От автора

 

Эту легенду я написал случайно, а если точнее – всего лишь литературно ее обработал и записал (так как она, как и любая другая легенда – плод народного творчества).

Еще когда я учился на четвертом курсе Жургеновки, в середине двухтысячного года ко мне обратилась за содействием одна девочка-дипломница: темой своего проекта по специальности «художественный текстиль» она выбрала именно этот материал, и намеревалась отразить свой замысел в «чиях».

«Чии» – это такая техника художественного промысла, когда на тонкие очищенные соломенные или камышовые стебли шаг за шагом наматываются пряди шерсти, заранее выкрашенной в соответствии с выбранной цветовой гаммой. Потом стебли скрепляются между собой, и получается изображение.

На защите к самой работе должна прилагаться пояснительная записка, которая освещала бы ее содержание. Вот эту записку моя приятельница и попросила для нее сочинить, предварительно наспех (минуты за три) поведав мне саму легенду. Впрочем, эта легенда всеми пересказывается очень быстро.

Некоторое время спустя я отнес этот текст в редакцию «Простора», где он и был вскоре опубликован (№3, 2002 год). Теперь предлагаю его вниманию читателя и здесь.

Несколько позже по мотивам легенды мною была написана пьеса «Дервиш», с которой можно ознакомиться здесь же, на этом сайте в разделе «Драматургия».

 

 

Легенда об Асане-Кайгы

 

Когда-то очень давно – лет, быть может, сто, а то и все триста назад (кто теперь может сказать?) в одном из аулов, затерянных в самых глубинах степи Дешт-и-Кыпчак, в одной небогатой, но и не бедной, и очень дружной семье родился мальчик, которого – после небольших раздумий – отец и мать нарекли Асанали.

Ничем особенным в детстве Асан от своих погодков не отличался – разве что лишь тем, что бывал он всегда как-то по-особенному весел – этим он запомнился аульчанам.

Все, что только возникало перед пытливым и любознательным взглядом мальчика, радовало его – будь то жаворонок или кобылица, трава или ручей, колодец или уздечка.

Впрочем, всегдашняя радость Асана аульчан не удивляла – ну, чего ему печалиться? Ведь у него была любящая мать, работящий и заботливый отец, уважаемый всеми в округе, сильные старшие братья и красавицы сестры.

И будь все так же и впредь, как оно было поначалу, то, наверное, не дошла бы до нас легенда об Асане-Кайгы – люди никогда не складывают легенд о тех, кто не отличается от них самих. Да и – правильно делают.

Восемнадцать долгих зим и восемнадцать быстротечных весен отмеряло время с часа рождения Асана, прежде чем случилась с ним беда – так единодушно решили аульчане, к такому же выводу пришли родители юноши, так же подумали его братья и сестры.

На самом деле, никакой беды с ним решительно не приключилось. Просто однажды, в один из тех последних дней, когда его восемнадцатая весна догорала в солнечных лучах наступающего лета, забрел Асан куда-то довольно далеко от своего аула, и там, притомившись, присел на еще горячий, не остуженный вечерней прохладой камень – неизвестно как очутившийся в этом месте (камни в Великой степи – редкость. Пойди-разбери – как они туда попали).

Просторна степь, а душе человеческой мил простор. Ничто так не располагает человека к созерцанию, как бескрайние дали, развернутые перед его взором.

Оттого так и любят созерцать степняки – чтобы ласкать увиденным свою душу. И лишь немногие из их знают, что есть в созерцании и своя опасность – иногда оно подвигает человека к слишком глубокому раздумью. И почему-то далеко не всех, а лишь некоторых – избранных! Случайность ли это, или, быть может, сам Аллах выбирает их.

По этому поводу люди могут сказать лишь одно – тот, кто однажды задумался, будет думать до конца. И люди всячески уважают таковых, но почему-то как-то уж издали, почему-то сторонятся их…

Неизвестно, сколь долго любовался степными просторами Асан, но именно в этот вечер пришла его пора задуматься.

«А ведь мир – это не только о, что мы можем видеть с порога своей юрты, – подумал он. – Ведь где-то там – там, куда не достает наш взгляд – тоже мир. И там – далеко-далеко – есть другие люди, другие аулы, и есть другие города, в которых люди живут совсем по-другому – не так, как его аульчане».

Ведь даже он сам, несмотря на свою молодость, уже слышал об этом от редких, но все-таки забредающих и в их аул скитальцев и бродяг. Более того, рассказывали они, что будто бы есть где-то там, где кончается степь, и какие-то другие страны, какие-то другие племена, целые народы есть там. И все они живут, каждый по-своему – порою чудно как-то, порою будто бы с придурью, а порою и умно. А мы – он сам, его семья, их соседи – правильно ли мы живем? Хорошо ли?» – продолжал мысленно допытывать у самого себя Асан. И вспомнились ему тут и долгие полуголодные зимы, и скудеющие в засушливые лета пастбища, и барымта, которая – что греха таить? – случалась в степи. «Так, быть может, есть где-то на земле лучшие места, чем те, где я родился? Или хотя бы одно такое место – заповедное, обетованное?» – снова спросил юноша сам у себя.

И тут он прикрыл глаза, и возникло перед его внутренним взором видение – на травяном лугу пасется белая длиннорунная овца, а на спине у нее сидит, как ни в чем не бывало, развеселый жаворонок, и поет свою беззаботную песню.

Открыл Асан глаза – и видение пропало. Но осталось в его памяти навсегда.

«Так вот какой должна быть настоящая земля! – подумал он, возвращаясь в аул. – А ведь у нас никогда жаворонок не сядет на спину овце, никогда овца не позволит ему сделать это!» Асан безоговорочно уверовал в правдивость своего видения.

И загрустил с того вечера Асан – да что там загрустил! – ходил мрачнее тучи, что и взволновало окружающих.

Так прошел год, а то и два. Люди, знавшие юношу, уже давно позабыли свойственную ему прежде веселость, и потому окрестили его «Кайгы» – что означает «печальный»…

Однажды ночью – в конце месяца Наурыз – когда луна светила столь ярко, что звезды на небе попрятались, вышел Асан-Кайгы из родительской юрты и, как это стало обычно для него в последние два года, задумался – глубоко и надолго. Затем он стряхнул с себя оцепенение, вернулся в юрту и вскоре вновь появился на пороге, но на этот раз одетый по-дорожному, а в руках у него была котомка. Потом Асан разбудил свою любимую верблюдицу и не спеша повел ее в степь – прочь от родного аула.

С тех пор его там не видали. Прошел год, и аульчане стали забывать о том, что был среди них такой человек – Асан по прозвищу Кайгы; прошло три года – и забыли о нем дальние родственники; а через пять лет стали забывать о нем его братья и сестры; и только отец и мать вспоминали о нем до самой своей смерти – все ждали его, да так и не дождались…

Асан тем временем бродил по белу свету – все искал ту землю, где на спине овцы гнездится жаворонок. И не раз уже казалась ему, что дошел-таки он, наконец, до такой земли, и радовался он этому несказанно, но проходило какое-то время (а оно, как известно, к мечтателям и печальникам беспощадно) – и что-нибудь случалось: либо приходил в те места джут, либо какая-нибудь неслыханная прежде начинала тысячами косить людей в тех местах, а то – и того хуже! – зачинались смуты и войны. И тогда, разочаровавшись, Асан уходил оттуда и снова пускался в поиски СВОЕЙ земли. В этих поисках он состарился, но так и не нашел того, что искал. И почувствовал он однажды, что смерть близка, и потянуло его на родину, домой – умирать. Почему ему захотелось умереть именно там, где родился, он и сам не знал. Просто захотелось, и все. И двинулся Асан в обратный путь.

И вот однажды увидел Асан аул, и хотя все аулы в Великой сепии походили друг на друга, как две капли воды, по каким-то безотчетно угаданным им признакам понял он, что этот аул – именно тот самый, где он родился и вырос. И тогда, не доходя до крайних юрт, присел Асан-Кайгы на камень – быть может, на тот самый камень, на котором ему еще в юности привиделся впервые его мираж.

Пели птицы, ржали кони, блеяли овцы, доносились крики и смех детей – наверное, внуков и правнуков его погодков.

И тогда поднял Асан глаза к небу и сказал: «До чего же здесь хорошо! До чего ж спокойно! До чего же я счастлив здесь!»

И спросил кто-то Асана – оттуда, с неба: «Так зачем же ты уходил отсюда?»

Подумал Асан и ответил: «А теперь я этого и сам не знаю». Ответил так и опечалился. «Получается, что прожил я свою жизнь зря. Не нажил ни жены, ни детей, не нашел ни счастья, ни СВОЕЙ земли», – подумал он и – тут же снова услышал голос: «Почему не нашел?! Семьи ты не нажил – верно, но счастье и землю СВОЮ ты нашел. И жизнь свою ты пожил не зря – ведь благодаря тебе теперь люди будут знать одну очень простую, но и трудно постижимую истину – когда человек живет на одном месте, счастью легче найти его!»

И согласился Асан с Голосом: «Да, это правда!»

И вновь прислушался Асан, и снова донеслись до его ушей смех и крики детей со стороны аула, сквозь которые едва различался и какой-то смутный зов со стороны кладбища. И почудилось Асану, что это зовут его отец и мать к себе, умирать – туда, где между могил лежат камни, которых всегда близ кладбищ много. (И как они только попадают в степь Дешт-и-Кыпчак?!)…