажутся совершенно никому ненужными, пусть даже они не принесут никому пользы. Там такую возможность поэтам, художникам, писателям и ученым предоставило само государство: оно обеспечило их всем необходимым – жильем, одеждой, питанием, – чтобы они могли заниматься тем, чем хотят. И не требовало ничего взамен. Творчество – не спортивное состязание с кем-либо, а состязание с самим собой. И только так должно относиться общество к тем, кто заражен вирусом творчества. Жаль, что Гессе описал всего лишь только утопию.

А Асет…. К нему нужно обязательно съездить! Как можно скорее…. Поболтать с ним, выпить и все…

Так думалось Саньке, пока он добирался до дому.

Войдя во двор, он поначалу завернул к крыльцу, ведущему в апартаменты квартирной хозяйки – показаться, отметиться, мол, вернулся, вот он я; терпеливо, но безучастно выслушал ее ставшие уже привычными наставления о том, что арендную плату нужно вносить вовремя и сполна, иначе – нельзя, что-де, так принято; выслушал настолько безучастно, что милая старушка, в какой-то момент заметив его состояние, вдруг сбилась и с удивлением на него уставилась.

– Ты, Саша, часом, не заболел? – неожиданно заботливо поинтересовалась она.

– Нет. Просто устал очень.

– Что – нелегко, стало быть, по заграницам-то мотаться?

Санька чуть улыбнулся:

– Стало быть, нелегко.

– Ну, так иди, выспись. А то на тебе лица нет. Похудел, что ли? Да и цветом совсем зеленый. Что так?

– Жарко там очень, баба Клава.

– Ишь! А все жизнь твоя холостая! – о Санькиной холостой жизни поговорить она любила – оно и понятно.

Забродин пообещал ей, что исправится во всем, и пошел к себе – отдыхать.

Его сразу сморило. Какие-то обрывочные воспоминания о прошедшей поездке будоражили сознание и мешали наступлению сна. То вдруг вспомнилась улыбающаяся Лена, сидящая рядом с Тамилом в ателье, обнимающая плюшевого мишку; то вдруг вместо нее появился майор Канат Бисбаев, сидящий в зале ожидания Мушрафобадского аэропорта на каком-то тюке в окружении своего кодла, и насмешливо, но не агрессивно поглядывающий издалека на Саньку, и склонившийся к самому его уху и что-то горячо нашептывающий, временами мстительно взглядывающий в сторону Забродина Малик.

А потом вдруг появился какой-то зумистанец, натирающий шваброй полы в зале, и где-то в глуби сознания Саньки зазвучал голос Саида: обрати, мол, внимание – уборщик – наверняка, христианин, здесь, мол, всю грязную работу выполняют христиане. И вспомнилось, как сам Санька заговорил с зумистанцем.

– Hey, mister! – окликнул он того уборщика. – Are you christian? (Ты христианин?)

И тот с удивлением посмотрел на Саньку, но – ответил:

– Yes, and you? (Да. А ты?)

Санька немного замешкался – он не знал толком, зачем затеял разговор. Да и не знал толком, христианин ли он? Но нужно было что-то отвечать:

– I am too. (Я тоже).

– Oh!  – обрадовался замистанец. – You are my brother. (О! Ты брат мне!)

И Санька предпочел промолчать. Да и что он мог сказать?

Наконец, Санька уснул.

Автор уже упоминал о том компенсаторном значении, которым обладает сон по отношению к расстроенной психике. Когда у человека что-то не ладится, и он не знает, что ему предпринять, чтобы все наладилось – увы, такое порою с нами случается! – он очень предрасположен ко сну: может спать подолгу, целыми днями – намного дольше, чем обычно ему нужно. Он спит очень сладко и глубоко, и чаще всего в таких ситуациях к нему во сне приходят самые прекрасные, самые удивительные видения: сытым и удачливым такое не знакомо, более того – их нередко посещают кошмары.

В тот раз Забродин спал очень долго – до четырех пополудни следующего дня. Правда, он несколько раз пытался прервать сон и даже вставал с постели, пытался о чем-то думать, слонялся из угла в угол по комнате, но – ничего хорошего не придумывалось – вокруг стоял мрак. И тогда Санька снова засыпал, и десятки самых волшебных сновидений приходили к нему – одно на смену другому.

 

Глава 2

На Пятилетку Санька выбрался только к вечеру – было уже начало десятого, когда он, наконец, толкнул калитку, ведущую во двор Асета.

Все окна в доме ярко светились, на улицу доносились возбужденные голоса явно не скучавших людей. Проход в комнаты вел через кухню и, очутившись там, Забродин застал целую бригаду женщин, хлопотавших у плиты.

«Вот черт! – озадаченно подумал он. – Что у них?» – и тут у него на шее повисла Аселька.

– Ура! Бродька пришел! – и она смачно чмокнула его в щеку: – Милка! Алмушка! Бродька пришел!

Алмушка подошла с другой стороны, чмокнула его во вторую щеку и упрекнула:

– И как ты догадался-то приехать сегодня?

– Просто приехал и все, – смутившись от такого горячего приема, ответил Санька. – Что у вас?

Алмушка с деланным изумлением взглянула на Асельку:

– Видала? – спросила она. – Да он скоро уже наши имена начнет забывать. – И она посмотрела на Забродина: – И не стыдно тебе? День рождения сегодня у Асельки!

– Стыдно, – покладисто согласился Санька и – помрачнел: – Блин! А я без подарка!

– Хорошо, хоть сам появился. А подарок – за тобой будет, не отвертишься, – и Аселька шутливо погрозила ему пальчиком. – Мы уже второй стол готовим, манты у нас. Иди пока к мальчишкам – они в дальней комнате опять в «Ази» играют, идиоты! – присовокупила она в сердцах в конце фразы. – А я тебе пока рюмочку для согрева принесу. И бутерброд. Небось, голодный?

– Небось, – улыбнулся Санька – это «небось» было старой их шуткой.

– Ладно, иди. Скажи им, через пятнадцать минут все будет готово. Пусть только попробуют задержаться. Я им такое устрою! Мало не покажется! Картежники хреновы!..

Дальняя комната в доме обычно пустовала и предназначалась только для того, чтобы стелить там гостям, когда они оставались на ночь, а также для того, чтобы во время подобных торжеств могли в ней уединиться, как сейчас, мужчины – на короткий мальчишник под негласным надзором жен и подруг.

Комнату почти не обставляли: только ковры на стенах и полах немного оживляли ее, да стоявший в самом углу огромный, украшенный металлическими узорами казахского орнамента, деревянный тяжелый сундук – традиционное приданое тюркских невест (в данном случае, Милены, жены Асета); на сундуке горкой лежали подушки и корпешки – больше ничего в комнате не наблюдалось.

На полу, вразвалку, подоткнув под бока подушки, сидели семеро или шестеро мужчин, рядом три женщины – видимо, оставшиеся без дела на кухне и коротавшие время, наблюдая за игрой своих мужей.

Санька разглядел Нура и Злиху и внутренне поморщился – их ему хотелось теперь видеть меньше, чем кого-либо. Саид почему-то отсутствовал – быть может, тоже прозевал торжество?

Поздоровавшись со всеми, Санька уселся возле Асета.

– Жус грамм? (Сто грамм?) – мимоходом предложил Асет.

– Можно, – кивнул Санька.

Тот, не прекращая игры, наполнил для него рюмку на подносе, стоявшем прямо на полу у его ног – с выпивкой, рюмками и легкой закуской.

Санька, никого не отвлекая, выпил и закусил щепотью корейской острой моркови.

– А где Саид? – поинтересовался он, еще не дожевав до конца, обратившись сразу ко всем находившимся в комнате.

Злиха презрительно хмыкнула:

– Он еще спрашивает! – и со значением переглянулась с мужем.

– Саиду, Бродя, теперь не до гулянок, – сообщил тот, поймав взгляд жены.

– А что случилось?

Злиха хмыкнула еще громче:

– Нет, вы на него посмотрите! Саид из-за него разводится, а он сидит себе – будто его не касается.

– Ты чего мелешь? – удивился Санька. – Что значит «из-за меня»?

– Бродя, выбирай выражения, когда с моей женой разговариваешь! – с угрозой предупредил Нур.

– А причем здесь я? – возразил Санька. – Что она на меня бочки катит?

– А притом! – взвилась на дыбы Злиха. – Все твои проститутки! Саид вчера вернулся, а Михра – чемоданы собирает! Если бы не ты, Бродя, Саид со шлюхами не связывался бы.

– Погоди, погоди! – прервал ее спич Санька. – Она, что: из-за поездки ему предъявляет?

– Да! А ты, что думал?!

– Как же она смеет ему предъявлять, если сама нас на поездку подбила? – изумился Санька.

– Откуда я знаю! Я знаю лишь то, что Михра теперь с ним разводится. А виноват – ты! Во всяком случае, она так говорит.

– Вот, сука! – разозлился Санька.

– Сука, не сука, но она – мать детей Саида! – запальчиво возразила Злиха.

– Бредятина! – не менее запальчиво воскликнул Санька. – Вы сами все знаете! Для нее это – лишь повод! Она давно уже Саида – бедолагу! – за нос водит. И то, что он поехал со мной – ничего еще не означает. Если б я отказался – он бы нашел другого.

В разговор вмешался Нур:

– Все равно ты, Бродя, виноват. Ты знаешь Саида – никого бы он не смог найти. А сам бы не поехал.

– Получается, я крайний, что ли? – вскипел Санька не на шутку. – Михра подбила, Саид меня уговаривал, а теперь – я крайний? Ну, вы и сволочи, скажу я вам!

– Следи за метлой, – снова с угрозой предупредил Нур.

– Да плевать я на тебя хотел! Что ты меня пугаешь, Нур? Я уже пуганый, – возмутился Санька..

– Да что с ним говорить, Нурали! – вновь подала голос Злиха. – Упрется вечно, как бык, и стоит на своем. Развел людей – и хоть бы хны!

– Ты, Бродя, живешь неправильно, – занудливо начал Нур, продолжая поддерживать жену. – Тебе жениться надо, детей завести…

– Да кто за него пойдет! – перебила его Злиха. – У него ни одна баба больше полугода не держится. Да и вообще – он мать свою не любит! Разве женщина может полюбить мужчину, который не любит свою мать?

Забродин потемнел лицом – это был удар ниже пояса. Асет все понял.

– Э! Хватит вам! – прикрикнул он – в основном, обращаясь к Злихе. – Что вы докопались до человека?

Но он опоздал – Санька уже поднялся и пошел к выходу.

– Бродя! – окликнул Асет. – Завязывай! Нормально отдыхаем! Сиди спокойно! – Но, видя, что Санька не оборачивается, бросил карты на пол и пошел следом за ним.

Забродин, ни с кем не заговаривая, быстро прошел через кухню и, очутившись на улице, двинулся по направлению к остановке. Позади него хлопнула дверь.

«Асет!» – догадался он.

Асет, почти бегом догнав его, ухватил за локоть и остановил. Немного, пока Асет успокаивал дыхание, помолчали.

– Зачем они так? – разомкнув молчание, сказал Санька. – Почему все камни на меня теперь валят? А где они в таком случае были? Почему Нур не отговаривал Саида от поездки? Ведь он – брат ему! Имеет право советовать. А он – напротив – сказал, пусть Саид едет, хоть долги ему вернет. А теперь – я крайний.

– Да не бери ты в голову, братан! – в сердцах отозвался Асет. – Что ты – их характер не знаешь, что ли? Всегда они так – в чужом глазу соринки ищут. Делом вы с Саидом, конечно, хреновым занялись – я тебе сразу сказал…

– Все! – перебил его Санька. – Для меня эти занятия кончены! Навсегда!

– Да? – удивился Асет. – Что так? Плохо съездили?

– Хуже не бывает! – усмехнулся в темноте Санька.

– Ну, и ладно! – с удовлетворением кивнул Асет. – Аллах, Бродя, таких вещей не прощает.

– Аллах? – переспросил Санька. – Он-то здесь причем?

– Притом, Бродя, притом! Аллах, брат, при всем, при делах он.

Санька грустно улыбнулся:

– Может быть, может быть…. Я вот только одного не могу, Асет, понять – если существует возмездие за неправедность, то должно быть и вознаграждение за праведность. А вот его-то как раз и нет!

– Есть! – убежденно заявил Асет.

– Вот как! – с легкой язвительностью воскликнул Санька.

– Просто ты не умеешь видеть! – отозвался на это Асет.

– А ты?

– И я!

– Кто же тогда видит?!

– Блин! Достал ты меня! – немного рассердился Асет. – Тот, кто хорошо смотрит – тот и видит. Как там у вас в Библии – имеющий глаза… и так далее.

– Ерунда! Ничего нет! Ни возмездия, ни воздаяния! И Аллаха – нет! Либо он уснул летаргическим сном. А здесь – у нас – тем временем полный бардак выходит!

– Не гневи Его, Бродя! – нахмурился Асет. – Не зарывайся! – и, чтобы смягчить серьезность тона, положил Саньке руку на плечо: – Ты мне лучше вот, что объясни, братан: почему тебя потянуло в это дерьмо? А тебя ведь тянуло – я видел!

– Видел?! – поразился Забродин. И задумался: – А ведь ты, пожалуй, прав – тянуло.

– Я хоть и не одобрял ваших идей, но боялся вам с Саидом слишком настойчиво советы давать. Еще подумали б, что завидую, – повинился Асет.

– Вот еще! – хмыкнул Санька. И вздохнул: – Как влез, спрашиваешь? Не знаю…. С досады, наверное…. Женщины всю жизнь продавали меня – вот я и подумал: дай-ка и я попробую продавать их. Что выйдет?

– И что вышло?

– Полное дерьмо. Ты сам сейчас только что сказал.

Они снова помолчали немного.

– Вот, что, брат! – потянул, наконец, Асет Саньку за локоть. – Пошли в дом. Там уже второй стол, наверняка, готов.

– Не хочу! – наотрез отказался Санька. – С Нуром и Злихой – вместе не сяду.

Асет понял, что переубедить его не удастся.

– Слушай! – нашелся он. – А пошли в наш гадюшник, а? Там сейчас пацанов полно. Посидим, пивка попьем. Шары покатаем. А, в «Москвичку» пару партий? Хвост тебе накручу – с прошлого раза, знаешь, сколько тренировался?

– И что – всех оставишь, что ли? – удивился Санька.

– А что? Они и без меня обойдутся. Я вот только за бабками быстро забегу и пойдем.

– Обожди! – остановил Санька. – Я тебе долг привез. Вот, держи! – и он полез в карман за деньгами.

– Оставь себе пока, – отмахнулся Асет. ­– Сам говоришь – неудачно съездили. Наверное, на мели?

– Ерунда! – успокоил Санька. – Я выкручусь. А вот пивом меня можешь угостить.

– Договорились!

Асет быстро заглянул в дом и вскоре появился вновь – уже в куртке. И они пошли в местный, можно сказать, родной свой гадюшник – пить пиво, катать шары и говорить по душам – обо всем, о чем обычно говорят между собой по душам мужчины: о футболе и о политике, об экономике и нефти, о войнах и автомобилях, и, конечно, о женщинах.

И там Санька, вдруг решившись, рассказал Асету об Эле. И, странное дело, тот его не только не осудил, но и понял – во всяком случае, Саньке так показалось.

Когда они вернулись, во дворе уже все стихло – часть гостей разошлась-разъехалась по домам, остальные – крепко спали в дальней комнате. Только на кухне, негромко переговариваясь между собой, домывали посуду Аселька и Алмушка.

Асет извинился и сразу ушел спать, а Санька решил еще немного пообщаться с девчонками. Они разогрели для него манты, выставили из холодильника на стол остатки салатов и початую бутылку «Тараза».

Санька пил, ел и рассказывал – о Зумистане и зумистанцах, и обо всех тех людях, с кем свела его глупая судьба за последнее время; рассказывал совсем откровенно, почти ничего не утаивая; только об Эле не поведал он своим внимательным слушательницам – и еще о том, что Саид оставил его без поддержки во время потасовки в гостинице; девчонки слушали, временами охали, временами ахали, переглядывались между собой, порой напоминали ему, что не мешало бы больше закусывать, снова подогревали манты и снова слушали – надо, надо было Забродину выговориться! – а иначе, как забыть обо всем, если не выговорить все из себя до последней капли?

Около двух Санька закончил свой рассказ. Он вздохнул, обнял девчонок и притянул их к себе:

– Как мне тяжело, девочки! Если б вы только знали, как мне тяжело! – с тоскою в голосе сказал он. – И что мне теперь делать дальше – ума не приложу.

Алмушка слегка шлепнула его ладошкой по макушке:

– Будет тебе, Санька! Все утрясется. Нет ничего такого в жизни, что утрясти нельзя. Все придет в норму у тебя. Вот бы нам тебя женить как-нибудь. А, Аселька? Что скажешь? У тебя никого на примете нет?

– Есть! – рассмеялась Аселька. – Только ему разве угодишь? По-моему, он женщин, как огня боится! Ведь боишься, Бродька, признайся?

– Боюсь.

– Вот видишь! А зря. Не надо нас бояться. Асет вон тоже раньше боялся. А что толку! Никакие дела не шли у него, пока один был. А женился – и сразу все у него наладилось. Того и гляди – крутым станет и зазнается. Мы-то ему, конечно, не дадим, задницу сразу надерем. Так что – бери пример, Бродька. Кстати, Милка скоро родить должна. Через полгода. Но – молчок! А то Асет нам устроит! Такой, блин, суеверный! Так что – терпи, Бродька, терпи! Все образуется.

– Потерплю, девчонки, постараюсь еще потерпеть, – выдохнул из себя Санька и поднялся из-за стола – правда, его немного покачивало: – Ладно, девчонки, мне пора, – сказал он, убирая руки с их плеч, но – тут его качнуло еще сильнее: – Похоже, я немного переборщил.

– Вот еще! – возмутилась Алмушка. – Ты куда собрался в таком виде? Здесь останешься! Я тебе в дальней комнате постелила. Свежие простыни, кстати – как белому человеку, уставшему с дороги.

– Нет, – упрямо возразил Забродин. – Не смогу я сейчас в гостях просыпаться.

– Ты здесь не в гостях. Ты здесь дома! – возразила она в свою очередь.

– Согласен. Но все-таки будет лучше, если я поеду. Настроение поутру у меня дрянь будет. Я знаю. Не люблю в таком состоянии на чьих-либо глазах находиться. – И он прямо-таки взмолился: – Отпустите меня, девчонки!

Они переглянулись между собой. Алмушка с укоризной покачала головой:

– Ладно, если так настаиваешь – поезжай. Только обожди – я тебе соберу чего-нибудь, – и она принялась расфасовывать салаты по полиэтиленовым пакетам и укладывать все в большую старую сумку.

– Да не нужно, Алмушка! – попытался отказаться Санька. – Да и чего я с такой стариковской сумкой по городу попрусь? Неудобно!

– Ага, сейчас, так я тебя и послушала. У казахов так принято – с дастархана гостям все раздать. Будто не знаешь? – Она достала из холодильника непочатую бутылку водки и потрясла ею у Забродина перед носом: – Назавтра, понял? Не на сегодня!

– Понял, – кивнул Санька.

– Деньги на такси есть?

– Есть.

Только теперь она успокоилась:

– Ладно, Аселька, пойдем, проводим его.

И они пошли усаживать Забродина в такси…

Дома Санька разгрузил все из сумки прямо на стол – холодильника у него не было, и, задумавшись, присел на стул.

Так он пробыл долго – почти в полной неподвижности.

– Душа! – вдруг едва слышно, но отчетливо произнес он – совершенно неожиданно для себя.

Санька, конечно, понимал, что порядком-таки пьян, а в таком состоянии люди плетут, что попало, но он слишком хорошо все понимал – для действительно пьяного человека.

Сказанное слово, казалось, заполнило собою все пространство комнаты, ожило и затрепетало; лампочка, горевшая тусклым светом над самой головой Забродина, будто стала светить несколько ярче – так, как случается при перепадах напряжения в сети, будто посветлели немного давно небеленые закопченные стены, и Саньке даже показалось, что в его унылую комнату кто-то вошел.

Он с недоумением оглянулся вокруг, но – разумеется, никого не увидел.

– Душа! – снова, но чуть громче, чем в первый раз, сказал он – и снова, будто не по своей воле.

И опять слово ожило и разошлось по всей комнате трепетным светом.

– Моя душа! – повторил Санька – уже нарочно, чтобы вновь ощутить то подобие радости, совершенно неуместной в его состоянии, которое ощутил, когда произнес слово «душа» в первый раз. – Душа болит! – прибавил он – и только теперь понял, что душа его на самом деле болит – именно душа, а не что-то другое. – Моя душа болит! –  С неистовым, каким-то экстатическим наслаждением выдохнул он. Какое-то время он молчал и думал, а потом с удивлением произнес: – Я никогда не думал прежде, что душа может так сильно болеть! Но ведь если б она не заболела – я бы так и не узнал, что она есть!

И вдруг Забродину показалось, что помимо него самого и тех слов, которые заполнили комнату, рядом появился кто-то еще – а быть может, и находился в ней уже давно, только он – Санька – только теперь заметил его присутствие. И этот кто-то подглядывал за ним и потешался над ним – Забродин почти физически чувствовал. Взгляд его приковался к дальнему от него углу, и ему представилось – представилось ли? – что на него в упор смотрят оттуда чьи-то глаза; посверкивающие насмешливо и будто бы беззлобно, большие, подвижные глаза на исключительно красивом лице – разумеется, мужском – с удивительно правильными и симметричными чертами. И эти правильность и симметричность настолько не соответствовали выражению глаз, которые будто посмеивались надо всем на свете – в том числе, и над безупречностью собственных черт, что к Саньке невольно пришли чувства ужаса и отвращения.

О, если б рядом с Санькой оказался в тот раз незабвенный Федор Шаляпин! Уж он, безусловно, узнал бы то красивое лицо и, показав в угол комнаты жестом Ивана Грозного, спросил бы:

– Кто это шевелится? Вон там – в углу! – так, как делал когда-то во время исполнения партии грозного царя на сцене Ла Скала.

Душевнобольным нужно больше спать – как сказано выше…

 

 

Глава 3

Душа болит…. Что означают такие слова? Часто ли человек произносит их?

Нет, не часто. Да и не всякий человек способен их произнести. А тот, кто способен, поступает так изредка – только тогда, когда приходит такой знаковый день – когда душа начинает болеть, когда она вдруг напоминает о своем существовании.

А когда она начинает болеть? Отчего? Да и верно ли, что душа на самом деле болит? И она ли болит? Или, быть может, болит вовсе не душа, а что-то другое? То, о существовании чего мы даже не подозреваем? То, чему даже не дали еще подходящего названия?

Но – когда приходит такой день, человек говорит именно так – душа болит. И он говорит искренно – потому что чувствует, как у него что-то болит, и верит, что болит у него именно душа, а не что-то другое.

Так что же это – душа?

На прозвучавший вопрос уже пытались ответить много раз и многие – богословы и теологи, служители религиозных культов и философы. Но все как-то невнятно, неубедительно – что-то на редкость фальшивое сквозило всегда во всех их определениях. Быть может, вовсе не стоит даже пытаться ответить, что такое душа?

Фактом можно признать одно – иногда у нас болит нечто, что мы называем душой. И болит только тогда, когда что-то – очень для нас важное – не ладится. Порой, когда вдруг не ладится с любимым человеком, порою тогда, когда отчего-то перестают ладиться дела в профессиональной сфере, но – все это мелочи (если разобраться). А по большому счету душа начинает болеть тогда, когда у нас не ладится что-то с самой жизнью.

Как будто б кто-то сидит внутри нас и страдает – все ему не так, все не нравится – и будто он-то как раз и знает, как должно быть, как надо. И если станет, как надо, он перестанет страдать и перестанет напоминать о себе. Он знает, как должно быть. Знает, но – молчит! Он попросту не умеет и не смеет сказать. Страдает молча.

Кто он?

И здесь автор попытается дать ему имя. Только дать имя – и ничего более! – намеренно опустив всю историю того пути, по которому прошел сам автор, чтобы найти это имя.

На самом деле – внутри нас двое. Один – тот, кого мы называем душой, второй – тот, кто бережет первого. Имя ему – древний человек – или  – человек культуры.

Человек культуры сидит внутри человека цивилизации. Его обычно величают духом – не зная, как еще можно назвать. Древний человек внутри нас страдает от того, что мы пытаемся жить так, будто он умер и больше не существует, будто мы появились на свет только вчера, и мир наш возник тоже вчера, вместе с нами, а до нас – ничего не было: ни наших древних предков, ни древних богов наших – ничего и никого. Не было тех древних – пусть жестоких, но справедливых! – законов, по которым тысячелетиями жили те, чья кровь все еще течет в наших жилах – не может не течь! Те, чей опыт и воззрения, чью мудрость все еще хранят глубины нашего сознания – не могут не хранить!

Но – мы игнорируем все глубины. Посмеиваемся над нашими предками, считаем их варварами и дикарями, даже не подозревая, сколько еще варварского и дикого сидит внутри нас – того, что нельзя уничтожить, нельзя цивилизовать и подчинить цивилизующей воле, того, с чем нужно считаться. Наш древний человек всегда будет с нами – его не изгнать. И именно он бережет нашу душу. И когда мы оскорбляем его своими поступками, поведением, мыслями – он начинает страдать, перестает беречь нашу душу. И тогда душа начинает болеть.

Мы изобретаем новые законы – более мягкие год от года, более гуманные – и при этом не уважаем современного правосудия. Что-то внутри нас протестует против нами же придуманных законов. Древний человек протестует внутри нас – ведь он еще помнит справедливость и жестокость древних законов – таких, например, как Новгородская Правда. Нет, конечно, современные цивилизованные люди правы, когда утверждают, что жестокость наказания не исправит преступника. О да! Но разве законы существуют для преступников? Преступники легко нарушают их. Законы существуют для нормальных людей – они берегут их покой. Нормальному человеку не столь важно, исправится преступник или нет – ему важно, чтобы зло было наказано. Сурово наказано.

Мы придумываем новые порядки, новые ценности, новые воззрения – а древний человек внутри нас не принимает их. Он не может понять, почему торгаш, барыга (банкир, например) – хорошо. Почему учитель, врач – плохо?

Очень многого не может понять древний человек – понять и принять. Мы оскорбляем его гордость, его стремление к красоте, его возвышенность – и он страдает. А душа, лишившись его могучего покровительства – начинает болеть.

Древний человек – вот то божество, которому следует поклоняться, которое нужно различить внутри себя самого, прислушаться к нему и, наконец, услышать.

Главной категорией в философии имморализма Ницще стал Сверхчеловек, для философии экзистенциализма Камю такой категорией стал Человек Абсурда, для автора данной рукописи – Древний человек.

Если хорошо поразмыслить, можно прийти к выводу, что речь, на самом деле, идет во всех трех случаях о чем-то близком, почти родственном. Впрочем, автор не настаивает на последнем утверждении.

Случается, древний человек внутри нас устает от страданий – и тогда он начинает бунтовать. Он подчиняет себе человека цивилизации и становится его господином. И на время такого господства душа перестает болеть.

Страшнее, когда оскорбленный древний человек, уставший страдать, начинает господствовать внутри целого народа. Немцам есть, что прибавить к нашему разговору. Так разве можно пренебрегать древним человеком? Пытаться душить его?

Откуда и почему вылезли вдруг десятки и сотни тысяч тех карликов, что учат нас пренебрежению к древнему человеку? Почему мы прислушались и продолжаем прислушиваться к ним? Ведь карлики, как любое ничтожество, больны манией величия и страдают высокомерием: на все, что оказывается перед ними –  на все они стараются смотреть сверху вниз – на все великое!

Смешно, но и на слонов тоже – если вдруг встречают на своем убогом пути слонов – и потому вместо слонов способны различать только слоновьи какашки.

Они перевернули мир наших древних представлений и обрекли нас на неистовство.

Ах, карлики, карлики! Обрекая нас на неистовство, вы обрекаете себя на гибель.

Надеемся, теперь понятно, отчего стонала душа Саньки: отчаявшись под гнетом собственных неудач, он пренебрег тем, что оставили нам в наследство наши предки, и попытался сыграть по правилам, навязанным карликами – по принципу «все позволено».

 

Глава 4

И вновь Санька проснулся поздно – часы показывали начало пятого.

Поднявшись, он, неспешно умылся и побрился, а затем выпил полную до краев стопку водки и осадил выпитое вчерашней холодной мантой. Закурил.

Чем занять себя вечером – Санька решительно не знал, но в том, что из дома нужно куда-нибудь обязательно выйти, был уверен.

Собравшись, вышел на улицу – там, в отличие от отсыревших за зиму, уже не отапливаемых апартаментов его домохозяйки, оказалось довольно тепло. Он на минуту задумался, не вернуться ли домой, чтобы сбросить куртку, но, решив, что ближе к ночи все равно похолодает, двинулся дальше.

Расстегнув куртку, он смотал с себя шарф, засунул его в карман и отправился в путь, все еще не зная, что станет делать.

Возле кинотеатра «Арман» Санька купил бутылку пива, присел в парке перед дворцом Республики на скамейку и, покуривая одну сигарету за другой, с наслаждением осушил пиво до дна. В голове появилось какое-то подобие ясности.

Он поднялся и пошел к ближайшему телефону – там набрал Элин номер.

Никто не отозвался и он, подумав, что так, возможно, и к лучшему (иногда, даже такие натуры, как Забродин, способны лгать самим себе), повесил трубку и направился за очередной бутылкой пива.

Осушив и ее, он снова позвонил Эле, и снова она не подошла на звонок – и тогда он опять коротал время с пивом.

Так Санька промаялся до семи вечера – названивая каждые полчаса, всякий раз думая, что, наверное, ему совсем и не к чему ее беспокоить, что ей он совсем без надобности, всякий раз сдабривая свои грустные мысли очередной бутылочкой пива.

Но – телефон вдруг отозвался – почему-то неожиданно для Забродина.

– Да? – услышал он голос Эли. – Да?! – настойчивей повторила она, так как Санька, приводя в порядок вдруг взбесившиеся мысли, молчал.

– Здравствуй, это я – Саша, – ответил он все-таки, собравшись.

– Привет! Когда вернулся?

– Позавчера днем.

– Почему сразу не позвонил? Я же просила…

Санька усмехнулся:

– Так… к погодным условиям адаптировался. А что?

– Ничего. – Она на какое-то время замолчала, а потом предложила: – Увидимся?

– Хочешь?

Эля недоуменно пожала плечами:

– Да. А почему нет?

– Хорошо, давай. Я возле дворца Республики. Тебя прямо сейчас устроит?

– Да.

– Тогда я жду тебя возле памятника.

– Хорошо. Через полчаса буду.

– Договорились, – и Санька повесил трубку.

Эля не опоздала – впрочем, она никогда не опаздывала намеренно, да и случайно старалась тоже не опаздывать – работа в редакции приучила ценить и свое, и чужое время.

Она пришла в голубых джинсах, в светлых оранжевых высоких сапогах на шпильках и, тоже  светлой оранжевой, кожаной куртке, легкий голубой шарф и темносиний берет дополняли костюм.

«Классно! – отметил про себя Санька, любуясь ею, и тут же с тоской подумал, что теперь-то прикоснуться к ней ему и не удастся – ведь он больше не работадатель. – Может, попросту надуть ее?» – мелькнула в его голове мелкая мыслишка, но он сразу отмел ее – мало того, что мыслишка мелкая, так еще и врать-то не умел, как следует.

– Прохладно! – заметила Эля. – Ты не мерзнешь? Все-таки из жарких краев приехал.

– Что делать-то будем? – проигнорировал ее замечение Забродин, хотя на улице действительно похолодало, и его легкая курточка теперь оказалась совсем не по погоде.

Она пожала плечами:

– Не знаю…. Быть может, присядем где-нибудь?

Они разыскали в парке свободную скамейку и присели.

– Ну, рассказывай, как съездили, – потребовала Эля, закурив сигарету.

– Что рассказывать? – нахмурился Санька.

– Все. Удачно прокатились?

«Солгать или нет?» – подумалось Забродину, но прежде, чем он успел обдумать заданный самому себе вопрос, как-то само собой выпалилось:

– Хреново прокатились!

Она улыбнулась:

– Что так? В чем причины?

– Тебе, не все ли равно? Главное, что нужно знать, тебе туда нельзя – во всяком случае, я туда больше не поеду, да и вообще – больше я этим дрянным делом заниматься не буду. Поняла? – Санька сказал все очень зло – впрочем, ничуть того не желая.

– Не груби мне, пожалуйста, Саша! – мягко отозвалась на его тираду Эля. – Это – во-первых. А во-вторых – то, что ты больше не собираешься этим «дрянным» делом заниматься, пожалуй, даже и хорошо. Во всяком случае,  для тебя.

– Вот как! – удивился Санька. – Почему?

Эля снова улыбнулась:

– Какой из тебя сутенер, Саша?!

– Надо же! – опять удивился Санька – правда, как-то неискренно, деланно. – И это ты мне говоришь! – он выделил слово «ты».

– Да, я.

– Ты? Проститутка? – тут он осекся, почувствовав, что «загибает».

– Я просила не грубить мне, Саша! – упрекнула Эля.

– Извини, вырвалось, – потупился Забродин.

Эля притронулась рукой к его плечу – он поднял на нее вопросительный взгляд:

– А если я не проститутка? – усмехнувшись, поинтересовалась она.

– То есть? В каком смысле? – не понял вопроса Санька.

– В самом прямом.

– Да?! А кто ты?

Она проигнорировала иронию, прозвучавшую в его возгласе:

– Ну, мало ли…, – уклончиво ответила она. – Скажем так: я, быть может, и принадлежу к представителям одной из древнейших профессий, но – не проститутка. Хотя, конечно, по духу очень близко.

– Не темни! – рассердился Санька.

Эля вздохнула:

– Ладно, пора, похоже, расскалываться. Я, Саша, журналист.

– Ты?! Журналистка? – изумился он, пытаясь осмыслить ее ответ.

– Не «журналистка», а журналист. Репортер и корреспондент – если так тебе понятнее, – поправила она.

– Врешь! – воскликнул Санька.

– Снова грубишь, – заметила Эля. – Тебе редакционное удостоверение показать?

– Покажи! – угрюмо потребовал он.

Она достала из сумочки редакционное удостоверение – ах, эти женские сумочки! – и чего в них только нет!

– Вот, смотри.

Он покосился на удостоверение, а затем поднял глаза на нее:

– И как это понимать?

– Такое мне задание главного редактора выпало. Написать обо всем этом. О проститутках, как ты выразился. Без прикрас, реально, – без обиняков, пояснила она.

Он задумался на минуту, а затем встрепенулся:

– Зачем ты тогда со мною в постель ложилась?

– Не буду отвечать! – отрезала Эля.

– Понял! – воскликнул он. – Чтобы уже без «б» все знать. Я вроде кролика подопытного.

– Мне уйти, Саша? – перебила она.

Он сменил тон:

– Не знаю,… если так хочешь…. Нет, лучше останься.

– Я тоже думаю, так будет лучше. И вообще, почему бы тебе не рассказать мне обо всем подробно? Быть может, я и выжму что-нибудь. А? Фамилии я, разумеется, указывать не буду.

Санька грустно улыбнулся:

– Думаешь, мне приятно рассказывать?

– Не думаю. Но мне-то ты можешь рассказать. Я ведь не собираюсь тебя судить. Я – журналист, и все…. И, кроме того, я думала…, – тут она сбилась.

– Ты думала? Что, Эля?

– Я думала, мы друзья, – ответила она, посмотрев ему прямо в глаза.

Санька кашлянул и отвел взгляд в сторону:

– Не знаю…. Рассказать, конечно, можно…. Только зачем писать об этом дерьме? Всем и так уже надоело.

Она перебила:

– Там видно будет. Может, и не стану писать. Знаешь, пойдем куда-нибудь в кафе. Сядем там и поболтаем.

– У меня денег – чуть, – признался Санька. – На кафе не хватит.

– Ничего, у меня есть, – успокоила Эля. – Отнесем их к производственным расходам, – пошутила она. – Если что – я с шефа стрясу.

Санька понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно, да ему и не хотелось сопротивляться – разве возможно устоять перед столь сногсшибательной женщиной? – когда она о чем-либо тебя просит.

И вновь Санька Забродин рассказывал, и вновь его внимательно слушали – без всяких «охов» да «ахов».

– Получается, что ни один из вас не получил от поездки того, что хотел? – заметила Эля, когда Санька окончил рассказ.

– Нет, почему же, – возразил Санька. – Лина точно заработала. Может, не столько, сколько хотела, но все-таки…. Да и Саид, наверное, с прибылью небольшой остался. Я не знаю. Что чужие деньги считать? Да, кстати, – вспомнил он, – Лина даже наборы кастрюль и сковородок себе там купила!

Эля усмехнулась:

– И стоило из-за всякого металлолома ехать в такую даль?

Санька пожал плечеми:

– Не знаю…. Наверное, нет. Ведь и здесь, кажется, она не хуже могла купить. Ведь так?

– Так. – Они немного помолчали, а затем Эля подвела итог: – Один ты ничего не заработал и ничего не потерял.

– Как сказать! – встрепенулся Санька. – На самом деле – и приобрел, и потерял.

– Что приобрел?

– Груз в душе, – криво улыбнулся Санька.

– А потерял?

Он на какие-то секунды задумался:

– Кажется, что-то очень важное. Быть может, способность радоваться жизни. Что-то не так в мире. Я в нем – лишний. Как будто кто-то предназначил меня изначально под убоинку. И, что бы я ни делал, изменить это мне не по силам.

Она улыбнулась:

– Все временно. Все поправимо…

– Как сказать! – снова возразил Санька. – Нет ничего более постоянного, чем временное. Слыхала такую поговорку?

– Всего лишь поговорка.

Они снова замолчали. Санька машинально наблюдал, как поднимаются кверху пузырьки газа в стоявшей перед ним, едва початой кружке пива, а Эля разглядывала его лицо.

«Дура! – думала она. – Ведь я могла остановить его. Легко! Одной фразой, даже, одним словом. Курва газетная! Эксперементаторша хренова! – ругала она себя. – За горячий материальчик готова душу продать! А что теперь? Теперь нужно расхлебывать кашу – кашу в его душе. Сама заварила – сама и буду расхлебывать!» – так решила она, даже не подумав, что Забродин мог вляпаться во всю эту историю и без ее участия. Что ж, от сострадания до любви не шаг, а четверть шага.

Она погладила пальцами его руку и позвала:

– Эй, ты где? Думаешь о чем-нибудь очень серьезном?

Он с легким недоумением взглянул на нее:

– Я? Нет. Я вообще ни о чем не думал.

– Неправда, – возразила она. – Так не бывает. Человек всегда о чем-нибудь думает. Даже, если сам этого не осознает. Так мы устроены.

– Пожалуй, – улыбнувшись, согласился он.

– Пойдем ко мне? – просто предложила она.

Он ждал чего-нибудь подобного – во всяком случае, надеялся в глубине души, что их встреча закончится именно так, но – все-таки переспросил:

– К тебе? Сейчас? Куда? – и тут же понял, что лукавит.

– Ко мне домой. Не в твое же логово идти.

Он молчал, и тогда она его слегка поддела:

– Только не ломайся. Тебе не идет. Хочешь ко мне?

– Хочу, – признался Санька. – Очень хочу!

– Вот и пойдем. У меня завтра – выходной. Накормлю тебя хорошим ужином. А потом от души выспимся. Мне кажется, тебе нужно. Да и мне не помешает.

– Выспимся? – он попытался вложить в свой вопрос иронию.

Но она его иронии не приняла:

– Да! Тебе обязательно надо выспаться! – твердо сказала Эля.

– Кто так решил?

– Я.

Они пошли к ней, и она накормила его, как и обещала, хорошим ужином (который Саньке показался чудесным), а потом занялись любовью – и, казалось, получалось еще лучше, чем получалось прежде; после говорили о всяком – о пустяках и серьезном, снова занимались любовью, засыпали – чтобы немного отдохнуть, а затем, внезапно и одновременно пробудившись от вдруг нахлынувшего желания, вновь любили друг друга, а затем вновь говорили о пустяках и серьезном, а после вновь засыпали.

Среди прочего рассказал Санька и о той реплике, которой обожгла его Злиха, и которая не давала ему покоя.

– Дура она – твоя Злиха! – сердито отозвалась Эля на его рассказ. – Разве такое вообще можно говорить? – а затем, немного помолчав, спросила: – Ты на самом деле не любил свою мать?

Санька не думал долго, чтобы ответить:

– Да нет же! – воскликнул он. – Любил! Даже очень любил! Быть может, даже слишком! И сейчас люблю. Понимаешь, как тебе объяснить? Человек, мне кажется, мыслит образами. Только образы он любит или ненавидит, только им он поклоняется, только их он презирает. Образы – это не сама действительность, это лишь более или менее точные ее модели. И когда модель слишком далека от действительности – ее породившей – тогда человеку плохо, он переживает. Я любил образ своей матери, но, наверное, он слишком не соответствовал ей самой. Он, наверное, очень высок – ее образ в моем сознании. А рядом с нею – это чучело! Этот дрянной инженеришко по технике безопасности! – здесь Санька на секунду задумался, а затем спросил у Эли: – Я, наверное, мудрено объясняю?

– Не знаю. Но я тебя поняла. – И поинтересовалась: – Меня ты тоже воспринимаешь, как образ?

– Конечно! – заверил он. – А как иначе? Человеку так воспринимать предназначено природой. Неужели, ты не согласна? Даже себя самого человек воспринимает, как образ.

– Значит, мне тоже грозит, что когда-нибудь ты разочаруешься во мне? Если придуманный тобою образ будет значительно превосходить действительность?

– Но ты же, в конце концов, будешь чувствовать, какой образ видится мне? И будешь стараться, чтобы образ не разрушался. Ведь не так уж и сложно – если разобраться. Помнишь пушкинское – «ах, обмануть меня не трудно, да я и сам обманываться рад!»? Разве не о том же, что и я, он сказал? Просто люди ленятся примерять на себя те образы, которые предлагают им те, кто их любит. Все лень! Мать ее! А я, кстати, буду стараться соответствовать тому, что ты будешь видеть во мне, – пообещал Забродин.

– Я обычно стараюся воспринимать людей адекватно, – возразила Эля. – И, мне кажется, у меня получается.

– Тебе лишь кажется, – возразил в свою очередь Санька.

– Ладно, не будем спорить, – уступила Эля и, улыбнувшись, попросила: – Почитай что-нибудь.

Ее рука расслабленно свисала за край кровати, а кудряшки небрежно разметались по подушке – она выглядела очень восхитительно в тот момент, и Санька почувствовал, что вместо чтения стихов ему сейчас хочется совсем другого, но – просьбы красивых женщин нужно выполнять.

– Что именно почитать? – спросил он.

– Все равно, – ответила она. – Все, что хочешь. Можешь, даже дурацкие.

– Дурацкие? – нахмурился Забродин. – Дурацкие, Элечка, больше не пишутся. Не для кого их больше писать, – с грустью резюмировал он, вспомнив о Саиде.

– Ну и хорошо. Читай нормальные.

– Ладно. Я тебе прочту стихотворение, посвященное моему ангела-хранителю.

– У тебя есть ангел-хранитель?

– Не знаю. Надеюсь, есть. Он у каждого человека быть должен. Быть может, это всего лишь какое-нибудь доброе воспоминание, вынесенное из детства, и всю остальную жизнь хранимое где-нибудь в тайниках души. Для меня – это память о бабушке. Она мой ангел-хранитель. Мне такое даже цыганки говорили. Может, и лгали. Но мне – нравилось. Бабушка любила меня без «б». Всех по струнке дома строила – лишь бы мне хорошо было. А теперь я и сам так чувствую – будто она где-то рядом, переживает за меня.

– Я жду стихотворения, – напомнила Эля.

Санька начал читать:

 

Люби меня, мой ангел нежный –

Из года в год, день ото дня!

Со всепрощающей надеждой

Люби меня, люби меня.

 

Ты к Богу вхож, ты свой в том Доме,

А я не знаю, кто мне Он.

И кем на белом свете, кроме

Тебя, могу я быть прощен?

 

Ты за меня замолви слово,

На всякий случай, поклонись.

Всю жизнь грешить – увы, не ново –

Грешить и каяться всю жизнь.

 

Ах, если б все начать сначала –

С тех пор, как мать меня звала!

Мне нужно, в сущности, так мало –

Немного света и тепла,

 

Немного слов, немного ласки,

И хлеба с маслом на обед,

Немножко бабушкиной сказки,

И дедушкин кулек конфет.

 

Все это было и сгорело,

И превратилось в горький дым.

Я пью до дна за тех, кто смело

Ушел из жизни молодым.

 

За тех, чья жизнь прошла безгрешно,

Кто замолить сумел свой грех,

За земляков и за нездешних.

Без исключения – за всех!

 

За забубенных и отпетых,

За самых жутких подлецов,

За всех, за всех на белом свете!

И за друзей, и за врагов!

 

Мой дорогой, мой ангел нежный,

В видениях или во сне

Ты приходи и впредь с надеждой,

С любовью светлою ко мне.

 

– Господи! Как тебе недоставало любви! – в сердцах, воскликнула Эля, когда Санька закончил читать.

– А многим ли ее достает? – с сомнением спросил он.

А потом Санька откинулся на подушку и, вздохнув, о чем-то глубоко задумался. Эля придвинулась к нему ближе и тоже задумалась. Каждый из них думал о чем-то своем – как они полагали, но – на самом деле – они думали об одном и том же: они думали о том, что быть вместе – в сущности, совсем неплохо и не так уж и страшно, и даже, пожалуй, лучше, чем одному. Но каждый из них уже знал, как это сложно – быть вместе всегда.

Ночь, что так сблизила наших героев, потихоньку блекла; Солнце, еще скрытое за линией горизонта, все сильнее и сильнее окрашивало восточный край неба в багрец – как будто б там, далеко на Востоке полыхнули широкой полосой яростные пожары…

 

 

Часть шестая

 

Дождь идет, когда захочет

 

Глава 1

Автор предупреждает, что начатая часть – последняя. Повествование приблизилось к логическому финалу и осталось рассказать совсем немного. Например, о том, что вскоре – после обретения Забродиным личного счастья – его убили. Может быть, стоит еще рассказать, и при каких обстоятельствах это случилось. И – все.

Но – согласитесь – как не рассказывай ту или иную историю, всегда где-то в стороне от текста останется то, что не сказано, но очень хотелось бы сказать.

И потому теперь автор попытается все-таки высказать все то, что не сумел высказать прежде, и организовать высказывание в отдельную часть – хотя прекрасно осознает, что любые благие намерения – только благие намерения и, скорее всего, предпринятая попытка не приведет к желаемому, полному и окончательному результату.

Однажды – в самом начале ноября того же года, к которому относится наше исследование – у Эли выпал выходной, и они с Забродиным собрались выйти из дому (жили они, разумеется, уже вместе и, разумеется, у Эли) и прогуляться: сходить в кино, поесть мороженого, быть может, куда-нибудь зайти и чего-нибудь выпить.

Собирались долго и тщательно, что не удивительно – любили бывать на людях вместе, а когда уже совсем собрались – на улице начался проливной дождь.

Санька, подойдя к окну, с минуту смотрел за него, а потом с огорчением сказал:

– Ну, вот! Только надумали выйти, а тут – на тебе! Дождь, мать его! Надо же, как не вовремя!

Эля, увидев, как он расстроен и как по-детски переживает, рассмеялась и, подойдя к нему со спины, обняла его за талию.

– Глупый! – сказала она. – Разве дождь может пойти не вовремя? Дождь идет, когда захочет. Когда приходит время.

И они вновь очутились в постели, да и – правильно! Почему не любить друг друга, когда идет дождь? И продолжать любить и тогда, когда он закончится? И даже тогда, когда Солнце вновь появится на небе и сотрет с тротуаров и улиц все следы прошедшего дождя?

Дождь идет, когда захочет – его право. А человеческое право – любить друг друга, пока любится. В мире, где столь многое происходит независимо от нас, слава Богу, есть и кое-что нам подвластное.

А потом, когда они устали от любви, Забродин вновь читал Эльмире свои новые стихи. Сразу три стихотворения – под общим названием. «Три осенних стихотворения» – так они назывались.

Чтобы не утомлять читателей воспроизведением здесь всех разговоров Саньки и Эли в те ценные для них минуты, автор просто приведет сами стихи, предупредив, что каждое из них относится к одному из месяцев осени:

   

             *   *   *

Был желто-красным городской

Пейзаж давно знакомый,

И грусть моя сама собой

Текла от дома к дому.

 

Она тяжелой не была –

Чуть слышной светлой нотой

Воскресной улицей текла,

Уставшей от субботы.

 

И девочка в нее вошла

С пучком кленовых листьев,

Листва опавшая жила

В улыбке детской, чистой.

 

И я, быть может, принесу

Кому-то радость после

Того, как в сумрачном лесу

Улягусь на погосте.

 

             *   *   *

Как волны, мошною гурьбой

На город накатили тучи.

Бредет отшельник невезучий,

Гремя пожизненной сумой.

 

Сквозь листопад летят авто,

Как будто шхуны в непогоду.

Не замечая мать-Природу,

Спешат прохожие в пальто.

 

Скрипит, как баржа на плаву,

Свирепый дворник, и с похмелья

Вновь проклинает ветр и зелье,

В сердцах, кремируя листву.

 

Лишь я лелею эти дни –

Дожди, ветра и листопады.

Для вдохновенья много ль надо,

Когда оно тебе сродни?

 

Деревьев голые верхи,

Как ноки мачт над кораблями.

И осень вновь грешит стихами,

И ею вновь грешат стихи.

 

            *   *   *

Когда однажды, в ноябре

Присыпет небо снегом слякоть,

И станут дети во дворе

Вновь ликовать и меньше плакать,

 

Пройдет пора моих досад,

И поубавятся – на время –

И слов, невысказанных, ад,

И чувств, невыраженных, бремя.

 

Дослушав Забродина до конца, Эля как-то совсем помрачнела.

– У тебя всегда такие грустные, а порою даже тоскливые стихи, – заметила она. – Разве тебе плохо со мной?

– Нет, мне очень хорошо с тобой. Ты знаешь, – ответил он.

– Почему бы тебе не написать что-нибудь пусть невеселое, но хотя бы легкое, светлое, приятное? «Осенние», – подразнилась она. – А о весне? Почему бы тебе не написать о весне?

– Боюсь, у меня не получится. Каждый человек может делать только то, что ему дано. Не заставлять же себя, вымучивать…

– А о зиме? О, о зиме ты, конечно, напишешь!

Он улыбнулся:

– Не знаю. Может быть, и напишу. Пусть она сначала наступит.

Эля на минуту задумалась:

– И все-таки тебе со мной плохо, – с грустью сказала она. – «Чувств, невыраженных, бремя!» – подразнилась она вновь. – Разве со мною у тебя нет возможности выражать чувства? Выражай, сколько тебе угодно. Все будет выслушано, принято, понято. Ясно тебе?

Последние дни, когда они бывали вместе, Эля почему-то стала реагировать на стихи Забродина иначе, чем прежде – все проецировала на себя.

– Разве чувства можно выразить до конца? – возразил он, но тут ему стало ее жалко. Санька притянул Элю к себе и ласково, насколько умел, упрекнул: – Элька! Ну! Будет тебе! Ты – главная женщина моей жизни. Ты – лучшая! И я люблю тебя сейчас, и буду всегда любить впредь.

Ему удалось-таки растормошить ее, и они все-таки пошли гулять – благо, дождь к тому времени закончился. Дожди тоже устают.

Здесь, чтобы не отступать от принципа последовательности, автор приведет стихотворение Забродина, которое он успел еще написать. Автор не оговорился – ведь есть же еще и те стихи, которые поэт просто не успевает написать. И то, что они не написаны, вовсе не означает, что они не существуют – все, что может сделать художник, уже существует. И даже в том случае, если поэт – любитель. Ему просто дается возможность увидеть то, что дано увидеть только ему – увидеть и воспроизвести. Самого творчества не существует – есть только сотворчество. С кем? Автору ответ дать не по силам.

Итак, о зиме:

 

                   *   *   *

Как хорошо, что есть зима и снег.

Как обойтись без снега человеку?

Как коротал бы я свой трудный век,

Когда б арабом стал вдруг или греком?

 

Но снег летит! Близ фонарей ночных

Его кристаллы кружатся игриво.

Вот так и судьбы близких и родных,

Как снег легки бы были и красивы.

 

Мой снег летит! Он мне – Благая Весть!

Мне – нищему – великое даянье!

И словно в нем загадочное есть,

И словно в нем свое иносказанье…

 

Эля это стихотворение смогла прочитать только после смерти Забродина – в оставшейся после него тетрадочке.

Прочитав, перечитывала снова и снова, а затем долго плакала.

 

Глава 2

Александра Забродина убили в предновогодний вечер. Быть может, у него изначально было предчувствие своего преждевременного конца – в любом случае, все произошло так, как он когда-то и говорил: его убили ударом ножа в печень, после которого, как правило, не выживают.

Он и не выжил.

Это случилось на Никольском рынке – они с Элей бродили там веселые и возбужденные, делая покупки к новогоднему столу.

В какой-то момент она задержалась возле одного из прилавков, а он прошел дальше. Когда она оглянулась – он стоял метрах в десяти от нее, окруженный пятью или шестью незнакомыми парнями. Забродин крикнул ей, чтобы она не подходила. Затем мелькнул нож, и Эля даже не успела разглядеть лица человека, державшего тот нож.

Санька завалился набок, Эля бросилась к нему, компания парней, окружавшая Забродина, растворилась в толпе, раздались чьи-то крики, возгласы недоумения, какая-то ругань – все запомнилось Эльмире очень плохо.

Она склонилась над ним, опустившись рядом прямо в разбитый людскими ногами в слякоть снег – становившийся все более и более слякотным на глазах у нее – от натекшей Санькиной крови.

– Саша, милый мой Сашка! – бездумно повторяла она.

– Все будет хорошо, Элечка, вот увидишь! Я поправлюсь! Я крепкий, Элечка! – пытался улыбнуться Санька, но – выходило плохо: – Представляешь, это тот самый, тот гаденыш – Малик! Вот, сучонок, достал-таки!

– Саша, не разговаривай теперь – тебе силы беречь надо! – уговаривала его Эля. – Сейчас скорая придет. Ты терпи! Терпи, милый мой Санька!

– Ты на самом деле любила меня? – сделав над собой усилие, вдруг спросил он.

– Господи! Вот дурак! Ты еще спрашиваешь! Милый, глупый мой Санька! – она целовала его лицо.

Он сумел-таки улыбнуться:

– Значит, она не права.

– Кто? – не поняла Эля.

– Злиха…, – таково последнее слово, сказанное Санькой Забродиным…

 

Глава 3

Прошло ровно три года. Вся планета отмечала наступление третьего тысячелетия – годом раньше положенного – автор уже где-то язвил по этому поводу.

На кухне Элиной квартиры возле празднично накрытого стола сидели двое – сама Эля и ее приятельница Рита, а в комнате – поперек двуспальной Элиной кровати – спал очередной ухажер Риты, в праздничной эйфории смешавший в желудке все имевшиеся на столе спиртные напитки – явно погорячившийся, но это – мелочи.

В той же комнате спал еще один мужчина – и он имеет для окончания нашего повествования чрезвычайно важное значение. Он спал безмятежно, разметав по сторонам руки, абсолютно безучастно ко всему, что делало в тот момент неразумное человечество – ни крики за окном, ни частые подрывы шутих и петард китайского производства не тревожили его. И – по большому счету – ему было совершенно наплевать, какое на Земле теперь тысячелетие – все еще второе или уже третье.

Его звали Александром Забродиным. Если точнее – Александром Александровичем. Эля родила его в апреле и, таким образом, ему уже удалось сделать то, о чем мечтал его отец, который, если читатель еще помнит, «хотел бы родиться в апреле».

Трудно сказать, конечно, как сложиться в дальнейшем судьба нового Забродина, но одно можно утверждать с уверенностью – ему будет, кого любить. И будет, кому любить его. А, значит, его уже ожидает лучшая судьба, чем та, что выпала на долю его отца.

Его, наверное, будут, как и отца, называть Санькой близкие, а друзья тоже дадут ему кличку «Бродя», но автор надеется, что наступит такой день, когда его уважительно станут именовать Сан Санычем. Разумеется, коллеги. И, возможно, его коллеги окажутся собратьями по перу. То есть, он не будет любителем…

За окном вновь затрещали петарды, что означало, что уже наступил Новый Год и по-московскому времени.

Эля грустила – после смерти Саньки она ненавидела этот столь излюбленный подавляющим большинством людей праздник. Что ж: каждому свое – кому Новый Год, а кому поминки.

– Элька, прекрати! – тормошила ее Рита. – Ты же еще молода! Что ты зациклилась на нем? Было б на ком! Сутенер какой-то…

– Рита! – вскинулась на нее Эля. – Еще слово в таком духе – и мы поссоримся.

– Ну, ладно, прости меня, – повинилась та. – Я не хотела. За тебя переживаю. Вокруг тебя столько мужиков крутится! И каких! Эх, мне б твою внешность! Я б им всем показала! Тебе б замуж. Да тебя и с ребенком любой возьмет, – давала Рита немудреные советы.

– Дура ты, Ритка! – отозвалась Эля. – «Сутенер!» Тоже сказала! – она взяла с подоконника блокнот со стихами Забродина и потрясла им в воздухе перед носом у Риты: – А это к чему отнести? А знаешь, сколько он статей за меня написал? Легко, шутя! Я его в редакцию тянула, а он – ни в какую! Презирал наше занятие. Но статьи за меня писал. Я потом чуть под себя подправлю – проще сделаю местами и – к главному. Саша порою резок бывал в выражениях – смягчать приходилось. Но все, что он делал – влет уходило! А ты – «сутенер!» – Эля нахмурилась: – А замуж я ни за кого не пойду! Буду Саньку маленького воспитывать. Одна! Все для него сделаю! – заключила она.

– Как знаешь, – буркнула Рита. – Мое дело – посоветовать.

Эля машинально стала перелистывать блокнот – она нашла  его совсем недавно, точнее – накануне, когда делала предновогоднюю приборку квартиры; решила вдруг вычистить верхнюю одежду Забродина, которая так до сих пор и висела в ее шкафу и к которой она не прикасалась с самой его смерти. Блокнот оказался во внутреннем кармане пиджака Забродина.

На каком-то месте она вдруг прекратила перелистывать и внимательно вчиталась в написанное. Губы ее судорожно задрожали.

Рита, заметив это, встрепенулась:

– Элька! Ну, что ты! Опять?

– Господи! – выдохнула Эля. – Он все-таки их написал! Почему я раньше не нашла этот блокнот?!

– Кого «их»? О чем ты?

– Стихотворения о весне! Три стихотворения о весне! Ты только послушай! Посвящается мне. Тебе, Ритка, когда-нибудь хоть кто-нибудь посвящал стихи? – и она начала читать:

 

               *   *   *

Весна начиналась словами –

Как пир, и любовь, и завет,

Как наш, окруженный мирами,

Словами зачавшийся свет.

 

И снег заржавелые крыши,

Стыдившиеся, обнажал,

И все различимей был слышен

Капели хмельной карнавал.

 

И, словно кудесничьим даром,

Крушилась сосулек сусаль

К ногам растерявшейся пары –

Как битый на счастье хрусталь!

 

С мальчишьей надеждой и верой,

Сбежав от мегер второпях,

Мужчины искали Венеру

В трамваях, очередях.

 

Гудели клаксоны. Машины

Плескали в прохожих шугой,

Бегущих от жизни мышиной

К неведомой, лучшей, иной.

 

И Бог ли рек первое слово,

Оно ли его изрекло,

Аллахом ли, Иеговой,

Шутя ли, всерьез назвало.

 

Но только скажу (между нами),

Что в лучшем из лучших миров

Весна начиналась словами

Из сводки Прогнозов Бюро.

 

               *   *   *

Весна встревала в разговоры,

Вниманья требуя к себе,

Прикосновением, с укором

Прохожих замедляя бег.

 

И небом плещущие лужи

В купелях скученных своих

Крестили воробьев досужих,

К причастью наставляя их.

 

И этой ласкою приветной

Я, как мальчишка, был смущен,

И к светлой радости, к заветной

Самой весною причащен.

 

Казалось мне – еще немного

И прояснится мрачный быт,

И глас, забывшегося Бога,

Смысл бытия мне объяснит.

 

                    *   *   *

После дождя, после майского ливня

Птиц, встрепенувшихся, слаженный хор,

Как в гривы коней заплетенные гривны,

Песни звенящий лелеял узор.

 

Падали с листьев последние капли,

Прятались тучи за горизонт,

И закрывался, похожий на цаплю,

Прохожим, проверенный временем зонт.

 

Щедрого неба разлитая свежесть,

Запах сирени, витающий в ней,

Вселяли забытую негу и нежность

В слабые души и птиц, и людей.

 

Я наблюдать не устану за жизнью –

Ею казнюсь, и кляну, и люблю –

Этой живою водою – до тризны! –

Вещее слово навек окроплю.

 

– Он написал их в конце осени либо в декабре. Ведь он так и не дожил до весны! Он прятал их от меня, чтобы прочитать весною! – горько заключила Эля.

Рита, нахмурившись, смотрела на нее и никак не откликалась.

А за окном трещали петарды, все заволокло дымом, и едкий его запах понемногу просачивался на кухню.

Неразумное человечество способно испортить самый чистый воздух!

А в комнате видел пьяные сны Ритин дружок, а неподалеку от него чему-то бездумно улыбался Санька-маленький.

                                                                                                               

Глава 4

Прежде, чем поставить последнюю точку, автору, наверное, не мешало б рассказать о судьбах остальных героев этой, отнюдь не нашумевшей истории.

Каждому, как известно, свое, а, значит, и судьба каждому своя. Кто-то живет долго и скучно, кто-то коротко, но ярко.

Одни доживают до глубокой старости и умирают дома, в своей постели, в окружении родных и близких, и последний миг их жизни освящен сиянием любящих глаз. Другие загибаются в полном одиночестве где-нибудь в придорожной канаве. Третьих попросту убивают – иногда заслуженно (автор просит прощения за глупый каламбур), а иногда и не очень, но – в любом случае – это означает, что человеку не дали дожить до конца. Есть еще несчастные случаи, болезни, детская смертность, наконец, аборты (тоже судьба).

Да, тому, кто заведует нашими судьбами, нельзя отказать в изобретательности – если ими на самом деле кто-нибудь заведует.

Но – какая нам разница – заведует нашими судьбами кто-нибудь или все происходит само собой, случайно? Важно только, что дождь идет, когда захочет.

Но – о героях.

Михрибан действительно после возвращения Саида из Зумистана пожелала ему счастья, надо полагать, непечатными словами, оставила ему на руки обоих сыновей (видимо, дабы бывший муженек не скучал) и скрылась на другом конце города в компании с каким-то более молодым, но не менее глупым, чем сам Саид, его приемником.

Саид горевал недолго – через месяц-другой сошелся с одной вдовой – тоже, разумеется, из уйгурок и тоже имевшей сына от первого брака – и пригласил ее для совместного проживания: на китайской лапше долго не протянешь. По-прежнему, таксует.

Зеня в настоящее время отбывает срок в одной из тюрем Зумистана – вернувшись из хорошо знакомой нам поездки, он вновь призанял денег, нанял целую бригаду смазливых девиц и махнул с ними назад, самоуверенно полагая, что теперь он уже все там знает и без особого труда справится со всеми задачами сам. Не выгорело – через четыре дня бурной деятельности всех арестовали. Девочек отстоял МИД Казахстана – они вернулись, а вот Зене – пришлось трубить. По слухам, в тюрьме он прижился: стал довольно сносно говорить и понимать по зуми, его даже расконвоировали и теперь он там стал очень заметной фигурой – разносит баланду по клеткам и сливает ее в специальнае желоба, из которых питаются заключенные. Сам баланду ест без ограничений. Возможно, что скоро – лет через семь-восемь – его отпустят домой.

Лена до сих пор занимается тем, чем занималась прежде (если читатель не забыл, то на момент начала нашей истории ей стукнуло только восемнадцать – на пенсию такие люди раньше тридцати не выходят).

У нее – новый дружок и… новые затрещины. Что ж, некоторым такое нравится.

У Лины – нормальная жлобская семья: сын, муж и извечные истеричные крики в доме. Она потолстела, обрюзгла – чем-то отдаленно напоминает недокормленную свинью.

Майор Канат Бисбаев – уже не майор, а целый подполковник. Что-то возглавляет у себя в управлении, руки старается не пачкать – свой «бизнес» передал кому-то из подчиненных (само собой, не задаром). У него все хорошо – у таких, как он, в этой стране есть будущее.

Малик тоже в тюрьме, но – в отличие от Зени – отечественной. По привычке шестерит тем, кто круче. Погорел на мелочи – изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Однако, «петухом» не стал – не тот нынче зек пошел, не тот – без понятий.

Больше рассказывать не о ком и не о чем. Тем не менее, автор попросил бы читателя задержаться еще на минуту – еще один штрих к портрету нашего главного героя – еще одно стихотворение. Оно – одно из тех, которые по тем или иным причинам не нравились наследнице тетрадок Забродина – Эле, но на которое обратил внимание сам автор, когда бывал у нее в гостях долгими зимними вечерами сезона 2001-2002 года (пришлось, как вы сами понимаете, свести такое знакомство, а иначе едва ли данная рукопись появилась бы на свет).

Стихотворение, как часто бывало у Саньки, без названия и обозначено тремя звездочками:

 

                 *   *   *

Шепчет тополь о чем-то высоком

Покаянной, последней листвой –

Он такой же, как я – одинокий,

Но при этом какой-то другой.

 

И поникла трава у дороги,

Подурнела на склоне дней –

Я похож на нее немного,

Но, пожалуй, чуть-чутку тусклей.

 

Пес бродячий завыл с досады,

Удручившись собачьей судьбой –

Я согласен с ним: люди – гады,

Но к чему этот зряшный вой?

 

Светят звезды – прекрасны и только!

Но которая всех веселей?

Я на них не похож нисколько,

Потому что намного теплей.

 

А Вселенная – столь беспредельна!

Где-то там поместился Бог! –

Он такой же, как я, бездельник!

(Ведь не сделал всего, что мог.)

 

Не роман это вовсе, а повесть.

Слышно где-то пыхтят поезда.

Мне бы в поезд! Но где мой поезд?

Он ушел неизвестно куда.

 

Алма-Ата, 2002, 2003 и 2010 год.