Амиго, мачо, сеньорита…

Роман, криминальная драма

 

Глава 1

Немного о футболе

(вместо предисловия)

История, которую мы собираемся поведать вам в нашем повествовании, началась вечером, накануне того знаменательного дня, когда в финале кубка УЕФА «Зенит» обыграл «Глазго».

Замечательный выдался год! Еще не стерлась из памяти яркая победа ЦСКА трехлетней давности в розыгрыше аналогичного кубка, и уж совсем живо, во всех красках блистал в памяти тот славный путь, который прошел сам «Зенит» к финалу – разгром «Байера» и «Баварии», шквал зрительских эмоций на трибунах домашнего стадиона в Питере, умопомрачительная стойкость и организованность той пары тысяч болельщиков-питерцев, что сопровождала любимую команду на выездах и умудрялась перекричать десятки тысяч немцев и в Ливеркузене, и в Мюнхене, колыхание множества бело-голубых шарфов и одинокая широкополая шляпа между ними – шляпа Миши Боярского.

Питерцы, как и болельщики всей остальной России, томились ожиданием, еще не зная о грядущей победе, но очень в нее веря, а тем временем к святому городу Петра приближался поезд, следовавший из Москвы, в котором находились двое интересующих нас пассажиров, а если точнее – пассажир и пассажирка. Скажем сразу, что их вовсе нельзя отнести к истинным болельщикам футбола – особенно пассажирку, но пассажира вполне можно было бы отнести к просто болельщикам: много ниже мы попытаемся пояснить, в чем, на наш взгляд, разница между двумя такими категориями – истинными болельщиками и просто болельщиками.

Итак, на календаре значилась дата 13 мая 2008 года.

На всякий случай предупредим, что наша история к футболу имеет отношение лишь постольку - поскольку, это не история о коррупции в футболе, как неправильно может заключить читатель, памятуя о том, что в подзаголовке повествования заявлена криминальная драма, но все-таки футбол играет в ней вполне заметную роль.

Что же касается криминальности истории, то откроем сразу, что она вполне реальна, – то есть, имела место быть в действительности, и чтобы придать вескости данному утверждению, сошлемся на архив Василеостровского РУВД, в котором, как и положено согласно закону, до сих пор хранится довольно пухлая и изрядно потрепанная папка, содержащая дело (увы, автор не помнит, за каким номером), которое завели, блестяще раскрыли и закончили сотрудники оперативного отдела упомянутого РУВД, и в котором изложены не подлежащие сомнению факты, полностью доказывающие правдивость начатого повествования, и потому мы немедленно начнем посвящать читателя во все известные нам подробности:

 

Глава 2

Куда ведут дороги?

Вопрос, вынесенный в заголовок данной части нашего рассказа, с большой степенью вероятности может показаться читателю глупым – что автор осознает вполне.

И действительно – ведь в конце первой главы ясно сказано, что дорога, согласно имеющимся в нашем распоряжении фактам, вела не куда-нибудь, а именно в Санкт-Петербург, и вела она не откуда-нибудь, а именно из Москвы.

Все так.

Но поставив знак вопроса в конце названия текущей главы, автор имел в виду отнюдь не дорогу нашего повествования, и не вообще все дороги – они, как известно, все ведут исключительно в Рим, – нет; здесь автор озадачился более сложным вопросом – куда чаще всего ведут те дороги, что попадают в содержание того или иного произведения искусства? – будь то дороги  из фильмов жанра road movie или дороги, оказавшиеся на страницах романов и повестей. И добавим: небезынтересно понять, кого, к кому или к чему ведут такие дороги.

Так вот: если довериться авторским наблюдениям на сей счет, то получается, что все дороги такого рода – то есть, дороги, художественно вымощенные и художественно же окаймленные – ведут не кого-нибудь, а, как правило, главного героя или главную героиню, и ведут они его или ее не просто куда-нибудь из пункта А в пункт Б, а к судьбоносному или, как минимум, очень важному событию в их героической жизни.

Вспомните хотя бы Дон-Кихота, Д’Артаньяна и даже самого Христа! И если Дон-Кихот и Д’Артаньян, оседлав своих росинантов, отправлялись в путь, стараясь иметь более или менее приличный вид, то Мессия въехал в святой город Иерусалим и вовсе на осле.

Пока прервем наши рассуждения.

Итак, к Петербургу приближался скорый поезд.

Шло то время следования по маршруту, когда до прибытия в пункт назначения остаются считанные километры – когда большой свет в составе еще отключен и пассажиры довольствуются лишь слабым ночным светом, но вскоре его уже должны вновь дать на всю силу, и притихший вагон наполнится шумом и суетой; люди, возбужденные близким окончанием путешествия, заснуют в сутолоке, торопливо, стараясь ничего не забыть, собирая свои вещи, выбрасывая накопившийся за поездку мусор в специальные рундуки, расположенные у заднего туалета, то и дело, наталкиваясь в проходе на проводника, который, следуя правилам, будет обходить их купе,  раздавая по требованию использованные билеты и напоминая присутствующим о необходимости своевременной сдачи выданного им при посадке постельного белья.

Картина знакомая.

Но, напомним, до такого момента оставалось еще несколько минут.

В том купе, в котором находились интересующие нас пассажиры, было совсем тихо и спокойно – путешественники не включали даже прикроватные ночники – часы показывали еще только начало девятого, а сумрак за окном еще не сгустился. На все еще не убранном столике мерно подрагивали полтора десятка опорожненных стаканов из-под чая, с дребезжащими в них на рельсовых стыках ложечками – из чего легко выяснялось, что временные постояльцы уютного мирка на колесах оказались большими любителями дорожного чая – впрочем, во время долгого пути по железке едва ли не всякий из нас становится таким любителем.

На верхних полках бесшумно покачивались скатки скрученных матрацев, а наша парочка размещалась на нижних: лежа ничком, подоткнув под голову подушки, прямо в одежде поверх уже освобожденных от постелей матрацев – вниз они перебрались часа полтора назад, когда пожилая чета попутчиков сошла с поезда на какой-то промежуточной станции.

Молодые люди молчали и с наслаждением смотрели в окно, за которым, как на телеэкране, проплывали вечерние пейзажи, разбавленные уже зажженными огнями пролегающей параллельно железнодорожному пути автострады, огнями заправок, а порою и мотелей – все говорило о приближении к большому городу. И чудо-кадр завораживал – в нем было нечто навсегда пленявшее душу.

Девушка держала в руке плитку шоколада и, время от времени отламывая от нее  дольки, с вопросительным лукавством взглядывала в сторону спутника, а затем прямо под столиком на вытянутой руке протягивала их сначала ему, предлагая полакомиться, а потом, когда он всякий раз отрицательно и упрямо встряхивал вихрами, она, вновь лукаво улыбнувшись, с видимым удовольствием отправляла дольки себе в рот, а затем снова сосредоточивала все внимание на том, что виделось за окном.

В самом купе было гораздо темнее, чем на улице, и лица молодых людей лишь на доли секунды выхватывались из сумрака слабым отблеском убегавших огней, и потому нельзя с определенной точностью сказать, как они на самом деле выглядели.

С некоторой степенью вероятности можно взять на себя смелость предположить, что молодому человеку либо не минуло еще и тридцати, либо немного за тридцать перевалило, заметить, что пряди его волос отливали цветом черного металла; но зато уверенно можно, несмотря на то, что пассажир лежал, заключить, что он великолепно сложен – высок, строен и жилист – из тех, кого называют «поджарыми», и кто, как правило, пользуется большим успехом у противоположного пола и настороженным уважением своего.

Его спутница в полумраке производила впечатление блондинки – хотя такое утверждение весьма сомнительно. Скорее всего, волосы у нее были мелированы, но статью, вне всяких сомнений, она отличалась отменной: очень миниатюрная, изящная и гибкая, она напоминала отдыхающую на ветви дерева после удачной охоты молодую рысь, отличаясь прямо-таки физически ощутимой юностью и свежестью.

Впрочем, у нас еще будет возможность дать более подробное описание наших молодых людей.

Но, хотелось бы предупредить сразу, эти молодые люди, хотя и займут важнейшее место в нашей истории, тем не менее, главными ее героями, видимо, не станут. Хотя, – как знать! – предоставим судить обо всем самому читателю, после того как он полностью ознакомится с текстом.

Здесь автор попросил бы читателя вспомнить, чем начиналась глава. Да! На этот раз дорога вела не героя к знаменательному событию его жизни, нет! Дорога вела само Событие к главному герою.

Что ж, теперь пришло время познакомиться с самим главным героем. К слову сказать, кому-то он запросто может показаться, скорее, антигероем.

Но, как говориться, – чем богаты, тем и рады:

 

Глава 3

Пробуждение героя

(или антигероя?)

В голове было темно и пусто. Лишь на самом донышке оглушенного сознания трепетала какая-то смутная мысль. Какая?

Душу беспокоила тревога, хотя причины ее тоже не осознавались.

Он с трудом разлепил веки и попытался осмотреться, чтобы понять, куда его занесло, но, увидев над головой знакомый, до самых мелких черточек изученный им, потолок, сразу испытал некоторое облегчение.

«Слава Богу! Все-таки я дома!» – сообразил он.

Но, несмотря на столь успокоительную мысль, тревога не только не исчезла, а, пожалуй, даже несколько разрослась.

Он слегка потер лоб влажной ладонью, пытаясь уловить ту смутную мысль, что вынудила его пробудиться, и наконец, тряхнув головой, кое-что понял – хотелось в клозет – прежде всего. И второе – очень хотелось пить. При этой мысли, когда он попытался ощупать языком пересохшее небо, его кадык судорожно дернулся. Но проблема была в том, что намерение немедленно выбраться из постели и осуществить свои столь естественные желания, казалось совершенно неосуществимым – такой поход именно сейчас представлялся невероятно мучительным мероприятием. Потребовалось бы фантастическое усилие воли. А сил у воли почти не осталось – он чувствовал. Безусловно, надо было вставать, но он решил лежать до последнего.

Но, едва он такое решение принял, как та самая трудноуловимая мысль, с которой начался для него тот, как выяснится впоследствии, сложнейший день в его жизни, вдруг оттолкнулась от дна сознания и, озарив его яркой дугой, поднялась к самому верхнему краю и предстала там во всей своей полноте – все время до его слуха со стороны ванной доносился плеск воды.

«Черт! – в сердцах ругнулся он. – Забыл вчера выключить!» И далее мысли понеслись стремительно: «Залил соседей с нижнего этажа! Теперь опять хлопочи – ремонт им делай! А скандалы?!»

Его словно вскинула с постели взведенная кем-то внутри него жесткая пружина, но тут же виски пронзила острейшая боль. Все-таки удержав равновесие, что в тот момент оказалось довольно-таки непростой задачей, он застонал и, нащупав голыми ступнями разбросанные по полу шлепки, волоча ноги, словно стоя на лыжах, шаркая по истертому и потемневшему от времени паркету, не спеша, сообразив, что теперь-то торопиться не имеет никакого смысла, что пара лишних минут никакой роли не играет, поплелся в санузел – и едва не упал. На время приостановившись, он переждал, пока уляжется головокружение, а заодно и позыв тошноты, а затем двинулся дальше, упрямо нахмуренный, но уже полный решимости довести начатое до конца, как солдат на поле боя, готовый полечь костьми ради выполнения приказа.

Свет в санузле горел – что было видно сквозь приоткрытую дверь. Потянув дверь на себя, он, изумленный, замер: в доверху наполненной ванной лежала она. Кто она, он не знал. Но – она была.

Мокрые, светлые, резко мелированные волосы, облепив короткими прядями ладную юную головку, хорошо подчеркивали ее красивую форму и посадку на изящной шее; прямые, еще совсем мальчишеские плечи отличались той некричащей грациозностью, которая привлекает к себе похотливые взгляды не только ровесников-подростков и молодых мужчин, но и мужчин более зрелого возраста; грудь – увы, ее грудь абсолютно нельзя было разглядеть, так как ее надежно укрывал слой обильно напененной воды, но воображение нашего героя быстро дорисовало ему не только форму груди незнакомки, но и все остальные невидимые части ее тела. Глаза незнакомки плотно прикрывались веками – она словно спала, но по всему ощущалось, что такое простое лежание в воде приносило ей огромное удовольствие. Пар, подымавшийся кверху, искривлял пространство, и оттого лицо ее казалось почти загадочным и даже, можно сказать, потусторонним.

Пробыв в таком нелепом положении секунду или две, он, наконец, отпрянул назад.

– Извините, – только и смог он выдавить из себя, притворяя дверь, когда заметил, что девушка лениво приоткрыла глаза и глянула в его сторону.

В ее взгляде изумления не было и в помине, более того – заметив его, она по-свойски улыбнулась и тут же лениво вернула веки на прежнее место.

Происходившее выходило за пределы его понимания, но кое-что он все-таки сообразил: «Значит, мы знакомы, – подумал он нерешительно, притаившись в коридоре. – Но, черт побери, каким образом? Как она сюда попала?»

Оглядевшись по сторонам, осмотрев вешалку и ничего там не найдя, он скосил глаза вниз и под полкой для обуви углядел-таки летние светлые кроссовки небольшого, явно девчачьего размера. Не без труда наклонившись, он взял их в руки, поднес к самому носу и зачем-то понюхал, затем, недоуменно хмыкнув, вернул на место.

Он усиленно шарил по закоулкам памяти, истерзанной принятым вовнутрь накануне алкоголем, но – ответ там даже не брезжил.

Раздумывая, он прошел на кухню. Там его встретил полный бардак! – на расстеленной на столе газете стояла банка с маринованными огурцами и плоская тарелка с объедками тех же огурцов, между ними впокат валялась опорожненная досуха бутылка из-под водки, другая же – полная наполовину – стояла впритык к стене, а подле нее – видавшая виды, с горкой нагруженная пепельница.

«Я же вчера ездил на днюху и пил там! – подивился про себя он. – Почему же дома такой свинарник?! И кто все это в себя влил? Неужели, я сам – в компании с нею?! Ну и дела!»

Не находились ответы и на такие, в общем-то простые вопросы.

В стене между совмещенным санузлом и кухней, под самым потолком располагалось небольшое оконце, под которым стоял довольно высокий и древний комод, на котором хозяин небольшой однокомнатной квартирки, находившейся на третьем этаже старого дома хрущевской постройки, куда мы с вами удосужились заглянуть, как правило, неделями коллекционировал немытую посуду.

Пытаясь освежить тусклую память, он передвинул к комоду ветхий стул, отгреб широким круговым движением руки накопившуюся там к тому знаменательному дню посуду и, используя стул, как ступеньку, забрался на комод, взгромоздив тело на согнутые в коленях ноги, чтобы вновь, и теперь уже исподтишка, но внимательнее разглядеть странную гостью со своеобразного наблюдательного пункта.

Девушка, ничуть не подозревая о столь недостойном порядочного мужчины по отношению к ней поведении, по-прежнему нежилась в ванной.

Он, поворачивая голову так и сяк, рассматривал ее в самых разных ракурсах, но тайна ее появления в его доме так и оставалась тайной, хотя он и успел пристально разглядеть ее узкие овальные коленки, торчащие над водой, и, как истинный ценитель женской красоты, безошибочно предположил исключительную стройность ее ног. Тут на беду он, забывшись, случайно задел стоявшую прямо у его колена грязную и пустую эмалированную миску, и та с грохотом сверзилась вниз и с неприятным и громким визгом закрутилась по полу, как волчок.

Девушка отреагировала на звук сразу, и как бы он живо ни постарался укрыться от взгляда в упор ее вдруг широко распахнувшихся глаз, она его все-таки успела заприметить, но, если б он задержался в своем подглядывании еще на секунду, то понял бы, что ее такой возмутительный его поступок нисколько не смутил и не рассердил, о чем красочно свидетельствовала та легкая и понимающая улыбка, что, соскользнув на ее губы, немного их искривила.

Слетев вниз с комода, уже не пользуясь стулом, как подставкой, немного подвернув ступню, он тут же прихлопнул пострадавшей ступней предавшую его миску, накрепко припечатав ее к полу. Затем, водрузив миску на место, быстро прошел в комнату и принялся напяливать на себя брюки – нельзя же, в самом деле, разгуливать столько времени почти голышом – в одних трусах! – пусть и по собственному дому, когда в доме обретается невесть кто и невесть как туда попавший, особенно, когда этот «невесть кто» представляет собой прямо противоположный пол, да еще и в виде далеко не самой худшей его представительницы.

Натянув на себя ради соблюдения приличий еще и майку с коротким рукавом, почему-то оценив предварительно свое отражение в висевшем у самого косяка входной двери в зал старом зеркале с облупившейся порядком амальгамой, он попытался пригладить всклоченные в тяжелом сне волосы, с неудовольствием про себя сей факт отметив, и, уже не так вяло, даже решительно, вновь направился к санузлу. Слегка пару раз стукнув в полотно двери, он немного ее приоткрыл и, не заглядывая за нее, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботней, спросил:

– Извини, ты скоро?

– Еще десять минут, Кеша, – немедленно, как ни в чем не бывало, донеслось оттуда. – А что ты хотел?

«Кеша? – спросил он у себя мысленно. – Какой еще к дьяволу Кеша? Разве я – Кеша? – и так же мысленно чуть погодя прибавил: – Узурпировала гальюн, и еще спрашивает!»

Он кашлянул, но результаты размышлений незнакомке сообщать не стал, и вновь обратился к ней:

– Послушай! Мне бы это… До унитаза добраться.

– Да ты иди, не бойся, – как сто лет знакомому, отозвалась девушка, –  я глаза закрою…

Ее непосредственность ошеломляла.

«Что за чертовщина! – яростно подумал он. – Какая нахалка! Как у себя дома! Можно подумать, что она здесь давно живет и прописана! Разговаривает, как с сожителем или как сестренка! – А у него ведь на самом деле была сестренка, но разве так она воспитана?! – Лизка никогда бы так себя не вела даже с ним, а не то, чтоб с кем-нибудь посторонним!»

Подумав так, он вторично кашлянул и, вновь немного приоткрыв дверь, решительно в образовавшееся пространство сообщил:

– Не-а, я так не могу.

– Скажите, пожалуйста, какой стеснительный! – тут же, без малейшей тени смущения в голосе, среагировала на его реплику странная купальщица.

Это уже было слишком!

Прикрыв раздраженно дверь, он еще немного подле нее в раздумьях постоял, а затем вернулся в зал и с ходу плюхнулся в массивное кресло. Только тут он обратил внимание, что диван, на котором он спал, был разобран во всю ширину, хотя он никогда так не делал прежде – за исключением тех случаев, когда у него ночевали женщины.

«Что же все-таки было? – сумрачно думал он, тупо разглядывая диван. – Я что, подцепил ее вчера где-нибудь по дороге домой? Или, быть может, она меня? Но тогда почему она называет меня Кешей? А был ли вообще секс?»

В принципе, ничего против секса с такой милашкой, он, конечно, не имел. Но, судя по тому, как он себя наутро чувствовал, его организм полностью отрицал наличие секса в его жизни прошедшей ночью. Да и, как правило, он в таком состоянии был просто не расположен им заниматься.

«Да меня, наверное, вчера вечером самого трахнуть можно было, а я б ничего не почувствовал. – С сарказмом подумал он. – Но тогда, возможно, я притащил ее к себе домой, потянул в постель, а сам попросту вырубился? Да, так вполне быть могло бы. Но тогда из-за чего весь сыр-бор? Упустить такую милашку! А с другой стороны, слишком уж по-свойски она себя со мной ведет. Так вальяжно себя дамочки ведут лишь после удачного секса, – решил он, – да и то, лишь до тех пор, пока не выпишешь им по такому счету тормоза. А если все-таки не было ничего? Тогда надо все у нее технично выведать, да и постараться наверстать упущенное немедленно! А то ведь, даже если что и было, ведь тело ничего не чувствует. Вообще, по совести говоря, на месте этой милашки сейчас должна была быть Лерка. Но насчет ее припоминается, что будто бы с нею изрядно поругался вчера».

Мысли не давали ему покоя, но цепь событий предыдущего дня в памяти никак не восстанавливалась. Он помнил, что вчера поехал на день рождения к Нике, которое отмечалось попросту, в домашних условиях – в целях экономии. Никин дом располагался на Староневском – неподалеку от Московского вокзала. Во время торжества Никой планировалось помирить его с Леркой, с которой он не виделся уже, наверное, с месяц; которая в свою очередь для подтверждения добрых намерений грозилась специально для него притащить с собой в Никин дом какого-то богатого клиента того рекламного агентства, где она работала – будто бы владельца крупной охранной фирмы; и развести дело так, чтобы тот крутик подыскал для него – Леркиного дружка – теплое местечко с приличными лаве. Возможно, даже телохранителем. Но, похоже, вместо примирения с Леркой, вышла ссора с самим крутиком – кажется, Николаем, а может и нет – тут уже все помнилось тускло, но вроде бы точно тот железно запретендовал во время пьяного застолья на то, чтобы стать Никиным женихом либо попросту пользовать ее время от времени, попутно подбивая еще клинья и под Лерку. И, как ни печально, пришлось разбить тому Николаю нос. Что было дальше? Дальше ничего не вспоминалось.

Из коридора донесся, наконец, звук приоткрывшейся, а затем закрывшейся двери, последовавшие затем тихие звуки неторопливых шагов девушки, и в итоге она сама, в халатике, просушивая попутно волосы большим полотенцем, вошла в комнату, мило ему улыбнувшись сразу с порога.

«Халат, полотенце – все не мое!» – машинально отметил про себя он.

– Кеша, я все, можешь идти, – сообщила она и, усевшись в точно такое же массивное кресло, что и то, на котором восседал он, расположилась в углу комнаты у самого окна – прямо за журнальным столиком, который теперь их разделял, где несколько вычурно красовалась латиноамериканская соломенная шляпа с огромными полями – Леркин подарок на его день рождения годичной давности, и небольшая лампа светильник – тоже Леркин подарок, но не по случаю, а так просто – чтоб ей самой было уютно, когда она оставалась у него.

Слова девушки он проигнорировал – оставшись на прежнем месте, не шелохнувшись, он пристально и настороженно изучал ее. Да, он не ошибся: она действительно оказалась весьма привлекательна лицом и чудесно скроена телом.

Хотя и понимая, что ее изучают, она все же оставалась непринужденной или, по крайней мере, старалась именно так выглядеть. Вновь мило улыбнувшись, она слегка наклонилась вперед и совершенно неожиданно для него извлекла из-под столика большую дорожную сумку, которую он до того момента не замечал, и принялась доставать из нее вещи: фен и косметичку водворила на столик – рядом со шляпой, потом достала огромную куклу-пупса, которая занимала, наверное, не меньше половины всего объема сумки и, оглянувшись по сторонам, подыскивая подходящее по ее мнению место для своего монстра, наконец, «дотумкала»-таки пристроить эту несуразицу позади себя – сверху на спинку кресла.

Заметив тот весьма недружелюбный взгляд хозяина, которым он отследил столь дикое (по его мнению) перемещение пупса, она вновь улыбнулась и невозмутимо продолжила свое черное дело: аккуратно выпластала из сумки комплект одежды на тремпеле и, секунду подумав, вскочила с кресла и все так же невозмутимо пристроила его поверх гардин, зацепив крючком за перекладину ломбрикена. Помещение наполнилось тонким и приятным ароматом французских духов. Затем вынула из сумки пару туфель и, вмиг осмотревшись, попросту поставила их на телевизор.

– Пусть пока здесь постоят, – как нечто само собой разумеющееся, сообщила она, констатируя свершившийся факт.

«Девчонка совсем распоясалась, – гневно подумал хозяин, – пора тормоза выписывать!» – но, тем не менее, решив досмотреть весь спектакль до конца, смолчал.

Девушка же вновь плюхнулась в кресло, попутно одарив хозяина самой обезоруживающей улыбкой, на которую только оказалась способна, и, выдернув из розетки нависавшей прямо над столиком штепсель светильника, воткнула вместо него вилку своего фена и принялась с видимым удовольствием сушить и укладывать свои не длинные, устриженные в каре, волосы.

Чтобы хоть как-то снять нараставшее внутри него напряжение, хозяин резко поднялся с кресла, быстро и привычными движениями скатал постель, водрузил ее на антресоль одного из шкафов старого, как почти все в его доме, гарнитура, и, собрав диван, вновь уселся напротив девушки.

Девушка осторожно наблюдала за его манипуляциями.

Пауза явно затягивалась – настолько, что даже девушка, несмотря на найденное и вполне удобное для себя занятие, начала чувствовать себя не в своей тарелке.

Хозяин с ужасом обозрел всю комнату, в которой девушка, что называется, выражаясь фигурально, пометила все углы, и с еще большим ужасом вновь вперился в свою странную, ничем непрошибаемую гостью. Впрочем, если б он в то время оказался способным мыслить объективно, то не мог бы не согласиться с тем утверждением, что присутствие вещей девушки и, самое главное, ее самой в его одиноком жилище очень скрашивало привычное ему, но столь убогое холостяцкое убранство вокруг.

Подсознательно чувствуя, что что-то идет совсем не так, как должно и хотелось бы, девушка решила разрядить гнетущее молчание.

– Выспался? – спросила она с невинной улыбкой.

– Да, очень, – угрюмо ответил он репликой дяди Вани из одноименной пьесы Чехова и, вдруг решительно поднявшись, направился в санузел, чтобы наконец-то сделать все то, что собирался сделать с самого начала дня.

Наскоро облегчившись, он затем тщательно, но все также спешно вымыл с мылом голову, с ожесточением вгрызаясь ногтями в кожу, не забыв захватить шею и лицо, и, набросив на плечи полотенце, вернулся в комнату, на ходу не очень-то прилежно обихаживая влажные волосы расческой, и, вновь устроившись рядом с девушкой, твердо уставился в ее чуть раскосые большие глаза требовательным взглядом, внутренне накручивая себя на безотлагательный и самый, что ни на есть, откровенный разговор с нею.

Она же, все еще продолжая орудовать феном, встретила его самой приветливой улыбкой из своего девичьего арсенала и, едва он присел, радостно сообщила:

– Костя, наверняка, уже скоро подойдет. Он побежал по делам позвонить, чтобы не разбудить тебя разговором. Да и по межгороду тоже, домой. Там волнуются – мои родоки и так на ушах стоят, что я с ним встречаться стала, а тут еще укатила в такую даль без разрешения. Надо же сообщить, что мы как-то устроились, а у тебя же, ты вчера предупредил, «восьмерка» заблокирована, ведь так?

– Так, – выпалил он, словно огрызнулся, пытаясь переварить всю ту, на его взгляд, полную ахинею, которой «пальнула» в его уши девушка. – Кенты приходят и начинают названивать своим телкам на мобилы. Потому и зарубил!

– Вот, вот! – тут же согласилась девушка. – И правильно сделал, – одобрила она.

Только теперь до его сознания дошло сказанное девушкой в предыдущей реплике слово, и потому он ее быстро перебил:

– Костя?!

– Ага, – невозмутимо кивнула в ответ девушка, будто речь шла о чем-то совершенно естественном.

«Во что я влип?!» – со страхом спросил у себя он и, чувствуя, как спина его от самых недобрых предположений моментально покрылась испариной, решил без промедления перейти в наступление:

– .Слушай, ты кто такая? – без обиняков спросил он, прищурившись – после некоторой ступорной паузы, когда собирался с духом.

– Я?! – искренне изумилась девушка.

– Ты, ты! – разъярился он. – Кто же еще? Кроме нас двоих здесь никого нет.

Девушка недоуменно пожала плечами и ответила:

– Ты, что – забыл? Я – Мария!

Но тут он резко ее перебил:

– Я не о том! Меня совершенно не интересует, как тебя зовут. Как ты сюда попала?!

Услышав его последний вопрос, она с явной неохотой выключила фен, которым до сей поры все продолжала пользоваться, и, вздохнув, положила его на столик, а затем с вопросительной настороженностью взглянула на него.

– Ты, что – ничего не помнишь? – недоумевая, спросила она.

– Неважно! – отмахнулся он от неприятного вопроса.

Тогда, вздохнув вторично, она приступила к объяснениям:

– .Вчера мы с Костей сошли с московского поезда… Мы двадцать четвертым сюда добирались, – зачем-то козырнула она такой подробностью, хотя ее собеседнику, очевидно, все подобные детали были, что называется, абсолютно «по барабану». – Мы же тебе вчера все рассказали.

– Что именно? – мрачно поинтересовался он.

– Ну, к примеру, что мы не москвичи. В Москву притащились из самой Алма-Аты…  Оттуда до Москвы мы на семерке-восьмерке добирались, – вновь и с какой-то необъяснимой гордостью блеснула она очередной подробностью.

– Да оставь ты в стороне такие мелочи! – разозлился он. – К чему ты мне их сообщаешь?

Она с виноватым видом пожала плечами:

– Ну, не знаю… Просто, я первый раз так путешествую. А от Алма-Аты ваш Питер очень далеко, да и дорога по карману, знаешь, как бьет!..

– Короче, Склифасофский! – грубо перебил он ее небезызвестной репликой из советского небезызвестного же фильма, демонстрируя нетерпение.

Вполне возможно, что она так странно говорила, чтобы собраться с мыслями, понимая, что для нее и ее спутника возникли, казалось бы, уже улаженные трудности.

Будучи еще более сбитой с толку его грубым окриком, она все же смогла снова овладеть собой и продолжила:

– Ладно, хочешь короче – будем короче, пожалуйста! В общем, мы встали в очередь на стоянке такси на вокзале, а ты вскоре очутился вслед за нами. Тебя еще две какие-то девушки провожали и парень, причем с девушками ты сильно ругался, а они, на мой взгляд, были очень даже ничего…

– Оставь свое мнение при себе, – строго потребовал он.

– Оставляю, – не стала перечить она. – Короче, наша очередь подошла, и Костя назвал адрес моей тетки по материнской линии на Васильевском острове – она здесь поблизости как раз живет. А тут одна из твоих приятельниц, услышав Костины слова, схватила его за локоть и очень просила взять тебя в наше такси, так как ты живешь в той же стороне, а заодно и приглядеть за тобой по дороге…

– Лерка, наверное, – уже более спокойным тоном, задумчиво вставил ее собеседник, с ощутимым удовлетворением отметив про себя новость о существовании тетки.

– Ты ведь очень возбужден был тогда! – с некоторой радостью, очевидно, от того, что разговор, казалось, принимал более приемлемый для нее оборот, воскликнула Мария. – Все рвался куда-то вернуться и кого-то не то добить, не то прибить.

Хозяин квартиры заметно и с неудовольствием поморщился.

– Помнишь?! – с еще большим и неуместным в данном случае воодушевлением, поинтересовалась она.

– Допустим, – уклонился он от прямого ответа. – Дальше!

– А что дальше? – удивилась она и, с показным сочувствием вздохнув, заметила: – Все-таки ни черта ты не помнишь! Дальше, можно сказать, все! В пути вы с Костей словно бы побратались, как он выразился, и ты пригласил нас к себе пожить. Нам с месяц где-нибудь здесь перекантоваться надо, – быстро пояснила она. – Мы могли бы, конечно, у моей тетки поселиться, но – сам понимаешь! – родственники… Пришлось бы шифроваться от них, спать раздельно. Мои предки и так в бешенстве, что я с кем-то из Алма-Аты на такое время и в такую даль укатила. А в гостинице – тоже не сахар! – уйма денег улетит…

– Значит, я предложил? – с ядовитым сарказмом спросил он, пристально и с явно выраженным недоверием глядя прямо в глаза девушке.

– Ну, да… – кивнув, извиняющимся тоном подтвердила она, и вкрадчиво предложила: – Слушай, ты бы пошел, похмелился. Там на кухне после вас с Костей, кажется, еще осталось. Он у меня, кстати, тоже выпить не дурак. – Тут она вдруг встрепенулась: – Ах, да! Костя ведь тебе триста баксов еще дал – за жилье.

Тут в свою очередь встрепенулся ее собеседник:

– Триста баксов? – переспросил он.

– Точно, – кивнула она, подтверждая.

– Где они? – резко спросил он.

– Там, где ты вчера их положил. В шкафу на полке лежат.

Он одним движением вскочил с кресла и подошел к гарнитуру, но, ничего там не увидев, обернулся к Марии:

– Где? – повторил он вопрос.

Она подбежала к нему и показала – под старой треснутой сахарницей действительно лежали деньги. Он взял их в руки и с сомнением на них посмотрел.

– Да ты не бойся! – оживленно воскликнула Мария. – Мы не собираемся тебя обманывать! – стараясь его убедить, добавила она, по-своему истолковав его сомнение.

– А я и не боюсь! – криво усмехнулся он. – Придет твой Костя, заберете свои деньги и пойдете подыскивать себе новое жилье. У кого хотите – хоть у родственников – у тетки-щетки, хоть у кого попало. Свалились тут на мою голову! – И он шагнул широко в сторону своего кресла и, усевшись, не без ехидства взглянул на нее. – Как тебе такая переспективочка?

– Как же так, Кеша! – в полной растерянности произнесла она. – Ведь так же нельзя…

– Можно! – крикнул он яростно. – Еще как можно! Понаехали тут! – Вдруг он снова вскочил и быстро приблизился к ней. – И почему ты все время называешь меня Кеша, а?! Я – не Кеша! Я – Геша! Запомни! Геннадий, то есть… поняла?

Она быстро кивнула, а затем попыталась обескуражено извиниться:

– Ты прости… Вчера нам послышалось… Действительно, как-то неудобно.., Хорошо, Геша – так Геша. Будем называть тебя правильно. Ты только не обижайся так, ладно?

– Послышалось, показалось, – злобно проворчал он. – Если кажется – креститься надо, – выстрелил в Марию Геша банальной остротой напоследок.

Вдруг она снова встрепенулась и более живым голосом предложила:

– Слушай, а давай я тебе укладочку сделаю, а?

Он уничтожающе глянул на нее – она на протяжении всего их разговора, не смотря на всю свою соблазнительность, показалась ему немножко дурочкой, и прыснул:

– Укладочку? Мне?!

– Ага…, – невозмутимо кивнула она.

– Черта с два тебе, а не укладочку, – отбрил он, вновь обескуражив ее.

Она медленно прошла к своему месту и, усевшись, на всякий случай, еще раз вопросительно взглянула на Гешу, но тот сохранял на лице полную неприступность. Тогда плечи ее как-то опустились, ужались куда-то, и Мария стала выглядеть совсем как маленькая, кем-то сильно обиженная девочка, каковой, в сущности, она и являлась.

Он был так груб с нею – этот Геша, но, даже не смотря на грубость, чем-то ей нравился – возможно, тем, что оказался таким похожим на Костю: столь же высокий, стройный, только волосы светлые, с таким же дерзким и красивым разворотом плеч, а возможно чем-то другим, необъяснимым – кто знает!

Так как все возможности для удачного завершения тяжелых переговоров с таким неуступчивым партнером были исчерпаны, оставалось только ждать прихода Кости.

Она отвернулась к окну.

А за окном, приветствуя солнечное майское утро, радостно пели птицы.

 

Глава 4

Зеленый

Предупредим сразу, что Гешу и Марию мы с вами оставляем ненадолго.

Теперь же, пока у нас есть время, постараемся представить вам еще одного героя повествования – нет, нет, не Костю – дойдет и до него очередь, а совсем другого человека, который, хоть и не приобретет большой значимости в наших глазах к тому моменту, когда будет поставлена финальная точка, все же окажется весьма заметен с точки зрения влияния на судьбы тех персонажей, которых, как мы надеемся, читатель полюбит.

В то время, когда Геша в своей квартирке на Васильевском острове столь враждебно обходился с Марией, на другом конце города – тоже в однокомнатной квартире, но расположенной на седьмом этаже восьмиэтажного панельного дома, высившегося среди таких же коробок неподалеку от станции метро «Черная речка», происходила неприятная сцена.

Обстановка квартиры сразу выдавала в ней одну из тех квартир, которые сдаются по объявлению в наем, причем не профессиональными риэлторами, а самыми обычными людьми, которым подвалило такое непомерное счастье, что в их распоряжении вдруг на время или навсегда очутилось лишнее и никем не учтенное жилище – кто-нибудь из близких помер, например, или, будучи признанным недееспособным, угодил навеки в психушку, или же, допустим, какой-нибудь близкий родственник нежданно разбогател, переехал в более приличествующие новому статусу апартаменты, а некондиционную – по меркам новых богатых – квартирку попросту подарил бедным родственникам. Бывают и такие везунчики!

Человек, который вот уже несколько последних месяцев арендовал это непритязательное жилое пространство, в данную минуту с удобством и расслабленно откинулся в мягком, с протертым на сгибах драпе, кресле времен Брежнева, воткнутым в самый угол, и старался получать причитавшееся ему удовольствие в той мере, в какой только возможно. На вид ему было что-то около тридцати двух – тридцати трех лет. Судя по всему, мы могли бы отнести его к тем лицам, которых обычно в полицейских сводках именуют «лицами кавказской национальности», хотя, в отличие от большинства подобных лиц, он явно не отличался крепким физическим сложением и волевым оскалом своего кавказского лица, но можно предположить, что природа сполна одарила его алчностью и хитростью – о чем красноречиво свидетельствовала нижняя, оттянутая вперед,  влажная губа его рта.

Прямо перед ним, явно ощущая некий физический и внутренний дискомфорт из-за своего нелепого положения, склонив шею и руками обхватив бедра мужчины, на коленях стояла девушка. Лица ее в такой позе и под нашим ракурсом, так же как и возраст, разглядеть не удалось бы, но было видно, что одета она уже наверняка к выходу, а по одежде сразу угадывалась ее принадлежность к тем особам, которых мы, как правило, называем «женщинами легкого поведения», таким чудовищным образом ставя на всех других женщин клеймо «женщин тяжелого поведения». От того, что она, очевидно, не отличалась большой гибкостью натруженного тела, ее ступни не были оттянуты назад вдоль и поверх облезлого паласа, а упирались в него самыми носами туфель – отчего ее ноги в целом напоминали стальные изогнутые крючья для подвешивания мясных туш в промышленных рефрижераторах.

В таком вот положении девушка, хоть и без ощутимого воодушевления, но весьма профессионально, смачно и прилежно делала мужчине утренний минет на прощание – он задержал ее уже на самом пороге, вдруг властно заявив: «Вазвращайся! Я тэбя снова захотэл».

В ту секунду, когда раздалась настойчивая трель старенького телефона, мужчина с самодовольным прищуром смотрел на макушку девушки. Незнакомец с явным неудовольствием покосился в сторону столика, на котором стоял телефон, но, чуть подумав, все-таки поднял трубку:

– Здорово, Зеленый! – громко донеслось оттуда – настолько, что слова отчетливо расслышала и та особа, что блестяще исполняла профессиональный долг.

– Костя, ты! – с наигранной радостью воскликнул временный хозяин задрипанного бунгало, и тут же жестко, уперев раскрытую пятерню в темя девушки, добавил: – Обажди! Слышишь?! Нэ мэшай, нэ мэшай, гаварю!

– Я, – отозвалось из трубки. – Кто там у тебя? Говорить можешь?

– Магу, – успокоил звонившего тот, кого, надо полагать, звали Зеленым, и тут же вновь прикрикнул на девушку: – Я же тэбэ сказал – сыди спокойно! – И, опять приникнув к трубке ухом, раздраженно и походя, прибавил: – Мэшаешь тут! – И только затем поинтересовался у звонившего: – Ты в Пытэре?

– Я же тебе сообщал, – послышалось в ответ, – тринадцатого буду здесь. А сегодня уже утро четырнадцатого. Мы вчера вечером как раз прибыли.

– Как дабрался? Гдэ устроылся? – вновь поинтересовался Зеленый.

– Нормально, не жалуюсь.

– Гдэ? Давай тэлэфон.

– Не, Зеленый, лучше я тебе сам звонить буду, когда потребуются. Надеюсь, я не зря сюда притащился? – поинтересовался звонивший в свою очередь.

– Канечно, дарагой! – поспешил успокоить его Зеленый.

В тот момент девушка, видимо, устав от напряжения, пытаясь несколько переменить позу, немного заерзала, и Зеленый мимоходом и с наслаждением всадил ей в самую макушку звонкий щелбан.

– Когда игру устроишь? – спросил в ту секунду тот, кого, надо полагать и звали Костей.

– Скоро, Кот, скоро, – вновь успокоил его Зеленый. – Тут, мэжду прочим, уже есть адни. Сабираются сэгодня вэчером. Пайдешь?

– А они того стоят?

– Стоят, дарагой, стоят! Тонн по дэсять у ных всэгда вэртится. Еслы у тэбя стоко есть, влэзай к ним. Для начала нэплохо, да? А затэм я тэбе лучше найду – ты мэня знаешь!

Звонивший чуть помедлил, но, скорее, для проформы.

– Ладно, Зеленый, добро, такие бабки у меня найдутся, если че…, – согласился он. – Только, надеюсь, ты после мне кого-нибудь посерьезней надыбаешь. Лады?

Зеленый осклабился:

– Какой разговор, дарагой! Обэщал же! Сэгодня после абеда звани, ладно?

– Договорились, – вновь донеслось из трубки. – Пока, Зеленый!

– Пока, – усмехнулся Зеленый и положил трубку, а затем, ухватив девушку за волосы, открывая взору ее лицо, поднял голову: – Эй, ты! Ты еще помнишь, как мэня зовут?

– Забыла, – сглотнув, отозвалась та виновато.

– Мэня зовут Ки-няз, – по слогам продекламировал он, хищно глядя ей в глаза. – А друзья из уважэния называют мэня Князь! Запомни, дура!

– Угу! – кивнула та.

Зеленый удовлетворенно усмехнулся и, дернув ее вновь за волосы, ткнул лицом в прежнее место. – Тагда, давай, лакомься, дэвушка. И учти, – он у мэня блэстэть должен!

Она перечить ему не стала. Ей было, наверное, не больше шестнадцати – милое славянское лицо.

Когда же Зеленый получил полное удовлетворение, и девушка, наконец, поднялась с колен и, выжидательно на него глядя, отерла ладошкой рот, он понимающе и с высокомерием ей усмехнулся, а затем неспеша взял со столика лежавший на нем портмоне и, все еще усмехаясь, отсчитал купюры, а потом, метнув в нее презрительный взгляд, швырнул купюры на пол.

Понимая, что ее унижают, бедняжка несколько замешкалась.

– Бэри свои дэньги и праваливай отсюда, – поторопил ее Зеленый. – Панадабишься – я тэбя найду. Двэрь сама откроешь, разбэрешься.

Девушка, вздохнув, собрала купюры и молча удалилась.

Вообще, складывалось впечатление, что кавказский акцент Зеленый педалировал намеренно – быть может, только затем, чтобы придать себе уверенности и больше веса в глазах тех, с кем ему приходилось общаться. И иногда у него такое получалось, хотя, скажем уже сейчас, он был отъявленным трусом – в отличие от тех решительных и отважных представителей кавказских племен, каковых мы с вами знаем.

Ведь не зря же его прозвали Зеленым!

 

Глава 5

Приимный дом

Тем временем в доме у Геши опять и вовсю работал фен – Мария, беззаботно щебеча, хлопотала над прической хозяина квартирки – не выдержав гнетущего молчания, она все-таки вновь и как можно мягче завела разговор об укладочке, и он, скрепя сердце, с выражением на лице полного безучастия и некоторого даже презрения все-таки согласился; хотя, конечно же, он лукавил – вероятнее всего, ему попросту захотелось ощутить на себе прикосновение рук девушки.

Мужчины, даже самые бесхитростные, порою в исключительных случаях ведь тоже становятся способными на лукавство, не так ли? Особенно, когда дело касается привлекательных женщин.

– Слушай, а тут вообще твоя квартира или не твоя? – невинно поинтересовалась девушка, с удовольствием и на свой вкус зачесывая Гешины волосы. – Или ты просто здесь живешь?

– Моя, – нехотя буркнул он сквозь зубы, ощущая тем временем те приятные мурашки на коже головы, что пробудили там ловкие и нежные руки Марии.

– Очень милая квартирка! – с каким-то снисходительным и покровительственным оттенком в голосе, который Геша сразу же, почувствовав в душе неприязненный холодок, уловил, воскликнула она. – Уделана, конечно, сильно. У тебя же есть девушка! Та ведь, что за тебя на вокзале беспокоилась, твоя, видимо? Куда она смотрит?! Если здесь сделать хороший ремонт, заменить эту рухлядь, – Мария сделала пренебрежительный круговой жест той рукой, в которой держала расческу. – Тогда будет очень даже ничего – вполне можно будет жить. Не хуже, чем другие.

– А сейчас, что ли, нельзя? – съязвил он. – Сама, однако, собираешься!

– Нет, почему?! Можно жить, само собой, и так. Но – надо стремиться к лучшему, – парировала девушка.

– Лет-то тебе сколько, путешественница? – несколько мягче поинтересовался Геша.

– Какая разница?! – с легким смущением воскликнула она.

– Ну, а все-таки?

– Ну, восемнадцать, допустим, – как-то неуверенно ответила Мария. – А что?

Геша усмехнулся: он был почти уверен, что она несколько прибавила.

– Чему ты улыбаешься? – насторожилась она. – Нашел, о чем спрашивать! Давай, лучше об обустройстве твоего жилья поговорим. Я тебе предлагаю вместо твоего зачуханного гарнитура…

– Кто вообще такой – твой Костя? – пресекая ее разглагольствования, постаравшись сменить таким образом неудобную для него тему (девушка ведь была права совершенно – квартирка действительно выглядела убитой), поинтересовался вдруг Геша.

– А, так! – с напускной небрежностью откликнулась на вопрос Мария: – Грек один знакомый. Приятель мой.

– Грек?! – с искренним удивлением воскликнул Геша.

– Ну, да, грек, – с легкостью отозвалась она, чуть отодвинувшись от Геши, с наслаждением подлинного художника любуясь своей работой. – Ну, вот, совсем другое дело, – удовлетворенно протянула она. – Ди Каприо, не меньше! – одобрила она сама собственные старания и вернулась к прежней теме: – Странно, что ты и его не помнишь. Вчера можно было подумать, что вы кровные братья, которые встретились после долгой разлуки.

Геша пропустил ее замечание мимо ушей.

– А имя русское! – заметил он.

– Ага, сейчас! – возразила она с некоторым возмущением от такого невежества собеседника. – Константин – абсолютно греческое имя! У них, у греков тех древних – византийских, что ли? – даже император с таким именем был.

Геша не стал спорить – что-то подобное и он когда-то и где-то слышал. В тот момент на его и без того хмуром лице еще более и резко сгустилась тень:

– Слушай, а ты где спала? – настороженно спросил он.

– Как «где»?! – усмехнулась она, удивленно изогнув брови. – Рядом с тобою…

– Вот как! – подстегнул ее он.

– Ну, да, – невинно подтвердила она. – Не совсем, конечно, с тобою рядом – Костя бы мне потом такую сцену ревности закатил! – а так: ты спал с одного краю, я – с другого, а Костя спал между нами.

До Геши стало доходить:

– Получается, – сверкая взглядом, грозно спросил он, – что я спал рядом с Костей?!

– Ну да! – вновь невинно кивнув, подтвердила она. – Что-нибудь не так?

Геша сумрачно хмыкнул.

Нет, разумеется, в его жизни складывались такие ситуации, когда поневоле приходилось спать рядом с парнями: допустим, с друзьями или однокашниками в Карельских походах в юности, на озерах, или, например, в армии, на марше, но – те ребята, как правило, считались для него своими, что называется, в доску – кентами! Да и не любил никогда Геша такие ситуации! – просто терпел со скрипом по необходимости. А тут! – какой-то, блин, Костя-грек…

В воображении Геши вдруг предстала жуткая картина: он сам и Мария ночью на постели, и спящий между ними парень. Все бы ничего, но почему-то воображение представило ему парня страшно черным, с телом, покрытым густой растительностью; мало того, – парень, за каким-то, блин, чертом, вальяжно запрокинул на грудь Геши свою волосатую руку и – что выглядело совсем уж диким! – перекинул через бедра Геши свою еще более волосатую ногу.

На Гешином лбу выступили капельки пота.

– В коридоре же, во встроенном над входом в зал шкафу еще один матрац есть! И подушка! – специально для кентов держу, когда они ночевать остаются! – зло вскричал Геша. – А на тех антресолях, – он кивнул в сторону стенки, – на средних антресолях постельное белье про запас – раз уж вы не удосужились такую мелочь с собой захватить! На халявное жилье рассчитывали, а белье – по-вашему – тоже на халяву должно быть, что ли?!

– Но откуда нам было знать про другую постель?! – сильно смутившись, возразила ему девушка. – Вы с Костей так много выпили! Кстати, ты не подумай, что мы тебя раскрутили – Костя сам водку взял. Ты поначалу, казалось, вроде бы отрезвел, а когда дома выпил – такой пьяный стал! Напился, как… как… – она замешкалась, подыскивая слово.

– Как свинья, что ли? – с сарказмом подсказал Геша.

– Ну да! – обрадовавшись подсказке, с готовностью кивнула Мария, но – тут же спохватилась: – Ой, я не так, конечно, хотела сказать. В общем, ты напился, а затем перешел на какой-то непонятный язык – мы с Костей ничего от тебя добиться не могли…

– На испанский? – перебив ее, мрачно поинтересовался Геша.

– Слушай, откуда я знаю?! – урезонила его девушка. – Может, и на испанский.

Геша усмехнулся:

– Да на испанский, конечно! Фигня со мной такая – когда хорошо выпью, меня на испанский так и тянет.

Тут, возвещая спасение Марии, из коридора донеслась трель звонка у входной двери.

– Ой, это Костик! – радостно встрепенулась она. – Я побегу, открою, – и, не дожидаясь от Геши разрешения, сорвалась с места и понеслась к двери, походя бросив на журнальный столик ненужный уже, но все еще работающий фен.

Преодолевая шум фена, до ушей Геши из коридора донесся звук отпираемого замка, затем отворившейся двери, а потом оживленные, но пониженные до шепота голоса вошедшего и девушки. Геша попытался прислушаться к их разговору, но ничего не вышло – фен начисто все забивал. Отключив занудливое устройство, Геша повторил попытку, но и тогда ничего не смог разобрать. Потому он попросту стал ждать, уже смутно предугадывая свою будущую незавидную участь.

Наконец, парочка вошла в зал.

Парень оказался совсем не таким, каким предстал в давешнем видении Геши – он  был, можно сказать, весьма импозантным или даже авантажным: высокий, стройный, светлокожий, без особой растительности на руках, выглядывавших из-под майки с короткими рукавами, темноглазый и темноволосый – он, несомненно, отличался той чарующей красотой, которая как магнит действуют на женщин всех возрастов, – что с легким чувством зависти отметил про себя Геша.

Нет, Геша и сам считал себя – и не без оснований – весьма недурным собою. Но, если можно так выразиться, он все-таки уступал вошедшему с точки зрения чисто внешних данных классом. Тот оказался уж очень хорош собою! Такие, если рождаются обделенными от природы остротой ума и талантами – всем, кроме внешности, – нередко становятся альфонсами богатеньких дамочек в молодости и жиголо в пожилом возрасте. Таких нередко можно встретить в казино и отелях на Лазурном побережье, – кто там побывал, согласится. Подумав так про себя, Геша, разумеется, даже испытал некоторое отвращение к столь красивому до неприличия парню, и ничего удивительного в том не было – думается, что многие мужчины, очутившись на месте хозяина квартиры, безусловно, испытали бы схожие чувства.

Кроме того, во всех движениях незнакомца и в его твердом взгляде сквозила та уверенность, которая свойственна тем мужчинам, что привыкли добиваться всех тех целей, которые ставит перед ними сама жизнь или же они сами. Как правило, они везде становятся лидерами – в любом обществе, в любой мужской компании: в нем чувствовалась та решимость, что не позволяет давать кому-либо спуску в любом вопросе, в любой конфликтной ситуации, в нем ощущалась способность всегда и во всем идти до конца.

Да, Геша, хоть и с неохотой, но все-таки признал – Марию вполне можно понять. О себе самом в таком плане – уверенности в своих силах – он в последнее время ничего положительного сказать не мог, хотя в его жизни случались и куда лучшие периоды. Но, – более подробно на личности Геши мы с вами остановимся несколько ниже.

Теперь же вернемся к нюансам «вторжения» – такое слово, вне всяких сомнений, очень даже подходит к той ситуации, которая развертывалась вокруг нашего героя.

Вторжение оказалось настолько триумфальным и помпезным, что Геше даже почудилось, будто при появлении незнакомца откуда-то прозвучал перебор по струнам «Ямахи» пальцами Карлоса Сантаны – какой-нибудь отрывок, например, из композиции «Amigos».

Вошедший на ходу жевал жвачку, не переставая. Едва очутившись в комнате, он остановился прямо напротив Геши и, скосив вниз на того глаза, плавно протянул руку для пожатия.

– Салам, старичок, – без тени неловкости начал он беседу.

Геша с неохотой вяло пожал предложенную руку, сопроводив действие репликой сквозь почти сжатые губы:

– З-здравствуй.

Парень понимающе улыбнулся и, сразу пройдя в угол зала уселся на то самое место, где прежде помещалась Мария, и раскинулся там в довольно свободной позе. Побеспокоенный пупс свалился ему через плечо на колени. Недоуменно покосившись на куклу, он взял ее в руки и принялся машинально крутить ей голову, тем временем сосредоточив все внимание на Геше. Мария, пока все происходило, прошла следом за Костей к дивану и уселась там на самый краешек, держась прямо и с напряженной осанкой – напротив обоих парней, глядя на них выжидательным взглядом.

– Мария говорит, что у вас тут в мое отсутствие какие-то проблемы возникли, так? – поинтересовался Костя, с любопытством разглядывая собеседника, продолжая туда-сюда крутить голову несчастного пупса.

Вопрос был задан достаточно требовательным тоном.

Геша тем временем – тоже машинально – крутил в руках выключенный фен Марии. Услышав обращенные к нему слова, он оставил в покое фен, в сердцах, громыхнув им об столешницу, утвердил его там и исподлобья, затравленным взглядом посмотрел на своего мучителя.

– Да нет никаких проблем! – тем не менее, резко возразил он. – Просто я хочу вернуть вам деньги и разойтись с вами по-хорошему.

Костя метнул быстрый взгляд в сторону Марии и распорядился:

– Выйди пока отсюда.

– Я, что – вам мешаю? – возмутилась она.

– Да, мешаешь, – твердо, не оставляя никаких возможностей для пререканий, заявил ее дружок и настойчиво, подгоняя Марию к выходу, жестко прибавил: – Ну!

Девушка, всем видом демонстрируя характер, все же подчинилась и направилась к выходу из комнаты, но подчинилась как-то уж очень по-женски – дойдя до дверного проема, она даже и не подумала уйти куда-нибудь, скажем, в коридор или, еще лучше, на кухню – нет! – она прислонилась к косяку и приготовилась и дальше слушать то, о чем станут говорить парни, предварительно послав Косте несколько вызывающий взгляд, который тот, к чести его будет сказано, проигнорировал. Разве настоящий мужчина опустится до препирательств с настоящей женщиной? Никогда!

Костя не стал. Вместо того он вновь сосредоточил все внимание на возникшей сложности и продолжил прерванную беседу:

– Понимаешь ли, Кеша, – несколько церемонно начал он.

– Я – не Кеша! Я – Геша! Геннадий, то есть, – сердито оборвал его невольный партнер по переговорам.

Вдруг пупсу, как говорят в тех краях, откуда приехали к Геше незваные званые гости, пришел кердык – его башка-таки вывернулась из пазов туловища и осталась в руках у Кости, чем вновь привела того в легкое недоумение. Он в некотором замешательстве покосился на расчлененного бедолагу и оглянулся по сторонам, ища места, куда бы все части куклы можно пристроить.

Мария быстрыми шагами подошла к нему и отобрала у него свое сокровище, которое ее угораздило взять с собой даже в столь дальний путь, – видимо, дорожила им еще с самых девчачьих времен – впрочем, времена оные для нее, похоже, еще и не кончились.

– Робеспьер! – хлестко упрекнула она Костю и, также быстро вернувшись на прежнее место, принялась прилаживать пупсячью голову опять к телу – разумеется, все еще «держа ушки на макушке».

Костя, проводив подружку взглядом, недовольно кашлянул и, выражая согласие, кивнул собеседнику:

– Ну, Геша – так Геша, мне по барабану, – тут он обратил внимание на лежавшую перед ним шляпу и, представьте, сразу же не преминул взять ее в руки, а затем без всякой паузы принялся теребить ее руками – точно так же, как когда насиловал перед тем куклу.

Надо полагать, что руки его вообще никогда не знали покоя, и, когда ему ничем было их занять, он старался тут же найти для них что-нибудь подходящее.

Геша с заметной неприязнью покосился на руки гостя, которые теперь тискали его шляпу, но – ничего не сказал.

Костя Гешин взгляд проигнорировал и, вновь кашлянув, прочистил слегка горло и продолжил:

– Так вот, Геша! Вчера я тебя за язык, как говорится, не тянул. Ты сам нам предложил у тебя пожить, если че…

– Я пьяный был, – постарался быстро вставить реплику Геша.

– Понимаю! – с некоторой долей сарказма протянул Костя, и стало ясно, что Гешины слова не произвели на него ни малейшего впечатления. – Но и ты меня, старичок, тоже пойми: я на тебя понадеялся – то есть, на твое предложение нам зависнуть на время у тебя: с утра встал, отзвонился здесь по городу всем своим кентам – они у меня люди, в основном, все серьезные. Мы ведь с Марией сюда не просто так прикатили – на людей поглазеть, себя показать. Дела у нас тут, понимаешь?! Некоторым из кентов я твой номер телефона сообщил – мол, здесь меня искать будете, если че… Да и матери Марии позвонил, успокоил. Ее родители и так меня терпеть не могут, боятся за дочь. Вот позвонит сюда ее мать, а ее и след простыл. Что она подумает? А теперь ты собрался нас нагнать! Ты понимаешь, в какое положение нас ставишь, если че?

– Ты дал мой номер телефона? – с напряжением в голосе переспросил Геша. – А откуда ты… Откуда вы…

Костя, поняв его с полуслова, пояснил:

– Да ты же сам нам вчера его дал! Не уж-то не помнишь? Ты вчера, конечно, совсем другим был. Нетрезв, конечно, но мы думали, что ты и после будешь таким же гостеприимным. В общем, Геша, ты нам все дела порушишь. Ну, так че скажешь, Геша?

– Не знаю! – в полном замешательстве воскликнул Геша, и почти взмолился: – Ну не привык я, чтобы у меня в доме чужие жили!

Костя, где-то ему даже сочувствуя, пожал плечами и предложил:

– Слушай, старичок, если хочешь, мы еще баксов сто накинуть можем, если че…

– Да причем здесь деньги! – тут же отмахнулся Геша.

– Ну, не знаю, – вновь пожал плечами Костя. – Просто подумал, что, быть может, в этом решение вопроса, если че…

Геша тоскливо вздохнул.

– Я ведь вижу, Геша, – продолжал убеждать его Костя, – ты же из пацанов! Настоящих! И я из таких! А настоящий пацан – он и в Африке пацан! Так неужели же ты нас на улицу сейчас выставишь?! Подумай сам, как такое по-нашему – по-пацански! – выглядеть будет?

– Я из пацанского возраста уже давно вышел, – не очень-то решительно возразил ему Геша.

– Так и я вышел! – подхватил собеседник. – И что из того? Природу ведь не изменишь. Если уж стал пацаном – правильным пацаном, Геша, – им и помрешь. Ну, че скажешь, старичок?

Геша, разумеется, прекрасно понимал, что Костя, выражаясь языком улицы, попросту «давал ему расклад». И на круг выходило, что не прав именно он – Геша. А быть неправым – Геша не любил. Да и не бывал, кажется, никогда. Костя задел в его душе самую надежную для исполнения своих целей струну. Но как все-таки Гешу «не прикалывала» такая перспектива – провести в компании этих двоих ближайшие три десятка дней, а то еще, упаси Бог, и больше! Но, – куда ни повернись, а везде вилы!

После затяжной паузы, во время которой его гости уже с искренним сочувствием, выжидая, смотрели на него, он, в очередной раз печально вздохнув, наконец, выдавил из себя:

– Ладно, чего уж там, живите…

Костя тут же оживился, хотя его и прежде-то нельзя было посчитать унылым:

– Другое дело, старичок! – и, сказав так, с выражением полного дружелюбия на лице протянул в сторону Геши руку над столиком: – Значит, по рукам? – подытожил он.

– По рукам, – без энтузиазма согласился Геша и, так и не пожав протянутую руку, вместо того сунул в нее фен Марии.

Костя, мельком посмотрев на очутившуюся вдруг в его руке вещь, невозмутимо, не обращая внимания на невежливый поступок Геши, водворил ее на столик, а затем напялил на себя Гешину шляпу и, переведя взгляд на подружку, которая в тот момент как раз прошла к угловому шкафу стенки и втискивала туда на свободную полку реанимированного пупса, весело поинтересовался:

– Мария, как? Мне идет?

Геше вновь почудился торжественный звук сантановской гитары.

Та на его зов, покончив с обустройством пупса, обернулась. С сомнением оценив новый «прикид» дружка, усмехнувшись, вынесла вердикт:

– Как корове седло.

Костя несколько деланно рассмеялся, скинул шляпу обратно на столик и, показав на нее глазами, полюбопытствовал:

– Слушай, старик, что за хреновина такая?

Геша его юмора не поддержал:

– Это не хреновина, это подарок, – заявил он и тут же отодвинул шляпу поближе к стене – подальше от шаловливых ручонок соседа.

Тогда Костя извлек изо рта отработанную жвачку и запросто, спровоцировав тем мгновенный гневный взгляд Геши, пущенный украдкой, прилепил ее к краешку столика, одновременно беззаботно и успокаивающим тоном приговаривая:

– Ничего, старичок, сейчас я слетаю в лабаз, затарюсь продуктами, Мария нам чего-нибудь пожрать сварганит, сядем за стол, поедим, водочки малеха накатим. Небось, у тебя после вчерашнего головка бо-бо, а? Мы еще с тобой, старичок, подружимся… Если че, а? Все люди братья, если че… И стольник мы тебе все-таки добавим! Ну, что ты смотришь на меня так грустно? Не скучай, старичок. Вот что: пойдем-ка пока на кухню перекурим!

– Нет, я здесь пока посижу, – отказался Геша.

– Ну, ладно, – не стал настаивать Костя. – Мария, – окликнул он девушку, – пойдем со мной на кухню. Напишешь мне список, чего купить.

И, понимая, что хозяину нужно побыть некоторое время наедине с самим собой, они направились к дверному проему, на ходу со значением и хитринкой друг с другом переглянувшись.

По пути Костя обратил внимание на большой групповой снимок, стоявший в рамке в одной из ниш гарнитура. Группа представляла собой полностью экипированных бойцов в полевой форме – в брониках, с калашами на груди, в банданах, с видневшимися из-за плеч притороченными к вещмешкам касками. Среди прочих можно было различить и Гешу.

На самом выходе из комнаты Костя, заметив фото, с нескрываемым интересом оглянулся на мгновение на понурившегося Гешу, но – ничего не спросил.

Геша остался один в полном смятении чувств.

«Гости, блин! – горестно думал он. – Да какие они гости! На гостеприимство они, видите ли, рассчитывали! Подыскали гостеприимного дурака с гостеприимным домом. Гостеприимным! Черта с два! Госте-приимным! Нет уж! Приимный у него какой-то дом оказался. Да, да – именно так: приимный дом, иначе не скажешь. Эх, пить завязать, что ли?»

Услышав его благое намерение, каковыми, как известно, вымощена дорога в ад, мы с Гешей на время расстанемся.

 

 

Глава 6

Странная парочка

Далее, перенесемся совсем немного в пространстве – на какие-нибудь считанные километры, и во времени – на каких-нибудь полчаса, и очутимся на той аллее, что разделяет стороны движения Большого проспекта все того же Васильевского острова, где и встретимся с очередными двумя персонажами нашей повести, на которых попросим обратить особое внимание нашего читателя, так как именно они только и могут авторитетно подтвердить всю подлинность рассказываемой нами истории.

Итак, неподалеку от одного кафе, в котором, по слухам, весьма неплохо готовили, хорошо подавали и вполне умеренно за брали, на одной из скамеек, расположенной на аллее под некоторым углом к парадной двери  заведения, когда время уже перевалило слегка за одиннадцать и неудержимо стремилось к полдню, можно было заметить странную парочку.

Один из них оживленно что-то говорил, размахивая дипломатом, который держал обеими руками, словно отбивая такт словам, другой – слегка прищурившись и улыбаясь, изредка вставляя короткие реплики, слушал первого.

Первый из них выглядел более странным: ему, наверняка, было не меньше пятидесяти, и если б не седина, обильно покрывавшая его голову, в нем легко определился бы один из тех, кого мы причисляем, вторя вслед все тем же пресловутым полицейским сводкам, к «лицам азиатской национальности», но, учитывая только что озвученное обстоятельство, приходилось поначалу к нему приглядываться, напрягать свою сообразительность, и только затем, отметив про себя его широкоскулое лицо, несколько плоский нос и специфический разрез глаз, делать окончательные выводы о его расовой принадлежности.

Несмотря на тюркскую свою природу, по тому, как естественно и свободно говоривший себя чувствовал в окружавшей его обстановке большого северного города, без труда угадывалось, что живет он на Невских берегах уже давно, что удивить его здесь чем-либо трудно – он не глазел излишне по сторонам, оценивая взглядом прохожих, их одежду и повадки, не интересовали его и те редкие архитектурные изыски, которые можно было высмотреть в данном месте города.

Росточка от природы он выдался совсем уж невыдающимся, и как все люди подобного типа, отличался ярко выраженным холерическим темпераментом, что сразу же выкупалось в нем и по теперешнему поведению. Периоды такого бурного эмоционального всплеска, каковой он явно демонстрировал теперь, у него, рано или поздно, как бывает почти у всех холериков и что подтверждается наблюдениями психологов, очевидно, сменялись периодами полного душевного упадка и тоски.

Из характерных черт его внешности стоит еще, пожалуй, отметить и небольшую жиденькую тюркскую бородку, которая несколько удлиняла и даже будто бы заостряла нижнюю часть его круглого лица.

Собеседник седого отличался от него разительно: довольно высокий и весьма плотный, с осанкой, намекавшей на тренированность крепкого тела, с открытым славянским лицом, на котором поблескивали очень живые смышленые глаза, слегка по привычке прикрытые чуть прищуренными веками, отчего в уголках его глаз прорисовывались сеточки мелких морщин. Седина успела к тому дню лишь чуть-чуть посеребрить русые волосы ему на висках и, пожалуй, только поэтому он выглядел лет на сорок – скажем сразу, что столько ему и натикало на самом деле, а не будь у него седины – вероятно, ему легко б давали не более тридцати пяти.

Оба собеседника носили короткие стрижки.

На славянине был неброский светлый костюм, из-за отворотов которого выглядывал легкий сиреневый джемпер, с горловиной, венчавшейся воротником надетой под него синей рубашки, на ногах – уже весенние легкие и светлые кожаные туфли-корочки. Азиат оказался в темно-синем свитере с высоким горлом и джинсовой плотной куртке, накинутой на плечи.

Слушая приятеля, – а сразу как-то ощущалось при самом даже беглом взглядывании на обоих, что знакомы они друг с другом уже давненько и отношения их связывают самые теплые – крупный мужчина, не поворачивая головы, временами искоса бросал быстрые и постороннему глазу незаметные взгляды в сторону парадного входа в кафе, в котором до сих пор было довольно тихо – утренние посетители в таких местах, как нам известно, большая редкость, а обеденные еще не стали прибывать, – и потому служители и служительницы столь необходимого в нашей жизни заведения в тот час еще только готовились к приему гостей, нанося последние штрихи на уже почти полностью сервированные столики.

Судя по тому, как крупный мужчина за разговором машинально ощупывал рукой мышцы шеи, можно было догадаться, что оба кого-то ждут, коротают время, а обладатель мощной, как легко угадывалось, шеи немного нервничает.

Голосом говоривший обладал столь же забавным, сколь и внешностью: не по возрасту высокий, временами срывающийся даже на фальцет, его бойкий голос был слышен и в полутора десятках метров от скамейки. Такой голос нередко встречается у мужчин, которые – употребим здесь такое выражение – слишком уж «долго засиделись в девках» или, скажем более привычными словами, по непонятным для простого обывателя причинам всю свою жизнь прожили бобылем, так и не узнав, что же оно такое – семейный очаг.

– Слушай, Серега, – разглагольствовал маленький (он, безусловно, относился к тем натурам, которые всегда не прочь о чем-нибудь поболтать), есть у нас такой анекдот… Недавно появился – рассказали дома, когда в отпуску был… Совсем свежак, недавнишний. В общем, англичанин, грузин и казах фантазируют на тему о том, кем бы из животных они хотели стать, если б не были людьми. Ну, англичанин, значит, говорит, что желал бы в таком разе стать дельфином – мол, мы, англичане, морская держава, привыкли к просторам и свежему морскому воздуху, шуму моря – и так далее, и тому подобное. Грузин же, не раздумывая, решил, что тогда бы хотел стать орлом. Мы-де, грузины – кавказцы, то бишь, люди горные, гордые, хотим парить над всеми – и прочее, в том же духе. Дошла очередь решать казаху. Он – молчит, как воды в рот набрал, будто стесняется. Те ему: «Ну, говори, не молчи! Кем бы стать хотел?» А он возьми да и брякни, наконец: «А я бы, мужики, ужом, хотел стать». Те так и обалдели: «Как ужом? Почему ужом? Зачем?» А он им застенчиво так отвечает: «А можно лежа ходить».

Тот, кого говоривший назвал Серегой, вежливо посмеялся.

– Так что, Серега, – продолжил тот, который, как выяснилось, оказался стопроцентным казахом – настолько стопроцентным, что, как всякий истинный представитель своей нации, позволял относиться к ней весьма критически, – мы, казахи, еще ленивее вас – русских! – тут он указал дипломатом прямо на грудь приятеля.

– Ну, спорный вопрос, Бигеша, – усмехнувшись, возразил ему тот, кого звали Сергей, а затем метнул очередной взгляд в сторону кафе.

– Не, Серега, – услышав реплику, сразу засуетился тот, кого возразивший ласково назвал Бигешой, срываясь на фальцет и размахивая усиленно дипломатом. – Я тебе точно говорю! Когда Аллах делал народы, то почти всем давал какие-нибудь особые достоинства, помимо обычных, общечеловеческих. Англичанам – настойчивость, немцам – трудолюбие и прилежание, евреям ум и хватку, русским – терпение. А вот казахов он, видимо, сделал в числе последних. Особенных достоинств под рукой уже не оказалось. Но ведь люди-то мы, в сущности, неплохие, а, Серега?!

Вместо ответа Сергей его одернул:

– Биген! Да не размахивай ты так дипломатом! Еще не ровен час откроется. Ты представляешь, что будет?!

Его замечание тот, кого, как уже окончательно выяснилось, звали Бигеном, попросту проигнорировал, как ни в чем не бывало, продолжив свой страстный спич:

– Смотрел Аллах на казахов, смотрел, и увидел – правильные-де они, то есть, мы, ребята. Отчего я их обидел? И полюбил казахов. Аллах, Серега, любит казахов! И тогда решил он нас чем-нибудь вознаградить. И тогда он нам дал… Как думаешь, Серега, что дал нам тогда Аллах?

– Что же, Бигеша? – подыграл ему Сергей.

– И тогда он дал нам нефть! – патетически воскликнул Биген. – И еще цинк, медь, свинец, уран – до хрена всего, Серега! Вот так Аллах нас любит!

– Аллах, Бигеша, всех любит, – вновь возразил ему собеседник и, подняв палец кверху, тоном и с имитируемым акцентом героя из кинофильма «Мимино» заключил: – Я так думаю! – шутливо, конечно.

– Ясен перец, Серега – всех! – поспешно согласился с ним Биген. – Но казахов – особенно! – Тут он будто бы опомнился и огляделся по сторонам. – Пора бы уже. Я тут даже продрог слегка – ветер с Невы дует прохладный, – он взглянул на часы и протянул: – Да – время! А вдруг не приедут, а? – встрепенулся он.

– Приедут, куда денутся, – успокоил его приятель. – Мы их, похоже, крепко зацепили. Ты не волнуйся, лучше еще чего-нибудь расскажи.

– Правда?! – сразу воскликнул Биген воодушевленно. – За мной не заржавеет! – уверенно пообещал он и тут же наморщил лоб, подыскивая волнительную, по его мнению, тему для продолжения разговора.

 

Глава 7

Символ независимости

Но – давайте вернемся в скромную холостяцкую квартирку Геши и попробуем его в ней найти.

Не сомневайтесь в целесообразности такого поиска – увы, удалось бы не сразу, ибо в текущий момент времени нашего повествования он прятался в собственном доме от собственных же постояльцев. И, где бы вы думали, он надоумил себя прятаться? Вопрос, конечно, интересный!

Не будем томить читателя напрасным ожиданием ответа на столь странный вопрос, и просветим его на сей счет без промедления: Геша передислоцировался в то не очень-то благоухающее место, которое в армейских казармах и бараках мест заключения принято именовать отхожим – устало понурившись, облокотившись одной рукой на раковину, он безучастно сидел поверх крышки стульчака унитаза, дабы хоть какие-нибудь минуты побыть в том самом состоянии, прелесть которого в последние два-три года удосужился оценить по достоинству – в состоянии одиночества.

Откуда-то с кухни до его заторможенного сознания доносился беззаботный голос Марии и редкие короткие реплики Кости, а в ушах у Геши мерещились грустные переборы сантановской гитары (скажем к слову, что творчество этого незаурядного музыканта Геша очень любил).

– Геша! Геша, ты где? – вдруг попытались голоса пробиться до сознания нашего неудачника, но – он не реагировал.

Наконец, дверь санузла распахнулась, и на пороге предстал Костя. Оценив нелепое положение нашего героя, он, преодолевая неловкость, кашлянул и, стараясь остаться невозмутимым, сочувственно поинтересовался:

– Ты чего здесь делаешь, Геша?

– Сижу, – последовал мрачный ответ.

– А! – с пониманием протянул Костя, и сообщил: – Слушай, там Мария уже на стол накрыла, пойдем, позавтракаем, а? – предложил он и тут же поправился: – Или пообедаем… Что там у нас – уже обед? Я не знаю…

– Пойдем, – безрадостно согласился Геша, со скрипом вставая с унитаза.

– Добро, ждем, – оживленно откликнулся Костя и, немного прикрыв дверь, покинул временное Гешино убежище.

Прежде чем покинуть пристанище, Геша, непонятно зачем, дернул за пимпочку сливного бачка, и потому его выход оттуда сопровождался неуместным и громким ворчанием воды в канализационных трубах.

Очутившись на пороге кухни, он в нерешительности там остановился – Костя занял тот табурет, что помещался в самом углу у окна.

– Геша, ты че стоишь, как не родной? – радушно и по-хозяйски окликнул его Костя, заметив Гешино замешательство.

– Это мое место! – предъявляя свои права, угрюмо заявил Геша.

Костя спохватился:

– Без проблем, старичок! – сразу отозвался он на сделанное заявление и, не мешкая, захватив с собой свои тарелку, вилку и кружку с чаем, поднялся и, стараясь не заплескать Марию, которая сидела посередине длинной кромки стола – прямо напротив приклеенной скотчем к стене карты Пиренейского полуострова с занимавшей почти всю ее Испанией, протиснулся по оставшемуся свободным от тесного пространства кухни проходу на новое место – спиной к самому входу в помещение.

Только затем Геша, пробравшись за спинами Кости и Марии к окну, с чувством морального удовлетворения уселся там на свое законное место. Мария тем временем переставила его прибор и кружку ближе к нему.

Геша с неудовольствием покосился на оказавшуюся перед ним кружку и, взглянув на Марию исподлобья, вновь заявил:

– Это не моя кружка!

– Да?! – со всей предупредительностью, на какую только оказалась способна, быстро отозвалась девушка, и поинтересовалась: – А какая твоя?

– Та – что у Кости, – пояснил Геша, и прибавил: – Любимая.

Мария оперативно поменяла кружки местами.

Теперь, когда ему удалось несколько укрепить ослабшие позиции собственника жилья, Геша несколько успокоился и без особого аппетита приступил к еде.

Еда оказалась непритязательной, но – вполне съедобной: Мария отварила вермишель и сосиски, сделала простенький салат из свеклы с чесночком и порезала немного тех маринованных огурцов, что еще оставались в банке.

Она уже давно сменила халатик на узенькую коротенькую майку, открывавшую пупок и выразительно подчеркивавшую ее хоть и небольшую, но задорно вздернутую кверху еще совсем девичью грудь, и тесные джинсы на бедрах. Костя по-прежнему был облачен в те же самые джинсы и майку, в которых остался, когда по возвращению с улицы скинул с себя у вешалки в коридоре легкую матерчатую куртку.

Кушая, Геша, не удержавшись от внутреннего одобрения, мельком высмотрел те перемены, что произошли на его кухне после того, как в ней похозяйничала Мария: коллекция грязной посуды с комода исчезла – видимо, переместившись пусть и не на те самые места, которые сам Геша полагал подходящими, но, по крайней мере, на те, которые сочла целесообразными его юная гостья; раковина для мытья посуды стала безупречно чистой и, что уж совсем поразило несколько безалаберного владельца наших «хором», это то, что девушка за столь непродолжительное время успела выскоблить даже его уделанный прогорклым жиром и прочей нечистью комод.

Затем Геша постарался незаметно для своих гостей приглядеться к тому, как они едят. Но и тут не нашел ничего такого, что могло его покоробить: Костя, хотя и ел с нагулянным крепким аппетитом, отправляя еду в рот довольно внушительными частями, тем не менее, не чавкал, не хрумкал, не втягивал в себя носом накопившиеся в нем мокроты, держа, как и положено мало-мальски воспитанному человеку, губы при пережевывании плотно сжатыми. Девушка ела медленно, по чуть-чуть, словно с ленцой. Одним словом, полный порядок.

А ведь некоторые едят так, что глядя на них можно ненароком выблевать!

Тут Геше вспомнился один, так сказать, сослуживец по сержантской учебке, который, находясь за обеденным столом, всегда чрезмерно близко придвигал к себе миску, а сам вплотную налегал на кромку стола; склонялся над нею так, что, казалось, вот-вот клюнет в блюдо носом, и, пристально разглядывая то, что собирался отправить себе в рот, черпал пищу доверху наполненной ложкой – отчего еда, хлюпая, частью падала обратно в тарелку, сопровождался весь процесс громким чавканием и сопением.

Глядя на него, хотелось застрелиться с досады на человечество!

Все время, пока Геша высматривал и размышлял над увиденным, над столом висела довольно и достаточно неловкая для всех троих пауза, несколько разбавленная только позвякиванием вилок об фаянс тарелок да пением пары пичуг, раскачивавших ветку того большого клена, что рос прямо перед домом и дотягивался до самого последнего этажа, частично перекрывая обзор из Гешиных окон.

Первой спохватилась Мария:

– Может, водочки выпьешь? – заботливо, словно тяжелобольному, прикованному к постели человеку, предложила она Геше, мило улыбнувшись.

Он только вынужденно поморщился – первые часы похмелья его организм к подобному «лечению» всегда относился с пламенным возмущением.

– Нет, я не каждый день водку пью, – буркнул он в ответ и тут же вспомнил, что две только что произнесенные реплики полностью соответствуют двум тем, что звучат в спектакле по Чехову – там точно так же нянечка предлагает поутру Астрову выпить, а он точно такими словами отказывается.

Надо сказать, что пьесу «Дядя Ваня» в постановке БДТ (самого Товстоногова!) Геши любил очень – смотрел уже несколько раз и тонкий юмор драмы всегда остро чувствовал.

«Дожился! – подумал Геша с укоризной в адрес собственной персоны. – Не каждый день! – он слегка, но горько своим мыслям усмехнулся: – Как и Астров откупориваю чуть ли не каждый день и, как и он, доволен, что пока еще не каждый!»

Костя же, услышав слова Марии, встрепенулся:

– Да, кстати! – с настроением воскликнул он и протянул руку к той наполовину опорожненной бутылке, что осталась на столе после предыдущего распития. Налив себе полную рюмку с горкой, он смачно опрокинул ее внутрь себя, крякнул от удовольствия и тут же, осаживая ее ловко сдернутой с блюдца долькой огурца, с наслаждением захрустел. – У! – с восхищением промычал он, не разжимая губ и, заметив вопросительный взгляд Геши, пояснил: – Классные огурцы! – И тут же полюбопытствовал: – Сам, что ли, делаешь?

– Мать, – кратко сообщил Геша.

Видя, с каким кайфом ублажил себя водкой Костя, Геша почувствовал позыв сделать то же самое – так вкусно все выглядело со стороны, но, чуть подумав, все-таки от такой идеи отказался.

Покосившись на Марию, Геша вдруг решил почему-то, что очень неплохо, – то, что она так похозяйничала на его кухне, а также и особенно то, что она теперь сидела рядом с ним: не смотря на трапезу, он как-то остро в тот момент почувствовал, как свежо, нежно и чудесно пахнет кожа юной красавицы.

Подумав так, он как-то внутренне помягчел и, с любопытством на нее взглянув, поинтересовался:

– Мария? Значит, Маша?

– А что? – слегка улыбнулась она в ответ.

– Нет, нет, ничего, – поспешил сказать он. – Просто хотел спросить: можно ли мне тебя так называть?

– Конечно! – улыбнувшись чуть больше, позволила она. – Называй, как тебе удобно. Маша – так Маша. Так очень по-русски! Мне нравится. Хотя Костя меня называет всегда только Марией.

Костя, услышав их диалог, слегка и с некоторым значением усмехнулся.

Заметив его усмешку, Геша перевел на него взгляд и, чтобы не выглядеть невежливым по отношению к нему, и не представилось так, будто он относится к Косте, как к пустому месту, заметил:

– А ты, стало быть, Костя?

Вопрос прозвучал тупо!

Костя, не сочтя необходимым на него отвечать, кивнул головой. Геша, со стыдом осознав оплошность, сделал вид, что сосредоточился на еде.

– Слушай, старичок! – осаживая вторую выпитую рюмку, между делом окликнул его Костя. – Ты сегодня куда-нибудь собираешься?

Геша с сомнением пожал плечами:

– Не знаю… мать, наверное, с сестренкой проведать надо. Деньжат ей подкинуть, – здесь он с некоторой неловкостью пояснил: – Тех, что вы дали… А что?

– Да, в общем-то, ничего особенного, – продолжая хрустеть огурцом, отозвался Костя. – Просто нам с Марией уйти надо будет. Как с ключами-то будем? У тебя есть запасные?

Услышав вопрос, Геша вновь внутренне напрягся.

Есть вещи, которые значат гораздо больше, чем просто вещи: они, помимо своего обычного понятия, связывают в нашем сознании еще кучу других понятий – более значимых и важных для нас, чем они сами. Например, небо, земля, вода, хлеб… Очень хорошим примером таких вещей является обыкновенный топор – тот, которым мы рубим мясо, колем дрова. Вам приходилось видеть, как в драматической конфликтной ситуации у кого-нибудь из участников конфликта в руках вдруг оказывается топор? Или даже, быть может, самому использовать такой предмет в качестве веского аргумента для подтверждения ваших, оспариваемых противниками, доводов? О, автор ручается, что тогда вы прекрасно понимаете, о чем идет речь! Никакая агрессивная, даже самая большая толпа при виде решительно настроенного человека с топором не устоит там, где до тех пор стояла. При одном только виде такого будто бы неуклюжего предмета даже у самых отъявленных отморозков похолодеет спина, побегут мурашки по затылку, и не придадут в такой ситуации отморозкам уверенности ни колья в их лихоимных руках, ни какие-нибудь там нунчаки. Против парня с топором устоять способен только парень с пистолетом или с каким-нибудь еще более грозным и продуктивным оружием. Один только вид топора в руке моментально вызовет в подсознании самого отчаянного злодея целую кучу древних и ужасных образов, и разошлет по всему его телу такую же кучу импульсов, которые парализуют все его тело, и заставят вначале мгновенно прирасти к тому месту его варнаковского пути, на котором он к тому моменту оказался, а при приближении к нему человека с топором – против всякой воли попятиться назад.

И не удивительно! С топорами в руках многие люди многие тысячелетия воевали, нанося ими смертельные жуткие раны и тяжкие увечья, топор в течение тех же тысячелетий неоднократно взлетал над плахой, начисто отсекая головы тем несчастным, которых угораздило на плахе оказаться.

Вот, что такое топор!

И после всего сказанного вы хотите убедить автора, что топор – просто предмет, необходимый в хозяйстве? Нет! – топор страшный символ тех грозных веков, которые миновало в своем развитии человечество.

То же самое и ключ! Не просто приспособление, которое отпирает замок, а в остальное время болтается где-то в вашем кармане или в выдвижном ящике вашего стола. Вспомните, как иронично и со значением предлагал Остап Бендер несуществовавший у него ключ от той несуществовавшей квартиры, в которой якобы лежали его же несуществовавшие деньги! Ключ – символ обустроенности и защищенности человека, а значит, и символ его значимости. И, самое главное, – символ, хотя и не абсолютной, но все-таки независимости человека.

Самые укромные и надежные уголки нашей психики навечно хранят в себе те фантастические значения, которые имеют подобные символы для человека.

Думаю, что теперь, после всех приведенных размышлений автора, читатель готов понять всю ту высшую степень внутреннего напряжения, которая вынудила буквально окаменеть черты Гешиного лица, едва только он заслышал столь, казалось бы, невинный вопрос Кости.

– Нет, ключи-то, конечно, есть, – нерешительно, затравленно глядя на Костю, после большой паузы отозвался, наконец, Геша под пристальным и взыскующим взглядом сотрапезника, – просто… в смысле… в принципе, вы могли бы захлопнуть… Дверь…

– И?! – недоуменно поторопил его Костя.

– И… там, как вышло бы, – преодолевая смущение, лепетал Геша. – Если я позже… Могли бы на лестницы обождать… я бы пришел и впустил вас, – понимая, что несет полную ахинею, он заткнулся.

Мария слушала его тираду с молчаливым и веселым удивлением, Костя от изумления, выжидая конца Гешиных размышлений вслух, даже вопросительно изогнул брови.

– Слушай, старичок, я что-то ничего не понял! – подытожил он, дослушав, сдерживая то легкое раздражение, которое у него поневоле возникло.

 

Глава 8

Еще два слова о футболе

Солнце над Большим проспектом Васильевского острова, до того полускрытое от горожан, жаждавших погреться его первым весенним теплом, высокой перистой зыбью облаков, наконец, частично зыбь растопив, вырвалось на свободное пространство и припекло вовсю свою еще не окрепшую после зимы силу.

Наша странная парочка, облюбовавшая скамейку неподалеку от кафе, по-прежнему ее и занимала, а бойкий маленький казах, хотя и стал, видимо, понемногу согревшись, несколько меньше жестикулировать, млея под ласковыми лучами, по-прежнему занимал (или донимал?) своего терпеливого приятеля разговорами.

– Исторический день, Серега, исторический! – патетически восклицал он, пытаясь очертить дипломатом широкий круг, словно хотел высечь из воздуха хрустальный памятник долгожданным победам «Зенита», но уже не так рьяно, как раньше. – Нынче, Серега – хочешь, не хочешь, а потащу я тебя в футбольное кафе – там будем болеть! Я уже и местечко присмотрел. Лишь бы вовремя с делами расквитаться!

– Да ну его к бесу! – не очень твердо отмахнулся его собеседник от такого предложения. – Лучше у меня сядем. Спокойно, пивка наберем, у меня и плотва вяленая есть в загашнике…

– Не, Серега! – возмутился Биген. – Что, что, а такие вещи дома не смотрят! Обязательно в кафе идти надо, обязательно! К народу! С народом! Покричать, пошуметь, поматериться! Вместе! Дерьмо можно жрать в одиночку, если под рукой ничего другого больше нет. А пирогом нужно наслаждаться сообща с друзьями. С единомышленниками! С согражданами!

– А если проиграют? – урезонил Сергей. – Тогда что? Тебе сердца своего не жаль? У меня как-то из-за «Спартака», когда тот в Лиге играл, так мотор прихватило! Будьте, нате! Да не крути ты дипломатом!

Биген не удостоил последнее замечание вниманием, а вместо того возмущенно и громко – на полквартала! – завопил:

– Ты брось! Пораженческие такие настроения! В Великую Отечественную тебя за такие настроения запросто шлепнули б! И были бы правы! Нашел, кого сравнивать! «Зенит» с каким-то там «Спартаком»! «Спартак» – отдыхает! Да ты же видел, как «Зенит» теперь рубится! Разве мы можем проиграть?! Наши выиграют, Серега, будь спок. Мы к этим «Томми» под их шотландские юбчонки залезем, порвем трусы, если они их вообще носят, и вдуем так, что мало не покажется!

Проходившая в тот миг мимо скамейки добропорядочная и интеллигентная петербургская старушка, заслышав победный вопль маленького азиата, отшатнулась в сторону и осуждающе на них посмотрела – она явно выглядела фраппированной.

– Биген! Сколько раз я тебя просил! – смущенно и шепотом прошипел Сергей. – Из-за тебя у такой вот бабушки инсульт случиться может.

– Да ладно тебе, Серега! – несколько снизив обороты, попытался оправдаться тот. – Чего не сделаешь ради наших!

– Наших?! – рассмеялся приятель. – Каких-таких «наших» ты имеешь в виду, Биген? Я что-то упустил? В «Зенит» легионерами казахов подрядили? – подзадорил он.

– Брось! – снова громко воскликнул Биген. – Сегодня весь Казахстан за Россию болеть будет!

– Да ну! – с наигрышем усомнился Сергей. – Так уж и весь? И даже казахи?

Биген сделал обиженное лицо глубоко уязвленного человека.

– Клянусь! – заверил он. – Знаешь, как страстно казахи три года назад за ЦСКА болели? Мой младший брат даже голос сорвал! Казахи больше всех переживать будут, вот увидишь.

Его собеседник усмехнулся:

– Увижу я, похоже, только одного казаха, который собирается тащить меня в кафе к черту на кулички. Как же я увижу других казахов?

– Мне позвонят и все расскажут, – простодушно пояснил Биген. – Я уже племяшу наказал – он завтра в отдел отзвонится и отчитается.

– А! – подыгрывая ему, отозвался приятель, и в очередной раз украдкой осмотрелся: – Однако не идут, – заметил он напряженно.

Надо заметить, что Биген был истинным патриотом сразу двух суверенных государств, но так как казахстанские футболисты до сих пор особенными успехами порадовать его не могли, как, впрочем, и прочих его соплеменников, он с лихвою отрывался, болея за россиян…

Не доезжая до кафе десятка метров, у обочины притормозил белый потрепанный «Гольф». Из него выгрузились четверо молодых парней, предпочитавших, очевидно, спортивный стиль одежды, один из которых, с висевшей на плече кожаной сумкой, скоро углядел нашу парочку и, заметив Сергея, приветственно помахал ему рукой.

Сергей махнул в ответ и, зло прищурившись, перевел взгляд на Бигена и прокомментировал:

– А вот и кролики!

Четверка тем временем пересекла улицу и направилась к скамейке.

 

Глава 9

«Вальтер»

Геша собирался к выходу.

Согнувшись в три погибели в коридоре, он зашнуровывал кроссовки, испытывая неловкость оттого, что Костя и Мария возвышались над ним – как добропорядочные жильцы, они вышли туда проводить хозяина, всем видом показывая, что беспокоиться ему совершенно не о чем, и что, когда он вернется домой, то застанет жилище в полном порядке.

Жильцы, выжидая окончания процедуры, стояли, тесно прижавшись друг к другу; одна рука Кости покоилась на талии Марии, одна рука девушки нежно обнимала талию Кости, который, весело позванивая, поигрывал согнутой в локте и спрятанной за спину другой рукой небольшой, в два ключа связкой. Оба пристально наблюдали за Гешиными мучениями.

Под задорное побрякивание ключей Геша, управившись, наконец, с обувью, выпрямился и вопросительно взглянул на постояльцев. Они ответили ему тем же.

– Не надо, не провожайте меня, – не без иронии пожелал Геша и, круто повернувшись, отворил дверь и, не оглядываясь, вышел

Дождавшись, когда дверь за ним захлопнется, Костя и Мария переглянулись и тут же, не выдержав комизма ситуации, от души рассмеялись. Затем они развернулись и по-прежнему в обнимку, хотя было тесновато, вернулись на кухню. Там Костя, отстранившись от Марии, подошел к подоконнику, на котором стоял видавший виды яйцеобразный переносной музыкальный центр «Панасоник», и склонился над разбросанными подле него компакт-дисками.

– О! – воскликнул он, чуть погодя. – То, что доктор прописал! – выбрав один из дисков, сначала показал его Марии, а затем, вставив в дисковвод, немного полистал: – Сантана, блин! – торжественно возвестил он, и из динамиков хлынули забойные аккорды композиции «Smooth» из альбома «Supernatural» – того самого, за который музыкант некогда отхватил целый букет «Гремми». Потом, обернувшись к Марии, Костя заметил: – Пора ведь и нам собираться, не так ли?

Та с готовностью кивнула и, сбегав в комнату, принесла оттуда дамскую сумочку. Костя тем временем сходил в санузел и вернулся оттуда со старой Гешиной майкой. Потом уселся на тот табурет, что считался хозяйским, предоставив, таким образом, Марии занять тот, на котором за завтраком сидел сам, и, резким движением разорвав майку надвое, прокомментировал:

– Надеюсь, Геша в обиде не будет.

Они с Марией заговорщицки обменялись улыбками и приступили к сборам.

Словно отбивая ритм звучавшей мелодии, Мария с легким стуком стала выкладывать на стол содержимое сумочки: пудреницу,  набор теней в плоской коробочке, тушь для ресниц в круглой продолговатой упаковке, еще одну такую же упаковку с тушью, которую Костя для чего-то забрал себе, губнушку. Далее пошли предметы, казалось бы, вовсе непредставимые, как содержимое дамской сумочки столь юной девушки: на столе вдруг очутилась масленка с машинным маслом, а затем, что еще более могло бы шокировать случайных наблюдателей столь изумительной сцены, если б они там оказались, – пистолет; с усмешкой, адресованной Косте, выложенный на стол, и мгновенно подвинутый им ближе к себе.

Наши герои под музыку приступили каждый к своему делу: Мария, щелчком раскрыв пудреницу, взглянула на себя оценивающе; Костя, тоже с щелчком, сдернул кожух с пистолета.

Пистолет оказался довольно небольшим: из тех, которые мы порой называем дамскими, но все-таки и он был весьма грозным оружием – особенно в опытных руках: настоящий, боевой, а не какой-нибудь там газовый, вполне приличного калибра – восьмимиллиметровый «Вальтер».

Теперь уже Костя смотрел оценивающе – не на себя, конечно, а на обнаженные внутренности «Вальтера».

Мария извлекла из упаковки туши щетку и стала поправлять ресницы, Костя достал из другой такой же упаковки такую же щетку, очищенную от туши, и начал старательно тыкать ею в ствол оружия, используя как шомпол; Мария наносила на кожу очищающий крем, а Костя тем временем не спеша наносил масло на механизм пистолета; Мария тщательно стирала излишки нанесенного крема, и Костя столь же тщательно снимал обрывком Гешиной майки излишки смазки.

Девушка, чем дольше занималась своей внешностью, тем все более преображалась: теперь она уже не выглядела совсем девчонкой, а на глазах превращалась в красивую и уверенную в себе молодую женщину, а Костя, испытывавший те знакомые всем мужчинам чувства, которые мы все испытываем при виде оружия, а уж тем более при обращении с оружием, становился на глазах мальчишкой – глаза его возбужденно горели – и та существенная разница в возрасте, что их разделяла, становилась с каждой минутой все незаметней.

Одновременно раздались два щелчка – Мария, нанеся последние мазки помады на уже очерченные губы и оценив себя напоследок в зеркальце пудреницы, эффектно захлопнула ее крышку, и Костя, завершив смазку и чистку оружия, звонко заключил его в кожух. Глянув на радостно улыбавшуюся и теперь целиком посвященную ему Марию, он протянул руку поверх стола в ее сторону и требовательно пошевелил пальцами. Сообразив, чего он хочет, девушка вновь заглянула в сумочку и, чуть в ней порывшись, по очереди извлекла оттуда и стоймя выставила в центре стола четыре патрона. Он, взглянув на нее недоуменно, вновь пошевелил пальцами, но она, порывшись в сумочке еще немного, отрицательно покачала головой.

«Вот дуреха! – озабоченно подумал он. – Растеряла, наверное, по дороге! Хорошо еще, что не спалились из-за них. Ладно, пустяки, – решил он. – На первые дни, если че, попугать хватит, а после – достану», – он знал, где.

Снаряжая магазин, он не заметил, увлекшись, как Мария, дурачась, «похитила» у него один патрон и спрятала у себя во рту. Уличив ее, он знаком потребовал вернуть похищенное, но она, смеясь, показала ему зажатый между зубов патрон и глазами предложила Косте взять его самому. Когда он потянулся за патроном, она схватила его руку, поцеловала ее, а затем прижалась к раскрытой ладони руки щекой, и только чуть погодя, отняла от себя Костину руку и обронила в нее влажный патрон. Водворив неполный магазин на место, Костя передернул «Вальтер» на боевой взвод и поставил на предохранитель. А затем улыбнулся Марии.

Поднявшись, с пистолетом в руках Костя стал танцевать, глядя прямо в глаза Марии, а она, покачивая головой в такт музыке, искренне любовалась дружком. Дотанцевав до того места, где сидела девушка, он дождался, когда она раскроет сумочку и сбросил в нее оружие.

А тем временем вокалист Сантаны продолжал своим сексуальным голосом выводить рулады лирического героя песни, обращавшегося, как можно было понять, к своей девушке:

«Я изменился, я не могу жить так, как прежде.

Я не хочу учиться, не хочу работать,

Я не могу жить так, как живут остальные,

Потому что стал совсем другим,

Совсем не таким, как был раньше».

 

Глава 10

Задержание по-питерски

Здесь, чтобы не нарушать ход нашего повествования и донести до читателя все подробности истории, нам придется сделать небольшой флеш-бэк по времени и вернуться к тому, что происходило во время описанной только что выше сцены вокруг странной парочки.

Подошедшая к скамейке четверка, хотя и отличалась крепкими торсами, все-таки выказывала все признаки настороженности.

Сергей встретил их насмешливым прищуром серых глаз, вальяжно и с уверенностью откинувшись на спинку скамьи, со снисходительной благосклонностью кивнул в ответ на приветственные кивки вновь прибывших и, с ленцой разжав губы, спросил:

– Ну?!

Четверка в некоторой нерешительности топталась на месте.

«А они туповаты!» – с удовлетворением отметил про себя Сергей и, заметив, как недоуменно покосился на Бигена тот долговязый и, очевидно, очень жилистый парень, на плече которого висела сумка, небрежно пояснил:

– Мой казахский друг. – А затем, не дав долговязому остаться в замешательстве, перешел к делу: – Принесли?

Тот скосил глазами на сумку:

– Вот. А вы?

Сергей показал взглядом на Бигена:

– Все в дипломате.

– Тогда пошли? – предложил парень с сумкой.

– Куда еще? – с сарказмом поинтересовался Сергей.

Парень ткнул пальцем в сторону кафе:

– Туда, в кабак! Там кабинки есть, устраивает?

– Устраивает, – мило улыбнулся ему Сергей. – Только мой казахский друг останется здесь.

– С кейсом? – недоверчиво спросил долговязый.

– Именно, – подтвердил Сергей. – Дабы вам, мальчики, моча в голову не ударила, и вы не натворили б каких-нибудь глупостей. Должен же я вначале убедиться, что вы нам не фуфло толкаете.

Долговязый вопросительно переглянулся со спутниками, но те, как стояли остолопами, так и продолжали стоять. Пришлось ему самому принимать решение:

– Тогда ведь и мы должны вначале кое в чем убедиться, не так ли? – спросил он, стараясь говорить ироничным и уверенным тоном.

– Тогда подойди к моему другу и убедись. – Позволил Сергей и, заметив, что все четверо при его словах сделали одновременное движение в сторону Бигена, одернул их: – Стоп, стоп, парни! Кто-нибудь один, – пояснил он, когда те недоуменно на него оглянулись.

Долговязый шмыгнул носом и оглянулся на того из своих партнеров, что стоял ближе всех к Бигену:

– Иди, глянь, – приказал он.

Тот присел рядом с Бигеном, заглянул в приоткрытый тем предупредительно дипломат и удовлетворенно хмыкнул. Лицо же самого Бигена просто просияло, хотя можно было понять, что не реакция парня так его впечатлила, а само содержимое дипломата, на которое он во время демонстрации смотрел, не отрываясь, впав чуть ли не в состояние эйфории.

– Ну, как? Мы счастливы? – окликнул долговязый инспектирующего.

Тот с трудом перевел на него зачарованный взгляд и выдавил из себя:

– Да, очень, – затем, на всякий случай, протянул руку внутрь дипломата и шелестнул, судя по звуку, пачкой банкнот, удостоверяясь в их подлинности, и  лишь после того с неохотой встал и присоединился к остальным под щелчок захлопываемого Бигеном (тоже с большой неохотой) дипломата.

– Как будем теперь? – вопросительно взглянув на Сергея, поинтересовался долговязый.

– Все просто, – понимающе усмехнулся тот. – Сейчас мы все вместе, впятером идем в кафе, как вы и хотели. Биген остается здесь. Я осматриваю все то, что вы принесли. Если все путем, забираю и звоню моему казахскому другу на мобилу. Один из вас идет и забирает дипломат, проверив еще раз его содержимое. Звонит тебе, – кивнул Сергей долговязому, и вы вчетвером сваливаете из кафе к чертовой матери…

– Полегче, – с угрозой в голосе перебил его долговязый.

Но Сергей продолжал, не обратив на реплику ни малейшего внимания:

– К чертовой матери сваливаете, а мой друг приходит ко мне в кафе, и мы вдвоем приятно отмечаем там удачно завершенную сделку. Идет?

– Идет! – чуть помешкав, откликнулся долговязый и сделал решительный шаг в сторону крыльца кафе.

Все, кроме Бигена, отправились следом за ним.

У самого крыльца долговязый дернул за рукав того из приятелей, что инспектировал дипломат:

– Останься здесь, пропаси поляну.

Сергею его распоряжение не понравилось, но он смолчал.

Едва они оказались внутри кафе, как к ним приблизилась девушка-официантка и, безошибочно определив в Сергее самого главного в компании, обратилась к нему:

– Добрый день! Спасибо, что посетили наше кафе! Вам столик или кабинет?

– Нам бы столик в кабинете, барышня, – шутливо ответил он.

Когда все четверо расселись за столом уютного кабинета (впрочем, «кабинетом» назвать такое место, отгороженное от остального пространства деревянной решеткой, пышно перевитой ветвями какого-то лиственного растения, было бы смело), Сергей обратился к сопровождавшей их официантке:

– Вот, что, милая барышня: вы нас пока оставьте – нам тут кое-что обсудить надо, да и с меню хотелось бы обстоятельно ознакомиться, а позже мы вас сами позовем. Лады?

– Хорошо, – профессионально улыбнулась та и, осторожно прикрыв за собою невысокие дверцы кабинки, исчезла.

– Ну, доставай! – распорядился Сергей, обращаясь к долговязому, дождавшись, когда шаги девушки удалятся.

Тот не спеша извлек из сумки несколько свертков из бархатной материи и положил их на стол; Сергей, взяв один из них, аккуратно его развернул и, тоже не спеша, вынул из бокового кармана пиджака заранее приготовленный окуляр – из тех, которыми пользуются часовщики, ювелиры и эксперты картин и других художественных ценностей, и, приспособив оптику себе на правый глаз, стал внимательно рассматривать разложенные перед ним ценности.

Парни с напряженным ожиданием за ним пристально наблюдали.

– Ну, как?! – не выдержав напряжения, подстегнул Сергея долговязый.

– Чудесно, чудесно, – отозвался Сергей, не прекращая изучения. Посмотреть было на что: изделия из платины и золота с вправленными в них драгоценными камнями сверкали перед ним как утренняя летняя роса на траве. – Потрясающе! – восхищенно воскликнул он: – Украшения из ювелирного Кацмана!

Долговязый напрягся еще больше:

– Ты… Ты откуда…

– Что «откуда»? – резко перебил его Сергей. – Откуда я знаю, что ли? Мир тесен и полон слухами, любезнейший! Ты – не волнуйся, – успокоил он, и пообещал со значением: – У нас с тобой все будет хорошо. Разворачивай следующий сверток, а я пока позвоню Бигену.

Достав из внутреннего кармана сотовый, Сергей набрал дозвон к Бигену:

– Бигеша, это я. Похоже, все в порядке. Ты там просеки окрест – все ли в порядке? – не толчется ли там поблизости от тебя кто-нибудь, кто нам может очень помешать? В общем, действуй по обстановке. Ага, давай.

Свернув мобильник, Сергей тут же выхватил со стола огромную брошь и впился в нее взглядом через окуляр. Парни, услышав его разговор с Бигеном, несколько успокоились и теперь поглядывали на Сергея, чуть ли не с любовью.

Биген, поговорив по телефону, понял друга с полуслова: пенек на крыльце мог все им испортить.

Неспеша поднявшись с насиженного места, Биген, обняв дипломат обеими руками, лениво направился к парадному входу в кафе. Оставленный «на стреме» парень подозрительно на него покосился.

– Че-то позвонили, сказали, чтоб я здесь стоял, – равнодушно пояснил Биген, пристраиваясь рядом с тем и будто бы безучастно оглядываясь по сторонам.

К газетному киоску, расположенному поблизости, подошел мужчина и потребовал у продавщицы «Аргументы и факты». Тут же, создав небольшую очередь, следом за ним очутился еще один любитель новостей.

– Ишь, чего захотел! – усмехнулся Биген, показав глазами стоявшему подле него и проявлявшему все признаки тревоги и нетерпения парню на первого покупателя. – Аргументы и факты ему подавай!

– Чего? – не понял тот его слов и изумленно воззрился на Бигена.

– Я говорю про того мужика, что газеты у киоска покупает, – крикливо и недовольно взвизгнув, попытался растолковать Биген собеседнику. – Вон, видишь – аргументов и фактов требует, – уже как полному дебилу, прибавил ему он.

Парень недоуменно покосился в том направлении, куда ему показывали.

Бигену только того и надо было: быстро переместившись на пару ступеней крыльца выше и оказавшись, таким образом, в таком положении, что туго соображавшая голова собеседника очутилась прямо на уровне плеч Бигена, он от души размахнулся и со всей дури хлопнул разиню тяжелым дипломатом в самое темя.

– Получи и распишись, балам! – не без удовольствия сопроводил он действие репликой.

«Балам» с казахского переводится, как «мой мальчик».

Не ожидавший столь грубого отношения к своей персоне, бедолага от удара несколько согнулся, но устоял.

– Сука! – превозмогая боль, прошипел он в адрес Бигена, обхватив обеими руками ушибленную голову.

Биген, не раздумывая, выписал ему еще порцию.

Тем временем любители новостей, так ничего не купив, на глазах изумленной продавщицы бросились от киоска прочь, и быстро очутились на месте локального конфликта. Несчастному искателю приключений мгновенно укрутили руки за спину, с усилием оторвав их от его головы, и защелкнули на запястьях наручники. Светло-зеленая «Шестера», до того мирно дремавшая метрах в пятнадцати впереди кафе, вдруг, взревев заведенным двигателем, с визгом стирая протекторы, резко набрала задний ход и столь же резко затормозила подле места нашей маленькой баталии. Задержанного, особо с ним не церемонясь, затолкали в салон, и один из оперативников, участвовавших вместе с Бигеном в событии, уселся следом. Биген же тотчас с оставшимся с ним мужчиной решительно направился к дверям заведения.

В кафе же происходило следующее: очутившуюся в его руке брошь Сергей рассматривал с самым неподдельным любопытством – уж больно красива оказалась, зараза! – крупный и прекрасно отделанный алмаз обрамлялся двенадцатью столь же чудесными, но меньшего размера камнями той же породы, вся группа вправлялась в розовое золото ажурной и изящной основы. Ничего подобного прежде Сергею держать в руках не приходилось,  – да что там держать в руках! – он и издали-то таких вещей не видел.

«Да! – женщин вполне можно понять, – подумал он с грустью. – Разве такого можно не желать?!»

Момент для наслаждения подобными изысками, конечно, был не самым подходящим, но против воли ему хотелось его растянуть.

Долговязый истолковал его сосредоточенность по-своему:

– Что? Что там? – коснувшись локтя Сергея рукой и тем самым выведя его из оцепенения, с опаской воскликнул он: – Чего-то не то?

Сергея позабавила его тревога, и он решил ее усугубить:

– А все не то! – усмехнулся он снисходительно.

– Что? Что именно? – всполошился долговязый.

– Камушек-то с изъяном! – показав глазами на брошь и сделав над собой усилие, прибегая ко столь чудовищной лжи, пояснил Сергей.

– Не может быть! – возмутился тот. – Стекла амстердамской огранки с южноафриканских копей!

Сергей равнодушно пожал плечами и неторопливо протянул ему вначале брошь, а затем и окуляр:

– А ты сам посмотри, – невинно предложил он.

Долговязому, которому, несомненно, никогда в жизни раньше подобной экспертизой ювелирных изделий заниматься не приходилось, такая перспектива показалась неуместной, но, сдержав неудовольствие, он все-таки взял брошь и, пристроив окуляр на правый глаз, сосредоточился на рассматривании, ровным счетом, конечно, ни шиша не видя.

– Ну, что там? – поторопил долговязого с суждением один из его подельников-недотеп.

Тот, собираясь что-то ответить, поднял голову и глянул в сторону любопытного, но вместо него ответил Сергей:

– Фингал! – хлестко воскликнул он, и мякотью основания ладони нанес долговязому такой удар в тот глаз, в котором поблескивала линза, что тот, мгновенно взвыв от причиненной боли, вывалился из кресла, где сидел, на пол, очутившись в самом углу кабинета, и скорчился там.

Тот, что проявлял любопытство, выхватил старенький «Смит и Вессон», но поднять его на уровень выстрела так и не успел: Сергей тренированным движением захватил сверху кистью левой руки запястье незадачливого стрелка, чуть сдвинувшись при этом в правую сторону, уходя с линии огня, а затем резко дернул противника на себя. Тот перелетел через стол и оказался в том же углу, что и долговязый, а оружие тем временем перекочевало в правую руку Сергея, и он тут же, не разжимая ладони, плотно обхватившей корпус револьвера в районе барабана, присовокупил «летчику» еще и мощный удар рукоятью в переносицу.

Именно тогда дверцы кабинки широко распахнулись и на пороге возникли Биген и сопровождавший его оперативник.

Вскоре, на руках всех троих горе-гангстеров замерцали браслеты наручников. Мужчина, прибывший с Бигеном на задержание, тщательно всех троих обыскал: на дне сумки долговязого обнаружился еще один револьвер – совсем уже древний, но легендарный «Наган».

– И все-таки, ты неадекватен, Серега! – видимо, возвращаясь к давно уже обозначенной кем-то теме, заметил обыскивавший, выпрямившись. – Не зря говорят! Идешь без оружия на два ствола! «Сатана», как есть «Сатана»!

Насчет «без оружия» он был прав: Сергей перед операцией решил, что у них с Бигеном ничего в таком роде быть при себе не должно, – иначе подозреваемые могли насторожиться прежде срока (если б что заметили).

– Вот, что, Егонов, – устало, очевидно, все еще перерабатывая могучим организмом выброшенный в кровь адреналин, с заметным раздражением отозвался Сергей: – Заткнись и не каркай! Бери-ка лучше сучат и тащи их на выход. Машину, надеюсь, уже вызвали?

– Наверняка, – хмуро ответил тот, кого он назвал Егоновым.

– Устройся где-нибудь в зале и составь протокол задержания – официанты пусть подпишут. И смотри, – по дороге не давай субчикам общаться друг с другом. Если что – лупи подлецов дубинкой, – наказал Сергей, – а в отделе разведи по разным углам. Понятно?

– Чего уж понятней?! – с недовольным видом кивнул Егонов.

– Вот и действуй! – строго напутствовал его Сергей.

Дождавшись, когда Егонов выведет задержанных, он перевел взгляд на Бигена:

– Ну, что, дружище? Ты как?

– В порядке, – откликнулся тот и, показав взглядом в сторону ушедших, заметил: – Вообще-то, Серега, он прав.

– Ага, давай, теперь ты будешь чистить старому другу мозги. Пустое все, Бигеша, – отмахнулся Сергей, невзирая на заботливый тон Бигена, и вдруг закричал: – Девушка! Девушка, вы где?

Официантка несмело заглянула в кабинет, во все глаза восхищенно разглядывая Сергея, так как невольно стала свидетелем всего происшедшего.

– Ну? – веселым голосом поинтересовался у нее Сергей. – Вы кормить-то меня будете?

– А вы уже выбрали?

– А что у вас тут есть особенного? Душевное, так сказать?

– Телятина с картофелем и грибами в горшочках. Фирменное.

– Отлично! – одобрил Сергей и повернул голову в сторону Бигена: – Телятину в горшочках будешь?

– В горшочках? Ну, разве что фирменную, – словно нехотя, согласился тот.

Сергей вновь взглянул на девушку:

– Две порции, девушка, салаты и томатный сок. И, если можно, быстрей! Мы – торопимся.

– Сделаем! – уверенно пообещала та, улыбнувшись, и убежала исполнять заказ.

В кафе вновь стало тихо и спокойно.

 

Глава 11

Геша и его семья

А что же Геша?

Судьба вела его в то самое учебное заведение, которое в незапамятные советские времена считалось обычной средней школой – правда, с усиленным изучением иностранных языков, и которое ныне – в текущие времена – из-за патологической и навязчивой склонности человечества к различным нововведениям, в числе которых не последнее место занимает и маниакальное стремление к переименованиям всего и вся, стало называться не то лицеем, не то гимназией (Геша и сам точно не знал, да и не интересовало его); которое некогда закончил он сам, а теперь там же училась его младшая сестра Лизка, а завучем и преподавателем испанского языка там по-прежнему числилась Гешина мать Анастасия Анатольевна.

Все полученные от Кости и Марии деньги Геша захватил с собой – половину, которую решил оставить на свои нужды, он обменял по дороге, другую половину намеревался отдать матери, и потому теперь его беспокоило только одно – как бы умудриться переправить деньги через Лизку, не повстречавшись с родительницей – та ведь, наверняка, станет беспокоиться по поводу столь необъяснимого (по ее мнению) и столь неожиданного появления у него наличности.

Геша уже успел занять наблюдательный пост в углу у окна школьной рекреации, когда раздалась веселая трель звонка на большую перемену. Школа сразу наполнилась звуками хлопающих дверей аудиторий и оживленных возгласов учеников. Лизкин класс отчего-то с выходом задерживался, и Геша, с опаской высматривая по сторонам мать, испытывал некоторое беспокойство. Наконец, двери, на которые он поглядывал, распахнулись и появились первые Лизкины одноклассники, а вскоре он увидел и ее саму.

– Лизка! – не громко, но так, чтобы девушка смогла услышать, окликнул он.

Девушка быстро оглянулась на зов и, узнав, обернулась к подружке:

– Ой, обожди, я сейчас, – предупредила она ту и, уже направляясь к Геше, воскликнула: – Надо же! Братик приехал!

– Какой я тебе «братик»? – недовольно буркнул Геша, когда она приблизилась к нему. – Я не «братик», а целый «братище». Ну, иди ко мне – чмокну.

Девушка, как и все подростки в таких случаях, явно стесняясь окружающих, нехотя подставила щеку для поцелуя, и едва Геша успел прикоснуться губами к ее коже, тут же постаралась отстраниться, но он, рассмеявшись, по-хозяйски привлек ее к себе:

– Да иди же ты сюда – я соскучился, – пояснил он, обнимая ее плечи.

– Геша! Люди же смотрят! – возмутилась девушка, но, попротивившись немного, все же уступила и позволила поцеловать себя как следует.

– И что? – возразил ей Геша: – Я уже не могу на людях сестренку обнять? Мама где?

– Где, где… Не знаю! В учительской, наверное. Хотя, нет – у нее сочинение, кажется, было. Собирает, наверное.

– Замечательно! – удовлетворенно кивнул Геша. – У меня тут кое-что для вас есть. Ты маме передай…

– Чего еще? – удивилась Лиза. – Сам передавай. – И тут, углядев кого-то в дальнем углу рекреации, закричала: – Мама! Мама! Иди – тут твой блудный сын чего-то передать тебе хочет!

Геша, увидев направлявшуюся к ним мать, сердито поморщился:

– Ну, Лизка! Просил же! – возмущенно шепнул он сестренке, которую все еще обнимал, на ушко и, ожидая, когда мать к ним подойдет, поинтересовался: – Как там твой Бандерас?

Лиза счастливо рассмеялась:

– О! Он беспредельщиком совсем стал! Всю обивку на диване ободрал! Ни на минуту одного оставить нельзя – мы только из дому, он сразу за диван принимается!

Речь шла о Лизкином лабрадоре.

– Бандерас – красавчик! – чтобы польстить сестренке, которая своего черного, как смоль, пса совершенно беззаветно обожала, одобрительно отозвался Геша в адрес «беспредельщика» и по-свойски поздоровался с подошедшей к ним матерью: – Привет, ма!

Лизу, чтобы поцеловать мать, пришлось из объятий выпустить.

– Явился – не запылился! – с иронией отозвалась на его приветствие Анастасия Анатольевна. – Пойдемте в учительскую – я вас чаем с бутербродами попотчую.

– Не, ма, я не хочу, – отказался Геша. – Уже завтракал. Да и потом хотел пива попить.

Мать внимательно всмотрелась в его лицо и слегка нахмурилась:

– Пил вчера?

– Немного, мама, совсем немного, – поспешил успокоить Геша. – У Ники – Леркиной подруги – день рождения вчера был.

– «День рождения»! – передразнила его мать. – У тебя каждый день теперь что-нибудь! Добром не кончится! – наставительно закончила она.

Геша поморщился:

– Да ладно тебе, мам! – отмахнулся он и, чтобы уйти от щекотливой темы, воскликнул: – Да, кстати! Я вам немного денег привез! – И он извлек из внутреннего кармана джинсовой куртки купюры: – Вот, мам, возьми!

Мать, машинально приняв от него деньги, удивленно на них посмотрела:

– Это еще что? Откуда они у тебя? Да еще доллары! Ты же безработный! Ограбил кого-нибудь? Ты во что влип, Генка?

– Ну, вот! – всерьез обиделся Геша. – Ни во что я не влип, мама!

– Тогда откуда они у тебя? – строго потребовала ответа Анастасия Анатольевна. –  В долги влез? Забери назад! Не нужны мне твои деньги, – потрясая в воздухе купюрами, приказала она. – Нам с Лизкой на жизнь вполне хватает.

– Мама! Я жильцов пустил! – не выдержав взыскующего взгляда матери, «раскололся» Геша.

– Жильцов?! Ты?! – поразилась Лиза.

Уж она-то знала, насколько несовместимы такие понятия, как «жильцы» и «Геша».

– Действительно! – не преминула согласиться с дочерью Анастасия Анатольевна.

– Клянусь, мама! – заверил Геша и далее уже понес, по мнению близких, полную чепуху – они уставились на него в совершенном изумлении: – Я вчера с ними на Московском вокзале познакомился, когда от Ники уезжал. Хорошие такие ребята – парень и девушка, из Алма-Аты. Они месяц у меня поживут, хорошо заплатили. И мне веселее…

Вдруг поняв, что он не врет (да разве Геша когда-нибудь позволял себе подобное по отношению к матери?), они обе с тем же изумлением переглянулись друг с другом.

Геша, вдруг осерчав, протиснулся между ними:

– Да ну вас! – и быстрым шагом направился прочь из рекреации, так и оставив мать с деньгами в руках.

– Да обожди же ты! – едва успела крикнуть она ему вслед, а когда силуэт сына исчез за откосом стены коридора, сокрушенно взглянула на дочь: – Вот до сих пор никак понять не могу – кто из вас мне больше хлопот доставляет?

Лиза, у которой, видимо, по части таких хлопот и у самой, как говорится, «рыльце в пушку было», предпочла оставить вопрос без ответа.

 

Глава 12

Неисповедимый путь воина

Здесь, наверное, имеет смысл несколько подробнее остановиться на личности и судьбе Геши, так как автор полагает (и, возможно, не без оснований), что его образ способен вызвать некоторое недоумение читателя.

Отец Геши покинул их семью вскоре после рождения Лизы – то есть, довольно давно, и теперь жил где-то в Колпино, где у него еще тогда появилась и другая жена, и другие дети.

Геша с матерью и сестренкой остался жить в той же коммунальной квартире, расположенной в доме по 9-ой линии все того же Васильевского острова, где и вырос, и которая принадлежала матери: три комнаты, из коих одна была весьма большой и служила общей гостиной и спальней для мамы, другую – существенно меньшую, но все же вполне приличную оккупировала подросшая Лизка, а в третьей – самой маленькой и узкой, шириной менее двух метров (отчего ее некогда, еще в бытность так называемых «исполкомов», социальные работники Василеостровского района официально признали непригодной для проживания) разместился сам Геша.

Комнаты были не смежные, и двери каждой выходили в общий коридор, который замыкался общим санузлом и кухней.

Из соседей обретались подле них только молодая смешанная осетино-русская пара, с которыми Геша близко сошелся – особенно, с Артуром, веселым кавказским парнем, и доживавший свой неудачный век вечно пьяный старик Никодимыч, которого однажды пришедшему в ярость Артуру пришлось тыкать носом в общую ванну, так как тот спьяну перепутал ее с унитазом.

Прежних жильцов большой части квартир в их подъезде уже давно расселили ушлые строительные подрядчики в окраинные панельные коробки города по отдельным углам, а Гешина квартира все еще оставалась неприступной для предприимчивости деляг – так как, ни Анастасия Анатольевна, ни Артур вовсе не желали переезжать из любимого и привычного старого района куда-нибудь в питерскую тьмутаракань.

Вы ведь знаете, что происходило с коммуналками в постперестроечный период? – как подрядчики, расселив прежних жильцов по скромным, но отдельным квартирам, производили на старых площадях реконструкцию и отменный ремонт, а затем сбывали их новоявленным нуворишам по заоблачным ценам.

Поэтому теперь Гешина мать и сестренка проживали в окружении новых богатых, хотя, кто знает, сколько так могло продолжаться? – настойчивые, порой доходишие до угроз предложения продолжали поступать, и потому жильцы нашей коммуналки уже давно смирились с мыслью, что когда-нибудь придется все-таки уступить –  лишь бы очередной вариант оказался приемлемым.

В кварталах, окружавших станцию метро Василеостровскую (а Гешин дом №56 находился в двух шагах именно от нее), слыл Геша не последним пацаном (что совершенно точно «выкупил» в нем Костя при первом же знакомстве) – репутацию себе в юные годы зарабатывал в многочисленных драках.

В школе, как уже, надо полагать, догадался читатель, Геша усиленно и не без помощи матери «долбил» испанский, и потому стало вполне логичным, когда он в итоге поступил на факультет иностранных языков – разумеется, с прицелом на все тот же испанский и, как дополнительный, на итальянский языки.

Учиться Геше нравилось, да и – получалось.

Все бы ничего, все у него могло сложиться прекрасно, если б не одно «но» – однажды, во время вечера отдыха в институте он заприметил одного «шныря», который, ловко скользя между танцующими студентами, ненавязчиво предлагал им свой ходкий товар – те самые пресловутые «колеса», о которых мы столь наслышаны, а многие из нас, признаемся, возможно, и пробовали на вкус.

В другое время Геша, быть может, и оставил бы «движения» шныря без последствий, если б не одно обстоятельство – ровно за две недели до того злополучного вечера погибла от передозировки, вволю наглотавшись тех самых «колес», одна девочка из английской группы, которая, по слухам, Геше очень нравилась.

В общем, в нашем герое взыграло-таки чувство справедливости и жажда возмездия: вытащив упиравшегося шныря в коридор, он столь душевно того отделал, что тот прямехонько отправился в реанимацию.

К счастью для Геши, не крякнул. Но одному Господу известно, чего стоило Анастасии Анатольевне замять то гиблое дело: покалеченный Гешой шнырь оказался сынком высокопоставленного чиновника из горадминистрации.

Одним словом, Гешу, хотя и не отправили на нары, из института все-таки выставили.

В ту пору ему уже исполнилось двадцать, и потому в ближайший же призыв его загребли в армию – к радости матери: мол, повзрослеет, остепенится, и все такое прочее.

В армии Гешу направили в сержантскую учебку обычных мотострелковых войск – куда-то под Воронеж.

Рассказывать здесь что-нибудь особенное о том периоде его службы нет причин. Скажем только, что бойцом Геша удался исправным, и когда стены того учебного отряда, спустя без малого полгода, наконец, покинул, на плечах у него красовались аж целых три лычки, то есть, стал он полным сержантом в отличие от большинства сослуживцев, которые сподобились стать лишь сержантами младшими.

Попал Геша в бригаду быстрого развертывания под Смоленск, заместителем командира взвода.

Вскоре, случились учения, по легенде которых бригаде предстояло быстро покинуть расположение и выйти навстречу приближавшемуся противнику. Командиру Гешиного взвода – «летехе» – перед самым выходом из казарм из походного наблюдательного пункта за учениями с нарочным прислали в конверте вводную: он сам, мол, слег с тяжелым приступом  дизентерии, и потому командование взводом надлежало взять на себя его заместителю – то есть, именно Геше, и согласно той же вводной взводу надлежало устроить на дороге номер 55 засаду с гранатометами и пулеметами для моторизованной колонны надвигавшихся «синих» (Гешина часть выступала в роли «красных»).

Геша принял командование на себя, получил причитавшееся согласно поставленной задаче дополнительное вооружение, а затем двинул взвод по направлению к КПП, но на пути, увы, их встретил дремучий и непроходимый затор техники и подразделений их бригады. Тогда Геша повел своих к тому лазу в ограждении расположения бригады, через который обычно бойцы «линяли» в самоволку для знакомства (и не только!) с местными девицами или просто сбегали, чтобы затовариться чем-либо в окрестных магазинчиках.

На позицию подразделение, руководимое Гешей, вышло вовремя, укрылись так, что даже Всевидящий ничего не просек бы, пусть и очень сильно б захотел, а когда подошла колонна противника, вдарили так, что только дым стоял – в прямом смысле: с взрывпакетами, с шумовыми гранатами – будь все по-настоящему, от батальона «синих» остались бы одни головешки, и уж во всяком случае, полегло б не менее половины личного состава и сгорело б не менее половины единиц бронетехники.

Короче, поставленную задачу замаскированный Гешин взвод выполнил успешно, но, едва учениям дали отбой, Гешу срочно вызвали к командиру бригады. Услышав приказ, он спокойно отправился его выполнять: может, поощрят, отпуск домой дадут, думал он – как-никак все сделали на «отлично».

Как бы не так! – Гешиной наивности нанесли сокрушительный удар: комбриг брызгал в злобе слюной так, что едва не окатил ею всех присутствовавших на НП наблюдателей – кто позволил, кто разрешил, как посмел?! Почему увел целый взвод из боевого порядка бригады без разрешения старших по званию? Почему не доложил командиру роты? И так далее!

Геша пытался оправдаться: мол, задача стояла отдельная для взвода, мол, затор, время поджимало – могли ведь и прозевать противника.

Какое там! Командир впал в сущее бешенство: да я тебя! На гауптвахту! Пятнадцать суток! Трибунал! В тюрьме у меня сгниешь, сволочь! Под арест его!

Пока с обескураженного Геши адъютант комбрига снимал оружие, ремень и забирал документы, к ним подошел один подполковник, личность которого Геше была неизвестна и – вот чудо! – довольно дружелюбно с Гешей о действиях его взвода поговорил, а выслушав, посмеялся:

– Ну, ничего, ничего, солдат! – похлопал он на прощание Гешу по плечу. – Привыкай к армейскому маразму. Все, что ни делается – к лучшему, солдат. И все меняется.

На следующий день, когда Геша уже отбывал первые сутки в общей камере гарнизонной «губы» Смоленска, за ним пришел выводной и отвел его к воротам, у которых обретался веселый и насмешливый капитан, которому Гешу и сдали из рук в руки.

Капитан отвез Гешу в обычную городскую баню, где они оба и за счет капитана от души попарились, потом даже (!) посетили пивную, а после классный капитан, в которого Геша едва не влюбился, отвез его на городской ЖД вокзал, где вручил своему подопечному не только армейские документы, но и проездные документы до Тамбова.

Ларчик открывался просто: тот подполковник, что после учений подходил к Геше, оказался начальником разведотдела дивизии, а капитан – одним из его заместителей.

В Тамбове Геша оказался вновь в учебке, но уже не в простой, а специальной – имевшей подчинение не обычным армейским властям, а по линии ГРУ. Для несведущих растолкуем: ГРУ – Главное разведывательное управление Генерального штаба Министерства обороны Российской федерации.

Пересказывать здесь, чему и как обучали Гешу в той учебке, мы не будем; и не потому, что нам не о чем поведать читателю. Просто не хочется повторяться: читателю достаточно ознакомиться с романом Виктора Суворова «Аквариум», чтобы узнать все из этого блестяще написанного текста о системе подготовки бойцов спецподразделений ГРУ. Кстати, согласимся, что господин Суворов, описав все, с чем был знаком на личном опыте, по сути, предал бывшую Родину. Впрочем, едва ли то предательство сколь-либо существенно помогло представителям спецслужб НАТО и США улучшить системы подготовки своих солдат и офицеров аналогичных подразделений спецназа. Ведь не зря же наши парни, оказавшись с теми на каких-нибудь совместных учениях или миротворческих операциях, лишь посмеиваются: уж кому-кому, а этим-то мы, если что, наваляем!

Но, вернемся к Геше – итак, спустя очередные полгода, он стал диверсантом. А там и Вторая Чеченская подоспела.

Здесь мы тоже не станем зацикливаться на нюансах той войны и Гешиного в ней участия. Но – кое-что все-таки объясним и расскажем.

Во-первых, хотим уберечь читателя (и, особенно, читательниц) от того примитивного взгляда на спецназ, который, увы, существует в действительности. Почему-то многие (и даже те, кто отслужил в вооруженных силах) полагают, что спецназ и десантники – одно и то же. Плюс еще, пожалуй, морпехи.

Нет, уважаемые, не так.

Воздушный десант  – род войск, пусть и особо подготовленных (главным образом, вся их особенность сводится к умению прыгать с парашютом – и не более того). Есть, конечно же, спецназ и у десантников. Без своего спецназа не может обойтись, по сути, ни один род войск.

Допустим, связисты – захват и уничтожение удаленных от  линии фронта пунктов связи противника. Особенно, ЗАС (секретной связи). Авиация – то же самое, но уже касательно аэродромов противника. Порой, еще до подхода своих войск требуется захватить и удержать аэродром врага, не дав тому уничтожить столь ценный стратегический объект при отступлении, – чтобы затем использовать его при наступлении своих войск. И так далее. Автор не знает точно, но возможно, что спецназ существует даже и у инженерных войск.

Как правило, бойцы таких подразделений ничем по форме одежды, погонам и петлицам не отличаются от принятых для всех в их роде войск, подчиняются же, как уже и говорилось, по линии ГРУ.

Вот именно такие, ничем не отличающиеся от других внешне, парни и являются теми отчаянными рубаками, которых мы чтим, как спецназовцев.

И никогда вы не увидите таких парней среди тех, кто разгуливает в полосатом исподнем на день ВДВ, порою в «дупль» пьяный. Скорее всего, таких, как Геша, вы и вовсе не увидите – не афишируют они ни себя, ни свое боевое прошлое. Можно всю жизнь прожить рядом с соседом, столь похожим на многих, пить с ним по праздникам водку, а так и не узнать, что был он когда-то бесстрашным и свирепым воином. А если случайно и украдкой удастся вам заглянуть в его военный билет, то – что же вы там увидите? А увидите вы, например, что был он каким-нибудь там ефрейтором каких-то там танковых войск, и ВУС его покажется вам ничего не значащим – допустим, «электромеханик силовых осветительных агрегатов аварийной электростанции». И – все!

В общем, не ищите вокруг себя диверсантов – они сами вас найдут, если че! (Как выразился бы Костя).

Кстати, мы сами-то о таком прошлом Геши узнали совершенно случайно – и все благодаря тому пухлому делу в архиве Василеостровского РУВД, да нашим славным консультантам.

Стоит ли приводить здесь факты из тех опасных Гешиных месяцев? Ведь все мы о чем-то таком читали, о чем-то таком слышали, что-то такое видели по телевизору: перерезанные шеи наших контрактников, рваные раны солдат СОБРа и ОМОНа, изможденные лица наших, освобожденных из плена, срочников, оторванная противопехотной миной-ловушкой нога товарища по команде – всего насмотрелся Геша. На всю оставшуюся жизнь сохранил Геша уважение к чеченцам, как к отменным воинам. И все время, пока длились те страшные месяцы, Геша сам у себя спрашивал: «Зачем мы здесь? Зачем я здесь?»

Есть у спецназовцев такая мода – каждому иметь какую-нибудь «фишку». Когда Гешу обучали в «школе», то на огневую, к примеру, подготовку патронов не жалели – настрелялись все в волю, отчего, как правило, становились стрелками, как минимум, выше среднего, а многие – так и отменными. Но в любой команде находился некто, кто становился в стрельбе всех отменней: прицельно палил «по-македонски» с обеих рук на бегу из «Стечкиных» или даже умудрялся столь же прицельно и густо палить и из двух укороченных десантных «Калашей». Все умели более или менее хорошо метать обычный армейский штык-нож, но находились такие, кто метал столь неказистый снаряд с такой силой метров аж на тридцать, что тот, угодив жертве точнехонько в шею, едва не отрывал ей голову.

Гешиной фишкой стали обыкновенные саперные лопатки. Не иронизируйте – в его руках они превращались в две сверкающие неумолимые молнии – бывает, что и такое умение приходится весьма кстати. Допустим, при необходимости тихо и быстро уничтожить наблюдательный пост или засаду противника. Если ты один подкрался к такому укрытию, то метнуть в одного врага штык-нож может оказаться недостаточной мерой – остальные тут же обнаружат тебя и уничтожат. А если прокрасться вплотную и ворваться неожиданно в их укрытие, и – двумя, как лезвие отточенными, лопатками, быстро, в четверть секунды, беспощадно?

Вас интересует, приходилось ли Геше такое делать? Увы, да – дважды.

Когда кавказский жар стал понемногу спадать, срок Гешиной службы вышел. Ему, как и прочим бойцам его команды, предложили подписать контракт, но – он оказался одним из тех немногих, кто такого лестного для любого диверсанта предложения не принял.

Вернувшись после армии в Питер, он запихнул свою парадку с поблескивавшей на ней медалью «За отвагу» и увенчанную погонами с широкой лычкой старшего сержанта в самый дальний конец шифоньера, и месяца два, а то и три отлеживался у себя в комнате, пугая мать и сестру мрачным видом, нещадно попивая горькую. Но, – потом одумался, решил, что все-таки нужно жить, и устроился в охранное агентство охранником.

Что только не охранял он в те годы – банки, крупные фирмы оптовой торговли, был даже охранником на автостоянке ломбарда – там, куда ставились залоговые автомобили. Те, кто появлялся там, чтобы оставить автомобиль в залог получаемого кредита, бывали, как правило, сумрачны. Если им все же удавалось выкупить собственность, выглядели несколько бодрее, но печать забот все еще омрачала их лица. Были и другие – те, кто приходил присмотреть себе вышедшие из залога и поступившие в собственность ломбарда авто. Выглядели вальяжными, самоуверенными, нередко даже наглыми.

Одному такому наглецу Геша однажды и разнес нос – таково его первое увольнение за провинность.

В следующий раз его уволили из точно такого же охранного агентства за то, что он саданул под печень своего начальника смены – тот, как потом заявил дома Геша, разговаривал с ним, как с шавкой.

Потом тяжело заболел и слег Гешин дед по отцовской линии. По настоянию матери Геша перебрался к нему (Гешиному отцу на своего отца, похоже, было наплевать – слишком уж занялся построением благополучия в новой семье) – именно в ту квартиру, в которой мы имели честь застать Гешу при первом знакомстве.

Дедова болезнь длилась почти год. Ох, и намучился же с ним Геша! И неизвестно, кто больше мучился: дед от своей несносной болезни или же Геша с ним: бегал по аптекам, выискивая лекарства, сам делал деду уколы, подставлял ему и выносил после него утку, менял под лежачим простыни, которые сам же и стирал, варил супчик немощному – натерпелся, одним словом! Наконец, дед приказал долго жить и отошел в лучший или, во всяком случае, более спокойный мир – к счастью, предварительно успев составить завещание, по которому наша квартирка, понятно, отходила к Геше. Но едва только Геша собрался вступить в законные права собственника жилья, как – о, вы уже догадались! – поспешил нарисоваться отец, науськанный своей благоверной и их детьми, и предъявил права на нашу, черт ее побери, квартирку, – которая досталась нам столь неимоверной ценой.

Но – суд да дело (а суд, представьте себе, был-таки!), а против завещания не сдюжить!

Так у Геши появилась собственная берлога, в которой он не только жил, но и тужил: как-то по-прежнему у него во всем остальном не очень-то клеилось. Одно время вроде посветлело – встретилась ему Лерка как-то в ночном клубе, куда зазвал его Паша – бывший сослуживец. Но – слишком скоро выяснилось, что она – та еще штучка. Насмотревшись в своем рекламном агентстве на всевозможных «крутиков», она спала и видела себя богатой. Причем именно возможность служебного, по существу, общения и внушала Лерке столь радужные надежды – особой грани между собой и своими клиентами она не видела. Гешу пилила регулярно: мол, стань мужиком, смотри, как другие живут, бери пример! Тот же Паша!

Паша – да! После спецназа, кое-чего продемонстрировав, он легко нашел себе работу телохранителем при одном из новых воротил, у которого имелся весьма обширный бизнес: сеть казино, грузовой терминал в порту с растаможкой груза и последующими вариантами его транспортировки под охраной, и так далее.

Паша при своем боссе цвел и пах! – носил дорогие костюмы, ездил на «Прадо», курил трубку с ароматным табаком, всегда был при «лаве».

Звал Паша и Гешу за компанию в телохранители к своему благодетелю, но – Геша, подумав, отказался: не хотел бобиком при откормленной какой-то роже состоять. Лерка, узнав о том неиспользованном варианте, в сердцах назвала Гешу «полным идиотом».

Последние три месяца Геша вел образ жизни безработного. Нет, варианты у него появлялись, но всякий раз он усматривал в них что-нибудь для себя предосудительное или неприемлемое. Впрочем, многим из нас такая ситуация, вероятно, знакома – когда долго бездельничаешь, начинаешь бессознательно искать причины, чтобы бездельничать еще дольше. Безработица разлагает человека так, как ничто другое!

На что Геша в те месяцы жил? Более того, – и пил? А шут его знает! Встречаются такие натуры, у которых подобные времена проходят как-то не особо трагически, как-то сами собой: случалось, что на минуты заезжал Паша и – что греха таить? – подкидывал Геше чего-нибудь; случалось, на выпивку подкидывала сама улица или, вернее, те ее кварталы, где еще хорошо помнили Гешу; а поначалу еще грели и кое-какие накопления, сделанные им в лучшие дни.

Из бывших сослуживцев общался Геша еще и Колей, которого в их команде за недюжинную силу и бесшабашность прозвали Дизелем – с тем самым бойцом, которому на Гешиных глазах оторвало ногу – не всю, только ступню. Дизель жил в Красном Селе, и они по очереди наносили друг другу визиты, и приехавший, как правило, оставался у приятеля ночевать – Красное от Васьки находилось не близко. В такие вечера и ночи они изрядно пили и вдоволь говорили, но – такое, как сами понимаете, случалось не часто.

За те два года, что прошли со смерти деда, в квартирке почти ничего не изменилось: те же обои, та же мебель – единственным из всего того, на что у людей принято обращать внимание и на что обращал внимание сам Геша, был его гардероб – в отношении одежды он выглядел сущим привередой. Остальное же Гешу практически не волновало. Лерка, правда, когда он был при деньгах, заставила его купить тридцатидвухдюймовый ЖК-телевизор «Самсунг», который сама же и выбрала, и заставила подключиться к кабельной сети. Выбрала она и место под телевизор – прямо напротив дивана, над тем креслом, сидя на котором Геша столь пристально и враждебно разглядывал Марию в знакомой нам сцене. Когда Лерка оставалась у него ночевать, то лежа подле изнывавшего от половой истомы Геши на разобранном диване, прежде чем приступить к тому, ради чего, собственно говоря, она и посещала нашу квартирку, подолгу насиловала дистанционный пульт телевизора, перескакивая с канала на канал ежеминутно, и наставительно ворчала: «Подожди, мол, еще успеешь, дай посмотреть», – и так далее. Кроме телевизора, появился в доме (и уже по инициативе самого Геши – очень уж любил послушать музыку) и переносной музыкальный центр «Панасоник», с которым мы уже знакомы.

Таким был Геша к тому моменту, как мы с вами его повстречали.

Плох ли?

Автор затрудняется ответить… Пожалуй, не так уж и плох.

А впрочем, судите о нем, господа, сами.

Мы же пока отправимся на розыски других героев нашего повествования – пока не остыли их следы:

 

Глава 13

Присной памяти господина Ле Бяжа

В то самое время, когда Геша покидал лицей, от здания Главного следственного управления ГУВД Санкт-Петербурга, расположенного, как доподлинно установлено автором, на Лиговском проспекте под номером 145, отъезжала «Нива», в салоне которой за рулем расслабленно, все еще «перемалывая» остатки адреналина, сидел Сергей, а подле него воодушевленно витийствовал Биген – разумеется, он, кто же еще мог обретаться там подле своего командира?

Здесь мы немного опустим суть витийствований Бигена – безусловно, полных глубокой мудрости, – полагаясь на то, что впредь у нас еще будет немало возможностей к таковым приобщиться: ведь читатель, несомненно, уже понял, что Биген относился к тем одаренным натурам, за которыми имеет смысл неотрывно следовать с карандашом и блокнотом, дабы сохранить для потомства все те безупречные афоризмы и остроумные перлы, коими они осчастливливают поминутно всех тех, кому везет в такие моменты оказаться поблизости; вместо того мы пока уделим должное внимание самому автотранспортному средству, в котором в тот час перемещались по городу наши друзья, ибо оно такого внимания вполне заслуживает.

Этот расчудесный отечественный автомобиль Сергей приобрел в весьма драматический и переломный период своей жизни на так называемые «боевые», – когда вернулся домой с Северного Кавказа после Второй чеченской, и был вынужден навсегда упрятать в шкаф мундир армейского капитана и сменить его на мундир тоже капитана, но уже ментовского – несколько ниже мы расскажем обо всем подробнее.

Впрочем, поначалу «Нива» ничем таким чудесным не отличалась и выглядела, как и все остальные новые авто данной модели: вполне заурядная такая машинешка пошленького светло-зеленого цвета.

Как-то (еще в самом начале ментовской деятельности Сергея) к нему на стол легло дело об убийстве женщины – супруги владельца популярной в городе фирмы, занимавшейся тюнингом автомобилей, причем все стрелки того дела слишком уж явно указывали на самого мужа погибшей, которого, естественно, дабы не скрылся от справедливого возмездия суда, на время следствия пристроили в следственный ИЗО, в небезызвестные «Кресты». Проведя пару допросов подозреваемого, Сергей почувствовал – здесь что-то не так – уж слишком безобидным да вдобавок еще и беззаветно влюбленным в покойную жену тот выглядел. В общем, мы не станем перегружать наше повествование обстоятельствами той истории, а лишь сообщим, что в итоге злодеем оказался вовсе не первый подозреваемый, а его друг и партнер по бизнесу, который, как выяснилось, долгое время являлся любовником жертвы и совершил убийство тогда, когда их отношения уже близились к разрыву и накалились до предела, и несчастная пригрозила обо всем рассказать мужу.

С предпринимателя, само собой, сняли все обвинения – за отсутствием состава преступления, и через некоторое время он, хотя и сраженный горем из-за гибели и предательства, как оказалось, жены, и предательства бывшего друга, все-таки, чувствуя вполне объяснимую в подобном случае благодарность по отношению к своему спасителю, пришел в отдел и в знак благодарности выложил на стол перед Сергеем весьма крупную сумму «зелени» – за что тот отчитал его, как мальчишку.

Тогда горемыка, продолжая все еще чувствовать себя обязанным, попросил Сергея, как о великом одолжении, дать ему в распоряжение на недельку Сергееву «Ниву», и тот, не без давления Бигена и с большой неохотой, отдал ключи.

Вновь в отделе предприниматель нарисовался с некоторым опозданием – дней через десять, и предложил Сергею и его другу выйти на улицу и взглянуть на облагороженную «Ниву».

Посмотреть-таки было на что: во-первых, автомобиль предстал перед нашими друзьями перекрашенным в светло-оливковый металлик; во-вторых, колеса подрессорили (то есть, сделали тачке то, что принято называть «лифтингом»), отчего «Нива» теперь гордо и значительно возвышалась над землей с увеличенным дорожным просветом; в-третьих, сами колеса стали шире, разошлись дальше по осям, и сверкали забойными титановыми дисками; пятое колесо переместилось на специально установленное крепление на дверь багажника; мало того и самое главное – «Нивовский» двигатель 1,7, как оказалось, заменили на «Опелевский» 2,3. Зная, что Сергей заядлый охотник и всем видам столь увлекательного занятия предпочитает именно охоту на волков, предприниматель распорядился нарисовать над увеличенными арками передних колес силуэты двух, устремленных вперед, преследующих добычу и атакующих хищников (аэрография, однако).

Одним словом, авто Сергея стало выглядеть более чем заметным на общем фоне прочих, и – увы! – несколько вычурно.

И сам Сергей и Биген рассматривали творение современного тюнинга с молчаливым изумлением, но – по разным причинам.

– Обалдеть! – наконец, восхищенно выдавил из себя Биген. – «Джипяра»! Всем «Джипярам» – «Джипяра»!

Сергей кашлянул и, не разделяя энтузиазма друга, откликнулся:

– Ну, я в такое не сяду.

– Да ты что, Серега! – на всю набережную заорал Биген, привлекая внимание прохожих. – Классная тачка! – И он оглянулся на смущенного тюнингиста: – Спокойно, брат! Сядет! Еще как сядет! Я тебя уверяю!

Дело происходило возле здания Василеостровского РУВД, которое, как известно, расположено на Морской набережной в доме номер 15 под литерой «Г».

На шум из дежурки вышло несколько сотрудников, которые сразу же с видом знатоков вонзили оценивающие взгляды в «Ниву».

– Ну, ты даешь, Серега! – высказал одобрение один из них.

Сергей с недоумением на него посмотрел:

– И что, Семыкин? Ты бы на такой ездил?

Тот осклабился:

– Конечно! Можешь подарить, если тебе не нравится.

– Ага, щяс! – съязвил Сергей и вновь с великим сомнением взглянул на свою машину.

Короче, стал он все-таки на «Ниве», приобретшей, кстати, невиданные для подобных автомобилей ходовые качества, ездить, временами испытывая некоторую неловкость в тех случаях, когда ловил на ней любопытные взгляды прохожих и водителей других авто.

Вот в той самой «Ниве» и «расшивали» сейчас по городу наши друзья, сдав только что в ГСУ ту с большим трудом выбитую Сергеем на операцию баксовую наличность, что находилась в кейсе, и те ювелирные украшения по описи, которые в результате проведенной операции попали к ним.

Решив, что в отдел торопиться не следует, что работа, как известно, не убежит, они попросту позволили себе немного покружить по центру города и поболтать.

Биген, как уже и говорилось, витийствовал:

– Не понимаю! – пылко восклицал он. – Вот не понимаю я таких, Серега – хоть убей меня! – не понимаю…

– Чего ты не понимаешь, Бигеша? – слегка усмехнувшись, лениво поинтересовался Сергей.

– На хрена попу гармонь? – словами старой русской поговорки, пояснил Биген – исчерпывающе, как он считал.

– Прости, не понял, – вновь усмехнулся Сергей.

– Ну, на хрена этим парням эти безделушки? – наконец, соизволил Биген расставить все точки.

– Как «на хрена»? – с недоумением пожал плечами Сергей. – Денег хотели…

– Русскому человеку не нужны деньги! – безапелляционным тоном заявил Биген. – Настоящий русский человек должен быть бедным. И даже – нищим! Только тогда он будет духовным, то есть – русским! Мы же все – все человечество! – на вас, на русских, смотрим – в плане духовности. – В данной области, а именно в том, что такое настоящие русские люди, Биген мнил себя специалистом с непререкаемым авторитетом и считал себя в полном праве судить и рядить по данному поводу, как человек, проведший среди русских едва ли не всю жизнь. – А они? – продолжил он и – резюмировал: – Тьфу!

– Насчет бедности – ты, Бигеша, загнул! – возразил ему собеседник.

– Точно, точно! – суетливо и еще более пылко бросился Биген отстаивать свою точку зрения. – Я русский народ знаю! Деньги вас, Серега, испортят! И вообще вы – странные люди!

Сергей в очередной раз усмехнулся:

– Эту байку я уже слышал.

– Точно, точно! – продолжал настаивать Биген. – Вот, например, канавка, – махнул он рукой в сторону окна.

– Какая еще, к дьяволу, канавка? – искренне изумился Сергей.

– Эта канавка, Лебяжья! – вразумляя друга, наставительным тоном пояснил Биген и вновь ткнул рукой в сторону окна, на траверсе которого как раз и была та самая исторически знаменитая канавка, о которой, с легкой его руки, и зашла речь.

– И? – не понимая, куда он клонит, подстегнул его оппонент.

– А на хрена ее прозвали Лебяжьей? – торжествующе воскликнул Биген.

– А что?

– Да не по-русски же! – еще более торжествующим тоном заявил Биген.

– Вот еще! – возмутился Сергей.

– Точно я тебе говорю! У тебя в школе – что по русскому было?

– Да вроде твердая четверка.

– А у меня – пять! – привесил железный аргумент Биген. – Так что – ни мур-мур! Вот смотри: озеро – лебединое, последняя песня – она тоже, блин, лебединая, а канавка – Лебяжья!

Не зная, чем крыть, Сергей вновь пожал плечами и заметил:

– Может, ее вовсе не в честь лебедей назвали.

– А в честь кого, по-твоему? В честь птеродактилей, что ли?

К своему великому стыду, которому автор и читатели могут только посочувствовать, Сергей, хотя и был коренным питерцем, свой славный и изумительный город, а точнее, его историю знал крайне плохо.

Так ведь нередко бывает?

Среди питерцев немало найдется таких, кто, гордясь славной историей своего легендарного города, козыряя его бессчетными музеями, дворцами и соборами, фонтанами и крепостями, так ни разу и не посетил, скажем, Эрмитаж или, добавим, Русский музей.

Сергей относился именно к таким людям – ничто и никогда его, кроме службы, не интересовало, и потому сейчас он пребывал в состоянии полного ступора, не имея ни малейшего понятия о том, кто, когда, при каких обстоятельствах, в честь кого или чего обозвал чертову канавку Лебяжьей, к названию которой столь упорно цеплялся настырный Биген. Но, чтобы не макнуться перед лицом старого друга, как говорят, лицом в грязь, Сергей решил сделать некое предположение:

– Ну, а если, скажем, был прежде здесь в Питере француз какой-нибудь заезжий – какой-нибудь там архитектор высоколобый или там, например, строитель многоопытный, который эту гребаную канавку задумал и смастырил, тогда что?

– Причем здесь француз?! – изумился Биген.

– А у француза фамилия, допустим, была Ле Бяж, – продолжал гнуть свое Сергей. – Вот в его честь и прозвали Лебяжьей…

Биген расхохотался так, что распугал чаек на перилах Дворцового моста, который они в тот момент проезжали:

– Ты совсем погнал, Серега! Несешь какую-то ахинею – француза какого-то приплел.

Сергей осерчал:

– Да отвяжись ты от меня со своей канавкой! Не нравится название – пиши в газету, чтобы переименовали.

– Да я-то тут причем?! – урезонил его Биген. – Мне доверия мало. Я – инородец, то бишь, – казах. Тут русский заниматься должен. Ты должен заняться, Серега! – заключил он.

– А мне пошто?

– Ты же, блин, русский! А потом эта твоя… Как ее?! Акиматовская… Вот ты через нее, – тут Биген движениями двух согнутых в локтях рук и движениями таза изобразил нечто неприличное – напоминающее секс, – мысль и донеси.

– «Акиматовская»? – нахмурившись, взглянув на него, переспросил Сергей.

– Ну, да, она… У нас в Казахстане акиматами называют всякие там городские, районные и областные администрации, – снисходительным тоном пояснил Биген.

– Черт бы тебя побрал! – в сердцах воскликнул Сергей и отвернулся от друга, сосредоточившись на вождении.

Надо сказать, что напоминание ему о, как можно догадаться, некой женщине произвело на него некоторое впечатление – Сергей задумался.

Здесь, автор полагает, будет своевременным рассказать об упомянутой особе подробно и отдельной главой:

 

Глава 14

Богиня в бикини

Однажды, примерно за месяц до описываемых в нашем повествовании событий, Сергей, вернувшись поутру в отдел после очередного допроса в «Крестах» (как всегда, в сопровождении Бигена), услал друга в магазин, чтобы пополнить запасы чая и сахара, а сам, предварительно скинув китель и рубашку и оставшись в одной камуфляжной майке, извлек из шкафа пару тяжеленных гантелей и, взяв лишь одну из них, уселся на табурет спиной к дверям и, оперев правую руку о правое же колено, принялся с наслаждением набивать бицепс.

Он не стал оборачиваться ни на звук вдруг открывшейся двери, ни на звук вдруг раздавшегося следом довольно очаровательного женского голоса:

– Здравствуйте! Вы – капитан Тана, Сергей Александрович? – поинтересовался голос.

– Ну, я, – довольно грубо, проигнорировав приветствие и по-прежнему не оборачиваясь, по-прежнему продолжая уделять самое пристальное внимание только своему бицепсу, отозвался он. – Что хотели?

– Я дочь бывшего мэра, – раздалось у него за спиной. – Хотелось бы с вами поговорить.

– Какого именно «бывшего»? – с сарказмом полюбопытствовал Сергей. – У нас их много было – как собак нерезаных, – еще более грубо и все еще не оборачиваясь к вошедшей, заметил он.

– Предпредыдущего, – хлестко ответили ему. – Послушайте, вы и дальше будете так отчаянно хамить? Быть может, вы все-таки обернетесь ко мне? Да бросьте же вы, наконец, вашу железяку! – голос звучал требовательно.

Сергей не спешно опустил гантель на пол, отер выступившую на лбу от упражнения испарину, а затем столь же не спешно повернул голову: вначале его взгляд выхватил из пространства кабинета только пару стройных и крепких женских ног, максимально доступных взгляду из-за короткого сиреневого шерстяного платья: как раз таких ног, как ему нравились – не из тех тоненьких, не имеющих форм худосочных ножек, которыми славятся и гордятся изнуряющие себя диетами девицы, мечтающие покорять подиумы модельного бизнеса, а настоящие, женские, со всеми необходимыми округлостями в наличии – такие, от вида одного лишь соблазнительного колена которых, истинного мужчину начинает бить дрожь самого безудержного желания.

Далее он не без вожделения осмотрел обладательницу чертовских ног всю целиком: чулки телесного цвета, фиолетовые модельные кожаные сапожки на высоких шпильках, платье перехвачено белым кожаным пояском, на плечах – легкая и, вероятно, довольно теплая и, несомненно, чудовищно дорогая куртка из какого-то почти белого меха; в руках с узкими и длинными фалангами пальцев, плотно прижатая к самому животу – очевидно, весьма упругому, как успел отметить про себя Сергей – белая же кожаная дамская сумочка, словно средство некой защиты; посетительница выглядела лет не более чем на двадцать восемь; светлые брови гневно изогнуты, ярко прорисованные красные губы нервно, под воздействием все того же гнева, подрагивают: о, капитан умел вызывать гнев у противоположного пола!

В общем, Сергей остался доволен и тем впечатлением, каковое было произведено на него самого, и тем впечатлением, которое он, судя по всему, вызвал у стоявшей перед ним красивой, надменной и холеной женщины.

Впрочем, под его жестким и оценивающим взглядом ее надменность несколько поблекла.

– И? Какие трудности? – с признаками легкой насмешливости в тоне, спросил он, наконец-то, встав с табурета и, видя, что она никак не может приступить к делу, поторопил: – Ну! Что же вы? Излагайте!

– Ваши сотрудники вчера задержали одного мальчика. Он мой младший двоюродный брат. Говорят, что его, – она несколько замялась, прежде чем произнести неприятное для нее слово, но все-таки произнесла, – дело передали вам. Я бы хотела поговорить с вами о нем. Здесь какое-то недоразумение! Он милый мальчик…

– Фамилия? – перебил он ее.

– Чья? – изумилась она. – Моя? Моя фамилия слишком известна, чтобы вы не могли ее знать.

– Ах! Надо же! – язвительно воскликнул Тана. – Да плевать я хотел на вашу фамилию! Вашу я, разумеется, знаю. Его, конечно!

– Лабудский, – с некоторым вызовом сообщила девушка.

Фамилия подростка тоже была из тех, что, как говорится, на слуху.

– И почему о нем беспокоитесь вы? – удивился Сергей. – Пусть бы его родители и парились.

– Наши внутренние дела, – с достоинством возразила ему девушка.

– Ладно, – более мягким тоном отозвался Тана. – Я, честно говоря, пока еще не в курсах. Присядьте пока, – показал он взглядом на тот диван в кабинете, который где-то умудрился выцыганить Биген с полгода назад, и направился к дверям.

Девушка, дав ему пройти, все с тем же достоинством посторонилась и, переместившись к дивану, осторожно уселась там на самый краешек, предварительно придирчиво осмотрев предложенное ей место на предмет наличия на нем пыли.

Распахнув широко дверь кабинета, Тана выглянул в коридор: к его изумлению, за дверью обретались два здоровенных качка – оба в майках с коротким рукавом, у обоих через левую руку были перекинуты пальто, плечи перехватывались кожаными ремешками подмышечных кобур.

Качки, освобождая ему простор, несколько отодвинулись от проема, Тана с сарказмом покосился на их бицепсы, хотя они у них были явно больше его собственных, а затем громко, на все здание заорал так, что качки вздрогнули:

– Биген! Биген, где ты, черт тебя подбери!

Откуда-то с нижних этажей – наверняка, от самой дежурки на его зов и тоже истошно отозвались:

– Ау, Серега! Да здесь я, здесь!

Ожидая появления Бигена, Тана еще раз колючим взглядом смерил качков, мысленно пофантазировав о том, какими именно ударами, если б понадобилось, можно б было обоих «уделать».

Биген появился вскорости – семеня короткими, но юркими ножками по коридору, прижимая к груди кульки с сахаром, пряниками и коробку ходового чая, он, запыхавшись, приблизился к своему капитану:

– Че, Серега? – невозмутимо поинтересовался он.

– Ты где столько времени бродишь?

– Сам же за чаем отправил!

– Не полчаса же!

– А я на обратном пути в дежурку к пацанам потрещать забежал, – не теряя невозмутимости, пояснил Биген. – Что горит?

– Дело некоего Лабудского у нас в производстве есть?

– Есть у нас дело этого расиста, – уверенно подтвердил Биген. – Его ночью патрульные задержали – дебош устроил в ночном клубе с нанесением телесных повреждений гражданину иностранного государства. Наглый такой балбес! Поутру нам передали. Я забыл тебе сказать – оно у тебя на столе.

– Покажи! – потребовал Тана.

– Ага, щяс! Я шументом, – покладисто согласился Биген и ринулся в кабинет.

Тана, прикрыв дверь, тоже вернулся к себе.

Посетительница тут же была обстреляна градом сладострастных взглядов Бигена – сгружая покупки в шкаф, он едва не уронил их мимо полки, так как, все время не мог оторвать глаз от девушки, а та в свою очередь с изумлением наблюдала за таким маленьким и таким реактивным азиатом.

Кое-как справившись с разгрузкой, Биген ринулся к столу и, по-хозяйски там порывшись, вытащил из прочих тоненькую папку и протянул ее ожидавшему Сергею:

– Вот!

Сергей внимательно прочел протокол задержания.

– Дебош, значит, устроил ваш мальчик в ночном клубе, – заметил он девушке мимоходом.

– А я говорю вам, что тут какое-то недоразумение! – с апломбом возразила та.

Сергей продолжал читать:

– В принципе, здесь все просто, – начал он.

Но девушка его торжествующе перебила:

– Я же вам говорила!

– Напился, – продолжал Тана, – устроил драку со студентами из Зимбабве, одному из которых разбил голову бутылкой шампанского «Дон Периньон». Круто! Как вас зовут, кстати? – поинтересовался он у посетительницы.

– Маргарита, – мгновенно и с язвительностью в голосе ответила она. – Только не прикидывайтесь, что вы не знали, как!

Тана пожал плечами:

– Клянусь, ничего не знал. Так что же мы будем делать, Маргарита? – задав вопрос, Сергей невольно покосился на круглые коленки девушки.

Отвечая, посетительница пыталась одновременно несколько натянуть подол своего платья книзу, но – безуспешно:

– Наверняка, его спровоцировали. Быть может, даже из-за девушки! – Она заглянула в глаза собеседнику, но, не дождавшись от него никакой реакции, продолжила: – Ну, неужели же мы не сможем как-нибудь уладить такой пустяк?! Всегда же можно договориться! – И она расстегнула сумочку: – Триста долларов вас устроит? – зашелестев в чреве сумочки купюрами, улыбнулась она, вопросительно глянув на Сергея, но, так как ответа не последовало, добавила: – Пятьсот?

Тана смотрел на нее неприязненно.

– Эти – в коридоре – кто? – проигнорировав ее вопросы, поинтересовался он.

– Эти? – с недоумением переспросила она, но, догадавшись, все-таки пояснила: – Мои телохранители.

Тана мрачно усмехнулся:

– Хранители вашего тела? – и, не дожидаясь реакции девушки на свой сарказм, повернулся к Бигену: – Бигеша, сходи-ка, приведи сюда нашего горячего джигита, – распорядился он. – И обожди с ним в коридоре, пока я тут с девушкой утрясу все формальности.

– Сей момент, Серега! – понимающе отозвался тот и незаметно для девушки подмигнул другу.

Едва Биген исчез, Сергей запер дверь на ключ.

Телохранители посетительницы, услышав, как ключ в замке провернулся, обеспокоенно переглянулись, но промолчали и только слегка покосились на табличку, прикрепленную к двери кабинета, надпись на которой гласила:

Старший оперуполномоченный

капитан С.А. Тана

Покончив с дверью, он обернулся к девушке: ноздри его раздувались. Та, уже предчувствуя то, что, по ее мнению, ни в коем случае свершиться не могло, но, тем не менее, вот-вот могло свершиться, встала ему навстречу, вновь прижав в животу сумочку – последнюю и, увы, весьма шаткую преграду между нею и стоявшим напротив хищником.

Сергей одним движением, подчиняясь инстинкту диверсанта (мы еще расскажем вам более детально об упомянутом его инстинкте, и не только о нем, но несколько ниже), обнажая крепкое тело, сдернул с себя камуфляжку, в которой так до сих пор и разгуливал перед посетительницей.

– О! – только и смогла произнести она.

Да она была уверенной в себе молодой женщиной известной всему городу, пресса называла ее не иначе, как «светской львицей», но в груди у нее билось отнюдь не львиное сердце, а самое, что ни на есть, обыкновенное – женское! – и ее сердцу хотелось чего-то такого, чего в ее жизни не было – не псевдоумных разговоров, не нашептываний хлипких обольстителей – нет! Втайне ее сердце желало чего-то такого, что и случилось сейчас в кабинете у Тана: чтобы ее однажды вот так кто-нибудь попросту взял, не спрашивая у нее на то разрешения. Да и, откроем секрет, Маргарита, по сути, жила очень одинокой жизнью среди того шума и чванства, что ее окружали.

Биген, оставив извлеченного из камеры временного содержания мальца на попечение дежурных, вернулся на этаж. Дойдя до дверей кабинета Тана, он остановился прямо напротив них, а, значит, и напротив качков, и прислушался. Звуки, свидетельствующие о разворачивавшемся в те минуты внутри кабинета сексуальном безумии, уже стали вполне различимы и, очевидно, оказали столь приятное и даже ласковое воздействие на барабанные перепонки ушей Бигена, что на губы его тут же наползла легкая улыбка абсолютно удовлетворенного жизнью человека, и он, внимательно прислушиваясь, в трансе немного наклонил голову и стал машинально пощипывать тюркскую бородку. Постепенно его улыбка становилась все шире и шире и, наконец, он, бодро вскинув голову, заговорщицки и дружелюбно посмотрел на стоявших прямо перед ним качков, озорно подмигнул каждому из них в отдельности, а затем устремился к дверям соседнего кабинета.

Качки проводили его перемещение мрачными взглядами, а затем переглянулись друг с другом – вид у них при том был насколько безобидный, настолько же и тупой.

В соседнем кабинете двое оперативников вели допрос. Когда дверь широко распахнулась, и перед ними предстал возбужденный Биген, они замолчали и с удивлением уставились на коллегу. Он же, не церемонясь, быстро прошел к столу и, схватив с него стакан, набитый карандашами и авторучками, вывалил все его содержимое прямо перед носом того из оперов, кто был хозяином помещения.

Тот с возмущением вперился в Бигена:

– Бигеша, ты что вытворяешь? У нас тут, между прочим, идет допрос подозреваемого!

– Тсс! Заткнись ты, Ерохин! – зашипел на него Биген, прижав палец к губам. – Там, – кивнул он на стену, – такое творится! Такое! – И, не потрудившись дать более точные объяснения, он ринулся к стене, выдернул из розетки штепсель компьютера, отчего тут же «гавкнул» весь набранный там протокол уже подходившего к концу допроса (так как, хозяин кабинета только-только начал осваивать премудрость обращения с хитрым инструментом и еще не усвоил привычки периодически сохранять набранный текст), и, приложив стакан, плотно прижался к нему ухом, смастерив себе, таким образом, своеобразное подслушивающее устройство.

Хозяин кабинета в сердцах вскочил с места:

– Ты совсем очумел, что ли, Биген?! Ты что наделал?! Я целый час набивал дерьмовый протокол! Одним пальчиком! – подчеркнул он, едва не плача. – Что мне теперь? Вешаться, что ли?

Но – Бигена мало трогало чужое горе:

– Потом, Петя, потом! Там, – он вновь показал глазами на стену, – Тана такое чудит! – И он сделал несколько своих излюбленных, и, согласитесь, весьма неприличных движений тазом.

Оперов проняло любопытство, и они приблизились к Бигену, причем по пути один из них грубо пихнул подозреваемого:

– Ну-ка, ты, урод, подвинься! – потребовал он и, склонившись над коллегой, поинтересовался: – Ну, что там, Бигеша? Дай послушать.

Походная жизнь не очень-то часто балует своих избранников интимом, и потому, когда все-таки такая возможность выпадает, теряться им нельзя – нужно успеть сделать все, как надо, и причем, увы, в ограниченное время. Среди тех «боевых» навыков, которые приобрел и сумел сохранить Сергей, имелся и такой.

Когда двери кабинета, наконец, открылись, он и Маргарита предстали на пороге хотя и несколько разгоряченными, но, тем не менее, успевшими привести себя в некоторый порядок – во всяком случае, на Тана успела появиться рубашка. В руках он держал тоненькую папку с делом подростка.

– На вот, возьми на память, – протянул он папку девушке.

Та, молча, стараясь не встречаться глазами с телохранителями, взяла.

– Биген, Биген! Ты где? – громко крикнул в коридор Тана.

Друг тут же вынырнул из соседнего кабинета:

– Че, Серега?

– Приведи ко мне этого… Как его?

– Балбеса? – предупредительно подсказал Биген.

– Да.

– Легко! – и Биген засеменил по направлению к дежурке.

– Капитан! – позвала Маргарита, тронув Сергея за локоть.

Он оглянулся на нее. Она протянула ему визитку:

– А это вам. На память…

Тана, на миг взглянув на карточку, тут же упрятал ее в нагрудный карман рубашки. Она снова тронула его за локоть:

– Надеюсь, позвонишь? – спросила чуть слышно.

– Обязательно, – твердо – так, что никаких сомнений в том, что позвонит, оставаться не могло, пообещал он.

Появился Биген и подвел к ним вихлястого долговязого подростка, лет семнадцати от роду на вид, которого придерживал за рукав кожаной куртки.

Тот, едва заметив сестру, вальяжно воскликнул:

– Марго! Ты что тут делаешь?

Впрочем, она ему ответить не успела – одним движением приняв мальца из рук Бигена, Сергей тут же втолкнул того в кабинет, по ходу бросив девушке:

– Обожди немного, я его сейчас отпущу, – и снова запер за собой дверь.

Телохранители вопросительно взглянули на работодательницу, но она сделала им успокаивающий жест рукой.

Подросток выжидающе и с вызовом смотрел на Тана. Сергей размахнулся и с силой опустил тяжелый кулак на балбесово темя. Тот от страха и боли втянул голову в плечи.

– Нельзя бить людей по голове! – назидательно, приблизившись к мальцу вплотную и глядя тому прямо в глаза, проскандировал Сергей. – Понял?! Нельзя бить людей по голове! – повторил он. – Бутылками шампанского «Дон Периньон»… Даже, если этот человек черножо… Черт! – обмолвившись, в сердцах ругнулся Тана и – поправился: – Даже, если он – гражданин Республики Зимбабве! Понял?!

Балбес, непривычный к столь грубому обращению, молчал, с ужасом взирая на близко стоявшего Сергея.

Тогда Тана чуть от него отодвинулся и всадил еще один крепкий удар ему в темя – так, что казалась, башка мальца немного хрустнула, как переспевший арбуз.

– Да понял я, понял! – взмолился мальчишка.

– Все! – удовлетворился ответом настырный капитан и, отворив дверь, приказал: – Пошел вон из моего кабинета!..

Стоя у окна, которое выходило на набережную, Сергей и Биген наблюдали, как усаживалась в белый «Порш-Каррера» давешняя посетительница с мальцом, как вслед за ними отъезжал от здания РУВД черный «Крузер» с качками.

– Вот так наши ребята умеют! – восхищенно сопел рядом с Тана Бигеша. – Как ты ею овладел! Молодец, Серега! Перед спецназом все наклоняются! Ну, расскажи же! Серега! Расскажи, как все прошло?

Сергей был задумчив и молчалив, восторгов друга не разделял.

А Маргарита… Что ж, – в жизни всякой настоящей женщины, к какому бы кругу она не принадлежала, случаются события, о которых она, сознавая всю неблаговидность своего поведения, постыдится рассказать даже самым близким подругам, но, тем не менее, любит о таких событиях тайком вспоминать, всякий раз переживая их снова и снова.

Через три дня Сергей, как и обещал, позвонил Маргарите. Они стали встречаться, но все больше украдкой. Он ей казался грубым и неотесанным мужланом, но почему-то рядом с ним она чувствовала себя женщиной, просто женщиной – ничуть не более, но и ничуть не менее того, но – как могла она представить его своим, например, подругам? А паче того – родителям? Сергей же жутко не любил, если на тропинках их свиданий нежданно встречался кто-либо из ее подруг или (и особенно!) кто-либо из ее приятелей. Его поражало, что происходило с ним в таких случаях: еще за какую-нибудь минуту до того он чувствовал себя совершенно свободно и раскрепощенно – так, как обычно, в компании друзей и коллег, а затем вдруг на смену столь приятным всякому мужчине чувствам приходили чувства скованности, неестественности и так далее.

Поэтому, они, так ни разу о существующих проблемах не поговорив, старались встречаться украдкой. И чаще всего такие встречи проходили… Впрочем, у нас еще будет время уточнить.

Главное, что эти двое, принадлежавшие к столь разным социальным слоям нашего столь различающегося внутри себя общества, воспитанные в столь разные времена на столь различных ценностях, сошлись.

 

Глава 15

Стрелка

В те самые минуты, когда наши друзья из органов, прошвырнувшись по городу, парковали необычную «Ниву» подле подъезда Василеостровского РУВД, по Невскому проспекту в потоке пешеходов прогулочным неспешным шагом шли Костя и Мария: первый – несколько сдерживая эмоции, которые неизбежно вызывала северная столица России у всякого, кто туда впервые попадал; вторая – свои эмоции оказалась сдерживать не в силах.

Они направлялись к тому перекрестку знаменитого на весь цивилизованный мир проспекта, неподалеку от которого располагалось небольшое кафе или закусочная, а может, и рюмочная (со стоячими местами подле столиков), куда любила заглядывать питерская молодежь, и где у Кости была запланирована «стрелка» с Зеленым.

По Невскому, то и дело, мимо них фланировали легковушки, полные пассажиров в сине-белых шарфах, которые, высунув в приспущенные боковые окна сине-белые флаги, весело помахивали ими, задорно выкрикивая в сторону пешеходов лозунги типа: «Зенит» – чемпион!»

Дойдя до назначенного места, Костя, поигрывавший на ходу ключами от Гешиной квартиры, для которых он уже успел где-то приобрести симпатичный брелок, остановился:

– Мария, ты меня здесь обожди – один войду. Я быстро, если че… Ладно? – попросил он спутницу.

Девушка с некоторой брезгливостью глянула на окна простенькой кафешки и беззаботно кивнула:

– Ладно. В такой гадюшник я бы и сама заходить не стала – хоть с тобой, хоть без тебя. Если че… – передразнила она дружка.

Костя без лишних слов вошел внутрь.

Там его окликнули:

– Кот, я здесь! – высоко задрав кверху руку, чтобы обратить на себя внимание вошедшего, поприветствовал его Зеленый, рядом с которым стоял невысокий, очень мрачной наружности угрюмый парень, чьи густые брови, казалось, навечно сведенные вместе, прорисовали на его лбу заметные и не по возрасту глубокие морщины – едва ли ему было больше тридцати пяти.

Перед ними поблескивал небольшой графинчик, видимо, с коньяком, стояли рюмки – уже увлажненные, и тарелка бутербродов с сыром и колбасой.

– Салам, парни! – поздоровался с ними Костя, подойдя вплотную, и протянул руку сначала Зеленому, а затем незнакомцу, которой заторможенным движением пожал ее, не сводя с Кости изучающего и по-прежнему угрюмого взгляда. – Что пьем? – для завязки разговора поинтересовался Костя.

– Харашо выглядишь, Кот, – с любопытством разглядывая его, так как они давно уже не видались, заметил Зеленый, и ответил на вопрос: – Каньячок, будешь?

– Нет, – отказался Костя. – Я с утра уже пару рюмок водки накатил. Да и некогда – не один я.

Зеленый скосил глаза в сторону окон, подле одного из которых можно было углядеть скучающую Марию.

– Твая? – по-свойски поинтересовался Зеленый.

– Моя, – ответил Костя и переменил тему: – Ну, что будем делать? Все в силе?

Зеленый с трудом отлепил маслянистый взгляд от окна:

– Адабряю, – причмокнул он губами и только потом ответил на Костин вопрос:

– Вот, Кот, пазнакомься, – кивнул он на незнакомца, – перваклассный парень! Надежный и свой. Кстати, твой тезка, но паганяло у него Мазох.

Костя еще раз вгляделся в незнакомца и кивнул:

– Добро! Значит, все в порядке? – снова спросил он у Зеленого.

– Я же абещал! – расплылся тот в легкомысленной улыбке. – Гастям у нас всегда рады. Асобенно, когда они при деньгах…

Тут, перебив Зеленого, в разговор вступил Мазох:

– Помолчи, Князь! – слово «князь» он произнес с некоторой издевкой, затем посмотрел на Костю: – Зеленый втирал, что ты при лаве? – Костя коротким кивком головы подтвердил сказанное. – Не меньше десяти штуцеров. Можно больше. Есть? – Вновь последовал утвердительный кивок. – Вот, – Мазох протянул в сторону Кости сложенный вчетверо изрядно помятый тетрадный лист: – Здесь адрес. Я там еще и схему на всякий случай нарисовал. Ты же не питерский? – Еще один подтверждающий кивок головой. – Где-нибудь к шести подгребай. Устроит?

Костя развернул листок и пробежал его беглым взглядом.

– Где это? – спросил он, вновь подняв глаза на Мазоха.

– На Ваське, – был ответ.

– Устроит.

– Там общага одна студенческая, – добавил Мазох. – Коменда – свой человек! Так что – не беспокойся, все ровно будет. Закроемся на ключ, и шелушить, хоть до утра можно будет. Все схвачено! Придешь?

– Без проблем.

Мазох отстранился от стола и, обойдя его, протянул на прощание руку только одному Косте:

– Тогда, мужики, я пошел. Пока, Зеленый, чеши грудь, – небрежно бросил он Зеленому и быстро направился к выходу.

Дождавшись, когда Мазох покинет заведение, Костя обратился к Зеленому:

– Ну, Князь, что про него скажешь?

– Все будет тип-топ, – пообещал тот уверенно и снисходительно.

– Отвечаешь?

– Атвечаю! – поклялся Зеленый и, вновь глянув в окно, спросил в свою очередь: – Че за соска?

Костя с недоумением покосился в ту же сторону, а, сообразив, тут же зло вскинулся:

– Какая еще «соска»?! Где ты видишь «соску», Зеленый? Это у тебя соски да телки, а у меня – возлюбленная. Тебе горло вырвать, если че, а?

– Да ладно тебе, Кот, – дав заднюю скорость, примирительным тоном отозвался Зеленый. – Я же пашутил!

– «Пашутил»! – передразнил его Костя. – Смотри, Зеленый, когда мы с тобой в Даге жили, я, бывало, по три раза на день дрался. И неплохо, согласись, дрался. В следующий раз за такой выверт отрежу язык. Понял?

Зеленый поморщился:

– Я нэ спорю… – вяло буркнул он.

– Тогда, пока, Зеленый. Завтра позвоню или зайду, если че… – и Костя покинул старого приятеля.

– Пака, если че… – тихо, но с ненавистью прошипел Зеленый, глядя в удалявшуюся спину Кости.

 

Глава 16

Бигениана

Назвав очередную главу столь странным образом – примерно так, как называли эпические произведения прошлого (Илиада, Энеида), или, как менее эпические, но все-таки весьма обстоятельные произведения продолжают называть и в настоящем (Дьяволиада, Бондиана), автор лишь хотел подчеркнуть тот факт, что глава будет не только почти полностью посвящена Бигену, но и то, что судьбе этого полюбившегося автору персонажа присущ вполне заметный драматизм и незаурядность и, если хотите, в ней ощущалось некое влияние богов или чего-то такого высшего, чья суть, как и суть богов, находится за пределами человеческого понимания – как в древнегреческой трагедии.

Для начала, признаемся: по-настоящему героя нашего повествования звали не Биген, а Бегендык, и приходился он старшим сыном чабану из Центрального Казахстана Бауржану. Впрочем, здесь важнее указать, как звали деда Бигена, так как у казахов принято давать фамилию старшему сыну по имени его деда. Так вот, деда Бигена звали Оразалы и был он, само собой, тоже чабаном. Поэтому, если попытаться теперь указать здесь, как должно именовать Бигена на казахский манер, то придется написать так – Оразалы Бегендык Бауржан-улы, где первое слово обозначит фамилию, второе – имя, а третье – отчество, что можно будет по-русски прочитать так: Бегендык, старший сын Бауржана, внук Оразалы. Впрочем, всех последующих детей по казахским правилам отец мог записывать на свою фамилию и, таким образом, в одной семье у родных братьев могли оказаться разные фамилии – старший же сын считался как бы сыном своего деда.

Но, так как русские всегда стремятся сложно для них звучащие слова из других языков обрусачивать – именно по такой причине, допустим, Шымбулак стал Чимбулаком, Шымкент – Чимкентом, а Жамбыл так и вовсе превратился в Джамбул, то еще в ранние советские времена при регистрации и паспортизации казахов их стали записывать на русский манер, что, конечно же, вызывало некоторое недовольство местного населения. Само собой, что подобное не могло не коснуться и нашего героя, в паспорте которого в графе «фамилия, имя, отчество» с шестнадцати лет значилось: Оразалиев Бегендык Бауржанович. И хотя на родине Бигена казахи после обретения государственной суверенности уже давно стали при замене документов возвращать себе имена согласно древним традициям, он, пребывая все еще гражданином России, по-прежнему носил обрусаченные фамилию и отчество.

Само собой, что в быту процесс такового обрусачивания не мог не коснуться и его имени: первым делом, разумеется, русские соратники и коллеги оторвали от его имени неблагозвучное «дык», и навсегда забросили куда-то к чертовой матери, а затем еще и заменили «е» в первом слоге, которое будто бы резало им слух, на «и» – так и превратился Бегендык в Бигена.

Впрочем, чтобы хоть немного сократить наш рассказ, немалую часть столь замечательной судьбы мы все-таки опустим – пусть она даже и заслуживает самого пристального внимания, и начнем приглядываться к ней только с того момента, когда она тесно связалась с судьбой его друга и начальника капитана Сергея Тана, и посему сейчас заостримся именно на данной фигуре нашей истории.

Закончив среднюю школу, Сергей, недолго думая, подал документы в Рязанское высшее военное воздушно-десантное училище, что для него выглядело вполне логичным: и действительно, куда же еще такой, как он, мог направить стопы, как не туда? – сильный, смелый, не тяготевший ни к наукам, ни к торгашеству, которое в то горбачевское время стало поднимать голову.

Училище он успешно закончил – к слову сказать, став на третьем курсе чемпионом столь славного учебного заведения по рукопашке, так и не лишившись завоеванного титула до самого выпуска, но затем, согласно бытовавшим в русской армии некоторым маразматичным изгибам или, поправимся, по иронии судьбы попал не в ДШБ, как мечтал, а был откомандирован в распоряжение командования военно-транспортной авиации и вскоре оказался на аэродроме в Иванове командиром, так называемого, парашютного взвода – упомянутое подразделение относилось как раз к тем, о которых уже упоминал автор: спецназ авиации с подчинением по линии ГРУ. Относилось, но – и только! В армии начинался тот великий развал, что уже прошел по всему Союзу, по всем отраслям, и последствия которого расхлебываются до сих пор: бойцы в его взводе оказались далеко не тех качеств, которые требуются для того, чтобы суметь подготовить из них толковых диверсантов, прыжки случались не чаще раза в год – и то только с малых высот из вертолета без затяжки; времени на боевую и физическую подготовку выделялось крайне мало – парни попросту ходили из одного наряда в другой (так как людей не хватало); да и само отношение парней к службе не отличалось ни рвением, ни самым банальным усердием.

Сергей писал рапорт за рапортом о переводе, просясь в более боеспособную и боевую часть и, наконец, ему повезло – его откомандировали в разведотдел штаба дивизии, дислоцировавшейся под Смоленском.

Начальником разведотдела оказался некий Сретенин Анатолий Михайлович – в ту пору еще подполковник, – славный служака и классный мужик, что сразу же осознал летеха Тана, можно сказать, мгновенно влюбившийся в нового командира.

Мы не будем здесь описывать всю ту особую подготовку, которую получил Сергей, ставший командиром подразделения спецназа ГРУ, а попросту вновь отошлем любопытного и дотошного читателя к уже указанному выше тексту Виктора Суворова; скажем только, что Сергей сильно повысил мастерство рукопашного боя во время тренировочных схваток с «куклами» (кем были те «куклы», читатель сможет узнать все из того же текста).

Там, под Смоленском Сергей быстро получил старлея и вскорости его послали с собственной командой на Северный Кавказ в Первую чеченскую.

В Чечне и случилось знакомство с Бигеном: тот прибыл туда вместе с бойцами Псковского СОБРа – того самого СОБРа, подразделение которого в ту компанию столь нелепо и глупо угодило в расставленную боевиками знаменитую засаду, благодаря которой и средствам массовой информации, СОБР тогда печально прославился на всю Россию.

Со своими метром пятьюдесятью восьмью сантиметрами Биген, чьи плечи в то время украшали погоны лишь старшего сержанта, среди псковских великанов выглядел едва ли не уморительно: «Черт побери! – думал поначалу Тана, глядя на него. – Этот-то, что здесь делает? Какой из него воин?!» Тем не менее, бойцы СОБРа относились к маленькому, шустрому и веселому казаху с полным почтением, явно им дорожили и, приглядевшись к нему внимательнее во время совместной операции, Сергей сумел понять, почему: то, что в не ахти-какой широкой груди степняка билось отважное сердце – еще не самая важная причина. Куда значительнее выглядело то, что Биген оказался сущим пронырой – ни одно подразделение, в рядах которого он очутился бы, не узнало б нужды. Он мог достать все, что угодно и где угодно – для того, чтобы его сослуживцы смогли позавтракать, он мог, образно говоря, забраться на самую высокую кавказскую вершину и выкрасть из гнезда орлиные яйца под самым носом столь грозной птицы.

Стоило им сделать где-нибудь привал, как Биген тут же отправлялся на розыски пищи: он бесстрашно и в одиночку входил в любой чеченский аул, не обращая внимания на то, как местные жители относятся к близкому присутствию российских войск, и, мешая казахские и чеченские слова, вступал с ними в самые тесные контакты, и вскоре они снабжали его всем, о чем бы он их ни попросил – сковородками, казанками, лепешками, мясом, жиром или подсолнечным маслом, даже сигаретами и водкой (!).

Тана попал под столь сильное впечатление от нового друга (а они, разумеется, крепко сошлись), что стал донимать начальника разведотдела своей дивизии, который к тому времени стал полковником, чтобы тот устроил перевод Бигена в то подразделение, которое возглавлял Сергей, и – случаются же чудеса! – удалось.

Бойцы СОБРа, с грустью сознавая, кого они теряют, устроили Бигену пышные проводы.

С тех пор Тана так и не разлучался со своим другом.

Чем они тогда занимались? Тем самым, о чем одна небезызвестная политическая личность высказалась весьма недвусмысленно и публично: искали, находили и мочили – и даже в сортире.

После второй компании случился в их жизни очередной маразм – Бигена уволили из рядов российской армии по возрасту, а Тана попал под сокращение. Сергей впал в гнев: как – его, боевого офицера, еще столь молодого, полного сил, но уже обретшего столько опыта и боевых навыков – в запас? Он возненавидел Москву, Кремль – что они там себе позволяют, о чем они там, мерзавцы, думают?! Кто-то, как Сергей полагал, в этом дьявольском городе методично и целенаправленно прилагал немалые усилия, дабы оставить Россию без боеспособной армии. Согласимся – утверждение недалекое от истины.

Не высоко же Родина ценила своих защитников! Впрочем, мундир Тана, ставшего во время той второй компании капитаном, украсился двумя орденами Мужества. Кстати сказать, заслуги Бигена оказались не его родиной оцененными куда выше Сергеевых: его китель демобилизованного сверхсрочника-старшины к моменту увольнения уже отяжелился аж четырьмя (!) Георгиевскими крестами – то есть, он стал кавалером всех степеней столь почетного ордена.

Вернувшись в Питер, Сергей сдался в менты и сразу же принялся наводить необходимые мосты для Бигена, а когда, хоть и не без великого труда, такие мосты сладились, вызвал его к себе – так Биген, не замедливший с приездом, стал старшиной питерской полиции.

Поселился он в ментовской общаге, где ему, усилиями Тана и учитывая немалый возраст старшины, выделили отдельную комнату.

Освоился он на новом месте с удивительной быстротой: вскоре его знали в соответствующих государственных учреждениях буквально все – в ГУВД, ГСУ, во всех прокуратурах и РУВДах, в паспортных столах, в службе внутренней безопасности (инспекции по личному составу) – и он там знал практически всех.

Но особенно хорошо Биген знал всех мало-мальски хорошеньких женщин, служивших в указанных учреждениях, и в особенности тех их них, кто пребывал в состоянии некоторого внутреннего надлома и семейных проблем. О, именно такие женщины становились его мишенью!

Едва завидев такую служительницу, скажем, паспортного стола Петроградского РУВДа, он, ничуть не смущаясь ни своим маленьким ростом (все его пассии, как правило, оказывались выше его, как минимум, на голову), ни совсем уж шапошным знакомством, устремлялся к ней и, обхватив изумленную бедняжку коротенькими ручками в районе талии, тыкался ей носом куда-то в пышную грудь:

– О, Ларисочка! – верещал он елейным голоском. – А я как раз о тебе думал! Ну, как ты! Тяжело тебе, наверное?

Та, озираясь затравленно по сторонам – как бы не попасть на глаза кому-нибудь из знакомых, – что-то смущенно ему отвечала.

Он же, наговорив целую кучу добрых и чутких слов, исчезал. Вы думаете, что так все и заканчивалось? Как бы не так!

Через денек-другой он вдруг возникал на пороге дома своей очередной жертвы и уверенно звонил в дверь (о, будьте покойны – уж он-то умел вызнавать интересующие его домашние адреса!), а когда ему открывали, снова восторженно верещал:

– Ларисочка! Слава Аллаху, ты дома! А я тут как раз шел мимо – дай, думаю, зайду. Вот, на всякий случай, – тут он показывал глазами на полиэтиленовый пакет, который неизменно сопутствовал ему во всех его «боевых операциях», – захватил с собой коробку конфет, виноград да винца сухого бутылочку. Дай, думаю, проведаю. Ты не против? Ты не очень занята?

Женщина в полном недоумении впускала его внутрь и вела на кухню, где чего-нибудь накрывала на стол – резала хлеб, колбасу, сыр и так далее. Она ведь поначалу и мужчину-то в нем не видела – он казался ей совершенно безопасным в этом отношении.

– Вот, значит, как ты живешь, – продолжал трогательно Биген, осматриваясь по сторонам. – Да, нелегко тебе, наверное, одной! А это у нас кто?! – вдруг восхищенно вскрикивал он, заметив какое-нибудь очаровательное маленькое создание: – Какой прелестный ребенок, какая красивая девочка! Эта же твоя дочь! – восклицал он, будто догадавшись только что – будто и не знал до того, что в доме есть ребенок. – Как тебя зовут, моя лапочка? – участливо интересовался он у ребенка, с любопытством взиравшего на него, а, получив ответ, вновь восклицал: – Какое красивое имя дала тебе мама!

Когда ребенок отправлялся спать, Биген разливал вино по бокалам и приготавливался слушать, и женщины, так как сама обстановка, а паче того – чуткий взгляд собеседника – весьма располагали, действительно начинали говорить. Да еще как! Они начинали рассказывать Бигену обо всем – в том числе и о том, о чем никогда бы кому-либо другому не рассказали б: ах, каким козлом оказался Семыкин! (По секрету скажем, что та Лариса и в самом деле была бывшей женой того самого Семыкина, которого мы здесь уже упоминали). И зачем же она за него вышла?! Он – бабник и скотина! Он заставлял ее подносить ему гантели, когда делал упражнения! Он – полный кретин, а ведь за ней ухаживали сразу два майора из ГУВД города!

А Биген сидел и слушал, а, если точнее, делал вид, что слушает, – на самом деле, он просто ждал: ждал, когда наступит катарсис. И катарсис наступал – в какой-то момент своих душевных излияний женщине вдруг до того становилось жалко саму себя, что она, не стесняясь присутствия гостя, начинала рыдать – наступал час Бигена. Он вставал, обнимал ее одной рукой за шею, а другой начинал успокаивающе гладить по волосам, одновременно что-нибудь трогательное приговаривая. Женщина сама потом не могла припомнить, каким образом так случилось, что в итоге она оказалась в одной постели с нашим маленьким азиатом.

Все напоминало сцену из кинофильма Мартина Скорцезе «Казино» – там героиня, роль которой исполняет голливудская кинодива красавица Шерон Стоун, приезжает поплакаться и пожаловаться на своего мужа, исполненного Де Ниро, к персонажу, которого играет Джо Пеши, а тот ловко пользуется моментом и соблазняет жену своего друга.

Поутру, выпроваживая пылкого посетителя, женщина чувствовала смущение, старалась не смотреть ему в глаза, но, выпроводив, давала себе слово, что подобное больше никогда не повторится, а то, что случилось – она себе прощала, относя к издержкам одиночества. Люди всегда готовы объяснить самим себе свои собственные грешки и простить их!

Кстати сказать, происшедшее нередко имело самые добрые последствия для несчастной: погрустив немного, женщина решала, что так больше жить нельзя, что этак неизвестно до чего докатиться можно – хлеще Бигена будет, и начинала жить более мобилизованным способом – следить за своей внешностью, чаще бывать на людях, больше общаться и так далее. И происходило чудо! – вскоре она довольно успешно выходила замуж, и если и вспоминала впоследствии давешнего странного гостя, то только изредка, но всегда с легкой и ласковой усмешкой на губах.

О такой будто бы способности Бигена даже поползли слухи по всему ментовскому женскому населению города, и слухи принесли нашему герою новые дивиденды на его сексуальном поприще.

Однажды, ворвавшись в кабинет к Сергею, Биген с порога его ошарашил:

– Поздравь меня – сегодня ночью я трахнул целого майора! – возбужденно заявил он.

– Что? В переносном смысле? – подняв на него взгляд, с усмешкой поинтересовался Сергей.

– Да не, что ты! В самом настоящем! Трахнул, да еще как! – с гордостью пояснил Биген.

Тана, подозревая неладное, приподнялся со стула:

– Ты, что – трахнул Егорыча?! – угрюмо и с сарказмом спросил он (речь шла о начальнике оперативного отдела и заместителе начальника их РУВД Павле Егоревиче Костылеве).

Биген рассмеялся:

– Аллах с тобой, Серега! Как ты мог подумать такое! Что я – педик, по-твоему?

– С тобой все, что угодно, подумать можно! Так кого же ты, черт тебя возьми, трахнул?

– Я об Алене – из инспекции по личному составу. Представляешь? Я – старшина, а трахнул целого майора! Так вдул, мало не покажется!

Тана, вздохнув, рухнул на место:

– Ты совсем обезумел, Бигеша! Что за сексуальный разбой такой?! Куда ты, дьявол, лезешь? Тебе, что – других баб мало? – попытался он отчитать подчиненного.

Кстати, женщина, о которой зашла речь, привлекала жаждущие взгляды ни только доброй половины офицеров ГУВД города, но и самого Тана.

– Да ладно тебе, Серега! – отмахнулся от него Биген. – Она – довольна, я тебя уверяю!

Он не лгал: Алена Обручева, майор из службы внутренней безопасности ГУВД города, сама красавица Алена – рослая, в 1м 78см, пышная броская блондинка не смогла устоять перед искушением – поправить свою несчастную судьбу!

Как-то вечерком она и еще несколько женщин в погонах из ее службы решили замутить небольшой девичник, во время которого эта бесспорная красавица, хлопнув пару рюмок водки, вдруг разрыдалась и стала жаловаться коллегам на трагизм своей женской юдоли: мужики, де, все сволочи, все заглядываются на ее тело, но никому нет ни малейшего дела до истерзанной неудачами в личной жизни ее трогательной души, и нужно-то им всем от нее только одно – в общем, сами понимаете! – можно не продолжать. Тут-то подружки и присоветовали ей обратить внимание на маленького азиата, который прославился магическими способностями.

– Да вы что?! С ума все посходили, что ли?! – вытирая слезы с изумленных глаз, поразилась она. – Чтобы я, да с таким! Он же черный! Да он, заморыш, в пупок мне дышать будет! Да никогда я с таким не лягу.

Но, вслушавшись в искренние возражения любящих подруг, легла – только так!

И что же вы думаете?! Уже через месяц прикатил в Питер с инспекцией из Москвы генерал-лейтенант – да не старый еще совсем! – подтянутый, бравый, боевой… Приводить здесь имя того генерала мы не станем – оно слишком известно всей стране в связи с теми блестяще проведенными антитеррористическими операциями на Северном Кавказе, которыми он руководил. Сообщим только, что едва завидев Алену, блистательный вояка подсел на такой крючок, соскочить с которого у него не оставалось ни малейшего шанса! И все к большой радости руководства ГУВД – пусть уж лучше на Алену заглядывается, чем будет, куда ни попадя, нос совать! Ее буквально затолкали к нему в постель – впрочем, она не очень-то тому и противилась.

Уже через неделю питерская красавица перебралась в Москву, где вскоре примерила подполковничьи погоны, но, самое главное, – стала генеральшей. А это вам не фунт изюма! – у ментов звания приобретаются, куда с большим трудом, чем у армейских офицеров.

Таким был Биген. Глядя на него, Тана только диву давался: «И как у него все так получается?!» Получалось влет.

Женщины нередко заглядывались на Сергея, но слишком уж с претензией – за него они отчего-то всегда стремились замуж, что в его планы вовсе не входило: бывшая жена, не оценив по достоинству славного боевого пути капитана, ушла от него с двумя дочурками и, по слухам, напропалую загуляла. После развода она так и не сменила фамилию бывшего мужа: очень уж ей она редкостью нравилась, да и хорошо звучала вместе с ее именем – Таня Тана. Сергея такое обстоятельство сильно раздражало – Бог ее знает, по каким питерским отвалам дамочка теперь его фамилию полоскает?! Видеться с дочерьми Сергею она всячески препятствовала, так что нежелание его вторично искушать судьбу очередным браком, думается, вполне объяснимо. Он предпочитал встречаться с женщинами, не беря на себя каких-либо ответственных обязательств перед ними, но они, как уже и было сказано, упорно стремились за него выйти – что ж, их тоже вполне можно понять. Биген же, в отличие от Сергея, никому выгодной партией не казался, а что касается секса – вы уже увидели: вообще, его похотливость проявлялась совершенно невероятно – и если не находилось возможности блудить в реальности, он предпочитал хотя бы поболтать обо всем этаком, про это и обо всем, что с этим связано. Впрочем, даже эротические картинки в соответствующих журналах могли вызывать у него самый неподдельный интерес:

– Серега! – рассматривая такие картинки, чтобы привлечь внимание Тана, вдруг восклицал он: – Ты посмотри, какие у нее сиськи! Это же не сиськи, а настоящий шедевр! Сам Роден не вылепил таких, а Аллах-то, смотри, постарался!

И Сергей обязательно должен был хотя бы разок взглянуть на поразивший воображение Бигена уникальный женский бюст, иначе бы тот не успокоился.

Еще Биген любил делать подарки: всем, а не только женщинам, но, естественно, женщинам, прежде всего. Но преподносил, как правило, сущую дребедень.

Он мог по дороге в ГУВД вдруг заставить Тана притормозить, выскочить на обочину и приобрести там какой-нибудь беляшек, затем, бережно неся его в руках, вновь вернуться в салон и пояснить в ответ на вопросительно вскинутые брови Сергея:

– Для Лизаньки.

– Ну, ей-то на хрена такая дрянь?! – восклицал Тана. – Она же выбросит его в мусорку, едва ты от нее отвернешься!

– Не выбросит! – уверенно возражал Биген.

Лизонькой у Бигена звалась секретарша генерала: тоненькая, модельной внешности, она высчитывала на компьютере все калории, которые принимала внутрь, чтобы – упаси Бог! – ни на грамм не поправиться, да и принимала-то она калории только из ресторанных и самых изысканных блюд.

В ГУВД Биген, бросив Сергея, стремглав несся наверх, и там, как человек, вхожий в самые избранные круги и везде свой в доску, как последних шавок игнорируя присутствовавших в приемной полковников и подполковников, как особа приближенная подходил к Лизаньке и, протянув той пресловутый вонючий беляшек, говорил:

– Вот, Лизанька, скушай! Специально для тебя по дороге купил – к чаю. Ты обязательно съешь! Ты у нас такая худенькая! – и, выложив замасленный сверток перед девушкой на ее безупречно чистый стол, присаживался рядом и ожидающе на нее смотрел.

И что вы думаете? Фифочка, позабыв про все расчеты на здоровую и низкокалорийную пищу, уплетала поднесенный с такой непосредственностью Бигеном тошнотик за обе щеки, да еще и искренне благодарила кормильца.

И, где бы он ни наследил, его сразу начинали любить и ценить. Его способность везде и всегда заводить полезные знакомства просто поражала!

Как-то один из благодарных бизнесменов, чье обширное дело сумели отстоять от наездов бандитов сотрудники Управления, устроил для всех без исключения большой сабантуй, а чтобы не было проблем с посудой, попросту закупил ее целую кипу – с тем расчетом, чтобы после окончания пиршества ее, фаянсовую дешевку, можно б было выкинуть.

На следующий день Биген, явившийся на службу спозаранок, собрал всю ту посуду и тщательно ее перемыл, а затем, едва в РУВД прибыл сам Тана, потребовал свезти его вместе со всем хламом в горпрокуратуру.

– Зачем? – искренне удивился Сергей, и с недоумением покосился на белую гору посуды, высившуюся на его рабочем столе.

– Хочу подарить все Ниночке, – как о нечто само собой разумеющимся, невозмутимо сообщил ему Биген.

До Тана еще не дошло:

– Какой еще, в ж…, Ниночке?

– Нине Федоровне, – все так же невозмутимо пояснил ему Биген терпеливо, как полному идиоту.

Сергей даже подпрыгнул от неожиданности:

– Постой, постой, эта та самая Нина Федоровна, о которой я думаю?

– Ага, – выглядя, как образец невинности, подтвердил Биген.

Голос Сергея зазвенел от гнева:

– Советник юстиции?! – уточнил он.

И вновь получил подтверждение своего предположения:

– Ага.

Тана озадаченно кашлянул, но, на всякий случай, решил еще уточнить:

– Супруга господина Клебанова?

– Да она, она, Серега! Че ты пристал, в самом деле? – возмущенно вскричал Биген.

Сергей попытался ему объяснить:

– Бигеша, – начал он, внутренне приготовившись к нелегкой словесной схватке, – Нина Федоровна Клебанова, супруга господина Клебанова никогда не будет питаться из такого дерьма, что ты для нее приготовил. Она, наверняка, ест только из фарфоровой посуды и пьет из бокалов венецианского стекла. Да ты вообще представляешь, как будешь выглядеть, когда загромыхаешь по тамошним коридорам со всей этой дребеденью в руках?

– Нормально, Серега, нормально буду выглядеть, – как ни в чем не бывало, поспешил успокоить его Биген. – И посудку мою она примет с удовольствием, вот увидишь!

В общем, в тот раз, как и во все прочие, Тана от Бигена не отвертелся: повез-таки его Сергей.

Читатель, несомненно, уже догадался, что и на сей раз, как и всегда, наш маленький, но отважный герой оказался прав: посудку у него приняли без промедления и, как он и утверждал, с удовольствием – она сразу разошлась по кабинетам прокуратуры (женщины народ практичный и запасливый).

Еще по дороге в столь серьезное учреждение Сергей вдруг взглянул на друга с подозрением:

– Слушай, а чего ты госпожу Клебанову так фамильярно Ниночкой кличешь, а?

Биген расплылся в самодовольной улыбке.

– Ты, что – ее тоже? Того? – осенила Сергея страшная догадка.

– А, Серега, у него не стоит! – беззаботно махнул рукой Биген. – Точнее, стоит, но недолго. Она сама мне говорила. У него эта – как ее?! Преждевременная… эвакуляция. А она ведь – тоже человек. Женщина! Ей же хочется!

– Когда-нибудь, Бигеша, тебе оторвут яйца, – вздохнув, сокрушенно заметил ему Сергей и, отвернувшись, замолчал, решив больше ни во что не вмешиваться.

Когда в какую-нибудь из высоких контор Питера – ФСБ, прокуратуру города, ГУВД – вдруг нагрянывала из Москвы проверка, то часто звонили начальнику их РУВДа и требовали откомандировать на денек-другой в их распоряжение Бигена, что и происходило.

Не секрет, что у всех таких организаций существуют за городом свои места, куда такую проверку в полном составе можно свезти, где гости могли попариться в баньке, попить пивка, покатать бильярдные шары, пожрать вволю приготовленного Бигеном узбекского плова, смешав его в желудке с обильным количеством водки – до рвоты или потери пульса, а, если повезет, то и провозиться ночку с какой-нибудь специально подложенной такому гостю смазливой шалавой.

Биген в таких случаях был незаменим.

Узбекский плов, казахские манты на баранине и тыкве – все, что угодно, удавалось в его ловких руках, но главным его блюдом, его изыском почитался шашлык.

Раз в год, когда Биген возвращался из отпуска из Астаны, посетители питерского аэропорта могли видеть маленького милицейского старшину азиатской наружности, волочащего по гранитному полу под внушительными куполами Пулкова огромную вязанку дров саксаула.

Оказавшись на стоянке такси, он до одури ругался с таксистом, требуя поместить драгоценный груз не в багажник, а прямо в салон, и отвезти его до самого РУВДа на Ваське, да еще и по сходной цене, чуть ли ни бесплатно – как сотрудника органов, пугая беднягу-водилу тяжкими последствиями, если тот откажется. И вскоре, разумеется, все дрова оказывались в кабинете Сергея.

Впрочем, саксаул предназначался исключительно для того, чтобы побаловать шашлычком только своих – оперов.

Но по-настоящему Биген любил только одного Сергея: для него он был готов сделать все. Подарки другу он тоже, само собой, делал – и, естественно, они всегда оказывались сущим и никому ненужным барахлом.

Однажды, приволок в кабинет курительную трубку, из которой, наверное, покуривал ямайский табачок еще сам знаменитый пират Синия Борода: ее, потертую и треснутую по чубуку, он с гордостью выложил на стол прямо под нос Сергею.

– Вот, Серега, кури на здоровье! – заявил он. – А то куришь поганые сигареты! Теперь будешь наслаждаться чистейшим трубочным табачком! Ты не смотри, что она такая старая. Она – особенная! Из натурального сандалового дерева сделана! Раритет! Все завидовать будут!

Сергей, стараясь скрыть брезгливость, косился на лежавший перед ним вонючий предмет: трубку он никогда не курил и не собирался, но – чтобы «отскочить» от настырного друга, все-таки подарок принял и навсегда упрятал его в шкаф.

Один-два раза в месяц, видя, как Тана раскуривает очередную сигарету, Биген настойчиво интересовался:

– А где та трубка, что я тебе подарил? Почему не куришь?

Тана неизменно отвечал:

– Да все как-то ноги  не дойдут трубочного табака закупить.

– Ладно, возьму на себя, достану, – неизменно обещал Биген.

Тем дело и кончалось.

Другой раз притащил он Сергею электробритву, которую неизвестно где надыбал:

– Вот, Серега, смотри, что я для тебя достал! Настоящий «Браун»! Лучшая в мире фирма по производству электробритв! Она, правда, сломана, но – это пустяк! Моторчик, наверное, сгорел. Отнесешь в мастерскую, и станет, как новенькая. Держи вот, пользуйся!

Тана с изумлением смотрел на бритву: он, как и многие другие мужчины, для бритья использовал «Жиллетт», которого, как известно, лучше для мужчины в мире нет. Да и чего ради, он стал бы тереть щеки неизвестно чьей и неизвестно где побывавшей бритвой, даже будь она и совсем новая?

Но пришлось принять очередной хлам, и обязательно поблагодарить.

Примерно раз в полгода Биген вдруг вспоминал о бритве и спрашивал:

– Слушай, Серега, а где та бритва, которую я тебе притаранил? Ты ею пользуешься?

– Да вон она – в шкафу лежит, – отвечал Сергей. – Все как-то в мастерскую сходить недолга.

– Ну, ты даешь, Серега! – поражался Биген. – Мне, что ли, ею заняться? – чисто риторически вопрошал он.

И бритва продолжала пылиться в шкафу следующие полгода.

Единственным, чем Биген действительно потрафил Сергею, стала милицейская пилотка, которую Биген умудрился где-то раздобыть. Тана тщательно ее выстирал и носил в летнее время: очень уж он не любил такие предметы из формы одежды, как бриджи, ботинки, китель и фуражку – предпочитал походный стиль: брюки-галифе под сапоги, рубашку с погонами и пилотку на голову, за что уже не раз получал изрядные «втыки» от Костылева; видимо, армейское прошлое Сергея все никак не хотело его отпускать.

Оно его и не отпускало: все еще снились армейские сны – вот многокилометровый марш их группы (под сотню километров) – по 8км за час с полной боевой выкладкой, десяти-пятнадцатиминутный роздых после каждых двух часов пути. Пришли. Тело – ноет, отказывается служить, всякая мышца – плачет, требует: «Ляг, усни, позабудь обо всем, умоляю, настаиваю!» Но – нельзя! Здесь, в двух шагах цель их маршрута – база боевиков. В ход идет припасенная изначально бутылка дешевого коньяка и банка кофе – тоже дешевого. Кофе вываливается в котелок и заливается всем содержимым бутылки, потом кипятится на спиртовых таблетках – в полной тишине, чтобы, не дай Бог, что-нибудь не звякнуло и не брякнуло, насторожив противника, а затем – котелок пускается по кругу: с каждым глотком возвращаются утерянные силы измотанного тела, оживает каждая мышца, посылая сигналы в кору головного мозга – «Я – жива и сильна, я – не подведу! Действуй смело и решительно». И вот – начинается то, ради чего они и проделали весь нелегкий путь: захват и уничтожение. Бросок! Часовой! Вот тебе свинец между глаз из «Стечкина» с глушителем! Следующий! – штык-нож, с шипением прорезав ночной воздух, протыкает враждебное горло. Вот еще один – вышел до ветра – удар основанием тыльной стороны ладони в переносицу, хруст – угомонился навсегда, завалившись в лужу собственной мочи. А вот и схрон – вторжение, паника, скорее стать на линию огня – так, чтобы оказаться между врагами: чтобы тушевались пулять, опасаясь задеть своих, и – пошло! Время говорить «Калашам»! Короткая очередь в живот первому, кто оказался в створе; падение и короткая очередь в следующего, кувырок, подсечка и последняя очередь в макушку поверженного бородача.

А потом – молчаливый отдых: у костра, в кругу, с пущенной по кругу парой сигарет: до тех пор, пока не остынет бурлящая адреналином кровь. Вот – Бигеша! Жив, курилка! Вот чудо. Ведь говорили же ему: не лезь на рожон, держись чуть позади – всего чуть-чуть. Нет же – ринулся буром на здоровенного бородача.

Какое же львиное сердце колотится в его тщедушной груди!

Еще немного б – и придушил бы Бигешу тот ломовик, но – Сергей подоспел вовремя: обхват одной рукой шеи бородача, другой – за лоб, а затем – резкое движение обеими руками в противоход, хруст шейных позвонков; отменный воин испустил дух быстрее, чем успел понять, что происходит.

Все, слава Богу, целы! Но – пора домой, но – где взять силы на обратный неблизкий путь?

Тело – стонет! Все мышцы рыдают: «Ляг, усни, дай нам покой, мы отказываемся тебе служить». Но – снова нельзя! Домой! – к своим, в безопасность, сохранить группу – чего бы не стоило!

Доплелись! Наконец! Дома! В расположении!

Скорее в палатку или в блиндаж: пошвырять по сторонам оружие, стянуть с себя грязное и, не побрившись и не помывшись, уснуть беспробудным сном на тысячу двести полновесных минут.

А затем начиналось самое замечательное в их походной жизни: медленное (не по команде) пробуждение, вялые и ленивые поначалу разговоры, шуточки-переброски, подначки, ощущение радости вернувшейся силы молодого тела, бритье, мытье драгоценного тела (если свезет, так и в баньке), стирание с него жесткой мочалой недельной пыли, и облачение в чистое исподнее: и вот – ты снова силен, могуч и прекрасен, вечно юн, как незабвенный Аполлон!

В ход шли шахматы и шашки, у тугодумов – нарды, и для всех, по кругу – фляга со спиртом, банки тушенки, но – Сергею надлежало тащиться в штаб.

Вот и полковник: ни дать, ни взять – батя, отец родной. Ох, как жаждал Сергей встречи!

– Садись, катай рапорт! – требовал полковник, изучая прибывшего веселыми глазами.

Садился, писал.

– Ну, закончил? – веселые глаза на миг цепко всматривались в Сергеевы каракули. – Ладно, потом вчитаюсь. Давай, на словах. Что, по рюмочке?

«Валяй, полковник, сыпь свой армянский! – озорно думал Сергей. – Я – не шавка! Я свое сделал! Могу и с начальством повечерять».

Пили полковничий коньячок, говорили по душам: о группе, за жизнь и о жизни, в том числе, и о личной – полкан полушутя – полувсерьез сватал Сергею свою дочь.

– Ладно, поздно уже, – наконец, говорил полкан. – Двигай до своих. Девочек не обделяй – проведай по пути.

Сергей девочек не обделял: они – юные телеграфисточки и телефонисточки уже ждали, когда он выйдет от полковника.

– Сережа! Давно вас не видно! Куда-то ходили?

– Кое-куда…

– Вернулись? Все в порядке?

– В полном! А как же иначе?

Случалось и иначе: и тогда Сергей, сжимая в жестких объятиях очередную телефонистку, вспоминал, как несли на срубленных из веток носилках в обратку раненого или тяжелораненого бойца группы, понимая, что тот уже навсегда выбыл из строя, и, если и останется жив, то будет существовать неполноценной жизнью калеки. Случалось и хуже: приходилось там же, неподалеку от места схватки рыть саперками могилу, ровнять и маскировать ее; и клясться, что вернутся, отыщут ее, раскопают, упакуют тело брата в полиэтиленовый мешок, запаяют его в цинк и отправят на родину, к близким, – чтобы там захоронили его тело так, как подобает хоронить героя.

Стоит ли удивляться, что после всего пережитого Тана и Биген стали друг другу такими родными? Стоило Бигену исчезнуть в тот же отпуск, а – тем паче – на обеспечение очередных посиделок для москвичей, как Сергей тут же начинал чувствовать себя не в своей тарелке: где, черт возьми, такое-то дело? А такое-то, где?! А где долбаный «Тефаль»? А заварочный чайник? И, в конце концов, где сам чай?!

Ничего не мог отыскать Тана в своем кабинете без Бигена.

Кто надыбал для них диван – на удивление всему РУВДу? Биген. Кто его пропылесосил и прочистил каким-то химикатом, чтобы на нем стало можно смело поваляться после обеда? Опять же Биген! Кто содержал в полной чистоте их посуду и чайные дела? Все он.

А на ком держалась вся группа, кстати сказать?! Да все на том же Бигене и на самом Тана. Они тянули лямку, не смотря ни на что! Вопреки тому, что в качестве балласта им сбагрили двух никчемных идиотов: престарелого увальня-летеху Семыкина и нагловатого сопливого старлея Егонова – сразу двух никудышников!

Биген вовсе не зря трахнул ту Ларису – бывшую жену дебила Семыкина. Надо же было хоть как-то восстановить статус-кво!

И, как ни крути, группа считалась лучшей в Управлении! Пусть никто и не спешил сей факт признавать. Если б не колючий характер Сергея!

Его побаивались все: в том числе, и Костылев, и даже начальник РУВДа Калиничев. Еще бы! Попробуйте-ка подойти к капитану и по-свойски хлопнуть его по плечу, как некоторые вначале пытались. Может, пронесет. А может, и скорее всего, сработает у капитана инстинкт диверсанта: перехватит он запястье вашей ручонки и так подвернет кисть, что взвоете вы настолько, что по всем кабинетам допрашиваемые подозреваемые содрогнутся от ужаса.

Автор говорит все не попусту, не для того чтобы воздух языком погонять – бывали такие случаи! За что и прозвали Сергея в РУВДе Сатаной – табличка на дверях подсказала прозвище: капитан С.А.Тана. Звали, в основном, за глаза, но, случалось, и в глаза. Он не обижался: что есть, то есть.

Но, – продвижения по службе не было.

Позже мы еще поговорим на поднятую тему.

У Бигена же во всех отношениях все было прекрасно: благодарности и похвальные грамоты отовсюду – в том числе, и из Министерства; премия к Новому году ему – всех прочих позабыли (кризис, блин!), а ему дали; а на Доске Почета, кто красовался? Он! Не верите? Загляните на Ваську в холл РУВД – чья улыбчатая рожа встретит вас на пороге?

Впрочем, способности Бигена приносили некоторые очки и самому Тана.

Ордерок на арест выписать?

– Ты, что, Серега, хочешь опять к зануде Шпигулину в райпрокуратару тащиться? Ну, его к шайтану – он всю кровь через член высосет! Давай, лучше, к Ниночке в городскую слетаем – посидишь чуток в машине, я к ней шументом поднимусь, она мне вмиг ордерок подмахнет.

И подмахивала.

Сергей не сомневался – если б Биген в свое время получил соответствующее образование и стал офицером, то теперь неизвестно, кто у кого бы был в подчинении: капитан ли Тана командовал старшиной Оразалиевым или подчинялся, скажем, подполковнику с  аналогичной фамилией?

Безусловно, Биген мог сделать в таком случае самую умопомрачительную карьеру.

Но – было то, что было: Биген служил Сергею верой и правдой – именно ему, а не какой-нибудь там высокой идее или государству. И, похоже, что все могло объясняться только особенностями казахского менталитета: многие века казахи жили, не зная, что такое централизованное государство. Государь, трон, престол, дворянство, служение всему – такие понятия отсутствовали. Взамен вокруг была широкая степь, полная опасностей – грабежей, барымты, межродовых конфликтов, и как противовес всему – собственный род, во главе которого стояли знатные люди: бии, беки, баи, знаменитые батыры, султаны, максимум – ханы. Эти люди были сильны и харизматичны, они хранили свой род от превратностей судьбы, и те, кто ощущал потребность в служении и оказывался способным на подобное служение, шли под их начало и служили им всеми силами.

Биген нашел в России для себя ту сильную личность, которая по его ощущениям стоила того, чтобы ей служить – Сергея! – и именно потому надолго застрял на чужбине, не обращая внимания на все те уговоры родственников, которые он слышал поминутно, находясь в родном ауле: мол, возвращайся, что ты нашел в этой мрачной России? Но как он смог бы объяснить им, что нашел там Сергея?! И он приводил родственникам в аргументы силу привычки – к службе, к России, к Питеру, но никогда не упоминал об истинной причине. Впрочем, вероятно, он и сам не осознавал истинной причины.

Таковым был Биген.

А капитан Тана, сам того не подозревая, постепенно становился частью казахского эпоса, частью «Бигенианы»…

 

Глава 17

Наставник Б… и его подопечные

В глубине дворового квартала, криво громоздившегося где-то на Выборгской стороне города, в подвальных отвалах одного из домов располагался недурно оборудованный тренажерный зал.

Несмотря на то, что время только-только перевалило за три пополудни, из-за того, что свет через небольшие окна, находившиеся над самой землей, едва в подвал проникал, все лампы дневного света горели.

Металлическая лестница, похожая на трапы машинных отделений морских судов, от входа круто спускалась вниз и приводила посетителей в небольшой коридорчик с диваном и зеркалом подле двери, ведшей в помещение дежурки, в котором располагался еще один диван, шкаф, стол и тумбочка с устаревшим телевизором, и в котором постоянно проживал весьма крепкий лысоватый мужчина, лет сорока, исполняя роль и смотрителя и охранника, приехавший в Питер откуда-то из-под Киришей и доводившийся дальним родственником хозяину заведения.

По правую и по левую сторону от трапа зияли проемы без дверных полотен, ведшие в просторные, хотя и, разумеется, с низкими потолками помещения, предназначенные собственно для упражнений.

Оба помещения под завязку заполняли тренировавшиеся подростки, лет от 14 до 20, несло потом и завонявшейся спортивной обувью.

В левом и более обширном зале стояло с десяток тренажеров, длинный, сваренный из арматуры и стальных полос, стеллаж с тремя десятками гантелей, разложенных по весам на маркированных местах, две штанги; в правом – находилась перекладина и брусья, видимо, добытые из какого-нибудь школьного спортзала, висела пара груш, но большую часть пространства занимал ринг. Перекладина и брусья из-за нависавшего прямо над ними потолка не могли служить для гимнаститических упражнений, но зато вполне могли служить для подтягваний и отжиманий.

Все в данное время активно использовалось.

На диване в коридоре сидел лысоватый смотритель и, удобно откинувшись на спинку, задорно и хамовито разговаривал по телефону с некой особой, и, судя по его фривольному тону, особа явно была женского пола.

Когда железные ступени лестницы, свидетельствуя о том, что на них ступила нога грузного человека, в очередной раз загромыхали, смотритель, быстро подняв глаза кверху и узнав входившего, тут же прекратил разговор и повесил трубку, а затем поднялся навстречу.

– Здорово, Юра! – протянул он руку для пожатия.

– Здорово, Саша! – приняв поданную руку, ответил вошедший, тяжело дыша, как все те, кто обременен излишним весом. – Ну, как пацаны? – поинтересовался он. – Не дуркуют?

– Да вроде бы нет, Юра, – успокоили его. – Щебенок, говорят, запил, что ли… Вторую неделю не вижу. Ну, а Груздь и Тормоз, сам знаешь, где.

– Да уж знаю, – просипел вошедший и, вздохнув, направился в сторону левого большого зала, по ходу распорядившись: – Оттуда пацанов кликни.

Смотритель поспешно кинулся исполнять распоряжение.

Прибывший был одет в коричневую длиннополую кожаную куртку, которая, несмотря на его габариты, несколько на нем обвисала по причине отсутствия уже снятой на весну утеплительной подкладки, из-за отворотов расстегнутой куртки виднелась простая хлопчатобумажная клетчатая рубаха, заправленная в мешковатые темно-серые брюки, перетянутые тонким кожаным ремнем, через который свисал чрезмерно наеденный живот; при ходьбе мужчина немного приволакивал правую ногу. Чем-то он напоминал Колобка. Искушенный наблюдатель легко бы догадался, что посетитель не так давно разменял шестой десяток.

Едва он очутился в левом зале, как по всему помещению пронесся шепоток:

– Учитель!

Все занятия тут же прекратились и мальчишки сбились вокруг появившегося мужчины.

– Наставник, здравствуйте! Как здоровье-то? Новости есть? Чего-нибудь сделать надо? А знаете, что Еря вчера с пацанами замутил? – послышались отовсюду возгласы – в том числе, и из-за спины вошедшего, так как из другого зала тоже появились люди.

– Что, пацаны, тренируетесь? – для затравки разговора поинтересовался прибывший.

– Обязательно! – задорно выкрикнул в ответ кто-то из тех, кто стоял в задних рядах группы. – А как же иначе зверей мочить?!

Мужчина одобрительно улыбнулся и кивнул:

– Правильно. Все лучше, чем молодой организм пивом травить. Какие на сегодня планы, пацаны?

Мальчишки вопросительно друг с другом переглянулись.

– А что нужно сделать, Учитель? – за всех ответил кто-то из них. – Вы только скажите!

– А за «Зенит» сегодня вечером кто-нибудь из вас болеть собирается? – с легкой насмешливостью в голосе подсказал мужчина.

– Собираемся! – вновь за всех откликнулся тот же голос.

Мужчина удовлетворенно кивнул:

– Правильно, пацаны! Сегодня все болеем за «Зенит»! «Зенит», слава Богу, пока еще почти что русская команда! А значит, мы должны за них болеть. Поэтому сегодня отдыхаем, болеем за наших, можно по такому случаю и пивка себе позволить – только не перепейтесь. А вот завтра – завтра за работу! Надо так отметить победу наших, чтобы дым стоял! Чтобы ни одна черная сволочь по городу спокойно пройти не могла…

– А если проиграют? – перебив мужчину, выкрикнул тот же задорный голос, который уже звучал в самом начале разговора.

– Типун тебе на язык! – отмахнулся мужчина от такого предположения.

По толпе мальчишек после его слов пробежал подобострастный смешок.

– В общем, завтра вы должны действовать с особой эффективностью, – продолжил мужчина прерванную речь. – Потому что вы… Кто вы, пацаны? Ну-ка, дружно!

– Потому что мы – белые волки! – раздался ответ в несколько голосов.

– Правильно, пацаны! – вновь одобрил мужчина. – А еще кто вы?

– Мы – «Белые патрули»! – вновь и уже более стройно отозвались подростки.

– Мочить косоглазых и черномазых! – громко выкрикнул задорный голос.

Мужчина удовлетворился полностью.

– Все верно, пацаны! Значит, послезавтра отчитаетесь по сделанной работе. Все! Тренируйтесь и отдыхайте. Я вами доволен. – И, повернувшись, он пожелал: – Проводи меня, Саша! – И, тяжело сопя, облокотился на услужливо предложенную руку смотрителя и двинулся к выходу.

– До свиданья, Учитель! – раздались ему вслед несколько мальчишеских голосов. – Мы все сделаем! Будете довольны!

Но мужчина вдруг резко остановился подле одного из подростков постарше:

– Это еще что такое?! – гневно воскликнул он.

Очутившийся в тот момент подле него парень был обрит наголо, а между бровей у него красовался вытатуированный крест.

– А мы его предупреждали, Учитель! – донеслось из-за спины мужчины со смехом.

– Ты «Пособие по уличному террору» читал? – засипев еще сильнее, поинтересовался мужчина у бритого.

– Читал,  – потупив виновато взгляд, признался тот.

– Ну, и что там сказано?

– Маскировка, – нехотя выдавил из себя бритый.

– Верно, маскировка! А у тебя, что? Скинхэд долбаный! Тебя же любой мент за один только внешний вид повяжет! И навесят такого, что с ума сойдешь! Тебе, что – все по боку, что ли?

– Нет, не по боку, – попытался оправдаться бритый. – Я не боюсь, пусть меня боятся.

– Не боюсь, боятся, – передразнил его мужчина. – А крест тебе на хрена? Временная татушка?

– Постоянная…

Мужчина сокрушенно вздохнул и, переглянувшись со смотрителем, резюмировал:

– Вот идиот! – и снова вперился строгим взглядом в бритого: – И крест-то почему-то католический. Ты, что – католик?

– Не… У меня же кличка – Крест! Фамилия же Крестов, вот! Крест заказал, а они… Просто я не видел, когда кололи… А потом… поздно уже было…

– Не видел, поздно, – вновь передразнил мужчина и, не выдержав, размахнулся и в сердцах двумя плотно сжатыми пальцами правой руки прилепил ко лбу бритого звонкого леща – прямо в то место, где красовался крест. – Так, – распорядился он. – В акциях не участвуешь! – Он оглянулся назад и приказал: – Не брать его, пацаны! – А затем снова сосредоточился на провинившемся: – Волосы отращивай! Крест своди, где хочешь! Пока будешь меченым, до дел тебя не допускаю. Ты же взрослый мужик уже! Тебе сколько?

– Девятнадцать, – сообщил бритый.

Мужчина снова сокрушенно вздохнул, но больше ничего не сказал. Вновь тяжело задышав, он продолжил прерванный путь, снова облокотившись на руку смотрителя.

Мальчишки, проводив своего наставника взглядами, с осуждением уставились на бритого.

В данном месте нашего повествования, видимо, необходимо привести некоторые пояснения, что, как полагает автор, будет удобней сделать отдельной главой:

 

Глава 18

Не гоняйтесь за орущей обезьяной

Гражданин Б… был одним из лидеров русских националистов, причем даже на их общем фоне выделялся безусловной одиозностью.

Отслужив в рядах Советской армии, он какое-то время работал на различных предприятиях в качестве техника-электрика, одновременно посещая вечернее отделение института инженеров железнодорожного транспорта, но – получив диплом, почему-то железнодорожником не стал, а очутился в ГУВД города на должности опера. Там дослужился до звания капитана и должности оперуполномоченного по особо важным делам, но в начале девяностых его уволили из органов, по слухам, за политическую деятельность.

Таковая деятельность, как говорится, имела место быть: за десяток лет гражданин Б… разменял добрую дюжину политических партий правого толка, пытался баллотироваться и в Петросовет, и в Государственную Думу РФ, и даже на пост питерского губернатора (впрочем, без всякого успеха), надеясь, что удастся продвинуть национальные идеи вполне легитимным путем, но вскоре разочаровался во всем – во всех тех официально зарегистрированных партиях, где он в те годы занимал весьма заметные посты, разочаровался и в самой легитимной политике.

Однажды на Б… даже совершили покушение, в результате которого убили наповал двух его телохранителей, а он сам схлопотал целых пять пуль – из-за чего с тех пор и приволакивал ногу. Чтобы как-то кормиться, да и, пожалуй, для того, чтобы себя лучше защитить, Б… открыл охранное агентство.

Едва ли ему можно отказать в мужестве и решимости.

Примерно в 2001 году он создал собственную партию: Партию Русской Свободы (ПРС), которая чуть ли не сразу оказалась запрещенной властями, а буквально вслед за нею создал и молодежное крыло партии, печально прославившиеся на всю Россию под названием «Белый патруль», за мальчиками из этого крыла к 2008-му уже числилось немало убийств инородцев, погромов и поджогов мест их обитания.

Стараниями Б… «патрули» растиражировались и по другим российским городам.

Подростки, которые в своем Б… души не чаяли, стали его главной силой и надеждой – что толку от взрослых членов партии? – одна болтовня.

Для усиления слаженности действий мальчиков кто-то наскоро «сварганил» так называемое «Пособие по уличному террору» (которое уже упоминалось здесь в предыдущей главе) и с согласия Б… распространил различными путями – в том числе, и в Интернете. Пособие, повторимся, едва ли сочинялось самим Б… – слишком уж очевидно по задиристому и грубому слогу текста, что писался он человеком довольно молодым, не старше, судя по всему, двадцати пяти лет.

Планируя текущую главу, автор предполагал привести в ней полностью текст «Пособия…», но, раздобыв его в Сети и ознакомившись с ним воочию, решил, что поступать так ни в коем случае нельзя: и не только потому, что слог «Пособия…» чрезмерно перевит самым примитивным матом – но и потому, что не хотелось осквернять собственное повествование.

Тем не менее, все-таки некоторые отрывки упомянутого чудовищного произведения мы вынуждены здесь озвучить.

Скажем сразу, что инородцы в данной инструкции называются не иначе, как «зверьки», «зверочеловеки», «черномазые» и «косоглазые», «недочеловеки» и «обезьяны».

Даются рекомендации, как нападать, каким оружием пользоваться, как устраивать засады и патрулировать улицы.

Вот одна из выдержек: «Можно начинать нападение. Повторюсь, оно должно быть неожиданным, быстрым и сокрушительным. Чтоб не пришлось гоняться за недорезанной орущей обезьяной по всему двору».

Советуя, как выбирать оружие, автор инструкции рекомендует творческий подход: «Прислушивайся к своему сердцу – оно подскажет, чем убить».

Но наиболее циничным представляется такое место: «Ты можешь потренироваться на бомжах и пьяницах».

Что?! Неужели, задумав очистить Россию от инородцев, они решили заодно произвести зачистку и собственной нации и расы? Ведь, в самом деле, надо полагать, что бомжи России не завезены в нее откуда-нибудь, к примеру, из Филиппин или Полинезии, а, вне всяких сомнений, являются такими же русскими, как и мальчики из патрулей, отечественными, так сказать. За что же автор инструкции приговаривает их к казни, если они и без того несчастны?

А что касается пьяниц, то тут и вовсе непонятно: казнить придется добрую половину русского народа. Причем не исключено, что среди казненных могут оказаться совсем случайные люди, выпивающие лишь изредка: ведь едва ли среди русских много найдется таких, кто не перебрал зелья хотя бы однажды в жизни – даже и среди женщин!

Автор далек от мысли, чтобы размещать здесь какие-либо призывы, читать нотации на нравственные и этико-моральные темы: мол, таких нужно самих находить и давить, уничтожать, и так далее – такого рода призывы едва ли продуктивны, да и чем тогда лучше самих мальчиков высказывающий такие призывы моралист? Мальчики видят проблему или то, что им таковой проблемой кажется, и принимают решение устранить ее путем пролития крови. И если общество, видя проблему в таких подростках, примет решение их уничтожить, то лишь подтвердит, что оно в целом больно на всю голову – говоря мальчишеским сленгом.

Россия ведь действительно наводнена инородцами, что коренное население не может не раздражать (ведь есть же в наличии и этническая преступность, и хамство со стороны пришлых, и снижение расценок на рабочую силу из-за них), а власть, утверждая, что гастербайтеры стране совершенно необходимы, так как не хватает рабочих рук, лукавит: недостаток людских ресурсов присущ ныне только большим городам, а вся остальная Россия попросту изнывает из-за отсутствия работы.

И почему бы тогда не переориентировать те мощные финансовые потоки, которые захлестывают такие города, как, скажем, Москва или Питер,  и не направить от них какие-то рукава в российскую глубинку? Хотя бы тоненькие ручейки?

Видят проблему и подростки. И каким же еще способом они могут решать ее устранять, если выросли на тех сценах насилия, которых насмотрелись по самое горло, едва ли не с пеленок? – в глупых российских сериалах, в криминальной хронике, которую с таким идиотическим удовольствием регулярно муссируют, чуть ли не все СМИ.

Ничего удивительного в том, что в первую очередь мальчикам на ум приходит только насилие, нет.

Поэтому не будем здесь никого осуждать: ни подростков, ни даже самого гражданина Б…

Но – тем не менее, хотелось бы у мальчиков все-таки спросить: что вы с собой, глупенькие, делаете? И если сейчас, совершив очередную свою «акцию», вы возвращаетесь домой и спокойно ложитесь в постель и спите в ней без всяких кошмаров, то неужели вы думаете, что так будет и впредь? Всегда?

Да неужто вы еще не догадываетесь, что в жизни человека когда-нибудь наступает такой момент, когда прошлое настигает его? И с того момента оно, его прошлое, день ото дня становится все требовательней. Нам только так кажется, будто наше прошлое остается где-то позади нас, и мы отдаляемся от него час за часом, год за годом все больше и больше. Нет, на самом деле оно дышит нам в затылок, идет след в след, но до определенного времени мы не замечаем его – потому что не любим, да и не умеем оглядываться назад. Но, рано или поздно, приходит день, когда собственное прошлое обгоняет самого человека и становится у него на пути во весь рост, заслоняя собой будущее человека – во всей своей красе или уродливости. Чаще всего в нем присутствуют обе указанные ипостаси. И, не дай Бог, если черты нашего прошлого будут чрезмерно искажены чем-либо чудовищным! Горе такому человеку! Душа его, бессильная перед страшным прошлым, неминуемо начнет страдать. И тогда прошлое не только способно лишить человека лучшего будущего, но может и уничтожить его – морально и физически.

Когда приходит такой день? Сложно сказать… У всех, наверное, случается по разному – у кого-то возле сорока, у кого-то возле пятидесяти. Одно несомненно: прошлое настигает всех – без исключения!

Как же вы будете жить со своим прошлым, мальчики? Ведь страдания такого рода – совсем не те страдания, с которыми душа человека способна справиться!

Вообще, просто поражает та мрачная аура, что на протяжении веков сопутствует России: в какие бы Кардены не одевался ее очередной глава, страна по-прежнему напоминает старую разбитую и неухоженную телегу с рассохшимися оглоблями и несмазанными скрипучими ступицами, в которую впряжен глупый мерин, из озорства опоенный возницей дешевой брагой, а сам возница, вдоволь налакавшись той же самой браги, согнувшись, дремлет на козлах, ничуть и не правя, и потому мерин тащит телегу напрямик и напролом – куда глаза глядят.

Но, в конце концов, прикроем тему, довольно – ведь есть и более приятные темы: никакая дьвольщина не осквернит божественного, самая горячая ненависть не испепелит пылкой любви, а самая ледяная вражда не заставит померкнуть яркий свет искренней дружбы.

И потому давайте поищем среди персонажей нашего повествования кого-нибудь из тех, кто несмотря ни на что, так и не потерял способности любить и дружить:

 

Глава 19

Если «до», то – да, а если «после», то – нет.

Рабочий день катился к вечеру, но в кабинетах РУВДа обреталось еще полно сотрудников. Наша странная парочка решила сделать вид, будто их на самом деле нет, будто они на выезде, и потому, закрывшись на ключ, они, стараясь не шуметь (хотя возможно ли такое, если среди присутствующих находился сам старшина Оразалиев?), сидели за столом Сергея при выключенном освещении: перед ними на столешнице поблескивала в косых лучах уходящего Солнца вазочка с шоколадными конфетами и матово отливала парочка кесешек-пиал.

Биген, как всегда, витийствовал, что-то горячо «втирая» своему капитану страстным и громким шепотом, временами от переизбытка эмоций срываясь на высокий фальцет, но тут же, повинуясь предупреждающему знаку руки Сергея, возвращался на требуемый тембр; Сергей, лениво улыбаясь, не перебивая, слушал приятеля; оба периодически делали небольшие глотки из кесешек и маленькими кусочками ели конфеты – скажем сразу, наши друзья уже готовились к посещению футбольного кафе, и потому настрой у них царил явно не служебный.

– Ну, приехали мы туда. Жратвы – море, дивизию накормить можно, не меньше! – глаголил Биген о том, как провел предыдущие выходные вместе с работниками горпрокуратуры, которые отмечали за городом какой-то юбилей. – Выпивки – уму непостижимо! Виски, водка, коньяк, вина – какие хочешь! Я мангал раскочегарил и мясом занялся. Наготовил – тьма! Как в ресторане! На выбор: баранина, окорочка, свинина, даже из говяжьей печени заказали, суки! И что ты думаешь? Все съели? Какое там! Пока с шашлыком мудрил, все пережрались и разбрелись, кто куда. Ну, что делать?! Я коньячку сам накатил – съел палочку из баранины, накатил вдогонку водки – приговорил шампурок окорочков, потом вина стал пробовать – все подряд. Потом – все, думаю, не лезет больше! Дай, думаю, по территории пройдусь: может, что интересное найду. Бреду и вдруг вижу: прокурорша московская в беседке сидит. Одна! Курит. Лет тридцать пять – не красавица, но холеная, падла! Я – притаился. Потом, думаю: а какого хрена я здесь сижу? Она же – тоже женщина, хоть и прокурор. Чихать, что из Москвы! Только я собрался к ней яйца подкатывать, как она вдруг выходит из беседки и – ты подумай! – садится под дерево. Струйка в лунном свете голубенькая такая!

Мне – неловко стало, ушел. Иду дальше. Смотрю – в окнах флигеля женские силуэты. Подхожу осторожно, заглядываю. И что ты думаешь?! Молодые жены тех двух мудаков из министерства такое вытворяют!

– Что они вытворяют? – добродушно подначил Тана.

– Целуются, падлы! – визгливо вскричал Биген, но Сергей сделал предостерегающий знак рукой, и тот вновь понизил голос до шепота: – Да так, блин, красиво, Серега! Так возбуждающе!

Сергей слегка улыбнулся и высказал предположение:

– Может, они близкие подруги… Или, скажем, сестры?

– Какие еще, в ж…, сестры?! – вновь взвизгнул Биген возмущенно. – Ты бы видел, как они целуются! – перешел он опять на страстный шепот, уловив знак руки Сергея.

– Ну, как, как?

Биген даже вскочил с места и, ткнув указательным пальцем куда-то в угол, словно именно там и находились обличаемые им теперь развратницы, истошным фальцетом вскричал:

– В десна, в десна!

– Биген, тише – я же просил! – напомнил ему Тана.

Биген вернулся на место и несколько спокойнее продолжил:

– В общем, стучусь я к ним. Открывают. Я им – давайте, я к вам присоединюсь до компании. Как они разорались!!! Мы, мол, сейчас мужьям позвоним! Но – я же мужчина! Мне обидно стало. Думаю, а не пошли бы вы! Пойду к прокурорше. Иду назад, а никакой прокурорши-то уже и нет! Одна лужа осталась.

А ты говоришь – секс! Секс, секс – все про него только и говорят! Будто только им и занимаются! А где он ваш секс?! Покажите мне его! Все только болтают! А на самом деле – где? Нет! Где он, черт побери? Я тебе между нами, Серега, скажу – разумной альтернативы онанизму нет!

Тана, не выдержав, громко расхохотался:

– Ну, ты опять загнул, Бигеша! Уж тебе-то грех жаловаться!

– А ты можешь доказать обратное? И кто сможет? Хотя, конечно, сейчас ты сможешь. Но потом? Ведь она тебя – твоя акиматовская – кинет! Вот увидишь! Труба твоему сексу придет, Серега!

– Не каркай, – все еще продолжая смеяться, отмахнулся от него капитан.

Тут в дверь не очень уверенно постучали.

Сергей встрепенулся и стал быстро застегивать пуговицы рубашки:

– Кого там еще черти принесли? – зло и обеспокоенно задал он чисто риторический вопрос и, поднявшись, пошел к дверям, на ходу показав Бигену куда-то под стол, распорядившись: – Убери это.

За спиной у него что-то звякнуло.

Чуть приоткрыв дверь, он выглянул в коридор – там стоял невысокий седой старичок:

– Сергей Александрович? – послышалось оттуда с милым еврейским загибом.

– Да, – несколько недоумевая, ответил Тана, но тут же старичка вспомнил.

– Можно? – попросил тот разрешения войти.

– А, господин Кацман! – Сергей посторонился и открыл дверь шире: – Ну, проходите.

Старичок, протиснувшись мимо Сергея внутрь комнаты, вначале с любопытством огляделся по сторонам, а заметив Бигена, легким кивком поприветствовал и его, а после сосредоточился на Сергее:

– Я пришел, чтобы выразить вам свой восторг! – не без некоторой напыщенности и церемонности объявил он.

– Замечательно! – от души рассмеялся Тана и показал взглядом на диван: – Да вы присаживайтесь. Вон, на диванчик. – Он дождался, когда посетитель усядется на предложенное место и продолжил: – Рад, что вы довольны. А поначалу вы нас не очень-то дружелюбно приняли.

Старичок слегка подскочил на диване, демонстрируя протест на последние слова Тана:

– Нет, что вы, что вы! Наши русские защитники правопорядка – самые лучшие защитники в мире. А тогда я был просто очень расстроен, – признался он, виновато потупившись.

Сергей ему ободряюще улыбнулся:

– Ну, что ж, все хорошо, что хорошо кончается. Ценности вам уже вернули? Хотя, нет, вряд ли! Придется пройти еще целую кучу формальностей. Здесь уж ничего не поделаешь.

– По крайней мере, я их хотя бы вновь увидел! – воодушевленно вскричал Кацман. – Все целы-целехоньки! Просто поразительно! – И тут он с некоторой опаской покосился на Бигена и спросил: – Простите, а это ваш друг? Или подчиненный?

– Биген – старшина из моей группы и мой казахский друг. В прошлом – еще и однополчанин. Заодно, конечно, и подчиненный. Хотя, сложный вопрос – кто из нас кому подчиняется.

Старичок, преодолевая неловкость, кашлянул:

– Видите ли, Сергей Александрович, я бы, честно сказать, хотел поговорить с вами, так сказать, тет-а-тет.

– Ну, что вы, у меня от моего друга секретов нет, – не понимая еще, куда клонит посетитель, попытался успокоить его Сергей.

– Значит, при вашем коллеге можно говорить? – уточнил Кацман на всякий случай.

– Конечно, – подтвердил Сергей.

Старичок полез во внутренний карман куртки:

– Я хочу несколько, так сказать, – начал он торжественно, – материализовать свою благодарность! – И тут он, привстав, выложил на край стола внушительный сверток, обернутый в простую газету.

– Т… что вы делаете? – встрепенулся Тана. – Уберите сейчас же!

– Нет, нет, что вы, что вы! – засуетился старичок. – Поймите меня правильно: это же сумасшедший дом! – все думают только о деньгах, но никто не хочет работать. Совершенно не на кого опереться! Нас, евреев, многие не любят! Считают, что мы их обманываем. Но мы, как и все, тоже не любим работать, но – понимаем, что надо. И вы тоже – понимаете. Я – такой же, как вы! А вы такой же, как я! Вы вернули мне мои драгоценности, мою собственность! Вы – честный труженик правопорядка! Но вы же – еще и живой человек! Вам тоже хочется кушать. Вам, как и всем, нужны деньги! Наше мракобесное государство совершенно не ценит таких, как вы. Или, как я. Кацман умеет быть благодарным!

Пока длилась его горячая исповедь, Биген, не отрываясь, пристально смотрел на лежавшую всего в каких-то сантиметрах от него увесистую пачку и, когда на весь кабинет зазвенел строгий голос его друга, он только слегка поежился:

– Яков Иосифович! Немедленно заберите деньги! – потребовал капитан. – Я просто делаю свою работу. И поверьте – в отличие от многих, я не беру.

– Сергей Александрович! – вскочив с дивана и умоляюще схватив капитана за руку, вскричал Кацман. – Вы ставите меня в фальшивое положение. Я не могу остаться вам на все остающиеся мне годы должным. И почему вы решили, что здесь – взятка? Нет, ни в коем случае! Вы еще совсем молодой человек и многого не понимаете! Уж поверьте мне, старику. Если б я предложил вам еще до того, как вы отыскали мою собственность, тогда – да. Но если я предлагаю вам после того, как вы уже сделали, как вы выразились, свою работу, тогда – нет. Здесь, – он кивнул головой на сверток, – лишь выражение нормальной человеческой благодарности. – Он быстро взглянул в сторону Бигена и, привлекая того к дискуссии, спросил: – Разве не так?

Биген, на миг оторвав взгляд от денег, мимоходом кивнул, и вновь вперился в пакет. Ему мнилось, что там лежат одни стодолларовые купюры. Вот подул ветерок, и они разлетелись зеленой листвой по всему кабинету, закружились в ритмах танго, шелестя, временами приближаясь к самому его широкоскулому лицу и лаская ему щеки краями. Когда рука Сергея резко сдернула сверток со стола, Биген вновь вздрогнул и, как завороженный, проследил все перемещение свертка по кабинету: как капитан со свертком решительно подошел к Кацману и насильно вложил его обратно в руку старика, приговаривая:

– Вот что, уважаемый Яков Иосифович! У вас в магазине крайне скверные системы безопасности, охраны и сигнализации. Вы подумайте, если б в заведении напротив не было камеры наружного наблюдения, то еще бабушка надвое сказала б, увидели б вы свои украшения или плакали б они по вас горькими слезами до сих пор. Но – есть разумное решение: вы могли б заключить со мной и моим другом договор, и тогда бы мы вам – в свободное, разумеется, время – все бы отладили. Грамотно расставили б камеры круглосуточного наблюдения, поменяли б сигнализацию, проинструктировали б вашу охрану, продавцов и так далее. Таким способом я зарабатывать согласен. Как вам такой вариант? Иначе, вас скоро снова могут ограбить.

– Ттттттт, – понимающе прищурился Кацман. – Понял, понял, понял! Я вам хорошо заплачу.

– Расценки у нас самые мягкие, – пояснил Сергей. – Наша работа обойдется вам совсем немного.

– Ну, почему же «немного»?! – сокрушенно развел руками Кацман. – Берите, как следует.

Но Сергей, не обращая внимания на реплику, продолжил:

– А деньги, – он показал глазами на грудь собеседника, где во внутреннем кармане уже покоился сверток, столь смутивший воображение Бигена, – оставьте на расходы со всем этим связанные: на видеокамерах экономить не стоит. Ну, ее к бесу – такую разновидность экономии!

– Прекрасно, прекрасно, – закивал старичок. – Все будет по вашему усмотрению.

– Значит, договорились, – удовлетворенно кивнул и Тана. – На днях мы к вам заедем. А сейчас – извините: у меня с коллегой важный разговор. – И, собираясь проводить старичка до двери, он взял его под локоть.

– Считайте, что договор у вас в кармане. Вы – замечательный молодой человек. И ваш друг – тоже. Кацман умеет быть благодарным! Вы еще оцените! – все приговаривал посетитель, удаляясь из кабинета.

Наконец, Сергей, вновь закрывшись на ключ, повернулся к Бигену и, улыбнувшись другу, вытер тыльной стороной кисти выступившую на лбу испарину:

– Уморил! – пожаловался он. – Как там наш «чаек»? Наливай.

Биген смотрел на капитана почти враждебно и молчал.

– Ты чего, Бигеша? – оценив его взгляд, подивился Тана.

– Он прав! – мрачно выдавил из себя Биген.

– Ты о чем? – прикинулся Тана.

– Я про деньги! Брать надо было.

– Ты серьезно?

– А ты как думал? Серьезней не бывает!

– Прекращай, Бигеша! О чем мы, бишь, говорили? А! О сексе речь шла! – попытался Сергей перевести разговор в более спокойное русло.

– К черту секс! – оборвал его друг. – Будут деньги – будет и секс! Выше крыши! Ты представляешь, сколько там было?! – вскинулся он, вспомнив сверток. – Вот такая пачка! – он пальцами показал толщину свертка. – А если там баксы? Тогда там все пять тысяч могло быть!

– Могло, – с иронией согласился Сергей.

– А десять? Могло?

– Могло, – вновь последовало подтверждение.

– А если там были евро? Ведь могли же они там быть!

– Могли.

– А ты чего усмехаешься, а?! Ты у нас богатей? Ты Рокфеллер? Да? Смешно ему! А ты меня спросил? Разве у нас не все поровну, а? Кроме баб?..

– Все, – подтвердил Тана.

– Кто догадался видак просмотреть у соседей?

– Ты…

– А кто длинного первым опознал?

– Снова ты…

– А кто с тобой без оружия на задержание ходил?

– Опять ты, – не перечил Сергей.

– Так почему ты со мной не посоветовался насчет бабла? – продолжал допытываться Биген.

– Значит, ты считаешь, что надо было взять?

– Да, считаю, – с вызовом выкрикнул Биген. – Он правильно сказал: если «до», то – да, а если «после», то – нет! Живем, как попало! Я, может, дорогую проститутку хочу хоть раз в жизни себе позволить!

Сергей попытался возразить:

– Зачем, Бигеша? Тебе и так дают!

– Ну и что?! А я все равно хочу. Заплатить ей, суке, триста, нет – пятьсот, даже штуки баксов не жалко разок! Но чтобы такая была, чтоб мордашка, как у Мэрелин Монро, чтобы ноги из самых десен росли, а сиськи чтоб в небо торчали и сосками в иллюминаторы МКС упирались. Пусть космонавты завидуют! И улететь на всю ночь! Я что – многого хочу?

– Нет…

– А бутылку красного сухого французского? А? За пару сотен баксов? Я, что – за всю жизнь не заслужил? Пьем всякую дрянь! Мы, что – иного не заслужили, а?

И тут Биген вдруг потерял кураж, как-то «сдулся» и поник, понурив голову – похоже, что на него, как уже нередко случалось после подобных эмоциональных всплесков и потрясений, вновь накатила депрессия.

Сергей подошел к нему и, усевшись на место, вздохнул и обнял друга за плечи.

– Заслужил, Бигеша, заслужил! Ты все заслужил! – задумчиво сказал он и – встрепенулся: – Ну, что там у нас? Осталось чего-нибудь?

Биген наклонился и вытянул из-под стола портфель, который упрятал туда, когда появился посетитель:

– Ну вот! – огорченно прокомментировал он, извлекая на стол полупустую бутылку красного сухого. – Последняя, оказывается! Снова в лабаз бежать, что ли? Сухое, блин, красное, грузинское – то, что мы можем иногда себе позволить, самое дешевое из того, чем не отравишься!

– Ничего, ничего, старый друг! – похлопав его по плечу, сказал Сергей. – Сейчас допьем и махнем в кафе, поболеем от души, попьем пивка. Есть и в нашей жизни маленькие радости. Наливай!

И Биген стал разливать остатки вина по кесешкам – так друзья шифровались на тот случай, если кого-нибудь принесет нелегкая.

 

Глава 20

Началось!

В те минуты, когда на переполненном стадионе в шотландском Глазго трибуны, колыхавшиеся от восторга, еще только приветствовали наконец-то появившиеся на поле команды соперников, когда учащеннее забились сердца миллионов болельщиков, в нетерпении расположившихся у экранов телевизоров футбольных кафе и у себя дома по всему цивилизованному миру, и особенно в той части мира, которая называется русскоязычной, в просторной комнате первого этажа студенческого общежития, находившегося на Васильевском острове, неподалеку от Шкиперского протока несколько сердец билось в изменчивом ритме совсем по другой причине: обладателям этих сердец не было никакого дела ни до «Зенита», ни до какой-либо иной команды, ни до футбола вообще – ни до чего на свете! Их интересовала совсем другая игра и совсем другие фигуры, не имеющие ничего общего с признанными фигурами на футбольных полях – такими, как Жирков, Погребняк и Аршавин: семерки и девятки, короли и дамы всех мастей приковывали к себе в тот момент их взгляды.

– Началось! Началось, Серега! – восхищенно кричал где-то в кафе на Петроградской стороне Биген, то и дело, дергая за рукав друга и расплескивая пиво от резких движений.

– Ну, что, Геша, дождались праздника?! – возбужденно вопрошал Паша нашего героя где-то в баре на Петроградской стороне, где они условились встретиться и сообща получить наслаждение, и предлагал: – А может, забьемся по маленькой? На интерес? По тысчонке? Есть лаве?

– Если я на «Зенит» – согласен, – отвечал Геша.

– Не, так не пойдет, – шутя, отказывался Паша. – Ты на «Глазго», а я – на наших. Только так.

– А в лоб саперной лопаткой – за гнусное предложение – не хочешь? – шутил в ответ Геша.

Но ничего подобного не происходило на Шкиперском протоке – собравшиеся почти не разговаривали, лишь изредка перебрасывались репликами, касавшимися только того, что относилось к карточной игре.

Прошло уже более трех часов – с тех пор, как шестеро человек уселись за старый обтрепанный стол, который только с большой натяжкой можно было бы назвать ломберным, но игрокам казалось, что начали они каких-нибудь полчаса назад – так стремительно обтекало их время.

Всякий, кто подвержен пагубной страсти к азартным карточным играм или тот, кто таковой страсти некогда был подвержен, но каким-то чудом сумел ее преодолеть, знает, как это бывает: как не замечаешь, что пролетела ночь и наступил рассвет, как, порою, следом пролетает и день – случается, что игроки, не замечая текущей вокруг них жизни, проводят за игрой по несколько дней не только без сна, но даже и без самого элементарного отдыха.

Впрочем, в нашей игре, казалось, все уже стало ясно, и она неумолимо катилась к логическому завершению: перед Костей высилась целая гора рублей и долларов, а ресурсы его соперников, судя по всему, истощались прямо на глазах, и он подумывал о том, что пора бы уж и заканчивать, и единственным, что удерживало его от того, чтобы свое желание озвучить, являлось нехорошее предчувствие, что уйти отсюда может оказаться не так-то и просто: еще в самом начале, когда Мазох его знакомил с теми, с кем предстояло играть, Костя мысленно обматерил Зеленого и пообещал себе, что после устроит ему основательную головомойку – из пятерых, по крайней мере, двое выглядели людьми с уголовным прошлым. Особенно тот, кто теперь сидел напротив Кости, по прозвищу, как выяснилось, Лекс, и которому все остальные явно подчинялись, хотя это и не афишировалось: Костя уже не раз замечал, как тип, которого он про себя обозвал Шраматым (из-за шрама, нанесенного кастетом или чем-то похожим, рассекающего левую бровь и уходящего выше к самой залысине), косился на карты цепким взглядом – видимо, пытаясь отыскать на них метки; периодически ощупывал то одну, то другую из них – с той же, понятно, целью; с особой пристальностью следил за Костиными руками – напрасно, тот, хотя и умел, не «шпилил».

Костя принес с собой пяток своих колод, у соперников оказался пяток своих, но, когда стало ясно, что игра остается за Костей, подозрительный Шраматый предложил всем вместе сходить в близлежащий магазинчик и купить пару колод там, на что Костя легко дал согласие – откуда недотепам знать, что он прибыл в условленное место заранее, и времени зря не терял: походив по всем окрестным магазинчикам, он, где по договоренности с продавщицами, а где и обманом, везде сумел подсунуть свои колоды.

И теперь Костя вполне понимал недоумение Шраматого: они все надеялись на легкий выигрыш у заезжего лоха, играя против него в сговоре, а выходило совсем наоборот. И никто из них не мог понять, как такое могло произойти.

Сам Костя чувствовал себя вполне спокойно: уж его-то крап не смогли б обнаружить и самые опытные игроки, профессиональные каталы и шпильманы – такое удалось бы разве что собаке-ищейке.

Он оглянулся назад, чтобы проверить, как там Мария: она сидела на диване у самой стены у него за спиной на приличном расстоянии – стол игроков располагался в самом центре помещения.

Девушка, само собой, скучала.

«Бедненькая! – посочувствовал про себя ей Костя: – Ничего, моя маленькая, скоро тронемся отсюда. Хотя, без разборок, похоже, не обойдется».

«Вальтер», теснившийся у него на животе за поясом брюк, придавал уверенности, что все счастливо разрешится.

Он повернулся к игрокам и спросил:

– Ну, что, парни, карта кому-нибудь нужна?

Играли в банальное «очко» и он банковал.

– Дай мне, – потребовал Мазох.

Костя знал, что на руках у того уже есть девятнадцать и любезно снял для него с колоды лежавшего сверху короля: двадцать три, парень может отдыхать!

– У, блин! – в сердцах отреагировал Мазох, мельком глянув на принятую карту. – Я – пас, мужики, ушел! – И он сбросил свой веер на стол.

– Тебе? – перевел Костя взгляд на другую сторону стола.

Сидевший там парень секунду подумал и решил:

– Достаточно, – у него было семнадцать.

Костя посмотрел на следующего, но тут тишину нарушил Мазох:

– Что, Лекс? Я отлить схожу?

Тот насмешливо на него посмотрел и с равнодушием бросил:

– Ты у меня разрешения, что ли, спрашиваешь? Иди…

Мазох поднялся и, словно бы случайно, уронил на пол свою зажигалку; быстро нагнулся и отыскал ее под столом, заодно ловко вытянул десятку пик из прикрепленной к обратной стороне столешницы скотчем колоды и передал ее партнеру напротив – незаметно для Кости.

Если б Костя или Мария смогли заглянуть под стол, то увидели бы там, помимо полу десятка таких же прикрепленных к нему снизу колод, еще и охотничий нож в ножнах – тоже прикрепленный скотчем.

Мазох бодро направился к выходу.

– Эй, девочка! – донесся из-за Костиной спины его голос.

Костя, нахмурившись, оглянулся назад.

Мазох, почувствовав его взгляд, пояснил:

– Все нормально, брат. Я просто хотел ее попросить двери за мной запереть.

Мария вопросительно посмотрела на Костю, и тот ей кивнул: только потом девушка встала и, выпроводив Мазоха, закрыла дверь на ключ, а затем вернулась на место.

Дождавшись, когда она усядется, Костя повернулся к Шраматому:

– Будешь брать? – спросил он.

Тот отрицательно мотнул головой:

– Обойдусь, – у него было восемнадцать.

На руках у Кости уже находилось девятнадцать и, зная, что сверху колоды лежит нужный валет, он легко мог дополнить им свои карты до двадцать одного, но так выглядело б подозрительно – уж слишком часто он сегодня выигрывал с «очком»; но – с другой стороны, он теперь наверняка не знал, сколько очков имел тот игрок, что сидел подле Шраматого – среди трех его карт появилась одна левая, не из играемой колоды, достоинство которой Косте было неизвестно. Тут Костя не сомневался – он уже давно заметил, что ребята не только все играют против него, но и вливают в игру другие карты.

Немного посомневавшись, Костя все-таки взял себе валета.

– Ну, что? – оглядел он партнеров по кругу. – Хвалимся?

Те кивнули.

Шраматый выложил на стол свои карты.

– А у меня – больше! – оживился тот, что сидел с неизвестной картой, и показал: – Двадцать, мужики.

Все с напряженным ожиданием посмотрели на Костю.

– Ваша не пляшет, парни! – огорошил их он. – У меня «очко», если че… – и Костя предъявил им карты, и сразу потянулся к банку, приговаривая: – Сочувствую, парни, но игра – есть игра. Ничего, другой раз больше повезет.

– Подожди, подожди, Костя, – Шраматый сделал раздраженное движение рукой. – Не торопись.

Костя выпрямился, подтянул руки к себе и, сжав их в замок, хрустнул суставами пальцев.

– В чем дело, парни? Что-нибудь не так? – поинтересовался он с легкой насмешливостью.

– Поговорить надо, – сверля его недобрым взглядом, отозвался Шраматый.

– Ну?!

Мазох в ту минуту, расстегнув ширинку, с наслаждением после выпитого пива поливал дерево позади общаги – прямо напротив тех самых окон комнаты отдыха, где затеяли разборку его приятели. Прикрываясь кустами, он одновременно наблюдал, как по направлению к зданию сквозь сумерки пропорхнули две девушки, весело о чем-то щебеча: очевидно, студентки того самого факультета университета, за которым и числилась общага – кажется, психфака – Мазох точно не знал.

«Давайте, девочки, растите! Уж я-то о вас позабочусь!» – думал он, теребя свой член и наблюдая за удалявшимися фигурками.

А между игроками тем временем нарастало напряжение.

– Ты слишком часто выигрываешь, Костя, – заявил Шраматый.

– Ну и что? Игра, есть игра! Говорил же!

– Ты за лохов нас держишь? – продолжал нагнетать Шраматый.

Костя медленно поднялся, предварительно оглянувшись на Марию – она, вся подобравшись, с тревожным ожиданием смотрела в его сторону – и обратился к Шраматому:

– Вот, что, Лекс, если хочешь конфликтовать – давай, будем конфликтовать. Я не люблю, но умею. Если ты все из-за денег затеваешь, если за проигрыш отвечать не хочешь – ладно, пусть! Я оставлю вам деньги и уйду, если че…

Шраматый, сознавая себя хозяином положения, расплылся в вальяжной ухмылке:

– Если мы тебя еще отпустим, Костя! – И приказал: – Сядь! И баба твоя пусть сидит.

Но – Костя не пошевелился, только быстро оглянулся и бросил девушке:

– Мария, выйди! Обожди меня на улице!

Девушка поднялась, но, не решившись оставить спутника одного, замерла на месте.

– Да ты, я как посмотрю, совсем крутой, Костя! – насмешливо воскликнул Шраматый, и распорядился: – Холод, придержи телку! Вила, займись-ка крутым!

– Мария! Я же сказал – на выход! – громко крикнул Костя, не оборачиваясь к девушке.

Но – было уже поздно: она успела сделать только несколько нерешительных шагов, когда тот парень, что играл последний круг с левой картой, быстро обошел Костю и перехватил Марию у самых дверей – дернув ее к себе за локоть, он обхватил ее шею рукой и, нахально улыбаясь, оперся о ее плечо – так, как делают деревенские увальни, выгуливая своих дебелых девиц; затем достал нож и показал его ей. По счастью, думая, что ситуация полностью находится под контролем, он ничего не опасался, стоял рядом с Марией, не прикрываясь ею, и уверенно поигрывал перышком.

Второй парень (Вихлястый – как прозвал его про себя Костя, или Вила – как называли его приятели), резким движением выдернув из-под столешницы охотничий нож, тоже ничего не опасаясь, сделал шаг в сторону нашего героя и, тоже вызывающе улыбаясь, остановился там, покачивая широченным лезвием.

Еще один, так и не встав, приготовившись к развлечению, вытянул из пачки сигарету и закурил.

– Ну, что ты теперь скажешь, Костя? – усмехнувшись, самодовольно поинтересовался Шраматый. – Ты все еще такой же крутой?

Костя поначалу не ответил: он оценивал обстановку. Перед ним стояли трое бандитов, один из которых всего в шаге от него, никто из них ни на секунду не сомневался, что Костя и Мария полностью у них во власти. Замечательно! Но вот четвертый, что стоял позади – он-то и вызывал опасения!

Костя оглянулся и увиденное его несколько успокоило: негодяй стоял совсем открыто! Костю сильно взбесила та поза, в которой тот опирался на Марию. Он слегка подмигнул Марии и показал ей глазами на выключатель. Бандит, тоже заметивший его невозмутимое подмигивание, немного опешил – по его мнению, выходило, что пришлым сейчас не до перемигиваний.

Костя хорошо помнил, что у него на всех четверых есть только четыре патрона – значит, мазать нельзя!

Он вновь повернулся в сторону Шраматого и, выхватив «Вальтер», ловко снял оружие с предохранителя. Стоявший подле него отморозок невольно сделал шаг назад.

– Вот, что, пацаны, я вам зла не желаю. Отпустите девушку и все отойдите к той стене, – сказал он, показав взглядом на стену, которая находилась за спиной Шраматого. – Потом я спокойно соберу деньги, и мы уйдем. Договорились?

– Вила! Ты чего топчешься?! – грозно прикрикнул Шраматый. – Вали ублюдка!

– Да у него же ствол, Лекс! – попытался оправдаться тот.

– Чмо! Хлопушки газовой испугался? Вали!

– Мария, свет! – выкрикнул Костя, едва вихлястый сделал первый несмелый шаг в его сторону, и сразу же выстрелил тому в печень – точно в то мгновение, когда погас свет. Вихлястый, держась за простреленную печень, скорчившись от боли, медленно сполз вниз и сразу затих – видимо, сердце не выдержало той нагрузки, которая случается при неимоверной боли.

Следующая пуля прошила солнечное сплетение тому, что повис на Марии, и он тут же совсем поник на ней непосильным грузом – она с омерзением спихнула его с себя, и он с грохотом рухнул на дощатый пол.

Тот, что курил, пытался тем временем вскочить со стула, но даже не успел его отпихнуть – пуля, пробив оба виска, застряла в штукатурке, и он повалился прямо на стол поверх разбросанных по нему карт и денег, сигарета, прилипшая к обмякшей нижней губе, все еще дымилась.

И последняя пуля оставила маленькую аккуратную дырочку возле самого шрама Шраматого, когда тот безуспешно пытался вытащить из заднего кармана брюк старенький «Макаров», и подонок кувыркнулся к той самой стене, к какой Костя и предлагал ему отойти с самого начала.

И отчего не прислушался к разумному совету?

Ведь, хоть и дрянной жизнью, а мог бы еще жить!..

Мазох, чрезмерно нагрузившийся пивом за прошедшие часы, все никак не мог опорожнить мочевой пузырь – так его и застал первый хлопок выстрела, плохо различимый из-за уличного шума. Не прекратив занятия, он невольно повернул голову на звук, а когда увидел три, последовавших одна за другой, вспышки, озарившие то самое помещение, которое он недавно покинул, сопровождавшиеся такими же хлопками, как и первый, он, сообразив, что происходит неладное, юркнул за дерево, умудрившись забрызгать обувь и штанину брюк, и, притаившись, присел там…

– Мария, включи свет! – попросил Костя, когда все закончилось.

Когда она его просьбу выполнила, он осмотрелся вокруг и увидел то, что и ожидал увидеть.

– Выйди на улицу и подожди меня там, – вновь попросил он, оглянувшись.

Она, молча, повиновалась.

Оставшись один, Костя первым делом подошел к тому, кто лежал на столе и, отлепив от его губ сигарету, бросил ее на пол и притушил носком кроссовки. Затем обошел стол и, ухватив ноги убитого, не без труда перекинул их через стол и сбросил труп на другую сторону – часть денег успела пропитаться натекшей кровью, но небольшая. Он скрупулезно собрал все купюры и уже хотел выйти, но, вспомнив судорожные движения Шраматого в последние мгновения его жизни, подошел к нему. Перевернул труп на живот и, ощупав задний карман брюк, убедился, что оружие у того все-таки есть. Осторожно, двумя пальцами за рукоятку он немного выдвинул пистолет из кармана, но, углядев, что там «Макаров», оставил ствол на месте.

«Взять? – подумал он. – Нельзя! Одному Аллаху известно, сколько на этом стволе крови. Патроны? Нет надобности – 9 миллиметров, к «Вальтеру» не подойдут» – и он пошел прочь от гиблого места, не позабыв перед выходом погасить свет…

Костя и Мария, усевшись позади водителя в первый попавший под руку мотор и попросив отвезти их до Василеостровской, молчали: ее била мелкая, едва заметная дрожь – он чувствовал ее тело локтем через одежду. Временами она с ужасом косилась на свою сумочку, которую держала прямо перед собой на коленях, и в которой теперь вновь обретался на «штатном» месте «Вальтер» – с пустой обоймой: так они условились еще несколько месяцев назад – милицейские патрули почти никогда не проверяют девушек и женщин.

Костя думал о Марии: о том, как она, наверное, бедная, перепугалась. Надо будет сейчас, когда выйдем из машины, все ей объяснить. А что можно ей тут объяснить? И как, главное? Но ситуация на самом деле дрянь! Его, похоже, всамделешне готовы были валить. Не на того нарвались, чувачки, если че! А ведь не фраера, видимо! А Мария? Если б Костя поддался, что они сделали б с ней? Наверняка, как минимум, изнасиловали б – вон, как глазки-то у них замаслились вначале, когда ее только увидели! А потом бы все равно убили – такие свидетелей не оставляют! Свидетели… Что-то он упустил! Кто их видел? Ах, да – комендант. Черт! Как же так! Он совсем забыл про Мазоха в горячке! Куда тот подевался? Кажется, пошел отлить. И не вернулся. Скорее всего, узнав о побоище, стриганул оттуда, только так! Тогда ментам не сообщит ничего. А ведь он знает Зеленого! Но – менты ментами, а еще и братки на хвост могут сесть! Тогда, плохо дело! – им с Марией несдобровать. Уезжать надо! А почему? Он только начал, всего один день – и тот еще не кончился! Одна игра! Разве ради таких пустяков они с Марией пересекли пол континента? Но – даже Зеленый, сволочь, не знает, где они с Марией остановились! Но – все равно опасно! Когда на месте побоища могут оказаться менты? Кто знает… Может, уже сегодня. Хотя, похоже, то помещение заброшено. Если Мазох туда не вернулся, может и несколько дней так простоять – пока вонь не пойдет по всей общаге! Завтра обязательно нужно будет наведаться к Зеленому: набить ему морду и выяснить, что может в данном случае сделать Мазох. Хорошо, если Мазох не знает, где живет Зеленый! Если они договаривались только по телефону, особенно, если по мобиле – мобилу тогда можно просто выкинуть, и – все! Все, хватит думать!

Костя покосился на Марию – она все еще дрожала. Он положил ей руку на плечо и притянул к себе; она отыскала его левую руку, которая лежала у него на левом колене, и крепко ее стиснула за кисть.

Из динамиков салон заполняла музыка: Сантана – они не знали, как называлась исполняемая композиция, не знали, о чем в ней поется – звучала «Put your lights on» из альбома «Supernatural». «Всем нужно зажечь огонь внутри себя – особенно, любящим. Даже убийцам нужно попытаться сделать так. И только детям, только детям все ни к чему – огонь и так горит в них. Нужно только сберечь его!» – таково содержание песни.

У метро они, расплатившись, вышли. Едва очутившись на улице, Костя, схватив Марию за руку, увлек ее за собой в один из ближайших дворов, там притянул к себе и крепко обнял: она все еще дрожала.

– Костя, Костя, что же теперь будет, Костя? – вцепившись в отвороты его куртки, потребовала она ответа.

– Все будет хорошо, Мария, все будет хорошо, – гладя ее одной рукой по стриженым волосам, успокаивал он.

– Зачем, зачем, Костя, зачем ты стрелял?

Откуда-то сверху к ним из раскрытых форточек и окон спускались звуки транслируемого футбола.

– У нас не было другого выхода, пойми! – увещевал он ее, чувствуя к ней такую жалость, какую никогда и ни к кому не чувствовал. – Не-бы-ло! – по слогам проскандировал он.

Тут отовсюду, из сотен глоток раздался рев. Костя прислушался.

– Ну, вот, видишь, я же говорил: все будет хорошо! Слышишь? Наши гол забили! – заметил он и, отстранившись от нее, предложил: – Вот, что – давай, я сейчас звякну одному приятелю по Дагестану и, если че, к нему закатимся. Он неподалеку от Московского вокзала живет, на Лиговском проспекте. Идет? Я чего-нибудь для успокоения выпью. Да и тебе бокал вина не помешает.

– Идет, – кивнула Мария, понемногу успокаиваясь.

И Костя извлек из кармана мобильник…

В кафе на Петроградской все гремело: едва мяч вкатился в ворота «Глазго», как Биген, выскочив с места, с разгона плюхнулся прямо на колени и выкатился к самому экрану, воздев руки к небесам:

– Гол, Серега, гол! Я знал! Я тебе говорил! Сорвем шотландские юбчонки! Денисов, красавчик! Шава, золотце ты мое! Как я вас всех люблю! – И, увидев, как на мониторе возникли мрачные лица шотландских болельщиков, он оттопырил средний палец правой руки и стал тыкать им в экран, истошно вопя – настолько громко, что высоким фальцетом перекрыл голоса всех питерцев: – Фак вам, индюки заморские, фак!

Питерцы, видя подобную страсть, даже немного поутихли, глядя на маленького сумасшедшего азиата, который в милицейской форме катался в вакхическом оргазме перед их изумленными взглядами по полу – и, судя по всему, остались даже польщенными от того, что за их кровную команду так болеют.

В ту минуту капитан почувствовал, как завибрировал телефон в кармане галифе, и, не отрывая возбужденных глаз от экрана, полез его доставать. Заткнув пальцем правое ухо и приложив трубку к левому, он попытался ответить на звонок, несмотря на царивший вокруг шум:

– Что? Что, что? Да говори ты громче, черт! Ничего не слышно! Что? Где? Почему мне?! Да вы с ума сошли! Я футбол смотрю! Ну и что, что все смотрят? Отдайте, на фиг, Ерохину. Что? Да в гробу я видел Костылева! Что? Вот, блин. Слушай, да я и выпить уже успел, и немало. И машину возле РУВДа оставил. Ну, вы что? Да люди ли вы, наконец? Ладно, на моторе доберусь. Где? Пусть меня там на улице встретят, – И он яростно отключился и сокрушенно вздохнул.

Посмотрев на все еще катавшегося по полу Бигена, он вышел из-за стола и пошел к нему.

– Бигеша! – тронул он того за плечо.

Тот, сверкая серебром восторженных глаз, обернулся:

– А я тебе говорил, что Шава обязательно себя проявит!

– Едем, Бигеша, – ощущая неловкость, сказал Тана.

– Куда?! – изумился тот.

– На службу, – пояснил Сергей. – Жмурики у нас.

– Какие еще, в ж…, жмурики?

– Обыкновенные, – стараясь перекричать окружающих, сообщил Бигену Сергей, склонившись к самому его уху. – Огнестрел на Шкиперке, в общаге студенческой. Четыре комплекта!

– Да никуда я не пойду! – возмутился Биген.

– Пойдешь!

– Серега, – взмолился тот, поняв, что Тана не шутит, – какие теперь жмурики? Им уже все равно, подождут часок, а когда еще будет такой футбол?

Тут на Сергея закричали со всех сторон:

– Слышь, капитан, ну, ты чего стал, словно стеклянный? Отвали от экрана!

Тогда он, недолго думая, схватил Бигена за шиворот и так прямо по полу и поволок к выходу.

– Пусти, пусти, – брыкался тот в сильных руках капитана. – Ты уже совсем извергом стал, Серега! Ладно, пусти меня – сам пойду.

И Тана отпустил друга…

 

Глава 21

Танцующая Фламенко

Домой Геша возвращался совсем умиротворенным: столь странно начавшийся день заканчивался, казалось, совсем неплохо – он повидался с матерью и сестренкой, подкинул им денег, чего уже давно ни имел возможности сделать, увиделся с Пашей, от души поболел за «Зенит» и попил пива.

Да ведь, самое главное, – питерцы выиграли!

Единственным, что весь день немного беспокоило, была мысль о постояльцах – не натворят ли они чего-нибудь в его отсутствие? Но, что они, собственно говоря, могли сделать – украсть его «Самсунг»? Не велика потеря! А больше в доме и брать-то, по существу, нечего – хоть не запирай, уходя.

Небо уже давно посеребрилось тусклым светом ранних белых ночей – после футбола Геша и Паша еще довольно долго сидели в кафе, растягивая удовольствие, а затем еще и пристроились к одной из колонн болельщиков на Пашином «Крузере» и, тоже с удовольствием, покружили за компанию по ночному городу.

Очутившись у самого уже подъезда, Геша задрал голову кверху и увидел, что окно его кухни освещено.

«Значит, они уже дома!» – подумал он и вошел в затхлую атмосферу подъезда старого дома.

Раздеваясь в прихожке, он прислушивался: на кухне было относительно тихо – слышался только звук включенной воды в раковине и позвякивания посуды, которую, надо полагать, в данный момент мыли.

Костя сидел на Гешином месте, пребывая явно в мрачном состоянии, и постукивал по столешнице мундштуком сигареты, которую почему-то не раскуривал, временами косясь недобрым взглядом в сторону Марии, которая трудилась у раковины.

– Добрый вечер! – возвестил Геша о своем появлении и, прислонившись к косяку дверного проема, сложил на груди руки и остался там.

Костя, среагировав  на возглас, мельком взглянул на Гешу и попытался встать, чтобы освободить хозяину место.

– Да ладно, ладно! – великодушно махнул Геша рукой. – Сиди, чего уж там!

И Костя, едва успев приподняться, снова присел на табуретку.

Геша глянул в тот угол кухни, где хлопотала Мария, и поздоровался с ней отдельно:

– Привет, Маша!

– Привет! – отозвалась она, и только потом на миг к нему обернулась: – Садись! Я тебя сейчас покормлю. – На плите дымился чугунок с чем-то вкусно пахнувшим.

Геша прошел на кухню и присел на табуретку напротив Кости и, несколько осторожно, чувствуя, что между его гостями пробежала какая-то кошка, объявил:

– Наши выиграли! Вы в курсе? 2:0! Денисов закатил с подачи Шавы, а на последних секундах еще и Зырянов добавил после подачи Текке! Классная рубиловка! В городе такое творится! Все как с ума сошли!

– Мы в курсе, – без энтузиазма откликнулся Костя и потянулся к стоявшей на столе свежей бутылке водки, едва им початой: – Будешь? – поинтересовался он прежде у Геши.

– Валяй! – позволил тот.

Костя деловито и доверху наполнил заранее приготовленную Марией для хозяина рюмку, затем плеснул с две трети в свою – еще влажную от предыдущей порции, и, не дожидаясь, когда Геша его поддержит, потянулся к его рюмке, слегка об нее чокнулся, и быстро опрокинул водку в себя, а затем, сдернув дольку с блюдца, на котором лежали нарезанные огурцы, громко ею захрустел.

Геша, отследив действия гостя, не спеша их повторил.

Костя тем временем вновь сосредоточил недобрый взгляд на спине Марии. Она, наполнив глубокую тарелку тушеным мясом с картошкой для Геши, быстро и со стуком поставила ее перед ним на стол, воткнула в еду вилку, придвинула ближе к Геше плетеную хлебницу и кратко распорядилась:

– Ешь! – а затем снова вернулась к раковине.

Геша неторопливо взял кусочек хлеба и уже потянулся за вилкой, как вдруг вынужден был вздрогнуть, так и не приступив к еде: Костя, не выпуская из руки сигарету, отчего-то вскочил с места и, ринувшись к Марии, крепко схватил ее за локоть:

– А ну-ка, пошли со мной, Мария! – властно потребовал он.

Она, морщась от болевых ощущений, попыталась высвободиться, но – не тут-то было!

– Куда еще?! – воскликнула Мария, все еще пытаясь вырвать локоть из цепких Костиных пальцев.

– Не доставай меня! – прикрикнул он и поволок ее мимо изумленного Геши, так и застывшего с куском хлеба в руках, по направлению к санузлу.

Едва успев убрать с их пути ноги, чтоб не оттоптали, Геша повернулся на табурете в сторону ушедших и прислушался.

– Ты, что, стерва? За лоха меня держишь?! – раздалось оттуда.

– Убери руки, Костя! – послышался в ответ взволнованный, но твердый голос Марии.

Тут до Гешиных ушей отчетливо донесся звук двух последовавших одна за другой звонких пощечин; бросив на столешницу хлеб, он помчался к своим конфликтующим гостям.

Когда он появился на пороге ванной, Мария стояла возле самого зеркала, отвернувшись к нему – потирая рукой пылавшую щеку, она пыталась сдержать слезы, а Костя, с раздувающимися от гнева ноздрями, нависал над ней.

– Ребята, ребята, вы что?! – запричитал Геша. – Из-за меня, что ли?!

– Да причем здесь ты! – резко обернувшись на звук его голоса, воскликнул Костя и, сверкнув глазами, снова взглянул на Марию:

– Ушла отсюда! – приказал он.

Та, стыдливо покосившись на Гешу, пряча глаза, протиснулась между ними и убежала на кухню, где все еще журчал так и не выключенный кран.

Костя, мельком глянув на Гешу, устало присел на краешек ванны и воткнул меж губ помятую сигарету; Геша вошел внутрь и, со стуком скинув вниз крышку унитаза, присел на нее, тоже достал сигарету – последнее время из экономии он курил «Приму», а затем вопросительно посмотрел на Костю, словно предлагая тому объясниться.

Костя, молча, поднес ему огонек зажигалки, а потом раскурил сам:

– Куришь всякую дрянь! – в сердцах заметил он, стараясь совладать с прерывающимся от волнения дыханием. – Там же на столе пачка «Кэмела» валяется.

Геша его замечание пропустил мимо ушей.

Почувствовав, что, так или иначе, а объясниться с хозяином все-таки придется, Костя начал:

– Дела мы кое-какие сегодня с нею сделали. А потом я ее к одному старому кенту по Дагестану в гости повез. Он здесь на Лиговском живет теперь. Ну, взял с собой по дороге коньячку, вина сухого бутылочку. Тот обрадовался – давно все-таки не виделись! Все ничего, так моя стерва начала там глазками стрелять!

– Может, ты чего-нибудь неправильно понял? – сочувственным тоном поинтересовался Геша.

– Я все правильно понял! – хлестко перебил Костя.

Геша чуть подумал, затем, кашлянув, поднялся и, открыв кран над раковиной, залил водой недокуренную сигарету, а затем бросил ее под крышку в унитаз, и только потом пошел на кухню к Марии.

«Боже, что я делаю? – спросил он по пути сам у себя. – Оно мне надо?» – но такая мысль его все-таки не остановила.

Мария, как и до скандала, мыла посуду, складывая ее на краю комода, на звук Гешиных шагов она так и не обернулась.

– Он говорит, что ты где-то там глазками стреляла, – сообщил Геша громко, вновь облокотившись на косяк проема.

Девушка, быстро убрав запястьем со лба испарину, слегка повернула голову на его слова и резко откликнулась:

– Да он просто придурок! И готов ревновать меня к каждому фонарному столбу!

Геша секунду над ее словами подумал, а затем поплелся назад к Косте.

– Она говорит, что ты просто неадекватно реагируешь на ситуацию, – деликатно сообщил он, вновь остановившись на самом пороге и прислонившись к косяку двери.

Услышав такой комментарий, Костя раздраженно мотнул головой, глубоко затянулся и, на выдохе, вместе с табачным дымом, отозвался:

– Вот же, блин! Как вывернула! Бабы! Что с ними сделаешь?! – и он грозно взглянул Геше прямо в глаза: – Скажи ей, что если она думает, будто я ничего не заметил, то глубоко заблуждается! Пока я ходил за сигаретами, его постель стала помятой, а они оба – красные! – Последнее слово Костя выкрикнул так, что оно, перекрыв все шумы, должно было обязательно долететь до Марии.

– Кто «они»? – сумрачно уточнил Геша.

– Они! Оба! Она и тот козел! – несколько истерично пояснил Костя.

Геша сокрушенно крякнул и поспешил к девушке.

– Он говорит, – начал он там осторожно, подбирая слова, – что там… типа… В общем, с кроватью не все в порядке было…

Мария полностью повернулась к Геше и с изумлением уставилась на него:

– В смысле?

– Ну, там, типа… Типа, пока он за сигаретами бегал… кровать кто-то помял, – нерешительно закончил он под ее испепеляющим взглядом.

В тот миг Костя, став на ванну, показал свою макушку в окошке, что разделяло санузел и кухню – он явно подслушивал, что сразу заметили и Геша, и Мария.

– Знаешь, что… – начала Мария, покосившись в сторону окошка, – скажи своему Косте, что он сам – дурак! И кровати у его друзей – тоже дурацкие! – торжествуя и с пафосом, закончила она.

При слове «дурак» Костина макушка исчезла из окошка, и вскоре он сам, по пути, как мешающий предмет, оттолкнув с дороги Гешу, появился на кухне.

– Ты чего здесь инсинуациями занимаешься?! – призвал он Марию к ответу, снова схватив ее за локоть и пытаясь развернуть лицом к себе.

«Ого!» – усмехнулся про себя Геша.

– И чего ты людей впутываешь в наши дела? – продолжал вопрошать Костя.

На этот раз девушке удалось выдернуть локоть из его когтей:

– Ой, отстань от меня, Костя! – с несколько наигранной брезгливостью, поморщилась она.

– Это ты мне говоришь? – возмущенно уточнил тот.

– Да, тебе! – последовал презрительный и словно бы равнодушный ответ.

– Ладно! – вдруг будто успокоившись, отозвался Костя и, став подле девушки, оперся задницей о плиту и сложил на груди руки, а затем с сарказмом покосился в сторону подружки.

Мария, игнорируя его, вновь принялась за посуду.

Костя мельком глянул на Гешу и заговорщицки тому подмигнул: мол, видал, брат, что творится? Но тут заметил что-то на стене за спиной у Марии и, прищурившись, сделал шаг в ту сторону, затем громко что-то прихлопнул ладонью, а потом вернулся на прежнее место и вновь сложил на груди руки.

Геша покосился на стену – там едва различалось влажное пятнышко.

Покосилась туда и Мария, а затем строго уставилась на возлюбленного:

– Ты, что сделал? – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовалась она, вновь отерев испарину со лба запястьем.

– Что, что… – сердито отозвался Костя. – Сама не видишь, что ли? Паука замочил!

Мария вновь посмотрела на то место, где мгновения назад блуждал несчастный паук, а затем вонзилась суровым взглядом в Костю – так, будто перед ней стояло законченное чудовище.

– Ты убил паучка? – снизив голос чуть ли не до шепота, с увлажнившимися вдруг глазами, уточнила она.

– Только не делай из этого трагедию! – отмахнулся от вопроса Костя.

Мария плотно сжала губы, повернулась к раковине, быстро закрутила барашки на кране, а затем круто развернулась к комоду, походя бросив на Костю уничтожающий взгляд, сдернула со стопки стоявшей на комоде посуды верхнюю тарелку и со всего маху громыхнула ее об пол невозмутимому дружку под ноги – так, что тот, пытаясь уберечь ноги, вынужден был даже немного отскочить в сторону, потом толкнула его в грудь обеими руками на плиту – так, что громыхнула крышка на казанке, а после энергичными шагами прошла к подоконнику.

– Никогда тебе этого не прощу! – зло прошипела она на ходу, не оглянувшись на Костю.

Геша, прислонясь к стене на самом выходе из кухни, безучастно наблюдал за происходившим в его угодьях беспределом.

«Ниче, ниче, – подумал он про себя, – будьте, как дома».

Мария, одним движением сорвав с подоконника «Панасоник» и захватив с собой первые два попавшихся под руку сидишника, рванулась с кухни, не удостоив взглядами присутствовавших, по пути отпихнув Гешу, которой немного загораживал ей проход.

«Я-то тут причем?!» – урезонил ее Геша про себя.

Он грустно посмотрел вслед удалявшейся девушке, а затем взглянул на Костю – тот задумчиво почесывал ногтями правой руки подбородок. Тогда Геша неторопливо сходил в санузел и, захватив оттуда веник и совок, вернулся назад и стал сметать разлетевшиеся осколки.

Вскоре из гостиной донеслись первые такты композиции Сантаны «El Farol».

Костя, любопытствуя, но опасаясь пройти в зал и нарушить уединение Марии, осторожно выглянул из-за косяка, и – вовремя – она как раз вышла в коридор к тому большому зеркалу, что висело там прямо в створе кухонной двери. На ней красовалась Гешина широкополая шляпа, и, разглядывая свое отражение на амальгаме, девушка старалась разместить на голове латинский головной убор как можно эффектнее. Покончив с ним, она убрала под шляпу выбившийся на лоб завиток и, враждебно глянув через зеркало на Костю, опять вернулась в комнату, в последнюю секунду заметив, как из-за Костиной спины показался и любопытный Геша с веником в руках.

Та инструментальная композиция, звуки которой теперь наполняли комнату, была явной обработкой какой-то народной – испанской или латиноамериканской – песни, или, и скорее всего, музыкой для танца. Что-то во фламенкийских ритмах… Нет, Мария ничего не знала о Фламенко, тем более, – не умела его танцевать, но разве только умением славится наше тело? Если оно гибко и подвижно, если психика человека способна внимать музыке и формировать в себе соответствующие импульсы? А затем посылать их послушному телу?

Войдя в гостиную, Мария остановилась в центре и, дождавшись, когда пройдет вступление и ритм синкопирует на более энергичный – а она, хоть и никогда не слышала звучавшей теперь мелодии прежде, все-таки предчувствовала, что синкопа обязательно случится, и не ошиблась – обхватив ладонями поясницу и высоко вздернув голову, она всем телом подхватила изменившийся ритм: два шага вперед, два шага назад, резкий и гордый поворот головы вправо, голова фиксируется в новом положении, а тело продолжает двигаться в прежнем, и лишь затем поворот всем телом вправо, бедра – два качка в сторону правой руки, два – в сторону левой; и снова резкий поворот головы в прежнем направлении, снова фиксация, и снова тело через какое-то время следует за головой.

Костя, утомившись неизвестностью, вошел в зал и, увидев танцующую Марию, прислонился спиной к стене возле самого входа, сложив на груди руки, и стал наблюдать за ее импровизированным, а, если точнее, стилизованным Фламенко.

«Как она притягательна! – подумал он, пристально следя восхищенными глазами за девушкой. – Настоящая испанская сеньорита!»

Мария, танцуя, со свирепой страстью приковала взгляд к нему. Решив, что она, наверное, уже немного отошла, он уверенно шагнул к ней, попытался обнять и присоединиться к ее странному танцу, но не угадал: схватив его обеими руками за футболку в районе ворота, она с силой развернула его круг себя и столь же сильно толкнула в сторону дивана – он, подчинившись ее воле, плюхнулся туда, куда она его направляла. Опершись локтями о колени и уткнув подбородок в сложенные кисти рук, он исподлобья и сумрачно продолжил наблюдения за девушкой, а та, не обращая на него больше внимания, продолжила танец.

А вскоре в гостиной появился и Геша: «Чего я, как сыч, торчу в одиночестве на кухне в собственном доме?» – резонно подумал он, прежде чем присоединиться к парочке разбушевавшихся любовников. Войдя и оценив диспозицию, углядев угрюмого Костю на диване и залюбовавшись разгоряченной танцем Марией, он занял то же место – причем в той же самой позе, где до него давеча примостился и сам Костя – с той единственной разницей, что не сложил на груди руки, так как в них все еще находился веник, и потому, крепко прижав к себе ненужный уже предмет, он в молчании угнездился там.

Впрочем, ненадолго – Мария, покосившись на него, чуть подумав, быстро подошла к нему и, ухватив его за брючной ремень, вытянула в центр помещения, отобрала у нашего героя веник и небрежно швырнула Косте – так, что едва не попала тому в лицо – если б он не успел своевременно среагировать и поймать предмет; затем, чуть отойдя от недоумевавшего Геши, она вновь стала танцевать, глядя прямо ему в глаза, словно приглашая к партнерству.

Геша с немым вопросом во взгляде скосил глаза на Костю. Тот, положив веник на колени, подал сигнал рукой: мол, не перечь, делай все так, как она хочет. Тогда Геша, все еще не решаясь присоединиться к танцу (да и не выплясывал он уже много лет), вопросительно посмотрел на Марию, но та, сделав к нему шаг, задорно толкнула его ладошкой в плечо.

И только тогда Геша стал кое-как двигаться, подыгрывая девушке. Та приблизилась к нему и, обойдя вокруг него, прислонилась спиной к его спине и, плечами разворачивая партнера, заставила его двигаться вокруг себя, а когда сама очутилась в створе Костиных глаз, с такой обидой на него глянула, что он, оказавшись не в силах выдержать ее молчаливый упрек, поневоле и виновато от нее отвернулся.

Но – любая композиция рано или поздно заканчивается. Та, что звучала, еще не кончалась, но в финальную ее часть вкрапилось затяжное соло на гитаре в исполнении Карлоса, мелодия сорвалась в умопомрачительный штопор, и следовать ей телом стало невозможно.

Мария в изнеможении опустилась на диван рядом с Костей, и Геша, постояв некоторое время один, как столб, тоже присел рядом с ними – так, что девушка очутилась между двух парней. Мария стянула с себя шляпу и водрузила ее на голову Геше, а затем откинулась на спинку дивана; Геша, чуть погодя, снял шляпу и положил ее себе на колени, придерживая руками, и тоже откинулся на спинку.

Так все трое и сидели, думая каждый о чем-то своем: Геша смотрел задумчиво куда-то под самый потолок своего логова, Костя, согнувшись над веником и подперев кистями голову, мрачно смотрел в пол, а Мария никуда не смотрела – голова ее покоилась на спинке дивана, глаза она закрыла, а из самых уголков ее глаз медленно и тихо стекали слезинки.

Что происходило в ее душе?

Кто знает! – автор не господь Бог: наверное, она прощалась с теми днями своей юности, когда ей позволялась роскошь жить беззаботно. Да, наверняка – ведь едва ли она могла, если не осознавать, то уж, во всяком случае, не предчувствовать, что с того дня в ее жизни наступило что-то иное – совсем не то, к чему успела привыкнуть прежде.

Прощай, беззаботная юность, прощай!

 

Глава 22

Маэстро, Моцарта!

Костя, понадеявшись на то, что покинутое им поле сражения обнаружат не раньше утра, а если повезет, то и через несколько дней, разумеется, сильно просчитался: Мазох, по трусости просидевший в своем укрытии не менее двадцати минут в ожидании чуда, все-таки выполз оттуда и вернулся в комнату отдыха – то, что он там увидел, повергло его в состояние шока настолько, что даже вечно копившиеся на его лбу и придававшие ему злобный и мрачный вид морщины, из-за безвольно вдруг ослабившихся мышц, разгладились.

Он сгоряча помчался к коменданту, чем допустил непростительную для себя ошибку, и сообщил ему о случившемся, а когда тот, увидев, во что превратилось помещение во вверенном ему общежитии, решил звонить в милицию, попытался тут же подальше от страшного места убраться, но комендант, будучи подполковником танковых войск в отставке, несмотря на преклонные годы, оказался еще весьма дюжим мужчиной – он, хоть и не без некоторого труда, скрутил Мазоха и водворил того под ключ в кладовую.

Теперь оба они сидели рядом на приставленных к стене спаренных креслах и враждебно переглядывались друг с другом; на Мазохе уже поблескивали наручники.

Тана задумчиво расхаживал по комнате, временами взглядывая на задержанных испытующе, а его преданный друг курил, наблюдая за шефом, сидя также на спаренных креслах, но у другой стены.

В центре комнаты, тоже выжидая, с фотоаппаратом на груди стоял Коля Статенин – капитан научно-технического отдела из ГСУ – Сергей, когда дело предполагалось особо сложным или серьезным, всегда выпрашивал в помощь именно его (не без содействия Бигена, разумеется).

Егонов и Семыкин топтались возле самого входа, не зная, чем себя занять.

– Вот что, Коля, сними-ка ты мне всех жмуриков по отдельности, а затем сделай несколько общих планов, и обязательно крупно стол не забудь снять, плюс все детали на полу: нож, стулья, которые повалены – так, чтобы можно было понять их расположение по отношению к телам. Договорились?

– Не вопрос, Серега, – отозвался тот и двинулся по комнате, выбирая ракурс для съемки.

– Как твоя сестричка, Коля? – поинтересовался дружелюбно Тана (ему нравился этот сдержанный капитан, перебравшийся в Питер из Алма-Аты).

– В порядке, – прицелившись сделать снимок, откликнулся тот. – Две недели назад, наконец-то, замуж выдал. Все своего алмаатинского киношника забыть никак не могла. – Договорив, Статенин смачно щелкнул камерой.

– Поздравляю! Удачно выдал? – из вежливости поинтересовался Сергей.

– Как будто б да, – пожал плечами тот, щелкнув аппаратом в очередной раз. – Вроде серьезный мужик. Рекламное агентство у него.

– Угу, – одобрительно промычал Тана. – Привет Кате от меня передай.

– Хорошо.

Тана взглянул на Егонова:

– Тащи сюда свою музыку, – распорядился он.

– Легко! – сразу воодушевился тот. – А что принести?

– Моцарта, маэстро!

Егонов уже дернулся к дверям, но Сергей его остановил:

– Обожди! У тебя в машине лишняя пара перчаток найдется?

– Будет, – кивнул тот.

– Тащи!

Сергей внимательно огляделся по сторонам: что делал тот, получивший пулю в грудь у самых дверей? Если остальные трое разлеглись на другом конце комнаты довольно компактно и, кстати добавить, красиво? – спросил он сам у себя.

«Так, с ним все будто бы ясно – после выстрела в печень долго не живут! – подумал он следом, взглянув на труп Вилы. – Ишь, как скрючился! Нож, вероятней всего, его – прямо на линии руки так и лежит».

Сергей носком ботинка слегка пнул по ногам жмурика и оглянулся на Мазоха:

– Мазох! Этот, – он показал глазами, – был еще жив, когда ты вернулся?

– Не, начальник! – замотал тот отрицательно головой. – Камнем лежал!

– Что скажешь, Коля? – окликнул Сергей Статенина.

Статенин подошел к нему и внимательно всмотрелся в искаженные болью черты лица трупа – чуть ли не с любовью.

– Нет, Серега, – отрицательно покачал он головой. – Он сразу крякнул. Скорее всего, от болевого шока сердечко не выдержало. Вишь, как его скрючило! Лицо все перекошено – помер, не успев притерпеться к боли. Мгновенно! Иначе бы лицо разгладилось.

В помещении появился Егонов с магнитофоном и парою резиновых перчаток для Сергея:

– Сороковая устроит, Серега? – с порога спросил он, устраивая свою технику на подоконник.

– Валяй! Хоть четырехсотую, – разрешил Тана, подходя к нему и забирая перчатки.

По комнате поплыли величественные звуки сороковой симфонии Моцарта.

Егонов, несмотря на то, что считался совершенным глупцом, отчего-то «замыкал» на классической музыке: магнитола вечно стояла в его с Семыкиным кабинете. Временами, он заряжал в нее что-нибудь, и почему-то всегда тут же открывал дверь в коридор – ему казалось, будто все, что нравится ему слушать, обязательно должны услышать и все другие. Открыв дверь, он вставал на пороге и поджидал какого-нибудь бедолагу, которого нелегкая занесла б в их коридор. И когда таковой, наконец, подвертывался, он заступал ему путь и говорил:

– Ты послушай, какая великая музыка! Да зайди хоть на минутку! – и если бедолага оказывался мягок характером, то ему не оставалось ничего более, как зайти в проклятый кабинет, с четверть часа слушать непонятную для него музыку, а вдобавок ко всем несчастьям еще и лекцию о сочинившем ее великом композиторе.

Но если бедолага оказывался крепким духом и попросту посылал Егонова подальше, тот возмущенно кричал ему вслед:

– Ну и дурак ты дремучий!  Так и издохнешь во тьме!

Сослуживцы, зная столь опасную черту Егонова, старались не высовываться вовсе из кабинетов, едва только в коридоре начинала бренчать его музыка.

Когда случалось выезжать на место преступления, он брал аппарат в служебную «Жигу» с собой, а затем тащил его в помещение, где предстояло вести расследование (если, конечно, дело происходило в помещении), и норовил запустить свою шарманку.

Тана поначалу всячески его за такую привычку материл, но – потом привык, и ему даже понравилось. И последнее время он словно не замечал навязчивой страсти подчиненного, а сегодня так даже смилостивился до того, что сам его попросил – настроение, что ли, такое сложилось у него к ночи?

– Та-да-дам, та-да-дам, та-да-да-та,

   Та-да-дам, та-да-дам, та-да-да! – подпевал негромко Сергей, натягивая на руки перчатки, а покончив с ними, окликнул присутствовавших: – Что, парни? Приступим? – и, не дождавшись ответа, прошел к дальней стене.

Сергей любил в своей работе две вещи: задержания – как уже, наверное, понял читатель, больше всего, а также такие вот моменты – покопаться с дознанием на месте недавно случившегося преступления.

– Да, знакомые все лица! – удовлетворенно воскликнул он, склонившись над телом Лекса. – Вот хоть бы один из вас неизвестен мне был! – заметил Сергей, мельком оглянувшись на Мазоха, и сосредоточился на лежавшем перед ним жмурике.

«Здесь, похоже, тоже все ясно, – думал он. – Пуля в лоб, откинулся мгновенно. Вон и мозги его на стене, сразу за ним. А вот, что там за пятно – чуть в стороне? Явно тоже мозги. Но ведь не Лекса? Он не в створе».

Переместившись к тем следам, что виднелись на стене чуть выше и правее Лексовых, он позвал:

– Коля! Подойди-ка ко мне, будь добр!

Статенин подошел к нему и остановился чуть позади, внимательно приглядываясь к тому месту, в которое теперь всматривался Тана.

Тот ковырнул по стене пальцем, одетым в резину, и, подцепив что-то на него, выпрямился и обернулся к Статенину:

– Глянь! Мозги ведь?

– Они самые, – усмехнулся тот. – А что?

– Да вот не врублюсь никак, чьи они? Тела поблизости ведь нет, так? Лекс не в створе лежит, значит, не его мозги. Тогда чьи?

Коля не спеша обошел стол и, склонившись, внимательно всмотрелся в тот труп, что лежал по другую сторону стола. Затем выпрямился и сосредоточил взгляд на пятне крови, натекшей на столе.

– Кажется, я въехал! – сообщил он.

– Рассказывай! – потребовал Сергей.

Коля показал глазами вниз:

– У этого пуля прошла сквозь оба виска, а крови и мозгов в его створе нет. Зато, вот видишь, кровь на столе накопилась – чья? Трупа ведь нет! А с той стороны, твоей – видишь, стул валяется. Он, понятно, шмалял оттуда, – Статенин показал на ту сторону стола, что находилась ближе к двери. – Вначале, шмальнул в того, кто рядом с ним был, того, что в печень…

– Почему думаешь, что тот первый?

– Он опасней всех был! С ножом, близко!

– Ладно, принято! Дальше…

– Дальше, я думаю, настал каюк вот этому – с висками. Он сидел там, где ты стоишь теперь: после первого выстрела вскочил и отбросил стул, чтобы скорее выбраться на простор. Когда вскакивал, – тут Статенин быстро обошел вокруг стола и показал: – Он примерно вот так над столом склонился. Смотри! Как раз в створе его дерьмо! Пуля сквозь виски и прошла, а он бухнулся башкой на стол. Так и повис.

– А потом?

– Следующим завалили Лекса –  с ним все ясно.

– А с тем, что у дверей? Он, что там делал? И каким по счету был?

– Вот с тем непонятки.

– Хорошо, почему тогда тот, – Сергей показал на труп с пробитыми висками, – на той стороне стола очутился?

Статенин оживился:

– А ты видишь, в луже крови купюры валяются?!

– Ну?

– Уверен, здесь еще деньги были – не испачканные! Поэтому убийца аккуратно перекинул ноги трупа, потому что тот грудью перекрывал доступ к остальным деньгам, а затем все их собрал. Я для верности кровь на анализ возьму со стола. Почти уверен, выяснится, что я прав.

Тана задумчиво усмехнулся:

– Хладнокровный, видать, мужик, оказался! А шмаляет-то как! Прямо поэзия какая-то! Биген! – окликнул он друга, который безучастно, видимо, все еще храня на Сергея обиду, по-прежнему сидел у стены, пригорюнившись, и курил: – Нашего Втора, помнишь? Каков стрелок был! Вот, если б не сложил в Чечне свою забубенную головушку Втор, подумал бы, что он здесь порезвился! – Но, видя, что Биген его игнорирует, Сергей вновь обратился к Статенину: – Ты обратил внимание, какая точность! И ведь по одной только пуле на каждого! Солнечное сплетение, печень, висок и в лоб! Да, похоже, по Питеру бродит одинокий ковбой!

– Может, и не ковбой он вовсе. В критических ситуациях, порой, люди на чудеса оказываются способны, – заметил Коля.

– А думаешь, была для него здесь такая ситуация? – ухватился за мысль Сергей и, не став ждать ответа, ринулся к Мазоху: – Так ты говоришь, что приезжий тип проигрывал и, скорее всего, с обиды шмалять начал?

– Начальник, я же тебе говорил, – пряча глаза, начал тот, – меня в то время в комнате не было. Просто, думаю, так было, и – все!

– Как он сюда попал?

– Да мало ли, как, начальник!

– Ну, что – шел себе по улице, шел и забрел к вам? Или вы объявление в газеты дали, что игру устраиваете? А, Мазох?

– Ну, начальник! Какое еще объявление!

Сергей размахнулся и жесткой ладонью прилепил к правому уху Мазоха увесистого леща:

– Ты только не шути со мной, пащенок!

Правое ухо Мазоха на время заполнилось все перекрывающим звоном.

– Клянусь, начальник! – заторопился он. – Его, кто угодно, привести мог! Мы тут раз в пару недель по договоренности с Петровичем собираемся, шелушим потихоньку, по маленькой. Петровичу отстегиваем немного, чтоб старику на масло было…

– Ах, ты, сволочь, – перебил его комендант.

Сергей пристально взглянул в глаза коменданта:

– Петрович? – уточнил он.

– Да, – подтвердил тот, уводя взгляд в сторону, и добавил: – Ефим…

– Что ж вы, Ефим Петрович, в подотчетном вам общежитии незаконной предпринимательской деятельностью занимаетесь? – с укоризной поинтересовался Сергей.

– Ага, занимаюсь! – с раздражением отозвался тот. – Вон, видишь, как разбогател-то! Денег – куры не клюют! Зарплатешка здесь с воробьиные слезы да пенсия и того меньше! Пришел ко мне как-то вот этот, говорит, сдай комнатенку на ночь – шалава с ним какая-то была; ну, я и сдал – взял грех на душу. Была пустовавшая…

– За сколько сдали-то?

– Двести. Больше разве возьмешь?

– Не густо… – заметил Сергей. – Дальше?

– Потом еще приходил – с тем же… Друзей тоже приводил… А как-то раз попросил помещение под картишки, тысячу за ночь пообещал. Мне, что? Зал у нас давно пустует: руководство факультета все грозится здесь сделать… Как его? Интернет-класс, что ли? Да все руки не доходят – то средств нет, то желание куда-то улетучивается… Слышь, капитан, я ведь тоже офицер! Я тебя прошу – не полощи ты мое доброе имя! Христом Богом молю! – вскинул он взгляд на Сергея.

– Офицер? – заинтересовался Тана. – Из каких?

– В отставке я… Подполковник танковых войск.

– Небось, и в Афгане были?

– Небось, – криво усмехнулся комендант.

– Может, и награды имеете?

– Может…

– А точнее?

– «Красная Звезда» у меня и «За отвагу», – сердито признался подполковник.

Голос Сергея потеплел:

– Что ж ты, Петрович, со всякой сволочью якшаешься, а? – Комендант виновато потупился и промолчал. – Ладно, товарищ подполковник, идите сейчас к себе и все подробно на бумаге напишите: как мне рассказывали – когда они здесь первый раз появились, что потом было, припомните и тех, кого сегодня здесь не было, если такие имеются… Потом, если потребуется, мы вас в отдел вызовем. Я постараюсь, чтобы для вас эта история как-нибудь на тормозах приспустилась…

Комендант встал и пошел к выходу.

– Спасибо, капитан! – поблагодарил он уже от самых дверей.

Проводив его взглядом, Сергей переключился на Мазоха:

– Теперь с тобою, тля! – сказал он, сверля того недобрыми глазами и, схватив его за шиворот, выволок на середину помещения. – Коля, ты со снимками закончил? – спросил он на ходу.

– Да! – кратко отозвался тот, сидя на том месте, где давеча сидел Костя, и кисточкой нанося на очередную бутылку из-под пива специальный препарат для снятия отпечатков.

Тана поднял один из валявшихся на полу стульев, и приказал:

– Падай, Мазох! – подтолкнув того по направлению к стулу. – Да не так! Наоборот! Что ты расселся, как у тещи на блинах? Верхом садись! Вот так! – удовлетворился он, когда Мазох водрузился на стул так, как ему хотелось.

Затем он поднял с пола тот стул, на котором некогда сидел Лекс и выставил его прямо напротив Мазоха, спинкой к нему, а потом и сам уселся верхом на сидение и вонзился взглядом в Мазоха:

– Ну, давай, Мазох, рассказывай! – потребовал он, приблизив лицо вплотную к  нему.

– Что рассказывать, начальник? – попытался прикинуться тот. – Я же уже все вам рассказал.

– Правду, Мазох, только правду, и одну только правду! Не забыл еще, что такое слово означает?

– Да я, начальник… – начал было Мазох.

Но Сергей, все еще не снявший перчатки, прилепил ему еще одну звонкую оплеуху.

– Смотри сюда, Мазох! – потребовал он, поднеся к самому носу трепещущего Мазоха руку в перчатке: – Видишь, дерьмо на моем пальце? Мозги твоего кореша! Будешь мутить, я из тебя твои собственные этой же рукой вышибу! – И он снова замахнулся, но, когда Мазох, отшатнувшись от него в сторону, прикрыл от страха глаза и втянул голову в плечи, движение оборвал и рассмеялся: – Видишь, боишься! А честному человеку нечего бояться! – сыронизировал он. – Давай, Мазох, колись! Кто такой Костя?!

– Я же сказал, начальник, не знаю… Фраер какой-то залетный… Кто-то привел его…

– Кто он? Откуда?

– Вроде, как из Таджикии… Из Алма-Аты он… Таджики же?

Сергей припечатал его в лоб тыльной стороной ладони:

– Идиот! Казахстан от Таджикисиана отличить не можешь! Ладно, как он выглядел, говори!

Биген, до того безучастно блуждавший взглядом по комнате, при слове «Алма-Ата» вдруг сосредоточился и стал прислушиваться.

– Ну, высокий такой парень, крепкий, – продолжал Мазох, – красавчик!..

– Красавчик? – с сарказмом перебил Тана.

– Да, – подтвердил Мазох. – Шибко!

– Гляди-ка, мужики! – оглянувшись по сторонам, воскликнул Сергей. – Это он заметил! – И вновь вонзился взглядом в допрашиваемого: – Так, значит, ты – пидар, Мазох?

– Да ты что, начальник! – смутился тот.

– А чего тогда на мужиков заглядываешься?

– Да не заглядываюсь я, начальник! Просто явно уж чувак понтовый. А я – нормальный, клянусь! – побожился Мазох.

– Ничего, ничего, Мазох, полетишь в очередной раз на нары – там быстро твоей заднице экспертизу сделают! – позлорадствовал Сергей. – Нормальный ты или нет!

– Да я не на него, я на его соску больше засматривался! – лопухнувшись, в сердцах выпалил Мазох.

– Соска?! – тут же переспросил Сергей. – Какая еще «соска»? Девушка здесь была во время игры?

– Ну да, – нехотя подтвердил Мазох, мысленно обматерив себя за то, что так опростоволосился, но, в то же время, понимая, что теперь уже поздно – девушку ведь и комендант видел, расскажет, если спросят.

– Как выглядела, сколько лет? – продолжил Тана «прокачку» допрашиваемого.

– Да сопливая еще совсем девка! Лет, может, восемнадцать – если не шестнадцать, вообще; смазливая – под стать тому Косте, светленькая, с короткой стрижкой, нерусская…

– Нерусская? – перебил Тана. – И светленькая? Что ты имеешь в виду? Белорусска? Полька? Чешка?

– Да не… – покривился Мазох. – Вроде, азиатка… Казашка, может, – предположил он и, мельком покосившись на сидевшего поодаль Бигена, ткнул в того пальцем: – Вот на него чем-то похожа! Такие же черты лица!

Сергей, с недоумением оглянувшись туда, куда указывал палец Мазоха, тут же повернул голову назад и, с силой перехватив палец Мазоха, заломал его кверху:

– Ты чего, сучий потрох, тычешь поганым пальчиком в моего друга, а? –  Мазох скривился от боли. – Где находилась девчонка? – не отпуская руки Мазоха, продолжил Тана.

– Да там она сидела, у дверей, там, где Холод сейчас лежит! Отпусти, начальник! Палец сломаешь!

Сергей отпустил и посмотрел на Статенина:

– Что, Коля, кажется, проясняется теперь?

– Еще бы! – усмехнулся тот. – Тот с ножичком и пошел к дверям, чтобы девчонку перехватить. И все, кстати, в самом начале разборки случилось…

– Почему так думаешь? – с интересом перебил Сергей.

Статенин взглянул на Мазоха и уточнил:

– Тот, что у дверей, во время игры здесь сидел? – и он показал глазами на стоявший по левую от него руку стул.

– Да, – подтвердил Мазох.

Статенин перевел взгляд на Сергея:

– Видишь, стул на полу не валяется. Его спокойно отодвинули и прошли к дверям. Значит, так все и началось!

– Значит, он первым был? Чтобы девчонку прикрыть от опасности?

– Не факт, – покачал отрицательно головой Коля. – Возможно, вторым.

– Почему?

Статенин показал глазами на скрюченный на полу труп Вилы:

– Тот все равно опасней! С таким ножищем, да в полуметре! Думаю, что ваш Костя сначала его грохнул, а потом шмальнул в того, что подле девчонки стоял.

Сергей встал и занял то место, откуда пару часов назад Костя расстрелял всю незадачливую бригаду подонков, затем вскинул руку, имитируя, что в ней находится оружие, повел вправо – на труп Вилы, затем перенес ее на другую сторону и из-под левой руки направил в сторону дверей, а потом выкинул вперед:

– Нет, парень точно – ковбой, Коля! Если, конечно, все так, как ты говоришь! – заметил он, с восхищением покачав головой, а затем вернулся на прежнее место. – Но, в любом случае, ты, Коля, гений! Влет все просекаешь! – похвалил он Статенина по ходу.

Тем временем, Биген о чем-то сосредоточенно думал: что-то резало ему глаза. Что? Он быстро перебегал взглядом по всему помещению, но все никак не мог понять, что его так беспокоило.

– Этот Костя тоже, кажется, нерусский был, – по своей инициативе сообщил Мазох, когда вновь очутился под колючим взглядом Тана.

– Любопытно! – поощрил его Сергей кивком головы: – Кто, по-твоему?

– На кавказца похож, чернявый такой…

– На кавказца? Хм, странно! А имя – русское!

– Вообще-то, Константин – греческое имя, – заметил Статенин, не отрываясь от работы. – Греки, кстати, тоже чернявенькие. Им турки в прежние века кровь подпортили. У нас в Казахстане их немало было…

– Только заезжих греков нам здесь и не хватало! – с сарказмом заметил Сергей. – Ладно, будем искать кавказца с греческим именем…

Биген, прислушиваясь к разговору, прошел к столу – наконец-то, он понял, что резало ему глаза! – и, присев, откинул край старой зеленой скатерти, покрывающей столешницу, и заглянул под нее:

– Серега! – позвал он. – Ты только глянь!

– Минуту, Бигеша, – попросил Тана, – сейчас с Мазохом закончу…

– Нет, нет! – перебил его Биген. – Иди, глянь. Здесь-таки есть на что взглянуть.

Тана, поняв, что тот отыскал нечто серьезное, подошел к нему и, присев рядом, присвистнул:

– А я смотрю: чего-то карты под столом разбросаны… Да много! Целая дюжина! Откуда, думаю, они под стол слетели? С поверхности? Ну, ладно, там одна-две… Видимо, когда выскакивали из-за стола, его резко пихнули, вот карты-то из левых колод и посыпались! – похвалился Биген.

– Молодец, Бигеша! – одобрил Тана. – Что мы без тебя бы делали?! – И, ринувшись к Мазоху, уселся рядом и, перехватив скованные наручниками его руки, перекинул их через спинку стула и прижал к ней локтями:

– Так, говоришь, проигрывал Костя и с обиды шмалять начал?

Мазох взвыл от боли:

– Да ты что, начальник! Пусти! Больно! Не садист же!

– А я тебе так скажу, Мазох, – не обращая внимания на мольбу, продолжил Тана: – Вы его заранее развести хотели, как фраера залетного. Потому и приготовили все эти левые колоды, да еще и здоровенный нож, чтоб запугать, туда же заранее прикрепили. Только не по вашим планам все пошло: парень не промах оказался – деньги с вас все выпотрошил, а затем, когда вы на него и его девушку с перьями поперли, положил он вас всех рядком, как последних дешевок! И ты бы сейчас среди них валялся, если б тебя, зассанца, до ветра не понесло! А, значит, Мазох, в лучшем для тебя случае, для него выходит тут превышение пределов необходимой самообороны при нападении, в котором ты случайно участия не принял, но – в подготовке все-таки участвовал!

– Начальник, не знал я ничего ни о каких колодах, ни о ноже, клянусь! – запричитал Мазох.

Но Сергей, стиснув его руки еще крепче, заставил Мазоха заткнуться, и продолжил:

– Выход у тебя теперь один, Мазох: рассказать о том, как и через кого парень сюда попал. Не расскажешь – сам за все трупы на суде ответишь!

– Ты, начальник, загнул! – несмотря на боль, кривясь, съязвил Мазох. – Ты вначале ствол найди с моими отпечатками. А иначе – любой дохлый бесплатный адвокат все твое обвинение в труху изотрет!

Сергей отпустил руки негодяя и встал, чтобы несколько успокоиться: он понимал, что тут Мазох прав совершенно.

– Ничего, Мазох, погостюешь у нас немного – заговоришь. А будешь молчать – мы к тебе в камеру Семыкина запустим. Он у нас шибкий мастак с такими, как ты, беседы беседовать. Правда, Семыкин? – окликнул он лейтенанта, который во все время дознания без толку обретался у входа в помещение.

Тот осклабился и почти с любовью глянул на Мазоха:

– Легко, – самодовольно промычал он.

От его улыбки Мазоху стало не по себе.

– Так, – продолжил Сергей, расхаживая по комнате. – Семыкин, бери Мазоха и вези его к нам в ИВС. Труповозы уже здесь?

– Здесь, – подтвердил Семыкин.

– По пути скажешь, чтоб шли жмуриков упаковывать, – распорядился Сергей, и – взглянул на Егонова: – Маэстро!

– Что?

– Прибавьте, пожалуйста, звук! – и, глядя, как тот с готовностью бросился исполнять его просьбу, с огорчением подумал: «Черт! Они у меня вроде мебели. Балласт!» – подразумевая по словом «они» Семыкина и Егонова…

А Мазох, трясясь в «воронке», мусолил свои жалкие мысли: может, сдать этого Костю? Навести ментов на Зеленого? Но такая перспектива страшила: нет, он не боялся ни заезжего гастролера, ни, тем более, самого Зеленого – он панически боялся всех кавказцев, не различая их между собой – ведь за Зеленым, по слухам, стояли ребята из дагестанской группировки! Да тот и сам на то не раз прозрачно намекал. Да при одном только предположении о возможности разборок с кавказцами Мазох испытывал буквально животный ужас. Он помнил, как жестоко расправились парни из чечено-ингушской группировки с бригадой Жира из Автово – подкараулили тех на хате во время веселушек и вырезали всех – до единого, вместе с проститутками! А затем сложили тела в «Камаз», свезли в лес и там вместе с машиной сожгли! – и Мазоху от вдруг представившейся перед его внутренним взором картины стало жутко.

С другой стороны, если не бросить ментам кость, то, того и гляди, самого упекут под самую завязку!

Да, Мазоху было о чем подумать!

 

Глава 23

Экстрасенсорные способности

В хорошо знакомой нам квартирке на Васильевском острове тем временем стало совсем тихо: Костя уже привычно располагался на Гешином табурете; перед ним на столе валялось несколько колод карт; над одной картой он теперь увлеченно колдовал – впритык к стене, под большой картой Испании, стояли с полтора десятка пузырьков (скорее всего, из-под спирта), все наполненные чем-то светлым и жидким, с наклеенными на них номерами; подле каждого пузырька лежали внутренней стороной кверху свинченные крышечки, тоже наполненные какой-то жидкостью (очевидно, той же, котороя поблескивала в пузырьках); на каждой крышечке лежало по спичке с накрученной на них ватой; взяв в руки очередную карту, Костя выбирал нужную ему спичку и, обмакнув ее в соответствующую крышечку, делал по самому краешку карты небольшой мазок; затем, поменяв спичку, наносил другой мазок, но на другой край карты, а потом, словно веером, помахав картой в воздухе, клал ее на ту половину колоды, что уже была им обработана, и тянулся за новой картой; Мария сидела бок о бок с ним и, откинувшись спиной на подоконник, думала о чем-то своем, не проявляя ни малейшего интереса ко всем манипуляциям Кости; Геша же, напротив, сидя по другую сторону стола и большими затяжками скуривая сигарету из Костиной пачки, опирался на столешницу локтями, подавшись всем корпусом по направлению к Косте, и сосредоточенно наблюдал за всеми его действиями.

С того момента, когда Мария по просьбе Кости принесла ему из своего дорожного баула небольшую пластиковую коробочку с загадочными пузырьками, и тот приступил к столь странному занятию, все молчали.

Геша все порывался спросить у Кости, что и для чего он делает, но мысль, что тому, быть может, вовсе не захочется отвечать на глупый вопрос, его останавливала.

Но – любопытство есть любопытство, многим ли из нас удается его преодолеть?

– Костя! – не выдержав, наконец, позвал Геша, привлекая к себе внимание гостя.

– Че, Геша? – не прекращая занятия, отозвался тот.

– Я вот на тебя смотрю уже полчаса, Костя, и теряюсь в догадках: что ты делаешь? – осторожно поинтересовался Геша.

Костя, нанося очередной мазок, слегка усмехнулся:

– Так спросил бы давно, если че... Понятно же – я карты краплю.

– Ну, это-то я, в принципе, понял. Я вот только не могу понять, в чем тут фишка?

Костя снова усмехнулся:

– Я их запахами краплю, Геша, – просто пояснил он.

– Запахами? – с недоумением переспросил наш герой.

– Именно, – подтвердил Костя уверенно.

Геша раздраженно дернул рукой:

– Знаешь, Костя, я, возможно, и кажусь вам с Машей полным лопухом, но ведь не до такой степени!

– Он тебе правду сказал, Геша, – вмешалась в разговор Мария.

Геша перевел взгляд на нее:

– Правду?

– Да! – кивнула она.

– Знаешь, Геша, если не веришь, давай, поэкспериментируем, если че… – предложил Костя. – Возьми со стола вон ту колоду, – показал он глазами. – Она уже сделана. Перетусуй и выбери пять-шесть карт, какие тебе захочется. Только аккуратно, не залохмать карты-то – они мне еще пригодятся.

Геша сделал то, что он предложил, и вопросительно взглянул на Костю:

– Ну!

Тот выпрямился, с наслаждением потянулся и сосредоточился на тех картах, что оказались в руках у Геши:

– Так! Значит, крайняя по твою левую руку – валет бубей, – Геша сбросил на стол названную карту (Костя оказался точен). – Следующая – десятка крести, – и вновь он угадал. – Далее – туз черви, дама пик, следующая какая-то мелочь крести: пятерка, четверка, тройка или двойка – их я не мечу, только по масти. И последняя – король пик, – он не ошибся ни разу. – Ну, теперь веришь? – улыбнулся он Геше.

Мария, наблюдая за парнями, тоже улыбалась.

Геша упрямо тряхнул чубом:

– Нет, все равно… Здесь что-то не то… Вы меня разыгрываете! Дурака из меня хотите сделать.

Костя взял со стола один из пузырьков и протянул его Геше:

– Понюхай! Чем пахнет?

Тот принюхался и, выпрямившись, вопросительно взглянул на Костю:

– Не знаю, – с некоторой нерешительностью пожал он плечами, – похоже на вино.

– Все верно, Геша, – подтвердил Костя его догадку. – Именно, вино. Причем, белое, французское, десертное, довольно дорогое. Шабли! Им я отмечаю червовую масть. Сотерн – для пикей. Вот здесь – под одиннадцатым номером – Мерсо. Для бубновых. Крести, как я уже сказал, не помечаю. Далее, мечу по достоинству карты. Шато Д`Икем – тузы. Валеты – Картон-Шарлемань. Номер два. Чтобы не запутаться, я номера винам для картинок даю такие же, как они оцениваются при игре в «очко». Король – четыре очка. Значит, вино для него под четвертым номером – Батар Монтраше. И так далее. Если, допустим, я почувствовал запах одного Шато, то значит передо мной крестовый туз. А если, допустим, запах Шассаня и Сотерна – значит, пиковая дама.

– Разве нормальному человеку по силам такое? – усомнился Геша. – Все запахи различить, запомнить, да еще и комбинации из них в голове держать?

– Наверное, я не совсем нормальный, – согласился с ним Костя. – Я, Геша, хоть и грек, но родился и все детство в Дагестане провел. Из семьи виноделов! И отец, и дед мой, и прадед – все виноделами были! Растили виноград, давили вино – тем и жили. Я, можно сказать, первый выродок в этом отношении в своем роду – видишь, чем занимаюсь? Но способности у меня круче, чем у кого-либо из моих предков оказались. Мне три года еще было, как дед начал со мной заниматься – заставлял по запаху сорта вин определять. Вот я, таким образом, своими способностями и распорядился. Все эти вина, – Костя показал взглядом на пузырьки, – очень хорошие, выдержанные, по сто, по двести долларов за бутылку. Можно, конечно, и всякой дрянью пользоваться – болгарскими рислингами, молдавскими столовыми. Но у этих – запах отчетливей и устойчивей – никогда не запутаешься. Они – купированные. То есть, как правило, каждое на двух сортах винограда. Скажем, итальянское «Конте дела Випера» состоит из «Совиньона» и «Шардоне». Но, скажем, в «Черваро дела Сала» тоже есть «Шардоне». И притом они все равно по запаху сильно друг от друга отличаются. По вкусу, само собой, тем более.

Геша с несколько ошарашенным видом слушал Костину лекцию о винах, названия которых ему ни о чем не говорили, и с каждой минутой проникался все большим уважением к новому другу.

– Да ты гений! – восхищенно воскликнул он.

Костя польщено улыбнулся:

– Да, я – гений! – не стал скромничать он.

Мария шутливо пихнула его локтем в бок:

– Ты, ты! Хвастун несчастный! – подначила она дружка.

Тут на ум Геше пришла одна занятная мысль:

– Слушай, Костя, – воскликнул он, – но ведь тогда получается, что ты и все другие запахи ощущаешь намного острее, чем прочие люди?

– Получается, так, – подтвердил тот догадку. – Могу даже сказать, что ты сегодня ел.

– Да пиво я ел под футбол! – рассмеялся Геша. – Тут любой догадается!

– И креветки, – прибавил Костя.

– Точно! – изумился Геша.

– А днем ходил в пельменную, съел там тарелку пельменей со сметаной, салат «Оливье» и запивал томатным соком. Так? – поинтересовался невозмутимо Костя.

– Да от тебя ничего не утаишь! – Тут Геша несколько насторожился: – Слушай, а как я сам вообще пахну? – с опаской полюбопытствовал он.

– Нормально, Геша, пахнешь, по возрасту, – успокоил его Костя. – Вообще, как правило, чем человек моложе, тем он приятней пахнет. У Марии очень хороший запах. Девственницы классно пахнут – у них еще гормональная система не так, как у тех женщин, которые активно сексом занимаются, работает…

– Я-то уже не девственница! – перебила его Мария задорно.

– Недалеко ушла, – отмахнулся от ее замечания Костя.

– А ведь тебе не позавидуешь, Костя! – вдруг сказал Геша. – Наверное, мучительно – так все запахи чувствовать!

Костя показал взглядом на стоявшую на столе располовиненную ими бутылку водки:

– Поэтому я такое пойло и пью! После него обоняние сильно притупляется. Иначе, ни в жизнь себя не травил бы!..

Можно предположить, что те феноменальные способности Кости, о которых поведано в текущей главе, покажутся некоторым читателям несколько преувеличенными автором, но, собственно говоря, так ли много мы знаем о возможностях человека? Тем из нас, кто никакими подобными особенностями не обладает, а, лучше сказать особенностей таких в себе, по несчастию, не обнаружил, или, обнаружив, к сожалению, так и не смог их развить, а потому привыкшим все измерять собственным коротким аршином, все, что оказывается за пределами такого аршина, представляется совершенно невероятным.

Что, например, мы знаем о сырах? Какие они бывают? Большинство способно не спутать сыр плавленый с сыром голландским. Впрочем, людям со средствами уже знаком вкус и запах сыра Бри и сыра Пармезан; быть может, и еще пяток-другой сыров. Однако в одной лишь Франции известно более 400 сортов сыра, а в Швейцарии – так и вовсе таких сортов более шестисот! И есть люди, которые во всем их многообразии разбираются – дегустаторы, эксперты, специалисты – которые способны не только отличить тот или иной сорт по вкусу и по запаху, но могут даже назвать ту местность, где экспертируемый ими сыр изготовили.

В общем, некоторым из нас дано узнать кое о каких вещах больше, чем всем прочим!..

Костя аккуратно заклеил последнюю колоду в упаковку и сложил их стопочкой возле стены.

– Так, Мария, – окликнул он девушку, – иди-ка, наверное, уже постель готовь. Поспать бы не мешало.

Мария встала, но, мельком глянув в окно, остановилась:

– Светло-то как! – заметила она. – Времени ведь уже час ночи!

– Так уже белые ночи потихоньку начинаются, – пояснил Геша.

– Правда?! – оживилась она.

– Как на духу!

– А когда самая белая?

– Когда положено: когда самый длинный день и самая короткая ночь – двадцать второго июня.

Мария умоляюще взглянула на Костю:

– Костя, давай, до тех пор здесь останемся, а? Если Геша не против? А, Геша? – она перевела умоляющий взгляд уже на Гешу: – Так посмотреть хочется! Будет, что вспомнить, о чем рассказать. А, Геша?

Геша, разумеется, ничего против такой перспективы не имел (подумать только, как порой способен измениться человек в течение одного только дня!):

– Оставайтесь, конечно, – позволил он, чувствуя себя даже несколько польщенным – как будто в том, что в Питере случались белые ночи, была его заслуга: – Где месяц, там и полтора.

Мария счастливо заулыбалась и, подскочив к нему, смачно поцеловала его в щеку:

– Спасибо! Ты такой добрый! – изрядно его своим поступком смутив, сказала она. – Все, иду стелиться! – все тем же радостным тоном пообещала она Косте и убежала в комнату.

Костя поднялся с табурета и с интересом уставился на карту Испании:

– А должно быть в Испании здоровски жить! – мечтательно протянул он.

– Должно быть, – усмехнулся Геша.

Тут Костя встрепенулся:

– Слушай, старичок! – потормошил он Гешу. – Ты сейчас сразу спать пойдешь или еще здесь посидишь, если че?

Геша неуверенно пожал плечами:

– Не знаю… Чуток, наверное, еще здесь посижу…

Костя с воодушевлением похлопал его по плечу и заговорщицки подмигнул:

– Ага, старичок, ты посиди тут, посиди еще…, – а затем быстро прошел в зал, но сразу вернулся оттуда с «Панасоником» в руках: – Вот! – прокомментировал он, водружая аппарат на подоконник: – Можешь тут заодно еще и музыку послушать! – и, на прощание еще раз подмигнув Геше, скрылся в гостиной, плотно притворив за собой двери.

Оставшись один, Геша немного сник: казалось, сама грусть повеяла на кухню в приоткрытую створку окна. Он налил себе рюмку водки, одним глотком опорожнил ее и, осадив выпитое долькой огурчика, положил руки на стол, опустил на них подбородок, а затем сосредоточил взгляд на бутылке: он попеременно закрывал то один глаз, то другой – отчего мнилось, будто сосуд перескакивает с места на место, но, когда из гостиной до его слуха донеслись характерные звуки, прекратил свое ребяческое занятие, резко встал и запустил тот самый сидишник, который давеча вставила в плейер Мария.

А когда кухня наполнилась энергичными звуками мелодии «Corazon Espinado», Геша пустился в пляс: нет, он, как и Мария, не ведал толка во Фламенко, но уж очень старался, да и выбранная им музыка как нельзя лучше легла в настроение. Он танцевал и думал: он пытался представить, каким в те минуты стало лицо Марии – именно тогда, когда она, всего в каких-то полутора метрах от него, страстно и непосредственно отдавалась своему дружку в Гешином доме. А Геша не сомневался, что Мария только так и умела отдаваться – страстно и непосредственно! Гешин танец становился все неистовей и неистовей – словно пламя соблазна, испытываемого его гостями, подогревало и его самого. Когда композиция заканчивалась, Геша выставлял ее на начало и продолжал свой литургический танец, который и в самом деле теперь походил на совершаемую литургию – по несостоявшейся любви и невыраженным чувствам, по неосуществленной мечте и недостижимому счастью. И перестали для него существовать все остальные женщины – Лерка, ее подруги, женщины на улицах Питера, в метро – только прекрасные, широко раскрытые перед его внутренним взором, глаза Марии все влекли и влекли куда-то Гешу: к чему-то непостижимому и неотвратимому – к тому, что люди именуют таким банальным и таким обыденным словом – «любовь»…

– Геша, ты че, брат?! – вдруг, перекрывая музыку, послышался удивленный возглас Кости.

Он и Мария, высунув головы из-за косяка двери, уже целую минуту изумленно наблюдали за Гешей.

Геша остановился, как вкопанный, чувствуя себя преступником, пойманным с поличным. Потупившись, он быстро заглушил музыку и только потом ответил:

– Так… просто… Что-то танцевать захотелось…

– Ты ложиться собираешься? – спросила Мария. – А то мы за тебя уж волноваться стали. Подумали, ты стесняешься в зал идти.

– Ничего я не стесняюсь, – возразил Геша и, взяв с подоконника «Панасоник», погасил на кухне свет и пошел в гостиную. – Я музыку спокойную не громко поставлю, ладно? – спросил он у постояльцев.

– Не вопрос, – отозвался на его слова один Костя, укладываясь рядом с Марией на полу: они постелили себе там, где и советовал им Геша – между сервантом и изголовьем Гешиного дивана.

Геша запустил альбом «Santana Brothers» и улегся на неразложенный диван.

«Вот и закончился день!» – подумал Геша.

С полчаса он не мог заснуть – все думал о чем-то. Затем приподнял голову и осторожно посмотрел в сторону постояльцев: Мария спала у самого серванта, спиной к Косте, который и на этот раз располагался между нею и Гешей.

«Всегда он будет между нами, всегда!» – с тоской подумал Геша.

Взгляд Геши сосредоточился на обнаженном плече девушки, матово отливавшем в том сумеречном свете, что проникал в комнату из-за окна, на котором была лишь одна тоненькая бретелька ночной сорочки.

Он уже собрался отвернуться и попытаться уснуть, как вдруг девушка пошевелилась и, не просыпаясь, повернулась на другой бок: к груди она прижимала пупса, и теперь кукла отделяла ее от Кости.

«Совсем еще ребенок!» – ласково подумал Геша и, улыбнувшись, отвернулся, улегся удобней и настроился на сон.

Музыка Сантаны и его братьев баюкала Гешу и его гостей: едва слышно шумели морские волны, кричали чайки и издали доносился плач детей.

А капитан полиции по прозвищу Сатана, задумавшись, сидел в комнате отдыха общежития на Шкиперском протоке и курил, перебегая взглядом по помещению – по нарисованным мелом на полу силуэтам, обозначившим те места, где прежде лежали трупы, по раскиданным по всему помещению картам, по пустым и полупустым пивным бутылкам. На другой стороне комнаты сидел его верный друг и тоже курил, наблюдая за капитаном. Вот черты лица Сергея исказила усмешка, и он взглянул на Бигена:

– Сделаем мы это дело, Бигеша, как пить дать сделаем! – весело сказал он и поднялся: – Что, дружище, по домам? Мне еще к Рите ехать, обещал.

Биген, не ответив, поднялся следом за ним, и они оба пошли к дверям, не забыв погасить на выходе свет: одного из них ждала возлюбленная, другого – холодная холостяцкая постель, но, как говорится, каждому свое.

 

Глава 24

Smoke on the water

Загородный дом Риты (теперь мы ее будем называть только так: лаконичней, согласитесь, да и ей самой привычнее) располагался в очень красивом и тихом месте – на самом берегу озера Отрадное, всего в каких-нибудь ста метрах от воды. Позади дома чернел многолетний кедровник, слегка разбавленный елями и соснами, по мере удаления от берега переходивший в густой лиственный лес. Некогда здесь находился пионерский лагерь Монетного Двора, теперь все побережье перешло в частные руки  – из окон Ритиного дома можно было разглядеть пару-тройку пансионатов, да два-три десятка таких же особняков, ничуть не теснивших друг друга – в основном, принадлежавших состоятельным горожанам, тем или иным образом связанным с влиятельными чиновниками из Мэрии.

На широкой кровати в спальне Риты, под легким одеялом, упакованным в светло-голубой атласный пододеяльник, лежали наш капитан и его избалованная подруга: Сергей курил, установив пепельницу поверх атласа себе на живот, а молодая женщина, положив голову на его крепкое плечо, придерживала рукой пепельницу и почему-то пристально наблюдала за тлеющей сигаретой – видимо, чисто машинально, не отдавая себе в том отчета.

Время едва перевалило за шесть утра, светало.

Дождавшись, когда Сергей погасит сигарету, Рита убрала пепельницу на прикроватную тумбочку со своей стороны и обернулась к нему:

– Тебе сегодня на службу нужно? – поинтересовалась она.

– Разумеется, нужно, – ответил он.

– Возьми выходной, – с надеждой подсказала она.

Он отрицательно мотнул головой:

– Не выйдет. Дел – завались. И серьезные!

– Всегда так! – упрекнула она. – Надеюсь, мы еще разок успеем согрешить? – Спросив, она полезла рукой под одеяло: – О, да, чувствую, успеем!

– Прекрати! – пытаясь убрать ее руку, потребовал он.

– Так, стоп! – оставив в покое то, чем только что забавлялась, воскликнула Рита оживленно и выскочила из-под одеяла (в одной ночной сорочке – впрочем, весьма пикантной): – Я должна его сфотографировать! – И, схватив с тумбочки свою сотку и изготовив ее к фотосъемке, она, приподняв край одеяла, с головой полезла под него.

– Кого «его»? – всполошился Тана. – Ты что задумала?

– Спокойно, капитан! – раздался в ответ ее несколько приглушенный материей голос.

Сергей, приподняв край одеяла, попытался заглянуть под него, но его ослепили сразу три или четыре фотовспышки, последовавшие одна за другой.

– Отличные кадры будут! – прокомментировала свои действия Рита, выбравшись наружу. – Так, посмотрим, что у нас вышло! – она поднесла мобильник к самым глазам и стала «перелистывать» сделанные только что снимки: – Шикарно! Потрясающе! – Она ткнула аппарат к самому носу Сергея и приказала: – Смотри! Как тебе фотосессия?

Тот стыдливо отвернул голову.

– Надо будет подруге показать, – вернув мобильник на тумбочку и вновь улегшись в постель, выказала Рита намерение.

– Только попробуй! – с угрозой отозвался Сергей.

– Что тут криминального? – невозмутимо возразила Рита. – А, капитан? Противоречит вашему пуританскому воспитанию? Вы не переживайте: она очень близкая подруга, а между близкими подругами так принято, между прочим… Кстати, ты ее знаешь: я про Надьку.

– Которая дочь прокурора города? – уточнил Тана.

– Она самая! – подтвердила Рита.

– Вы две самые мажорные и развратные бабы в городе! – резюмировал он.

– Ну и что? – пожала плечами она с видимым равнодушием. – Тебе-то ведь нравятся именно такие – развратницы, ведь так? – И она снова полезла рукой под одеяло: – Ну-ка! Что тут у нас?

Сергей перехватил ее руку и быстро поднялся с постели:

– Делай, что хочешь, но знай: если будешь со своими стервами мое имя полоскать, придется искать другого любовника! – предупредил он, подходя к окну.

– Ой, ой, ой, как страшно! – съязвила она, обиженно поджав губы. – Думаешь, не найду никого?

– Да найдешь, найдешь, кто бы сомневался! – отмахнулся он от ее сарказма, не обернувшись.

Она, поняв, что продолжать в том же духе чревато, переменила тему:

– Кстати, почему ты до сих пор только капитан?

– Потому что кончается на «у», – сердито ответил он.

– Почему ты злишься? Я без подвоха спрашиваю, – продолжала допытываться Рита. – Тебе ведь уже сколько? Сорок? Больше?

– Немногим…

– Ну вот! В твоем возрасте уже нужно минимум подполковником быть! – удовлетворенно воскликнула она. – А то и вовсе генералом!

– Да был бы я уже давно подполковником или полковником! – не выдержав ее напора, признался Сергей и, оглянувшись на Риту и увидев ее изогнувшиеся в немом вопросе брови, продолжил: – Мое представление на майора в ГУВД подали, когда я еще и года в полиции не прослужил – после одного громкого дела.

– И?! – поощрила его девушка.

– А потом как-то заехал к нам в РУВД один подполковник из ГУВД… Дело у него какое-то к нашему начальнику случилось, – тут Сергей замолчал.

– Договаривай, договаривай, раз начал! – поторопила его Рита.

– Когда он по лестнице спускался, я ним там столкнулся.

– И?!

– Тот меня вдруг по плечу решил похлопать… Мол: «А, Тана, карьеру делаешь! Слыхал, слыхал…Наконец-то майором станешь!»…, – Сергей вновь замолчал.

– И что же ты?

– Что я? Не люблю я хамства, вот что! Я ему ту самую ручонку, которой он меня по плечу хлопал, так заломил, что у него слезы на глазах выступили!

– Ну и дурак! – ласково заметила Рита. – Он, конечно же, тебе потом палки в колеса вставлять начал?

– Еще какие! Кстати, странно: когда я с его ручонкой хулиганил, рядом ни души не было: на лестнице ведь все случилось, мимо никто не проходил. Но почему-то буквально на следующий день обо всем и весь наш РУВД знал, и все городское управление.

Сергей поискал глазами сигареты, а найдя, вновь закурил. Рита встала с кровати и, подойдя к нему, оперлась о его плечо:

– Если хочешь, я могу за тебя похлопотать – у отца остались кое-какие связи.

– Попробуй только! – возмутился Тана. – Я – опер! Мне нравится моя работа! Мое дело искать, выслеживать, задерживать и уничтожать! Больше я ничего не умею! Хочешь меня в клетке кабинета замуровать? Не выйдет!

Рита немного обиделась:

– Успокойтесь, капитан! Никто и никуда вас запирать не собирается. – Она показала глазами на его сигарету: – Между прочим, капитан, вы слишком часто курите! Минздрав Российской Федерации предупреждает: курение опасно для вашего здоровья!

– Не верь всему, что написано, – в тон ей отозвался Сергей.

Он ни чуточки не лгал: еще встречаются такие среди нас – равнодушные к карьере. Перспектива стать каким-нибудь милицейским начальником и целыми днями торчать в кабинете, чего-то там от кого-то требуя, составлять отчеты и козырять ими перед вышестоящими, доказывая свою компетентность, ничуть его обольщала – ему нравилось движение и живая работа с живыми людьми. Хотя в его работе случалось немало обидного: допустим, томиться ночь напролет в подъезде в засаде подле дверей какой-нибудь сомнительной квартиры, точно зная, что за ними все ночь находится опасный преступник, который там принимает ванну, пьет спиртное и развлекается с проститутками; не имея ни малейшего права на элементарный досмотр такой квартиры, потому что дубина-прокурор посчитал, что нет никаких оснований для оформления соответствующего ордера; чтобы в итоге, заслышав, как, наконец, отворяется эта самая дверь, напружиниться, ощутив, как бешено колотится от волнения сердце, как закипает кровь от хлынувшего в нее адреналина, и мгновенно произвести задержание, ловко скрутив мазурика, поливающего тебя отборнейшим матом, с трудом подавляя  желание разобраться с ним тут же – на месте и навсегда – попросту свернув тому шею…

Тана и Рита молчали, засмотревшись в окно: прямо под ним, столь же близко друг к другу, как и их хозяева, стояли «Порше» и «Нива». Далее, сквозь редевшие сумерки виднелась покрытая рябью поверхность озера, над которой трепетал утренний туман: «Как в знаменитой песне «Deep Purple» – «Дым над водой» – подумал Сергей.

– Дай мне, пожалуйста, большое махровое полотенце, – попросил он.

– Хочешь принять душ? – спросила Рита.

– Нет, пойду на озеро, окунусь, – пояснил он.

Она подняла на него изумленные глаза:

– Ты с ума сошел! Здесь еще неделю назад местами льдины плавали!

Но он упрямо потребовал:

– Дай!

Жгучая, но безупречно прозрачная вода приняла тело Сергея в свои страстные объятия. Долго в ней купаться, разумеется, было нельзя: даже могучему организму капитана такое могло оказаться не по силам, и потому он, энергично проплыв метров двадцать от берега кролем, стал столь же энергично возвращаться назад, но уже брассом, технично – с нырками. Когда голова Сергея оказывалась под водой, он на мгновение открывал глаза и смотрел на свои руки, на которых различался каждый волосок. Очутившись вновь на берегу, он принялся с ожесточением растирать тело полотенцем.

Рита в восхищении наблюдала за ним из окна: его кожа после всех процедур слегка покраснела и выглядела крепкой, как броня, и казалось, что всякая мышца под нею словно бы живет своей независимой жизнью.

Приоткрыв форточку, Рита, обращая на себя внимание, громко и озорно прокричала:

– Эй, капитан! А инструмент свой не боитесь застудить?

Сергей в ответ только улыбнулся ей и, накинув на плечи полотенце, побежал в дом…

Выехав за ворота особняка, Рита, помахав на прощание рукой охраннику, набрала на мобильнике номер Сергея, который выехал следом за нею:

– Что, капитан, может, погоняемся? – предложила она. – Кто до города вперед доберется, а?

– Тебе легко говорить: у тебя 500 кобыл под капотом, – напомнил он.

– А я тебе форы дам, – пообещала она, и стала понемногу притормаживать: – Обгоняй!

Их машины выровнялись, затем Рита еще скинула обороты и, дождавшись, когда Сергеева «Нива» унесется далеко вперед и превратится в едва заметную точку впереди, вновь набрала его номер, а когда он отозвался, пригрозила:

– Ну, капитан, теперь держитесь! – и утопила в пол педаль газа.

Вскоре точка впереди снова приобрела очертания «Нивы», а еще чуть погодя Рита уже вновь поравняла автомобили.

– Двойка вам за вождение, капитан! Так вы никогда не станете майором! – вновь набрав номер Сергея, насмехалась она. – Догоняйте! – И, вновь притопив газ, она вырвалась вперед.

Сергей с опаской покосился на спидометр: стрелка уже зашкаливала, и на глаз, по его ощущением, он шел не менее ста восьмидесяти, а дорога становилась все более сложной – серпантин, поворот на повороте, благо в те утренние минуты встречных машин на трассе предполагалось немного.

Чтобы хоть немного ускориться, Сергей, помогая себе ручником, максимально срезал углы за счет дрифта, но толку было мало – Ритин «Порше» уже не показывался и, наверное, несся уже где-нибудь за пятым-шестым поворотом от него.

Вновь пришел вызов с ее телефона:

– Вам там не душно, капитан? – задорно поинтересовалась она. – Не устали нюхать выхлоп моего авто?

– Ладно, конец гонке, – миролюбиво отозвался он. – Созвонимся вечером.

– Черт! Что еще такое? – донеслось из трубки.

– Ты о чем? – попытался уточнить он, но связь прервалась.

Пронесшись, как он и предполагал, пять или шесть разделявших их изгибов шоссе, Тана увидел стоявший у обочины Ритин автомобиль, капот был открыт, а сама она, сложив на груди руки, с мрачным видом поджидала, когда появится знакомая «Нива». Обогнув «Порше», Сергей затормозил чуть впереди и вышел к девушке.

– Смеется тот, кто смеется последним! – позлорадствовал он слегка, когда подошел к ней, и потянулся к двигателю.

– Что там? – не разделяя его восторгов, спросила она.

Сергей неопределенно пожал плечами.

– Не знаю… Полагаю, что бортовой компьютер задурковал. За что я и не люблю современные навороты. Никогда не предугадаешь, как себя электроника поведет.

Тут подле них притормозил «Мерс»:

– Помощь нужна, девушка? – крикнул через приспущенное стекло боковой двери какой-то парень с упитанной мордой.

– Пошел в задницу! – со злостью отвязалась на него Рита. – Помоги лучше своей заброшенной бабушке!

«Мерс», взвизгнув задними колесами, унесся прочь.

– Ну, что делать-то будем? – вскинул Сергей на Риту вопросительный взгляд. – Без эвакуатора, похоже, не обойтись.

– Тебе же на службу, – заметила она сумрачно. – Так что – езжай.

– Закрой капот и садись ко мне, – решил он. – Здесь впереди, через пару-тройку километров есть стация техобслуживания. Кажется, у них хороший автоэлектрик. Ну же! Садись!

Она не стала с ним спорить и сделала то, что он сказал.

– Да здравствует отечественный автопром! – весело проскандировал Сергей, включая передачу «Нивы».

 

Глава 25

Прогулка

Проснулся Геша довольно поздно – в десять утра, без малого.

Через приоткрытую дверь с балкона доносились оживленные голоса Кости и Марии.

Решив не показываться им на глаза, пока не приведет себя в порядок, Геша быстро оделся, собрал и убрал на антресоли постель, затем умылся, не позабыв тщательно побриться, и только потом вышел к гостям.

– Доброе утро, Геша! – как давняя знакомая поприветствовала его Мария.

– Давай к нам, Геша! – позвал Костя. – Погода сегодня классная! Мы с Марией решили прямо тут завтрак устроить. Ты не против, если че?

Они сидели прямо на полу балкона, по-казахски, подложив под себя мягкие подушки от спинки дивана, соорудив между собою импровизированный стол из двух перевернутых кверху днищами ведер, поверх которых положили оставшийся еще от Гешиного деда кусок ДСП, прикрыв его кухонной клеенкой. Снедь в приятном беспорядке занимала почти всю поверхность странной столешницы: курица-гриль, зелень, помидоры, хлеб, посередине гордо высилась бутылка сухого грузинского.

– Вот сюда, Геша, – порекомендовала Мария, вытаскивая из-за плеча третью подушку, на которую до того опиралась, и пристраивая ее на том узком пространстве, что оставалось свободным между столом и стеной дома. – Специально для тебя приготовили. Ты не бойся – я здесь все вымыла. Грязищи-то было!

Геша уселся на предложенное место.

– Давай, Геша, выпьем винца, – наливая в обыкновенную кружку для чая, сказал Костя. – Покушаем… Жаль, вино не дагестанское… Ты дагестанское пробовал когда-нибудь?

– Нет, – мотнул головой Геша.

– А жаль! – воскликнул Костя. – Всем винам – вино! – Добавил он мечтательно. – Давай, за Россию, за Казахстан, за Дагестан!

Геша выпил.

Костя протянул ему пучок зелени:

– Жуй! Зелень к красному – обязательно! Еще вина…, – он принялся подливать в Гешину кружку, приговаривая: – Меня еще дед учил: если будешь пить, Костя, назидал он, то пей, если че, только натуральное вино или хороший коньяк – и никогда не станешь алкоголиком!

– Нравится вино? – поинтересовалась Мария у Геши.

– Я вообще-то вино редко пью, – признался Геша. – Не очень в нем разбираюсь. Куда мне до Кости! Но – кажется, нравится, – тут он несколько замялся: – Я вот все у вас спросить хочу… Как вы там – в Казахстане?

Мария весело на него посмотрела:

– В смысле?

– Ну, там… казахи вас не обижают?

Костя расхохотался.

– Что? – удивленно вскинул на него взгляд Геша. – Я что-то не так сказал?

Костя кашлянул, прерывая смех, и просветил:

– Вообще-то, Геша, Мария, если че, у нас казашка.

Геша с недоумением покосился на Марию:

– Да?! А почему она…

– Блондинка, да? – перебил его Костя.

– Ну, да…

Мария с улыбкой тряхнула короткими прядками:

– Крем-краска «Wella». Всего одна капля изменит вас до неузнаваемости. Плюс – красящий шампунь для поддержания.

– Не, все равно! – уперся Геша. – Здесь что-то не то. Я, конечно, подозревал, что ты какая-то другая… в смысле, нерусская… Но – на казашку ты тоже не очень-то похожа.

– Ты слышал, Костя? – рассмеялась Мария. – Он, оказывается, меня «подозревал»!

– Геша, у Марии мать – русская, а отец – казах, – пояснил Костя.

– Вот, видите! – торжествуя, воскликнул Геша. – Я прав! Здесь что-то не то! Она – метиска!

– Нет! – с показной обидой возразила Мария. – Я – казашка. По отцу меряют. У меня и имя-то на самом деле казахское!

– Мария? Казахское имя? Что-то новенькое! – урезонил Геша.

– Мама хотела меня Марией назвать. А отец – уперся, ни в какую! – Терпеливо пояснила Мария: – Говорит, раз мы в Казахстане живем, у меня должно быть казахское имя. В общем, спорили они, спорили и, в конце концов, решили полюбовно – назвали меня Замира. Только мама меня все равно Марией звала, да и все знакомые так звать стали. Между прочим, я даже казахский знаю! – похвасталась она.

– Ну и что? – возразил в свою очередь Геша. – У вас, наверное, не только казахи казахский знают.

– Редко, – вновь возразила Мария. – У нас даже не все казахи свой язык знают – те, что в городах живут. Я бы тоже, быть может, не знала. Просто отец вот уже несколько лет, как меня вместе с сестренкой и своими детьми от второго брака – со шпиндиками – каждое лето в аул упекает в Атыраускую область – туда, где Каспий. Там у нас адайцы живут. Род казахский такой. Жесткие люди! – ломом подпоясанные – как Костя бы сказал. Так что – по отцу я адайка, лучше не задевать! Но – тоска! Если б не море – я бы там свихнулась от скуки. Потому и знаю язык. Там все только на казахском разговаривают.

– Отец, что ли, отдельно живет? – поинтересовался Геша.

– Да, – подтвердила Мария. – И все проклятая Астана! – зло заключила она.

– Причем здесь Астана? – удивился Геша.

– Притом! – упрямо тряхнула волосами Мария. – Они с мамой КазГУ закончили, истфак. Там и познакомились, на последнем курсе поженились. Все хорошо было – мы все вместе в Алма-Ате жили. Потом отца какие-то сволочи в депутаты двинули. Потом он дальше пошел – стал каким-то там крутым чиновником в аппарате Президента, – на последних словах Мария ткнула пальцем в небо у себя над головой. – Потом, значит, столицу перенесли в Астану – и всех чиновников, само собой, туда же переводить стали. Мои решили, что мы с мамой временно в Алма-Ате останемся – пока отец на новом месте все не подготовит для нашего переезда. Вот он, гад, и подготовил – нашел себе там молоденькую, казашку. Теперь на две семьи живет. А мама у меня – доцент, в универе, – вновь похвасталась она, но – как-то грустно. – И ни в какой Атырау я больше не поеду. Черта с два! Да и не получится теперь – в университет надо поступать. Тут они единодушны – что мама, что папа.

– Ты, что же – еще школу не закончила? – поразился Геша.

– Нет, не закончила, – просто ответила Мария. – Летом выпускные.

– А как же ты сейчас, здесь? Ведь занятия еще идут, – заметил Геша.

– Ты, прямо, будто только что родился! – рассмеялась Мария. – Подумаешь, «занятия»! Что я там забыла?! Все равно училка на урок придет, назовет параграф, какой учить надо по плану, и сваливает чай пить. А мы сидим сами по себе, дурью маемся. А то бывает и вовсе не придет! На фига мне такая школа?! Тем более, когда вместо нее в Питер можно прокатиться!

– Вот что, Геша, – вмешался в разговор Костя, – а поехали сегодня с нами, а?

– С вами? Куда? – перевел на него взгляд Геша.

– Гулять, отдыхать, – пояснил Костя. – Ты все равно безработный. Че один-то дома делать будешь? А так – Питер нам покажешь… Повеселимся, если че… Мы, само собой, за все платим. В кабачок какой-нибудь зарулим. По пути только кое-какие мои дела сделаем, и – все! Ты не беспокойся – у меня на мои дела немного времени уйдет. Ну, так как?

Геша нерешительно пожал плечами.

– Не ломайся, Геша, – посоветовала Мария. – Втроем веселее будет.

– Да я, в принципе, не против, – признался Геша.

– Вот и отлично, братан! – с воодушевлением резюмировал Костя…

Когда они очутились на улице, Геша, стараясь не подавать виду, хотя не подавать у него получалось крайне плохо, прямо-таки приковался взглядом к Марии, а если говорить точнее – к ее наряду.

На ней была длинная, примерно до середины бедра, шерстяная туника песочного цвета – с глубоким вырезом, края которого украшались каким-то латиноамериканским орнаментом, выполненным в синих, сиреневых и фиолетовых тонах; светло-голубые джинсы в обтяжку, с разрезами по бокам – от самого низа и почти до колена – тоже украшенные по краям орнаментом и небрежно слегка стянутые кожаными коричневыми шнурками; на ногах – светло-коричневые кожаные ботинки на высокой платформе; через руку – на случай, если похолодает, – переброшено шерстяное фиолетовое пончо; на шее, прикрывая ложбинку груди, – занятное колье из ракушек: огромное количество малых круглых ракушек, свисавших на тонких кожаных веревочках, крепилось к одной большой и плоской, размещавшейся точнехонько в том месте, где сходились ключицы.

Вскоре наши герои наняли такси, уселись все трое на заднее сидение, и Костя попросил отвезти их на Черную речку.

– На метро надо было ехать, – посетовал Геша. – Быстрее бы добрались, да и дешевле вышло бы.

– Пустяки! – махнул рукой Костя. – На моторе зато удобней.

– Уважаемый! – окликнул Геша пожилого водителя. – Если не трудно, постарайтесь везти мимо знаковых мест нашего города. Мои друзья впервые в Питере. Надо показать им, так сказать, товар лицом, – пояснил он.

– С удовольствием, – отозвался на его слова водитель.

На Невском навстречу им попалась целая кавалькада легковушек, украшенных символикой «Зенита».

– Гляди-ка! Уже празднуют! – обратил внимание Костя.

– Теперь неделю праздновать будут, – весело откликнулся водитель. – Событие все-таки! Как не крути…

Когда, наконец, их авто въехало во двор нужного дома на Черной речке, Костя, выбравшись из салона, попросил:

– Вы пока здесь обождите, я быстро, – а затем обратился к водителю: – Ни о чем не беспокойся, отец. Заплатим, как договаривались. В обиде не будешь.

Мария, устроившись свободней, когда Костя вышел, проводила его взглядом и, дождавшись, когда его силуэт исчезнет в подъезде, обернулась к Геше:

– Слушай, Геша, а почему тебе не пригласить к нам до компании кого-нибудь, а? Ну, хотя бы ту – что на вокзале была? – спросила она. – Позвонишь ей?

– Не буду звонить, – нахмурился Геша.

– Почему?

– Мы в ссоре. Да и вообще, к черту! Стерва она…

– Почему?

– Претензий много. Надоело! – отрубил Геша.

Мария улыбнулась:

– Вообще-то, мы – женщины – все стервы. Но – каждая по-своему, – рассудительно заметила она – явно повторяя чужие слова. – Без стервизма в нашем мире никак нельзя. Впрочем, все ерунда. А хочешь, я тебя с сестренкой познакомлю? – вдруг предложила она. – У меня ведь еще сестренка есть. Пацанка, правда. Но ничего – она всего на два года меня младше. Через пару лет будет самое то. Согласен?

– На тебя похожа? – заинтересовался Геша.

– Не очень. Я больше на маму похожа, а она – на отца. В ней больше казахского.

– Стерва? – кратко уточнил Геша.

– Да, – подтвердила Мария. – Но очень хорошенькая! На нее уже сейчас взрослые дяди заглядываются, не говоря уже о щеглах.

– Когда-то друг, насилуя мне нервы,

Презренью к женщинам меня учил.

Дурак!

Да будь они все до последней стервы,

Я б все равно одну из них любил! – продекламировал Геша.

Мария изумленно на него взглянула:

– Класс! – восхитилось она. – Это откуда?

Геша не стал скромничать и повинился:

– Мое.

– Хм! – отреагировала Мария задумчиво и отвернулась к окну. – Асельке бы понравилось, – заметила она…

Костя, поднявшись на нужный этаж, нажал кнопку звонка входной двери.

Вероятно, Зеленый до сих пор о событиях, происшедших накануне на Шкиперском протоке, ничего не знал (да и от кого он смог бы о них узнать? – учитывая, что Мазох все истекшее с тех пор время потел в ИВС), и потому, отворив дверь на звонок и оставив ее на цепочке, он с изумлением уставился на Костю:

– Кот? Ты? – выдавил он из себя через силу. – А я как раз думал…

Костя с силой пнул дверь и прервал его тираду: цепочка, с мясом вырванная по креплению из косяка, звякнув, повисла и закачалась.

Испугавшись, Зеленый отпрянул внутрь коридора, чем не преминул воспользоваться Костя: ворвавшись в квартиру, он с ходу нанес Зеленому удар в челюсть прямым справа, отчего тот мгновенно отлетел в дальний угол, затем, прикрыв за собой дверь, Костя отодрал от ее полотна повисшую цепочку и вместе с нею устремился к поверженному противнику. Накинув цепочку на шею Зеленого, он волоком потащил того в комнату, приговаривая:

– Я же тебя предупреждал, гадина! Ты кого подставить хотел?

– Кот, Кот, пусти, каму гаворю! – вопил Зеленый, пытаясь просунуть пальцы между шеей и цепочкой. – Пусти, Кот! Зарежу, клянусь мамой, зарежу!

Костя для острастки пнул его пару раз в печень:

– Я тебе «зарежу»! Душонка твоя гнилая! Ты зачем меня под ножи подвел, гнида?

– Кот, какие ножи? Ты че гаваришь? – продолжал Зеленый.

Костя пнул его еще пару раз:

– Ты где тех отморозков надыбал, скотина? – продолжал пытать его Костя.

– Каких отморозков? Тут ашибка, Кот! Атпусти, прашу! Давай, разберемся, – взмолился Зеленый.

Костя, немного успокоившись, отпустил его, оставив все-таки цепочку у себя в руке, и, поигрывая ею, плюхнулся в кресло, переводя дух.

Зеленый, поерзав по потертому паласу, уселся там, не решаясь подняться, и вопросительно взглянул на Костю:

– Че случилось, братан? – невозмутимо, будто и не было никакой выволочки, спросил он оттуда.

– Капче! – передразнил его Костя и, усмехнувшись, пояснил: – Эти уроды вчера едва меня с девчонкой не порезали. Там явная подстава. Ты знал?

– Нет, Кот, что ты! Клянусь мамой! – побожился Зеленый. – Тот, с каторым я тебя в кафе свел, вроде нармальный мужик. Они всегда играют. Я не слышал, чтобы чего-то такое было, клянусь. Разве иначе я тебя с ними на стрелку вывел бы?

Оба замолчали: Костя усиленно думал, а Зеленый настороженно за ним наблюдал.

– И что там вышло-то? – не выдержав ожидания, поинтересовался Зеленый.

Костя криво усмехнулся:

– А хреново вышло, Зеленый, вот что! – И, вновь усмехнувшись, он пояснил: – Уложил я тварей, если че… Один только гаденыш – Мазох – по случайке жить остался.

– Как «улажил»? – напрягшись, понизив голос до шепота, переспросил Зеленый. – Насмерть?

– Мертвее не бывает, – подтвердил Костя. – Ствол у меня всегда с собой. А ты не знал?

Зеленый оставил вопрос без ответа и, побелев лицом, со страхом спросил:

– Че же теперь будет, Кот?

– У тебя с тем Мазохом контакт как был налажен? Он знает, где ты живешь? – строго спросил Костя.

– Нет. Только телефон.

– Домашний?

– Не, мабила…

– Отлично! Мобильник сейчас же выкинь – подальше от дома. Надеюсь, менты особо напрягаться из-за придурков не будут. Сам не шарься, где попало. Дома сиди, – потребовал Костя. – Понял?

– Да, – быстро кивнул Зеленый, про себя стараясь оценить, чем ему лично может грозить возникшая ситуация. – А если их кенты меня вычислят? – вдруг встрепенулся он.

– Придется наших побеспокоить, – беззаботно откликнулся Костя. – Не трясись, Зеленый! Косяк, вообще-то, на них. Как говорится: за что боролись, на то и напоролись. Так что – разведем, если че… Ты меня знаешь, Зеленый. – Тут, прищурившись, он пристально глянул на Зеленого: – Ты мне настоящую игру обещал. Где она?

– Будет, дарагой, будет! – поспешил заверить его Зеленый.

– Когда?

– Сегодня, клянусь, Кот, сегодня. Звани после шести – Князь все сделает!

– Князь! – передразнил его Костя и, порывшись в карманах, извлек из них несколько купюр и бросил их на палас: – Вот, держи! Твоя доля…

– Я тебе гаварю – есть люди! – суетливо собирая купюры, принялся объяснять Зеленый. – Там – триста, пятьсот штук зелени снять можно… Только…

– Что «только»? – перебил Костя.

– В казино играют. Крутые! Денег – гора! Но колоды все их. Все на давэрии. Какие колоды выкатят, те в игре и будут. А банковать только дилеру можно. Как играть будэшь? Влэтишь вэдь! – быстро пояснил Зеленый.

Костя на минуту задумался, а затем встряхнулся:

– Ладно, ты делай! А как я играть буду – не твоя забота. Если выиграю – я тебя не обижу, свое всегда получишь. Но учти: то, что вчера было, – последний раз. Ты с детства косячил, Зеленый, а я тебя всегда отмазывал! Только детство наше, Зеленый, давно кончилось. Теперь, если че, по-взрослому отвечать придется! – И, поднявшись, Костя пошел к выходу, но там, вспомнив что-то, остановился: – Блин, чуть не забыл! Координаты Руслана можешь дать?

– Магу, – с готовностью кивнул Зеленый.

– Чиркни на чем-нибудь…

Зеленый, так и не поднявшись, на коленях шустро переместился к журнальному столику, быстро отыскал на нем авторучку и, выдрав из блокнота листик, кое-как нацарапал на нем адрес и только затем поднялся и, подойдя к Косте, протянул тому плод своих усилий:

– Вот…

Костя покосился на листочек и небрежно сунул его в карман брюк:

– В шесть позвоню, жди! Да про мобилу не забудь, Зеленый! – напомнил он напоследок.

Оставшись один, Зеленый с облегчением вздохнул, но – тут же, помрачнев, задумался…

– Отец, теперь сюда нас свези… Сможешь? – вернувшись в машину и протянув водителю смятый листочек, спросил Костя.

Тот мельком покосился на каракули Зеленого и ответил:

– Легко, – и потянулся рукой к передаче.

Геша вырвал листок из Костиных рук:

– Дай-ка гляну! – и, с трудом прочитав адрес, заметил: – Ну, вот… Я же говорил: на метро ехать нужно было! В два раза быстрей все выходило бы! Сейчас бы на электричке в момент туда добрались! У нас в Питере многие люди – те, что за городом живут, – вообще, знаешь, как делают?

– Как? – равнодушно спросил Костя.

– Доезжают до первой станции метро, оставляют машину на ближайшей стоянке и ныряют в метро. И по всем делам в городе под землей перемещаются: и на бензине экономят, и по времени… А в городе – пробки, нервы…

– Пустяки! – махнул рукой Костя…

Место, куда они направлялись, находилось неподалеку от черты города, по Карельской трассе, на двадцать седьмом километре: небольшой мотель, автомойка, СТО и автостоянка и, разумеется, придорожное кафе.

Добрались они туда довольно быстро – минут за тридцать – благо, оказалось, что от Черной речки оно находилось совсем недалеко, а водитель знал короткий путь.

Костя, еще когда они парковались, впился цепким взглядом в крыльцо кафе, явно кого-то высматривая, но, судя по всему, так никого и не высмотрел.

– Так, отец, – окликнул он водителя, когда тот заглушил двигатель, – ты, может, с нами пойдешь? Время-то к обеду! Перекусишь чего-нибудь…

– Не, паря, я лучше здесь посижу, – отказался тот.

– Да ты не переживай, отец, я твой обед оплачу, – пояснил Костя.

– Не, не надо, не голоден я, – вновь отказался тот – видимо, опасаясь, что впоследствии такой обед скажется на оплате его услуг.

– Ну, как знаешь, – будто даже обиделся Костя и стал выбираться из салона. – Ну, а вы чего расселись? – поторопил он, переведя взгляд на Гешу с Марией. – Приехали!

Те вышли из машины и последовали за ним.

На веранде кафе дымился мангал, возле которого орудовал невысокий чернявый мужчина, обмахивая китайским веером шампуры с большими кусками баранины. Там же уже обреталось несколько столиков для посетителей, выставленных на теплый сезон – впрочем, никем не занятых.

– Руслан здесь, братан? – в лоб спросил Костя, подойдя к чернявому.

Тот смерил его настороженным взглядом и в свою очередь спросил:

– А кому он нужен?

– Мне! – с легким вызовом ответил Костя.

– А сам-то ты, кто такой? – подначил чернявый.

– Я его старый друг по Дагу, братан, – терпеливо пояснил Костя. – Сходи за ним. Скажи, Костя его спрашивает.

Вместо ответа чернявый со значением показал глазами на мангал.

Костя уверенно подошел к мангалу:

– Я послежу, иди.

Чернявый недовольно кашлянул, но послушался:

– Не подпали! – предупредил он, уходя.

– Не сомневайся, не впервой мне, – успокоил Костя и перевел взгляд на своих спутников: – Да не маячьте вы. Сядьте вон туда!

Геша и Мария последовали его совету и уселись за столик неподалеку.

Чернявый вошел внутрь кафе и вскоре вновь появился на улице с шедшим чуть позади него таким же чернявым, но отменного роста и довольно могучим мужчиной лет сорока на вид, с искривленным, видимо, не однажды сломанным носом, одетым в джинсы и теплую фланелевую рубаху в крупную клетку, отвороты которой открывали мощную, явно накачанную на тренировках мускулистую шею атлета. Углядев Костю еще с порога, атлет, который явно провел детство и юность в борцовках, слегка оттолкнул шашлычника в сторону – отчего тот едва удержался на ногах – и устремился прямиком к Косте. Тот, завидев его, сразу заулыбался, но доглядывать за мангалом не прекратил.

– Константин! – разведя руки в сторону, приглашая к объятиям, провозгласил вновь появившийся.

– Руслан! – в тон ему отозвался Костя.

– Константин! – повторил накачанный, разведя руки еще шире.

– Руслан! – повторился и Костя.

– Да брось ты к шайтану шашлык и иди ко мне! – потребовал накачанный.

Только теперь Костя оставил в покое шашлык и вышел из-за мангала к накачанному – по пути, уступая место чернявому, чуть посторонившись.

Костя и Руслан крепко обнялись, Костя крепко обхватил шею своего, судя по всему, давнего приятеля, и попытался согнуть ее – разумеется, безуспешно.

– Да, ты все тот же – матерого быка проще наклонить, чем тебя! – шутя, прокомментировал Костя свои действия.

– А ты сомневался? – также шутливо отозвался тот, и поинтересовался: – Один приехал?

– С друзьями, – ответил Костя и показал глазами в сторону спутников.

– Твои друзья – мои друзья! – отозвался Руслан и подтолкнул Костю по направлению к столику, за которым сидели с любопытством за ними наблюдавшие Геша и Мария. – Ну, здравствуйте, гости дорогие! Я – старый друг Константина. Старый во всех отношениях, скоро песок посыплется.

– Не прибедняйся, Руслан, – вставил Костя.

Но Руслан, не обратив на Костину реплику внимания, продолжал:

– Меня зовут Руслан, как вы уже, наверное, догадались.

– Мария, – просто представилась девушка.

Геша слегка привстал и, протянув руку, тоже представился:

– Геннадий, – несколько церемонно.

– Хамид, иди-ка сюда! – оглянувшись на мангальщика, окликнул Руслан, а затем, выдвинув один из свободных стульев, усадил за стол Костю и только потом уселся сам.

Мангальщик быстро подошел к ним.

– Чего, Руслан? – предупредительно спросил он.

– Шашлык готов?

– Пара минут.

– Давай его сюда, по паре штук для начала. И сбегай в подвал и принеси кувшин того вина, что Ася из дома привозила. Нашего! Не перепутай! – потребовал Руслан…

Через полчаса все собравшиеся на веранде уплетали за обе щеки шашлык, запивая его домашним вином, и беседовали, как давние знакомые.

– Ты кушай, Геша, кушай, – потчевал гостей Руслан. – И про вино не забывай. Наше вино! Настоящее! Дагестанское! Его мой дядя давил – там, в солнечном Дагестане. Нигде в мире такого нет! Что там твоя Калифорния! Может, только Костин дед лучше делал. Потому что волшебником был! Я такое вино только друзьям подаю. Клиенты пусть грузинское пьют. И ты, девушка, тоже кушай. Ваш казахский шашлык хорош, но мой – не хуже!

Мария приложила руки к животу и покачала головой:

– Ой, дядя Руслан, спасибо! Не лезет больше!

– Нет, нет, кушай! – настаивал Руслан. – Потом жалеть будешь, что мало съела. Невеста Константина – мне все равно, что дочь! А разве моя дочь может быть худенькой? Ты почему такая худенькая?

– И вовсе я не худенькая, дядя Руслан, – возразила Мария. – Я – стройная! А сейчас модно быть стройной.

– Тоже – нашли моду! – стоял на своем Руслан.

Тут Костя тронул его за локоть:

– Рус, давай в сторону отойдем, кое-чего обговорить надо.

Они вышли из-за стола, и отошли к краю веранды.

– Говори, дорогой! – поощрил Руслан.

– Патроны мне нужны, – без обиняков пояснил Костя.

– Патроны, тебе?! – удивился Руслан.

– Да, ствол у меня с собой. Сам понимаешь – город чужой, никого не знаю. Мало ли какие разборки.

Руслан задумчиво хмыкнул.

– Какие нужны? Что за ствол?

– «Вальтер» у меня, 8 миллиметров. Можешь достать?

Руслан усмехнулся:

– Здесь, в Питере, Константин, я уже все могу. Могу хоть ящик сделать. Или грузовик. Могу пулемет предложить – немецкий, тяжелый, МГ- 42. Устроит? – Он весело взглянул на Костю и рассмеялся. – Ладно, шутки в сторону. Восьмимиллиметровые у меня есть. Только не от «Вальтера», но, надеюсь, подойдут.

– Дашь, если че?

– Легко. Сколько?

– Два десятка. Когда достанешь?

Вместо ответа Руслан громко позвал мангальщика:

– Хамид! Поди ко мне! – А затем, вновь посмотрев на Костю, успокаивающе кивнул: – Сейчас все будет, Константин. – Затем оставил его одного и двинулся навстречу мангальщику. Пошептавшись о чем-то с тем, вновь вернулся к Косте: – Вот одного понять не могу, Константин, – продолжил он разговор, – зачем ты с Зеленым связался?

– А как иначе? – пожал плечами Костя. – Я здесь человек новый. Где я игроков сам найду?

Руслан взял его за локоть:

– Послушай меня, братишка! Мы здесь неплохо, конечно, сидим. Но, сам понимаешь, разное бывает: то какие-нибудь тамбовские вдруг нарисуются, то ростовские – халявщиков много, сам знаешь! Ниче, отбиваемся потихоньку. Зеленый – он, конечно, земляк, хотя и урод. Раза три к нам за помощью обращался. Помогали. Так, веришь, нет, все три раза получалось, что вина на нем была. Тупой он, что ли? Дважды чуть до стрельбы не дошло – на ровном месте. Один кон – так даже платить за него пришлось. Обещал вернуть, сучонок. Ага, как же! Два года уже прошло. В общем, думаю так: он и друга, и брата подставить может. У таких, как он, ничего нету – ни чести, ни Родины, ни нации. Смотри, как бы он тебя не кинул, Константин.

– Уже чуть не кинул, – усмехнулся Костя.

Руслан встрепенулся:

– Как?! Расскажи!

– Да ладно тебе, Рус, обошлось пока.

– Разорву! Если с тобой что случится – разорву! – сдвинув брови, пообещал Руслан. – Так ему и передай!

Костя небрежно махнул рукой:

– Я сам с ним разберусь, если че…

Появился мангальщик и подал Руслану пакет из плотной бумаги – вроде тех, в которые уличные продавцы упаковывают пирожки.

– Иди к мангалу, – распорядился Руслан и передал пакет Косте: – Взгляни. Подойдет?

Костя заглянул внутрь пакета и не совсем уверенно ответил:

– Черт их знает! Кажется, подойдут. Давай, проверим?

– Давай.

Костя быстро подошел к столику и взял сумочку Марии.

– Я на минуту, – предупредил он ее вопрос, а затем вместе с Русланом вошел в кафе.

– Они друзья? – поинтересовался Геша у Марии, когда они остались одни.

– Разве не видно? – в свою очередь спросила она.

– Руслан намного старше Кости, – заметил Геша.

– Вообще, Руслан – близкий друг старшего брата Кости, который погиб в Дагестане, – пояснила девушка. – Только ты об этом с Костей не говори, – спохватившись, предупредила она, и добавила: – Он, если захочет, сам тебе все расскажет.

– Не буду, – поспешно поклялся Геша.

В ту минуту на веранду вернулись Костя и Руслан.

– Что, ребята, двинем дальше? – не присаживаясь за столик, предложил Костя и, уже одному Геше, пояснил: – Все, я свои дела сделал. Дальше ты рули.

– Тогда сейчас едем до ближайшего метро, там отпустим извозчика, доберемся до вокзала, а оттуда на электричке двинем в Петродворец – фонтаны уже открылись. Хочу вам показать, – оживился Геша. – Вам обязательно нужно посмотреть. Будет о чем дома рассказывать.

Руслан проводил их к машине, водитель которой мирно подремывал.

– Большое спасибо вам за шашлык, дядя Руслан! – поблагодарила Мария, прощаясь.

– Завтра снова приезжайте обедать. Распоряжусь, чтобы специально для вас что-нибудь особенное приготовили, – пригласил Руслан. – И вообще: приезжайте каждый день.

– Каждый, наверное, не получится, – улыбнулась Мария, но, осекшись, взглянула на Костю: – Правда, Костя?

Тот кивнул:

– Точно. Но – дня через три-четыре, может, еще заглянем. – Он вопросительно посмотрел на Гешу: – Правда, Геша?

– Правда, – улыбнулся тот в ответ.

– Значит, договорились! – подытожил Руслан. – Только позвоните заранее.

И вся троица, еще раз тепло попрощавшись с хозяином, погрузилась в салон и двинулась в путь.

 

Глава 26

Сумасшедший день

(начало)

Для капитана Тана и старшины Оразалиева тот очередной день их службы начался весьма обычно: подбросив Риту до ее городской квартиры, Сергей, разумеется, отправился в РУВД, где первым делом поинтересовался у Семыкина, не «колется ли» Мазох и, узнав, что тот все еще «сопит в две дырочки», захватил с собой поджидавшего его Бигена, и они вместе поехали в районный морг, чтобы произвести опознание родственниками вчерашних «жмуриков» (родственников на удивление быстро сумел к тому времени разыскать Егонов – случалась и от него кое-какая польза) – эта, прямо скажем, довольно-таки неприятная процедура отняла у них полдня.

Каково же было изумление Сергея, когда по возвращении в Управление его атаковала целая банда телерепортеров с операторами, которым неизвестно какими путями уже удалось узнать почти обо всем, что произошло накануне на Шкиперском протоке, и теперь они самым бесцеремонным образом стремились вытрясти у ошеломленного их натиском капитана все смачные подробности.

После минутного пребывания в ступоре, Сергей, наконец, скинул с себя замешательство и, припомнив все те «изыски» русской непечатной речи, которые еще хранились в дальних закоулках его головного мозга со времен незабвенного спецназовского прошлого, высказал всем «цепным псам демократии» все, что о них думает, а затем ретировался в здание РУВДа, не забыв по пути прихватить с собой Бигена, по всем признакам получавшего от происходившего подлинное наслаждение и бывшего не прочь, как сразу почувствовал Тана, «раскрыть варежку» перед мазуриками.

– Сема, ты чего расселся?! – ворвавшись в кабинет и углядев в своем кресле Семыкина, с ходу «наехал» на коллегу Сергей. – Ну-ка, брысь с моего места!

Тот медленно поднялся:

– Пожалуйста! – произнес он с некоторой обидой.

Сергей водрузился на законное место и, скинув пилотку на стол, выдохнул:

– Фу! Ну и дела! Что-то теперь еще Костылев с Калиничевым обо всем скажут?!

– Случилось чего? – полюбопытствовал Семыкин.

Сергей резко вскинул голову на него:

– Козлов на входе видел?

– Ну… – кивнул тот.

Сергей пристально на него взглянул:

– Слушай, Сема, давай, начистоту! Ты никому не болтал про вчерашнее?

– Нет, – мотнул тот отрицательно головой.

– А если подумать?

– Да нет же, Серега! Да и когда? Сам подумай! Я ночью домой приехал. Мать уже спала. А с утра перекусил и сразу сюда.

Сергей в задумчивости машинально помассировал пальцами мышцы шеи и согласился:

– Да, действительно… Не получается. Может, Егоныч, чего сморозил, а? – И он снова вскинул голову на коллег.

– Да не мог он, Серега! Не там ты ищешь! – возразил Биген пылко.

Сергей сокрушенно развел руками:

– Ну, тогда не знаю… Вообще, парни, надо сказать, что вся эта сволочь работает оперативней нас, – заметил он, подразумевая под «сволочью» журналистов. – Может, у тебя соображения есть? А, умник? – подначил он Бигена.

Тот «занозился»:

– У меня-то как раз есть!

– Надо же! Ну, выкладывай! – в том же тоне потребовал Сергей.

– Да акиматовская твоя! Больше некому!

Сергей поперхнулся:

– Не говори ерунды, Бигеша! Она со мной всю ночь была. Я ее утром сам в город на квартиру завозил. Да и на что ей?

– Как «на что»?! – возмутился Биген. – Не для подставы, конечно! Промоушин тебе сделать хочет, как пить дать! Бабы, сам знаешь, дуры!

– Полегче, Бигеша! – пресек его домыслы Сергей, но все-таки задумался и помрачнел. – Ладно! – прихлопнул он ладонью по столешнице. – Разберемся потихоньку. Сема, что тут без нас было?

– Ничего, – пожал тот плечами.

– Мазох на допрос так и не просится?

– Нет. Не колется, паршивец! Ах, да! – припомнил Семыкин. – Кацман звонил.

– Чего хотел?

– Говорит, ждет тебя. О чем-то вы там с ним договаривались, – сообщил Семыкин.

– А, ну да, было, – сообразил, о чем речь, Сергей и перевел взгляд на Бигена: – Слушай, а ведь идея, а? Давай, пока здесь все не утихнет, к Кацману махнем. Сема нас прикроет – если что, скажет, что мы до сих пор в морге торчим, увязли там. Прикроешь, Сема?

– Легко, – пообещал тот.

– Тогда так: Бигеша, держи ключи, загони тачку на задний двор, я туда по-тихому выйду, чтобы журналюгам на глаза не попадаться, и – двинем! Пойдет такой вариант?

Вариант, само собой, подходил.

Кацман оказался на редкость деловитым человеком: по-свойски встретив наших друзей, он тут же перешел к делу – не прошло и получаса, как заключили договор, а в течение следующего получаса они все втроем успели съездить в одно небольшое частное предприятие, занимавшееся охранными системами, в котором Тана и Биген уже и раньше закупали оборудование, и Кацман там за наличные приобрел все необходимое для работы, затем вернулись в ювелирный.

Решив, что в РУВДе пока лучше не показываться, друзья сразу приступили к работе.

Яков Иосифович, чтоб им не мешать, закрыл магазин, вывесив на дверях объявление «Учет», а двух продавщиц и кассира отправил вниз, в подвал (где, судя по всему, у него располагались хранилище и мастерская), которых, о чем живо свидетельствовали доносившиеся наверх властные хозяйские возгласы, он и в самом деле заставил заняться учетом.

Так что, наши друзья оказались предоставленными самим себе, что не только способствовало их занятиям, но и позволяло между делом довольно свободно беседовать друг с другом – чем, как и следовало ожидать, не преминул воспользоваться Биген.

Под лестницей, ведущей на второй этаж в апартаменты Кацмана с супругой, оказалась небольшая кладовая за железной дверью, заваленная всяческим хламом – там наши друзья и решили разместить ноутбук с видеокартой (само собой, предварительно пришлось немного повозиться, чтобы очистить помещение от хлама).

Теперь Сергей теснился в кладовой, настраивая компьютер, понукая оттуда Бигена, который, взгромоздившись на стремянку, любезно предоставленную для них заказчиком, регулировал ракурсы видеокамер, витийствовал и одним глазом заодно поглядывал на экран работавшего ЖК-телевизора, висевшего на стене салона – надо полагать, только затем, чтобы продавщицам не скучно короталось рабочее время.

– Вот скажи ты мне, Серега, как другу, – требовательно и громко вопрошал в данный момент Биген. – По-другому говоря – положа руку на сердце: ты свою акиматовскую на самом деле любишь или как?

Сергей, дослушав вопрос, недовольно поморщился:

– Далась тебе она, Бигеша…

– Ну, а все-таки? – не отставал тот.

– Не знаю…

– Не, Серега, с друзьями так не говорят на такие темы. Ты Семе так можешь ответить на подобный вопрос, или вовсе не отвечать, или даже в морду дать, чтоб не лез, куда не просят, а мне – отвечай, как духу.

– Заколебал! – зарычал в ответ Тана. – Сказал же: не знаю… Может, и люблю…

– А что будешь делать, когда она с тобой наиграется и найдет себе какого-нибудь респектабельного, а?

Сергей снова поморщился и даже на секунды отвлекся от работы: действительно, что?

– Ты слышал мой вопрос? – поторопил Биген.

– Не знаю, что буду делать, – чуть погодя отозвался Сергей. – Буду дальше мазуриков ловить. А может, респектабельную шею сверну.

– Надо же! – деланно поразился Биген. – Значит, любишь, – заключил он и вынес вердикт: – А любить бабу – плохо…

– Бигеша, камеру немного влево подай, – попросил Сергей. – Ага, так! Теперь немного вниз. Стоп. Пойдет! – И только потом осторожно поинтересовался: – Почему плохо, Бигеша?

– Потому что, когда мужик бабу любит, он тихой сапой к ней в полную зависимость попадает. Под каблук, как говорят. Что, согласись – плохо! А надо, чтобы не ты ее, а она тебя любила. Прежде всего! Как кошка! Вот когда баба мужика как кошка любит – тогда все путем, тогда мужик в полной безопасности находится. Что, согласись – хорошо. Твоя акиматовская тебя любит, как кошка, а, Серега? – Ответа не было. Немного выждав, Биген вновь окликнул: – Ну, ты чего замолк?

Тана раздраженно отозвался:

– Отвянь, Бигеша! Откуда я знаю!

– Ну, а все-таки? – продолжал пытку Биген.

– Может, и любит как-то. Только – едва ли, как кошка. Она не из таких. Такие, как она, так не умеют.

Биген громко рассмеялся:

– Ты, Серега, загнул! Все бабы так могут. Их только надо развести как нужно.

– Надо же! – съязвил Сергей. – И все-то ты знаешь, Бигеша!

– Я-то? Уж я-то знаю, Серега! Поверь моему жизненному опыту! Здесь все просто! Мудрить не надо, Серега.

– Ну, давай, профессор, просвети! В чем здесь фишка? – Сергей, несмотря на насмешливый тон, был явно заинтригован.

– Прежде всего, Серега, – поучительным тоном начал Биген, – женщину, которая тебе нужна, необходимо полностью удовлетворять…

– А, по-твоему, я ее не удовлетворяю? – не без некоторого возмущения перебил Тана, и потребовал: – Все! С этой камерой закончили. Теперь иди на ту точку, что над входными дверями.

Биген с шумом спрыгнул со стремянки и столь же шумно поволок ее к дверям салона, на ходу приговаривая:

– Не, Серега, ты меня не так понял! Тут не просто удовлетворение нужно, а такое, чтоб, как говорится, выше крыши! Чтоб с нее удовлетворенность так и плескала через все, как говорится, дыры! Вот тогда она у тебя в кулаке навечно будет! А ты, что думал? Думал, я тебе про банальный оргазм здесь втираю?

– А ты про что? – уже нервничая, воскликнул Сергей.

– А почему от тебя жена слиняла? – вместо ответа, спросил Биген.

– А хрен ее знает! – в сердцах, отозвался Сергей.

Биген, вновь спрыгнув с шумом со стремянки, быстро переместился к кладовой и просунул в нее голову:

– А ты ей вот так, вот так делал? – спросил он и, высунув язык, изобразил им несколько недвусмысленных движений.

Тана едва не запустил в него мышкой:

– Иди отсюда, старый пошляк! – зарычал он.

Биген не стал рисковать и поспешно ретировался на прежнее место, но разглагольствовать не прекратил:

– Вот видишь! Ты, как я и думал, языком пренебрег! Побрезговал, так сказать, родной женой! – с воодушевлением обличал он. – И вот тебе результат! Плачевный! А теперь ты на что надеешься? А?! Со своей акиматовской? Тут, Серега, – продолжал он прежним поучительным тоном, взбираясь на стремянку, – действует одно железное жизненное правило: либо ты будешь лизать жене, либо – ей станет лизать кто-нибудь другой!…

Тут раздались плохо сдерживаемые смешки. Сергей, с ужасом догадавшись, что происходит, осторожно выглянул из кладовой – прямо подле входа в кладовую (и как они так неслышно подошли?!) стояли две девушки-продавщицы, тщетно пытавшиеся руками, облаченными в белые матерчатые перчатки, заглушить разбиравший их смех.

Сергей, встретившись с ними взглядами, покраснел так, как, наверное, не краснел уже лет с двенадцати. По счастью, в то самое время по лестнице, ведшей из хранилища, уже поднимался Кацман, который, хотя по его непроницаемому лицу заключить такое было трудно, вполне вероятно, тоже слышал последнюю реплику Бигена.

– Так, девочки! – сурово нахмурился Кацман. – Вы что здесь делаете? Ну! Уши развесили! Подслушиваете мужские разговоры!

– Да нет, Яков Иосифович, – попыталась оправдаться одна из девчонок, – мы случайно… Чайник хотели…

– Ну-ка, марш живо в хранилище! – грозно перебил ее Кацман, и девчонки мгновенно исчезли из вида. Затем он перевел взгляд на все еще пылавшего от стыда Тана и, как ни в чем не бывало, совершенно спокойным уже тоном спросил: – Ну, молодые люди, как продвигаются дела?

– Нормально, – сглотнув вдруг подкативший к горлу комок, выдавил из себя с трудом капитан, – работаем потихоньку… Я потом вам все покажу и объясню… Все не так уж и сложно, – нерешительно закончил он.

– Ну, ну, – одобрительно отозвался Кацман и, повернувшись, невозмутимо пошел вниз.

Сергей с укоризной посмотрел на друга: тот, чувствуя за собой серьезный «косяк», виновато отвел глаза. Сергей, тем не менее, упорно продолжал сверлить колючим взглядом его согбенную виной спину. Биген, почувствовав его упругий взгляд, наконец, обернулся и, опалившись лазерным огнем сверкавшим из глаз капитана, не выдержал и сокрушенно развел руками:

– Ну?! Ну что ты на меня так уставился, а? Ну,… виноват. Да,… бывает… Да, перегнул палку немного… Ну, убей меня, блин, за это! – произнес он взволнованно.

Так ничего Бигену не сказав, Сергей вернулся в кладовую.

Здесь автор снова вынужден использовать ту возможность и – не будем темнить, а скажем прямо – абсолютно легитимное право, которые предоставляет ему само авторство (напомним, кстати, что к таким возможностям и праву автор уже давно не прибегал), дабы высказать несколько слов в защиту своего героя, ибо, судя по всему, таковая защита ему неминуемо понадобится. Речь, естественно, идет о старшине Оразалиеве. Ведь, наверняка, ознакомившись с только что озвученным эпизодом, те, безусловно, заслуживающие всяческого уважения читатели, что отличаются самым отменным воспитанием и высокими моральными устоями, тут же брезгливо покривились и осудили нашего героя, а заодно и самого автора за чрезмерную разнузданность и пошлость.

Что ж, признаем, оснований для таких суждений предостаточно.

Но, согласитесь, ведь все в мире относительно!

Представьте-ка себя на минутку не самим собой, а старшиной Оразалиевым – то есть, будто вам уже за пятьдесят, вы старый служака и ничего, кроме самой службы, особенного в жизни не видели, живете не у себя на родине, а у черта на куличках (а, если не юлить, Россия, ведь, и в самом деле таковыми «куличками» может стать даже для самих русских, а для инородцев тем более!), вы одиноки и, по большому счету, вы – законченный неудачник; и тогда, надеемся, вам многое станет понятно, и на многое в поведении нашего героя вы сможете закрыть глаза, и даже многое сможете простить ему. Повторимся, все в нашей жизни и в нашем мире относительно.

 Совершенно случайно – шепотками и от ушка к ушку! – до автора данной рукописи дошла одна прелюбопытнейшая история:  как в недолгие времена императрицы Анны Иоанновны один далеко не блестящий кавалергард, в возрасте заметно за пятьдесят все еще несший службу во дворце (заметим, совсем не родовитый, а, если сказать по совести, то и вовсе из захудалых), однажды, темной августовской ночью, когда шаловливый ветерок нечаянно задул все свечи в том самом коридоре, что высочайше доверили каваледгарду под охрану, все-таки углядел впотьмах за каким-то чертом забредшую в тот самый коридор сорокалетнюю фрейлину самой государыни, и, вдруг поддавшись не по годам навалившейся на него половой истоме, с гвардейской решимостью, не дожидаясь позволения достойнейшей дамы, овладел ею сзади и… Представьте себе – остался абсолютно безнаказанным! Хотя, как завсегда и случается в дворцовых кулуарах, той сцене случились тайные свидетели, которые не преминули разнести все, что видели, по всему Петербургу, но, разумеется, все шепотком, и шепоток тот долетел, в конце концов, и до самой помазанницы, но – в итоге-то все сделали вид, будто ничего и не было!

А почему нет?! Ведь кавалергард, при всех своих сединах, все-таки получил желанное удовольствие, а фрейлина – старая дева – так и вовсе впервые в своей, увы, довольно-таки серой (мягко говоря) интимной жизни испытала подлинное наслаждение!

Но, если б подобное случилось во времена Елизаветы Петровны, то, не сложно предположить, что нашего бравого кавалергарда вполне вероятно спровадили б в острог, а вот во времена Иоанна Грозного он бы попросту лишился головы, не так ли? Но зато во времена той императрицы Екатерины, которую туповатые историки уперто и совершенно незаслуженно прозывают  Великой, упомянутый случай, скорее всего, оказался бы только поводом для рождения очередного пикантного анекдота, а наш престарелый кавалергард, не исключено, в итоге, даже пошел бы в гору.

Да и при Анне Иоанновне все могло сложиться совсем по-другому, если б, допустим, участникам того ночного шоу на тот момент натикало б лет на десять, скажем, меньше – наверняка, пришлось бы гвардейцу идти под венец.

Повторимся еще раз – все относительно. Так что, не будем слишком строго судить старшину!..

С полчаса наши друзья работали почти молчком, только изредка перебрасываясь репликами – исключительно по делу; как вдруг Биген истошно завопил:

– Серега, Серега! Иди скорее сюда!

– Что там еще, Бигеша? – недовольно отозвался Тана.

– Ты посмотри, что творится!

Сергей, раздосадованный, что его отрывают от работы, выбрался из кладовой:

– Ну?!

Вместо ответа Биген ткнул пальцем в сторону телевизора. Сергей глянул в указанном направлении и – обомлел: во весь экран, крупным планом, вне всякого сомнения, там красовался – кто бы вы думали? – да, именно он, сам капитан Тана!...

А в тот самый момент Рита, с комфортом расположившись в кресле напротив мастера в салоне красоты, располагавшемся где-то на Малой Охте, делала маникюр или, если точнее, наблюдала, как ей его делают, и тоже смотрела те же самые кадры.

«Из достоверных источников нам стало известно, – вещал диктор, – что вчера, в одном из студенческих общежитий, расположенных на Васильевском острове, произошла очередная кровавая и жестокая бандитская разборка, в результате которой – по некоторым данным, точность которых мы безуспешно пытались проверить у сотрудников правоохранительных органов, – был застрелен воровской авторитет Алексей Бережной, более известный в криминальных кругах под кличкой Лекс. За подробностями мы обратились к старшему оперуполномоченному капитану Тана, которому, как мы выяснили из тех же достоверных источников, поручено вести дело. И вот, что в результате вышло!»

В очередном кадре появлялся изумленный Сергей и целая куча журналистов, тычащих в него свои микрофоны, словно норовя проткнуть его ими.

– Вы – капитан Тана? Сергей Александрович? – следовал вопрос.

– Я… А что? Что вам от меня нужно? – следовал ответ.

– Что вы можете сказать по поводу стрельбы в общежитии на Шкиперском протоке? Правда, что застрелен Алексей Бережной? И что в итоге случилось квадроубийство?

– «Квадро», что? Вы кто такие, придурки? Что вам от меня, (бип) вашу мать, нужно? Совсем охренели? Валите-ка все отсюда на (бип)!

Тут на экране снова появлялся диктор:

«Мы уже много лет пытаемся построить в нашей стране демократическое открытое общество, основанное на нормах права, гласности и свободы слова. Но – как случалось уже не раз – это нравится не всем. И некоторые сотрудники наших правовых органов, неизвестно по каким принципам в них подобранные, особенно в том преуспевают. И данный случай – очередное наглядное тому подтверждение!

Кроме того, хотелось бы задать вопрос властям: можем ли мы быть спокойными за жизнь наших детей, отправляя их на учебу в другие города, если в любом общежитии в любой момент может произойти то же самое, что произошло накануне на Васильевском острове?»

Рита в раздражении выдернула руку из рук мастера, та удивленно на нее посмотрела.

– Машенька! Я тебя умоляю! Выключи проклятый телевизор! – капризным и даже несколько истеричным тоном потребовала Рита, обращаясь к девушке, чье рабочее место находилось подле телевизора, а когда ее желание немедленно исполнили, перевела сокрушенный взгляд на ту молодую и почти такую же, как и она сама, холеную женщину, которая занималась ее ногтями:

– Ну, Марина?! И что ты скажешь?

Та с сарказмом усмехнулась:

– Да! Сложный человеческий материал, Марго, очень сложный! Тебе с ним будет нелегко. Я вообще-то не очень тебя понимаю: ты и этот!.. Вы такие разные! Нет, – спохватившись, что наговорила лишнего, поправилась она, – он, конечно, интересен довольно-таки… Но – разве такой мужчина тебе под стать?!

В ответ Рита только горестно вздохнула – несколько наигранно, разумеется…

Сергей, совершенно онемев, стоял посреди салона и все еще продолжал пялиться в экран телевизора, хотя там уже давно перешли к международным новостям и теперь бойко что-то «втирали» не то про Сильвио Берлускони, не то про Николя Саркози.

– Ну, что скажешь? – сочувственным тоном, в котором все же сквозило самое неподдельное любопытство, попытался вывести его из оцепенения Биген.

– Суки! – наконец, с яростью отозвался Тана. – Поубивал бы! Давить их всех надо, как блох! – И понурился: – И что теперь будет? А, Биген?

– Воткнут по самые гланды! – беззаботно пообещал тот. – А я тебя предупреждал! Она! Больше некому!

– Ты по Риту?

– Риту, Риту, – аукнул Биген в ответ. – Ты с нею ночью, часом, не откровенничал?

– Ну, было немного, – нехотя признался Тана.

– Вот и получил гранату! – заключил Биген. – Впредь тебе наука: никогда не откровенничай с бабами!

Сергей смолчал и, насупившись, задумчиво вернулся в кладовую.

 

Глава 27

Некоторые виды обезьян ужасны в гневе

Тем временем Геша уже добрых полтора часа водил новых друзей от фонтана к фонтану, испытывая то знакомое всякому питерцу удовлетворение, каковое они получают только тогда, когда демонстрируют все прелести своего чудесного города тем бедолагам, каким, в отличие от них самих, не посчастливилось родиться на брегах Невы; ощущая при такой демонстрации специфическое чувство собственника – ведь кажется, что какая-то, пусть и самая малая-малая толика всех городских чудес, хотя и совершенно тобой незаслуженно, принадлежит и тебе самому.

Что ж, их вполне можно понять!

– Я дико-дико устала! – заявила, наконец, Мария и, словно для наглядного подтверждения утомления, потерла кончиками пальцев виски, а затем вопросительно взглянула на Гешу и добавила: – Может, домой уже поедем, а?

– Если устала, то, конечно, поедем, – великодушно согласился Геша. – Надеюсь, тебе понравилось?

В ответ Мария как-то нерешительно пожала плечами:

– Не знаю… Нет, само собой, понравилось, но…

Геша посмотрел на нее с недоумением:

– Что «но»?

– Какие-то они все одинаковые, – сообщила она о своих впечатлениях.

– Одинаковые?! Фонтаны?! Да ты что! Ты посмотри: они же все разные! – возмутился Геша.

Мария поспешила поправиться:

– Да нет, конечно, они разные. Но их так много, и они настолько разные, что кажутся мне одинаковыми, – виновато пояснила она. – И они все такие помпезные! – видя, что Геша ее совершенно не понимает, прибавила она. – Эта позолота! У нас в Алма-Ате возле Академии наук есть фонтан «Знаки Зодиака». Вроде все просто, все из гранита – фигуры знаков. Посередине вода льется. Придешь, сядешь там, смотришь на воду, о чем-нибудь своем думаешь, и – хорошо как-то. Душа отдыхает! А здесь – не отдохнуть, все время в напряжении. Вот!..

– Конечно,… позолота… А что ты хотела? Для царей же делалось! – удрученно заметил Геша.

Костя, с любопытством дослушав их разговор, рассмеялся и дружески хлопнул Гешу по плечу:

– Да не переживай ты так, Геша! – ободрил он. – Утомилась девчонка, бывает. А фонтаны твои – классные, если че… Честно тебе говорю! Пошли к выходу, братан! –  закончил он весело.

На выходе из дворцового комплекса их встретила льющаяся откуда-то музыка.

Мария показала глазами на массивную деревянную скамью на чугунной станине, и попросила:

– Давайте, передохнем немного.

Какое-то время они сидели молча.

– Я обещала Геше, что с Аселькой его познакомлю, – вдруг объявила Мария и, резко повернув голову в сторону Кости, который расположился по правую руку от нее, взглянула ему в глаза: – Как тебе идея?

Костя равнодушно пожал плечами:

– Хорошая идея. Только как ее реализовать?

– Было бы желание, если че… – передразнивая Костю, отозвалась она и тут же обернулась к Геше, который устроился по левую руку от нее: – Геша, а я тебе нравлюсь? – с некоторым нажимом на слове «я», с легкой игривостью в голосе поинтересовалась она.

Геша настороженно покосился на Костю и заметил, как тот несколько при вопросе Марии напрягся, хотя и делал вид, что спокоен.

– Ну, что ты молчишь? – поторопила с ответом девушка. – Ты скажи. Если да, то мне, может, приятно будет.

Геша внимательно взглянул ей в глаза и серьезно ответил:

– Очень нравишься.

– Очень-очень? – подзадорила Мария.

– Да, очень-очень, – не понимая, чего она от него хочет, но все так же серьезно и даже угрюмо подтвердил Геша.

– Хочешь меня поцеловать? – быстро спросила Мария.

Геша на миг взглянул на Костю, но тот выглядел почти безучастным, и, похоже, даже слегка одними уголкам губ улыбался.

Тем не менее, Геша предпочел смолчать.

– Ну, отвечай! – не отставала от него Мария. – Что плохого в том, если парень признается девушке, что хочет ее поцеловать? Ну?! Даже если она не его девушка? Ты что – закомплексованный у нас?

Геша, ища поддержки, вновь посмотрел на Костю.

Тот, поймав его взгляд, криво усмехнулся, и заметил:

– Что смотришь? Сам решай! Ты первый раз нарвался, а я с нею уже год! – и, сказав так, Костя в сердцах отвернулся.

Геша перевел взгляд на Марию и почти зло выпалил:

– Да, хочу!

Мария тут же придвинулась к нему вплотную и подставила губы:

– Тогда целуй! – приказала она и, не обернувшись, с показной небрежностью спросила у Кости: – Ты ведь не против, да?

– Вольному – воля! – мрачно буркнул тот.

– Видишь, даже Костя не против! – Мария, явно раздосадованная напускным Костиным равнодушием, сурово прищурилась. – Иди сюда! – И она обвила шею Геши левой рукой и приникла к его вдруг пересохшим губам.

Геша едва-едва обозначил поцелуй, и потому Мария, вдруг от него отстранившись, с каким-то искренним удивлением взглянула ему в глаза и заметила:

– Так нежно?! Ты всегда так нежно целуешься? – И, так и не дождавшись ответа от жертвы, она вновь приникла к Геше и наградила его долгим и влажным поцелуем.

Несмотря на музыку, стало слышно, как Костя громко хрустнул суставами пальцев, вдруг стиснутыми в замок.

– Вот так надо! – с удовлетворением объявила она, наконец, отстранившись от Геши, и сразу решительно встала, сбросила пончо, которое до того момента держала в руках, Косте на колени и, как ни в чем не бывало, протянула руку в его сторону и потребовала: – Дай денег!

Тот с удивлением на нее посмотрел, но все-таки полез в карман:

– На, – протянул он увесистую пачку. – Зачем тебе?

– Пойду куплю себе цветы, – просто пояснила она. – Вы тут не ссорьтесь без меня.

– Давай, я схожу, – предложил Геша.

– Нет, – решительно отказалась она. – Есть вещи, которые я люблю делать сама.

Тут как раз сменилась музыка, и площадку перед комплексом заполнили звуки композиции Сантаны «Maria, Maria» – что, как нельзя лучше, соответствовало моменту: оба парня, как завороженные, смотрели вслед девушке и видели, как она словно бы летела через пространство, как, уже находясь неподалеку от цветочниц, вдруг на ходу обернулась и послала им озорную улыбку, а потом, очутившись среди обилия роз, тут же будто позабыла обо всем, полностью погрузившись в маленькое царство трепетной красоты и тончайших запахов; она не спеша бродила вдоль цветочниц, время от времени наклоняясь к их корзинам и вдыхая аромат, иногда, пропустив стебель между пальцев, осторожно подтягивала ладонь к самому бутону и, склонившись к нему, внимательно разглядывала лепестки… Цветочницы, видя перед собой девушку с целой пачкой зажатых в ее кулачке денег, наперебой расхваливали свой товар, а Мария отрешенно улыбалась им в ответ.

«Мария, Мария, ты удивительная, совершенно необыкновенная девушка, ты совсем не похожа на других, ты живешь так ярко, словно ты всегда на экране, словно ты – звезда кино!», – признавался вокалист Карлоса лирической героине страстной композиции, и слова его были теми самыми словами, под которыми, не задумываясь, могли подписаться оба наших героя – и Костя, и, само собой, Геша!

– Что, братан, спекся? – вдруг спросил Костя, не отрывая глаз от Марии.

Геша сразу понял, что он имеет в виду, и потому не стал переспрашивать.

– А если да, тогда – что? – спросил он – также, не отрывая взгляда от девушки.

– Тогда сочувствую, – с кривой усмешкой пояснил Костя.

– Вот как! Почему?

– Влюбиться в нее не грех. Но – что дальше? Ты же не думаешь, что тот спектакль, который она только что тут устроила, что-нибудь для нее значит?

– А если б я… – медленно и с напряжением в голосе начал Геша, – если б я все-таки увел ее от тебя… Тогда что? – закончил он уже более решительно.

Костя помрачнел, глаза его сурово сузились:

– Убил бы! – почти шепотом воскликнул он.

– Кого? Ее или меня? – постарался уточнить Геша.

Костя невразумительно покачал головой:

– Не знаю, брат. Может, обоих. Или… кого-нибудь еще… кто под руку попал бы…

Геша пристально вгляделся в собеседника: когда так говорят – не шутят, – подумалось ему… И он отвел взгляд и снова сосредоточился на Марии…

Здесь автор позволит себе сделать небольшой флэш-бэк и поведать в общих чертах историю знакомства Кости и Марии. Пожалуй, едва ли у кого-нибудь вызовет сопротивление утверждение, что, как правило, наши знакомства с противоположным полом оказываются тем удачней, чем случайней они складываются.

Впервые Мария его увидела в одном из ночных клубов Алма-Аты, куда ее, совсем еще несмышленую, затащили с собой подруги: к ней там стал приставать какой-то дикарь – схватил ее запросто и цепко за кисть и тянул вслед за собою в центр зала – вот захотелось вдруг тому придурку потанцевать, причем именно с нею; она старалась отбиться, но – куда там! – хватка прилипалы по меркам Марии казалась железной. Костя возник как-то неожиданно – до того Мария и не видела его вовсе; перехватив в свою очередь кисть дикаря (и, видимо, куда более железной хваткой), он отвел того в сторону и что-то (что именно, расслышать из-за громкой музыки оказалось совершенно невозможным) тому сказал. И чтобы он ни говорил, но факт остается фактом – приставучий тип тут же исчез в толпе на другой конец зала и больше подле них не показывался.

– Отдыхайте спокойно, девчонки! – весело бросил им Костя и тоже исчез куда-то в толпу.

И как ни искала его глазами Мария по всему залу, так больше в тот вечер и не увидела.

– Какой красивый мужчина! – в один голос заявили обе подруги Марии, когда инцидент уже был исчерпан.

Мария в тот раз промолчала, оставив свое мнение при себе, но с тех пор, стоило ее подругам завести разговор о посещении ночного клуба, она моментально соглашалась, но всегда настаивала, что ночной клуб должен быть тем самым, где она случайно углядела чернявого заступника, мотивируя желание тем, что ей там очень понравилось. Но хотя клуб и посещался ею не менее двух раз в неделю, встречи все так и не происходило – красавца, что называется, и след простыл.

Так прошло добрых три месяца.

Но – хотя терпение, вопреки расхожему мнению, вознаграждается далеко не всегда, ее терпение все-таки однажды, когда она уже, казалось, потеряла всякую надежду, было вознаграждено: во время очередного посещения клуба, когда Мария, сидя в окружении подружек, смертельно скучала, она вдруг почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Отозвавшись на требовательный взгляд, девушка вначале обомлела, затем почувствовала, как холодеет спина, и почти сразу вслед за тем почувствовала, как ее бросило в жар (хорошо, что в клубе царил полумрак, и никто не заметил, как полыхнули румянцем ее щеки!): да, несомненно, за одним из столиков, в компании с какими-то приятелями сидел ее герой и пристально смотрел на нее.

Неизвестно, что она чувствовала бы дальше, если б Костя, увидев, что она его, наконец, заметила, не помахал ей дружелюбно, как давней знакомой, рукой.

Она судорожно улыбнулась ему в ответ и, давая понять, что узнала его, едва заметно кивнула головой.

Костя тут же встал, что-то сказал своим компаньонам и направился прямиком к столику девушек.

Марию охватила мелкая дрожь.

– Привет, девчонки! – со светской улыбкой поздоровался Костя со всеми и, уже глядя на одну Марию, спросил: – Не помешаю? Если присяду? Если че?..

– Не помешаете! – в один голос отозвались подруги Марии.

Мария с неудовольствием про себя заметила, что при приближении ее героя девушки как-то по-особенному приосанились.

Костя провел за их столиком весь вечер: шутил, рассказывал всяческие забавные были и небылицы, заказывал вино и фрукты, оплачивал счета, танцевал со всеми вместе и по очереди, когда ставили медленную музыку. Когда они собрались домой, он проводил их до выхода и с напускной небрежностью обратился к Марии: мол, номером мобильника не осчастливишь? Мария небрежность в тоне уловила, и ее такой тон ощутимо задел, но, понимая, что, если она немедленно проявит характер, отношения могут так и не завязаться, номер все-таки дала.

Так они стали встречаться.

Поначалу Мария, как и многие другие юные девушки, еще не познавшие очарования интимных отношений с мужчиной, неизменно приводила с собой на все их встречи двух-трех подруг.

Кстати сказать, тон ее подруг, когда они за глаза старались вынести Косте  оценки, теперь несколько изменился: «Да, он, конечно, красивый мужчина. Но – он такой старый! Тебя не смущает, что он намного старше тебя? А чем он занимается? Денежки у него, видно, водятся, но – перспективен ли он?» – так теперь говорили они, всем видом стараясь показать, что уж они-то найдут для себя кого-нибудь более подходящего.

Марию коробили их разговоры, и только: ведь ее-то ничто не смущало. Кроме того, она заметила, как резко меняются ее подружки при приближении Кости: как они поневоле начинают напружинивать свои задорно вздернутые девчачьи задки и игриво поигрывать ягодицами, стараясь походить на более опытных женщин.

Одним словом, со временем Мария перестала брать на свидания с Костей приятельниц, а когда те при встрече с нею интересовались, как там поживает ее «папик» (а именно так они язвительно стали прозывать Костю в своем кругу), резко отвечала им, что это не их дело.

Как-то на очередное такое свидание Костя приехал не на такси, а за рулем «Прадо» – автомобиль он взял на время у кого-то из приятелей. Увидев его, Мария сразу поняла или, быть может, только почувствовала, что очередная встреча станет особенной в ее жизни: предчувствие не подвело – сходив в «Арман» на какую-то глупую голливудскую киношку и без всякого любопытства терпеливо досмотрев фильм до конца, они направились к выходу, и тут Костя предложил ей позвонить матери и сказать, что она переночует у кого-нибудь из подружек.

Глупых вопросов – типа «а зачем», «для чего» – Мария не задавала: она и так прекрасно поняла, зачем и для чего.

«Все – конец!» – подумала она, но – любой конец становится началом чего-то другого, нового и неизведанного – она уже догадывалась, и потому безропотно набрала номер сотового мамы и довольно непринужденно ей солгала.

Костя отвез ее в Ремизовку, на дачу приятеля, ключи от которой тот любезно ему в тот день предоставил.

Мария с чувством благодарности про себя отметила, что ее герой к такому знаменательному дню в ее жизни основательно подготовился: на даче было чисто прибрано, их ожидал стол, сервированный французским «Мерсо», узбекскими сладостями, местными фруктами и швейцарским шоколадом, а вокруг стола по всем углам ждали толстые цветные свечи и полтора десятка букетов голландских роз самых разных сортов – согласитесь, не всякой девственнице выпадает удача перешагнуть тот порог, который отделяет ее от прочих женщин, в столь приятно мизансценированной обстановке.

И она с легкостью сделала столь важный шаг  в своей жизни и ни разу о том не пожалела.

Парой они оказались, если можно так выразиться, термоядерной – здесь автор подразумевает не силу той сексуальной страсти и безудержного влечения друг к другу, что с того дня намертво привязали их друг к другу, а только ревность.

Обычно, возьмем на себя смелость утверждать, во всякой паре обнаруживается, как правило, не более одного ревнивца, а случаи, когда столь жестокому чувству подвержены оба – крайне редки.

Наши герои, увы, оказались именно такой крайне редкой парой: стоило рядом с ними появиться едва ли не любой особи репродуктивного возраста – независимо от пола особи, – как тут же возникал повод для ревности: либо для Кости, либо для Марии.

Костя, изредка задумываясь об их отношениях (а, как вы, наверное, уже поняли, думать ему было не очень-то свойственно, так как он, безусловно, относился к людям действия, а не мыслителям), недоумевал: и как он докатился до такого дерьма, как ревность? Ведь прежде он никогда и никого не ревновал – хотя его почему-то ревновала едва ли ни всякая женщина, с которой он переспал – пусть однажды и походя. И он к такому давно уже привык, их ревность его только забавляля.

Но – с тех пор, как у него завязались отношения с Марией, он сильно изменился, и – как выше уже озвучила сама Мария – на самом деле мог приревновать ее даже к тем мужчинам пенсионного возраста, кто о сексе уже давно не помышлял…

Костя уже не раз подумывал о том, чтобы бросить ее попросту, но, едва подумав, отбрасывал мысль, понимая, что, если он так сделает, жизнь его превратится в сущую пытку.

Случалось, подумывала о расставании и сама Мария – и тоже тут же гнала от себя подобные мысли прочь: ведь столь бредовая идея беспокоила их сознание лишь тогда, когда случались припадки ревности и, возможно, какие-то часы после них, а потом страсть снова кидала их друг к другу, и горечь ревности сгорала в ней без остатка.

Но зато Мария всегда знала, что даже самая безобидная попытка так или иначе задеть их кем-нибудь со стороны: все равно кого – самого Костю (да разве позволит настоящий мужчина, чтобы кто-либо унизил его на глазах у возлюбленной?), а уж тем более ее, будет пресечена им самым свирепым образом – хотя Костя прекрасно владел тем полезным по нынешним временам искусством «разводить» все словами или, как он сам называл, «грузить» всяких недоносков «на пальцах». Но – в присутствии Марии он зачастую попросту забывал о таком умении и с ходу переходил к самым решительным действиям, невзирая на все возможные последствия.

Что же касается той ситуации, в которой парочка очутилась в настоящее время, то нетрудно догадаться, что постоянное присутствие подле них Геши не могло не беспокоить такую пылкую греческую натуру, как Костя (особенно, если учесть его кавказское воспитание) – ведь Геша, если и уступал Косте в чем-либо, то лишь в том, что внешне выглядел не столь пригожим (как мы уже упоминали), а во всем остальном не проигрывал ни пяди, – что, само собой, Костя, будучи человеком весьма смышленым, вполне осознавал.

Теперь, надеясь, что наши отступления в прошлое в той или иной степени взаимоотношения наших героев хоть как-то читателям прояснили, поспешим вновь вернуться к ним самим.

Мария, возбужденная и радостная, и даже немного растрепанная, что очень ей шло, вернулась к ребятам и вновь присела между ними.

– Вот, выбрала, наконец! – поделилась она своей маленькой радостью и, скосив глаза на букет из семи голландских роз, который пристроила себе на колени, нежно погладила кончиками пальцев бутоны.

Розы оказались белыми с розоватыми прожилками по центру лепестков – такие, будто они обещали со временем постепенно полностью порозоветь, а затем и вовсе стать красными.

«Прямо, как она сама! – заключил про себя Геша, мельком оценив розы. – Девочка с телом молодой женщины и душой ребенка».

Не будем приписывать нашему герою сентиментальность, основываясь на его слишком уж поэтичном для нашего прагматичного века сравнении: не будем забывать, что тайком он грешил стишками. А, кроме того, есть резон и согласиться с ним: ведь Мария, несмотря на то, что уже более года, как познала пленительный мир любви и интимных отношений с желанным мужчиной, все еще дорожила своими детскими куклами, одну из которых, как мы уже знаем, даже не поленилась взять с собой в столь дальнюю дорогу – кстати сказать, когда они, отправляясь в путь, раскладывали вещи в купе, и Костя впервые узрел милого пупса, это повергло его в крайнюю степень изумления (по счастью, у него хватило ума и такта ничего в адрес куклы не сказать).

Да и – напомним! – наличие пупса в ее дорожной сумке ничуть не мешало ей носить в ее дамской сумочке Костин пистолет!

Да, время от времени природа не скупится на создание совершенно непредсказуемых и оригинальных натур!

– Мороженое будете? – вдруг поднявшись и разминая затекшие плечи, слегка потянувшись, предложил Костя.

– Буду! – весело откликнулась Мария.

– Валяй! – равнодушно бросил Геша, когда Костя вопросительно взглянул на него.

Геша, едва Костя удалился на приличное расстояние, решил завязать с Марией непринужденную беседу, но, как часто бывает в подобных случаях, тут же почувствовал себя скованно: ничего путного на ум не приходило и, проклиная себя за свою собственную тупость, мысленно судорожно перебирая все варианты возможного разговора и сразу отбрасывая их прочь, он поневоле молчал.

Марию же, похоже, молчание вполне устраивало: она попросту наслаждалась отдыхом и майским теплом, с легким любопытством рассматривая прохожих.

Наконец, она встрепенулась и заговорщицки взглянула на Гешу.

– Знаешь, почему Костя пошел сейчас за мороженым? – с лукавством спросила она.

– Почему?

– Он хочет показать, будто абсолютно во всем уверен: в себе, во мне, в тебе. Что не боится оставлять нас с тобой наедине и ничуть не ревнует. Вот так! – с удовлетворением заключила она.

Ответить Геша не успел – мимо них, походя бросив оценивающие липкие взгляды на Марию, вальяжно продефилировала группа парней и подростков с фирменными шарфами «Зенита» на шеях, человек в девять-десять: все явно навеселе, почти у всех в руках поблескивали пивные бутылки.

Геша, инстинктом бывшего диверсанта почувствовав в них что-то недоброе, машинально проследил за ними взглядом.

– А вот и Костя возвращается! – объявила Мария, посмотрев в ту же сторону, в которую смотрел Геша.

– Твою мать! – неожиданно отреагировал тут Геша.

Услышав его, Мария даже слегка вздрогнула и с удивлением обернулась к нему; ее удивление стало еще большим, когда она увидела, что Геша одним резким движением сорвал с правой ноги кроссовку и, стянув с себя носок, стал набивать его той мелкой галькой, которой были присыпаны лапы станины их скамьи.

– Ты что делаешь, Геша? – ошарашено спросила она, на секунду даже предположив, что их новый с Костей дружок немножко тронулся головой.

Но вместо ответа Геша, все еще не отрывая взгляда от приближавшегося к ним Кости и неумолимо надвигавшейся на него компании парней, только слегка встряхнул набитый камушками носок и, убедившись, что вышло, что называется, самое то, быстро обул кроссовку на босу ногу.

Мария, сообразив, что Геша все делал неспроста, снова обернулась в прежнюю сторону – и как раз вовремя! – Костя, ничего не подозревая, нес в руках три порции мороженого и улыбался своим спутникам издалека; бойкая компания уже почти обтекла его с обеих сторон, но тут один из тех, кто плелся в самом конце процессии, поравнявшись с Костей, сделал резкое движение вправо и сильно «боднул» Костю плечом в бок. Не ожидавший такого подвоха, Костя выронил на асфальт две порции мороженого из трех, и тут же остановился, как вкопанный, и обернулся вслед обидчику, который, тем временем, пройдя чуть далее, в тот миг как раз оглянулся и послал Косте ехидную ухмылку.

– Эй! – окликнул его Костя. – Да, ты! Я тебе говорю! Вернись сюда!

Вся компания резко притормозила и уставилась на Костю; тот, кто его толкнул, не спеша, с самоуверенной улыбкой на лице приблизился к Косте.

– Че хотел? – продолжая нагло улыбаться, поинтересовался он.

– Ты меня толкнул и выбил у меня из рук мороженое. Сейчас пойдешь, купишь мне две порции точно такого же и принесешь сюда! – сдвинув брови, жестким тоном потребовал Костя.

Мария быстро обернулась к Геше и с испугом и вопросительно взглянула на него: тот пристально наблюдал за происходившей сценой и в ответ на ее взгляд только отрицательно покачал головой. У него было намерение проделать точно такую же манипуляцию, какую он проделал только что с правым носком, и с левым тоже, но, боясь, что не успеет, он от такого намерения отказался.

Компания, услышав Костино требование, демонстративно и одновременно расхохоталась.

– Смотри, пацаны, – еще одна золупастая черная обезьяна объявилась! – воскликнул кто-то из тех, кто стоял поодаль от Кости.

– Чебуреков в Питере развелось, как собак нерезаных! – поддержал кто-то еще.

– Вотри ему Крест по самые гланды! – прибавил кто-то.

Тот, кого назвали Крестом, и кто вполне такому прозвищу соответствовал, так как под бритым наголо черепом на лбу у него красовался уже знакомый нам вытатуированный католический крест, на миг оглянулся на ободряющие возгласы, а затем, снова послав Косте маслянистую ухмылку, сделал движение на замах – дурак! – опытные бойцы бьют прямым, без замаха.

В отличие от Креста, Костя оказался бойцом стоящим: мгновенно среагировав на движение противника, он, слегка прихватив средним пальцем мороженое, которое все еще держал в правой руке, основанием ладони нанес противнику столь сокрушительный удар прямым в переносицу, что тот тут же с визгливым матом отлетел от него метра на два с половиной и распластался на земле – удар мало того, что сокрушительный, а вдобавок еще, согласитесь, и обидный – каким бы вкусным ни случилось то мороженое, но, размазанное по всей физиономии, оно даже Кресту показалось омерзительным.

– Ну не хрена себе! – ошеломленно воскликнул кто-то из дружков Креста, отследив изумленным взглядом траекторию его полета, и в атаку на Костю одновременно, будто слова те были условленной командой, бросилось еще двое ближайших к нему противников.

Геша уже стремглав несся на помощь Косте; Мария, порядком напуганная, хотя едва ли ее можно отнести к тем особам женского пола, которых принято называть трусихами, сидела на самом краешке скамьи, всем корпусом подавшись в сторону схватки, переживая каждый ее скоротечный эпизод так, словно она сама в ней участвовала, и нервными движениями одной рукой теребила сумочку, которую уже успела раскрыть, а другой поглаживала вороненую рукоятку «Вальтера».

Случайно, а может, и на самом деле вдруг вспомнив о ней, Костя на какой-то кратчайший миг встретился с нею взглядами, несмотря на весь драматизм ситуации, и успел резко отрицательно дернуть головой; и Мария все поняла – он хотел сказать, что «нельзя, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не свети пистолет».

Но, хотя и прекрасно поняв послание возлюбленного, она все-таки не перестала ласкать оружие – как будто б в нем была ее опора и последняя надежда. Более того – она даже сняла оружие с предохранителя!

И знаете что? Здесь уже личное предположение автора: если б ситуация стала еще более угрожающей, если б жизни ее Кости в итоге грозила реальная опасность, она не задумываясь пустила бы оружие в ход – благо, наша парочка временами уезжала в горы, и там Костя, упражняясь в стрельбе сам, не поленился дать несколько уроков и Марии – совсем как Клайд своей Бонни – так что: пусть и не так, как героиня упомянутого фильма, но стрелять Мария все-таки умела!

Баталия сложилась жестокой, но короткой: носок, снаряженный галькой, – конечно, не саперная лопатка, горло им не перерубишь, но в умелых руках (таких, как Гешины) и он может стать беспощадным снарядом. Во всяком случае, после хлесткого удара по тупой вражеской башке, у той башки легко могут в глазах и кровавые мальчики появиться!

Костя ненамного отстал на поле битвы от Геши: он бил своими излюбленными прямыми ударами справа в переносицу, а затем добавлял к ним левые хуки слева в челюсть – уж не менее двух-трех носов свернул. Пластическим хирургам была бы работа – если б, конечно, у тех недотеп, что сдуру напали на наших героев, водились деньги на подобные излишества.

Крест, немного оклемавшись после Костиного удара, снова ринулся в сечу, и на свою беду на Гешу, который к нему в то мгновение оказался ближе – да так неосмотрительно, прямо под правую Гешину руку, на удобной для того дистанции – и тут же, схлопотав чудовищный удар по лбу (прямо по татушке!), растянулся на асфальте и, что-то невразумительное промычав, затих. Да, не везло чудаку: накануне в то же самое место его треснул сам патрон, господин Б.., а теперь туда же угодил и Геша.

Не прошло и минуты, как все закончилось. Мария, хотя и не искушенная в столь авантюрных историях, все-таки интуитивно поняла, что все будто бы обошлось, и потому быстро поставила пистолет обратно на предохранитель и защелкнула сумочку. Наши воины вернулись к скамейке, Костя тут же схватил все еще пребывавшую в состоянии шока девушку за руку, и они все втроем понеслись прочь оттуда.

– Только не на дорогу! Там менты скоро вычислят! – командовал Костя. – Туда! Дворами! Поближе к берегу залива! Пешком…

Опомнились они уже в Стрельне, где, расспросив дорогу у встречных, решили все-таки рискнуть, перейти трассу и добраться до платформы электрички.

– Ой, ребята! Смотрите – озеро! – вдруг воскликнула Мария. – Может, туда пойдем, отдохнем немного на берегу?!

На самом деле там было вовсе не озеро, а хорошо известный жителям Стрельни Орловский пруд, с одной стороны к которому примыкал столь же хорошо им известный Орловский парк.

Костя, решив, что сделать передышку, вероятно, будет и к лучшему, согласился.

Наши герои пересекли парк и устроились на траве на берегу пруда – с трассы их было почти не видно, и потому они смогли более или менее спокойно перевести там дух.

Мария, потрогала землю руками:

– Почти что сухо! – объявила она, и тут же, расстелив на траве пончо, растянулась на нем, блаженно потянувшись. – Пристраивайтесь! – окликнула она спутников. – Хоть отдохнем немного. Десяток минут можно поваляться, не простынете.

Парни последовали ее примеру.

Они лежали головами друг к другу и тела их, если посмотреть откуда-нибудь сверху – с высоты птичьего полета или даже града Небесного! – образовывали почти правильный треугольник.

Мария вдруг рассмеялась – несколько нервозно:

– Да, Геша, ты своими носками, как нунчаками орудуешь! Никогда такого не видела!

– Предпочитаю саперные лопатки, – буркнул в ответ Геша.

Костя, чуть повернув голову, покосился на Гешу и с любопытством спросил:

– Ты в каких частях служил, Геша?

– Неважно, – отмахнулся тот от вопроса.

– Геша! – несколько напряженным тоном позвала его Мария.

– Что?

– Тот... татуированный… Тот, что поначалу до Кости докопался, – тут она замолчала.

– Ну?! – поторопил Геша.

– Когда ты его носком по лбу достал, он упал, а затем у него цвет лица стал меняться. Я видела! – пояснила она.

Геша повернул голову к ней:

– В смысле?

Мария тоже повернула голову к нему и испытующе заглянула Геше в глаза:

– Он вначале какой-то бордовый стал, почти кирпичный, а затем белеть начал, – уточнила она.

– К чему ты, Мария? – вклинился в их разговор Костя с раздражением.

Мария быстро обернулась к нему:

– Просто я боюсь. Боюсь, не помер ли он.

– Не мели ерунды! – грубо оборвал ее Костя. – Обыкновенный глубокий нокаут. Допрыгался, недоносок! Впредь умней будет, если че! Ничего, отлежится и дальше пойдет.

– Хорошо бы! – не стала спорить Мария.

Геша своего мнения по обсуждаемому вопросу не стал высказывать: что означают такие перемены цвета лица, он знал не понаслышке, и потому теперь уставился на редкие облака, за которыми, как считается, и обретается град Небесный, и молил Господа, чтобы все обошлось, чтобы Мария ошиблась.

Скажем сразу: не ошиблась и не обошлось! Именно в тот самый час оперативники Петродворцового РУВДа работали на месте недавнишней драки – остывающее тело Креста уже упаковали в пластиковый пакет, по которому время от времени пробегали блики от мигалок воронка и прибывшей скорой, опрашивались свидетели происшествия (коими, в основном, оказались все те тетечки, что торговали поблизости цветами – так как, дружки потерпевшего предпочли заблаговременно оттуда убраться) и, самое главное, один из оперов изымал с поста наблюдения пленки с видеокамер наружного наблюдения…

Наконец, Геша встрепенулся:

– Ребята! – позвал он. – Я все у вас спросить хочу… – начал он и тут же, ожидая отклика, замолчал.

Костя мельком и с удивлением на него глянул:

– Спрашивай, – позволил он.

– Зачем вы ствол с собой возите? – спросил Геша без обиняков.

Костя переглянулся с Марией и усмехнулся:

– Гляди-ка, заметил! Хотелось бы знать, как и когда? – пристально всмотрелся он в Гешино лицо.

Говорить, что узнал про пистолет еще накануне, когда из любопытства заглянул в сумочку Марии, оставленную ею на кухне, в то время, когда Геша оставался там один, пока его гости занимались любовью в гостиной, Геше по вполне понятным причинам не хотелось, и потому он солгал:

– Там сообразил – когда у Руслана в кафе были.

– Глазастый! – одобрительно прокомментировал его слова Костя и, кашлянув, поняв, что объяснения лучше не избегать, начал: – Понимаешь ли, Геша, как говорил, кажется, еще знаменитый Аль Капоне, можно, конечно, и с добрым словом по жизни идти, но пробиваться по жизни не только с добрым словом, но и с пистолетом, куда легче! Если че… Вот, ублюдки сегодняшние… Я их трогал? – Ожидая ответа от Геши, он немного подождал, а, не дождавшись, продолжил: – Я зла, Геша, за свой недолгий век много видел! Порой, очень жалел, что под рукой не оказывалось ничего такого, из чего шмальнуть от души можно! Знаешь, как я в Алма-Ате оказался? – Он вновь дал некоторое время Геше для ответа и вновь, не дождавшись его реплики, продолжил: – Я тебе говорил уже, ты знаешь: детство мое и юность в Дагестане прошли. Я там счастливо жил. Аул наш на самой границе с Чечней стоял. Люди всякие жили: в основном, кабардинцы и балкарцы, несколько семей чеченских, русские… Ну, и моя семья, греки… Как-то заехала к нам банда на джипах. Чего-то там в центре натворили… Кажется, зам. прокурора убили – я точно не знаю. Потребовали бензина и еды. Им все дали, из своих машин сливали. Из соседнего аула кому-то из наших аульчан позвонили: мол, СОБР по следу банды идет. Старики пошли к бандитам: мол, ради Аллаха, уезжайте скорее – если вас здесь настигнут, собровцы сгоряча палить по аулу станут, камня на камне могут не оставить. Те возмутились: мол, веру продаете, за русаков выступаете. В итоге, свара вышла: убили они трех стариков – среди них и деда моего. Отец со старшими братьями за деда туда влезли – положили и их, и еще нескольких человек. Дом мой сожгли, и еще пять-шесть домов. Меня, сестренку и мать соседи спрятали. Мать через неделю померла: сердце не выдержало. Остался я с двумя сестрами: одна уж замужем была в городе, другая – студентка московская, на каникулах. Вот и поехал в Казахстан, к дядьке – он на окраине Алма-Аты, в Нахаловке живет. Потому и не вышло из меня винодела. Теперь вот карты шелушу. На жизнь, если че, хватает…

Костя, задумавшись, замолчал. Геша тоже, обдумывая все услышанное, молчал. Молчала и Мария – она только взяла Костину руку в свою, когда тот закончил говорить, и крепко ее сжала.

– Иногда я стыжусь того, что я – русский, – вдруг, нарушив молчание, не громким и печальным голосом объявил Геша.

Костя и Мария с недоумением на него покосились.

Геша, заметив их взгляды, тут же поспешил поправиться:

– Я не за себя стыжусь: себя мне стыдиться незачем, – он чуть подумал над своими собственными словами, и повторил: – Незачем! Я вот за таких вот глупых пацанов стыжусь! Потому и пошел рядом с тобою биться, Костя! Но, по большому счету, я и судить-то их не могу. Подумайте сами, ребята: сколько несчастий свалилось на наши русские головы за последние годы! Скольким людям пришлось свои дома бросить, уехать! А некоторым – так и вовсе бежать! И ведь не всем удалось.

Сейчас многие русские ненавидят тех нерусских, что здесь у нас шляются – в России. А те пацаны – тупые! Для них ты, Костя, – просто черный, инородец! Они не понимают, и не хотят понять, что ты – грек, наш единоверец; что Мария – казашка, а казахи – для России стратегические партнеры, как наши политики говорят. И уж во всяком случае – зла русским не желают. Ведь, не желаете? – спросил он напрямик у Марии.

Мария протянула руку к его руке и сжала ее точно так же, как и Костину, и только затем подтвердила:

– Нет, Геша, не желаем.

– Вот убил кто-то из них таджикскую девочку…, – продолжил Геша почти шепотом, и тут же гневно воскликнул: – Ребенка! Когда я слышу такое, – перешел он вновь на шепот, – я испытываю такую ненависть, такую досаду! Я часто за последние годы испытывал ненависть! И я знаю, что ненавидеть – очень плохо! – для души моей плохо… Я ненавижу свою ненависть! – вновь громко воскликнул он. – Но – я ценю свою досаду! Я коплю ее! Я не знаю, так ли, но, надеюсь, что когда-нибудь она мне пригодится.

Вот так-то, ребята! – подытожил он и, перевернувшись на живот, посмотрел на собеседников.

Костя и Мария, не сговариваясь, сделали то же самое, и теперь их лица оказались совсем близко друг к другу – так, что они могли заглянуть друг другу в самые глубины глаз.

– Мне мама как-то одну интересную вещь говорила, – сказала Мария. – Когда Союз развалился, то приезжие казахские ребята из сельской местности по отношению к русским были очень агрессивно настроены: часто цеплялись на ровном месте, к кому попало – в автобусе, в очередях. Мама считала, что они так оттого, что подозревали какой-то подвох: мол, на самом деле, никакой независимости нет, что, на самом деле, русские всем заправляют, и что казахи оттого так плохо живут, потому что русские в том виноваты. А теперь такого нет. Нет, конечно, хулиганы всякие и придурки все равно из людей кровь, случается, сосут. Только теперь без всякого нацвопроса… Мама говорит, будто теперь так потому, что казахи уже поняли, что Казахстан – их страна, их земля, и никто их на самом деле за нос не водит.

– Твоя мама так говорила? – с любопытством спросил Геша.

– Да, мама, – подтвердила Мария.

– У тебя умная мама, – с улыбкой заметил Геша. – Но к чему ты?

– Я к тому, – поспешила объяснить Мария, – что, возможно, агрессивные русские мальчишки оттого такие, что не верят в то, что Россия – на самом деле их страна. Думают, что их за нос кто-то водит!

Геша внимательно посмотрел в ее глаза:

«Надо же! – с удивлением подумал он. – А ведь еще накануне утром девчонка показалась мне совершенной пустышкой!»

– Уехать бы куда-нибудь отсюда к чертовой матери! – мечтательно произнес Костя. – Навсегда!

– Отсюда? Из Питера? – поинтересовался Геша.

– Нет, ты не понял! Отсюда вообще! Из бывшего Союза! – пояснил Костя.

– Куда? – не без сарказма в голосе, уточнил Геша.

– Куда-нибудь в Европу… Туда, где теплее! – с воодушевлением воскликнул Костя. – Нам с Марией очень Испания нравится! Туда!

– Мне тоже Испания нравится, и вообще, все испанское, все латинос. Кстати, сказать, в Испании я уже был, – козырнул он небрежно.

– Да ну! – поразился Костя. – Заливаешь?

– Нет. Правду говорю.

– Как тебе так свезло? Расскажи! – потребовала Мария, на которую услышанная новость произвела впечатление не меньшее, чем на ее возлюбленного.

– Я же на инязе учился… – начал Геша лениво. – Разве я вам не говорил? Три курса успел закончить… На четвертом меня депортировали оттуда… за драку. А после второго курса нас по студенческому обмену в Испанию отправили… несколько человек. Мне и повезло…

– И куда? Какой город? – поторопила Мария.

– Разные… В Мадриде был, в Валенсии, Барселоне, Севилье…

– А где больше всего понравилось?

– Везде понравилось…

– А что видел?

– Много видел… Нас ведь там специально выгуливали… Корриду видел, например…

– Надо же! – восхитился Костя. – И как? Круто?

– Круче не бывает…

– А что еще?

– В Севилье очень понравилось, когда нас водили под акведук в ресторан молочного поросенка кушать. Хозяин сам его подает и на глазах у гостей ребром обыкновенной тарелки на порции разрубает. Показывает, насколько мясо нежное…

– Здорово! – восхитилась Мария.

– А футбол? На футбол ходил? – полюбопытствовал Костя.

– Не… Не получилось, – признался Геша. – Зато клуб Фламенко посещал. Знаете, как классно! Сидишь себе, слушаешь, смотришь, пиво потягиваешь… Часами сидеть можно! Они там поют и танцуют, как боги! Это не просто умение. Так только нутром можно!

– Слушай, – встрепенулся Костя, – выходит, ты испанский знаешь?

Геша усмехнулся:

– Учил же! Конечно, знаю. Не в идеале, конечно.

– А ну-ка! Скажи что-нибудь! – потребовал Костя.

Геша поморщился, но все-таки его просьбу выполнил:

– Ustedes son chicos maravieeosos! Tuve la suerte de conocerlos. Kostia, tienes una chica magniticca!

– Ну? И что ты сказал? Переведи! – поторопил Костя.

– Вы классные ребята. Мне повезло познакомиться с вами. У тебя, Костя, самая притягательная девушка на земле, – перевел Геша, и добавил: – Примерно так. По смыслу…

– Классно! – опять восхитился Костя и, перевернувшись на спину, воскликнул: – Какой красивый язык! Правда, Мария? Chica, chica, – с упоением повторил он понравившееся ему на слух слово. – А у меня к вам есть предложение, ребята! – вновь быстро перевернувшись на живот и вновь, таким образом, оказавшись лицом к лицу с собеседниками, объявил Костя: – Давайте, на самом деле, заработаем денег и свалим отсюда!

– Долго зарабатывать придется! – возразил Геша.

– Ерунда! Лишь бы цель была! Эх, мне бы одну хорошую игру с конкретными мужиками! С башлевыми! Кстати! Мне ведь обещали! – не терял Костя воодушевления. – Я заработаю! На нас, на всех! И свалим!

– Я-то тут причем? – урезонил Геша.

– Как «причем»?! – поразился Костя. – Ты, Геша, мой дружбан теперь! Вон как ты за меня бился! А настоящими кентами я не разбрасываюсь! Правда, Мария?

– Правда, – согласилась та.

– Значит, решено! Сорвем банк по-крупному, и – свалим! Все вместе! – резюмировал Костя.

– Что мы там делать-то будем? – мрачно поинтересовался Геша.

– Как «что»? – возмутился Костя. – Ты слышала его, Мария? Жить, Геша! По-человечески! Я в карты и там играть буду, деньги зарабатывать. На бабки везде играют! И вина в той Испании хоть залейся! Ты нас с Марией испанскому учить будешь. Потом мы тебе испанскую сеньориту найдем, если че. Такую, чтобы ноги от самого подбородка!

– Нет! – встряла Мария решительно. – Я его с Аселькой обещала познакомить. Мы ее туда выпишем. Она, как про Испанию услышит, с низкого старта к нам рванет! Уж я-то ее знаю!

– Тем более! – не стал спорить насчет сеньориты Костя. – Значит, будешь с Аселькой жизнью наслаждаться. Девочка, поверь, что надо! Козырная! Я разбираюсь.

Геша поднялся и слегка потянулся:

– Ладно, ребята! С вами не соскучишься, конечно! Испания – так Испания! А теперь домой неплохо бы попасть! – улыбаясь, сказал он.

Не смотря на то, что Костина идея показалась ему утопией, не более, тем не менее, помечтать любил и он. Да и как без этого? Как жить, если не мечтать? Даже, если точно знаешь, что мечтам твоим сбыться не суждено? Ведь многих из нас только одни мечты наши и способны примирить с реальной жизнью!

Мария и Костя тоже поднялись.

– Да, вот что, друзья, – немного подумав, твердо объявил Геша: – Нам теперь лучше по раздельности перемещаться. Не то, чтобы совсем, а так – на расстоянии друг от друга. Менты ведь, если ищут нас, будут троицу высматривать. Здесь пару кварталов до платформы электрички. Идем туда на расстоянии прямой видимости. Там встаете в разных местах. Я тем временем за билетами схожу. Когда поднимусь на платформу, незаметно суну их вам и тоже встану где-нибудь в стороне. Едем до конечной, до Питера. Сидим тоже поодаль друг от друга. Когда из вагона выйдете, идите вместе со всеми – большая часть людей к метро пойдет. В общем, до самого того момента, пока мы не окажемся в вагоне метро, нам лучше не объединяться. Согласны?

Костя равнодушно пожал плечами:

– Как скажешь, командир.

– Блин! – вдруг сердито воскликнула Мария.

Костя и Геша вопросительно на нее посмотрели.

– Цветы! – пояснила она горестно. – Цветы на скамейке из-за тех дебилов оставила!

– Не переживай так! – рассмеялся Костя. – Доберемся до Васильевского, у метро другие купим.

– Других я уже не хочу, – мрачно пожаловалась Мария и пошла в ту сторону, куда наказал двигаться Геша.

Костя и Геша с пониманием переглянулись.

Домой они добрались без приключений…

 

 

Глава 28

Еще два слова о футболе

Футбол! Спорт №1 – неоспоримая истина.

Кто-нибудь, когда-нибудь задумывался, в чем секрет его столь фантастической популярности?

Знатоки и ценители футбола, скорее всего, особо не мудрствуя, сразу и решительно ответят, что никакого секрета тут нет, что все очарование игры объясняется лишь ее невероятной интересностью, подчеркнутой замысловатой интригой чуть ли ни всякого матча, и так далее, и тому подобное…

Что ж, – согласимся с ними: для подлинных болельщиков, каковыми являются  они сами, все именно так и есть. Что, признаем, очевидно.

Но разве только они присутствуют на трибунах самых знаковых футбольных арен нашей Планеты? – тех, которые мы, то и дело, видим на мониторах наших телевизоров. Да и много ли таковых трибунах – то есть, настоящих ценителей столь увлекательной и, согласимся, умной игры? Быть может, их там большая часть? Едва ли… Половина? Возможно…

Только автор текущих строк думает несколько иначе – вероятно, что истинных знатоков среди всей значительной массы фанатов футбола не наберется и четверти, а то и меньше.

Вы обратили внимание, что еще каких-нибудь двадцать, а тем более тридцать, и уж тем более сорок лет назад на зрительских местах стадионов даже во время самых захватывающих и важнейших игр только изредка встречались представительницы того самого пола, который мужчины совершенно искренне и подобострастно именуют прекрасным? Те же немногие представительницы самого очаровательного пола, каких там все-таки порой и удавалось застать, удостаивали своим присутствием столь несвойственные, непривычные и совершенно излишние для них места уж точно не под влиянием жажды футбола. Не разумнее ли предположить, что подобные посещения происходили, скорее, под влиянием страсти к возлюбленному, который в свою очередь был одержим страстью к футболу? ­– о, женщины такое блестяще умеют делать! – разделять страсти возлюбленных (но только до тех самых пор, пока околпаченные подобным «разделением» возлюбленные не превратятся в их законных мужей, сами того, бедолаги, не понимая, как так могло случиться). Или другое предположение – жена, превозмогая себя, проклиная футбол и тех, кто его придумал, все-таки тащилась вслед за мужем на чертов стадион – только затем, чтоб ее благоверный, упаси Бог, не «зарулил» после матча  с такими же одержимыми друзьями куда-нибудь в рюмочную, дабы там, в относительно комфортных условиях вдосталь отметить радость победы, либо залить горечь поражения.

Но, повторимся, женщин среди зрителей оказывалось совсем мало – считанные единицы.

И если уж вы смогли заметить все, о чем только что сказано, то уж тем более заметили, как изменились с той уже полузабытой поры нынешние зрители футбола. Количество женщин на трибунах просто изумляет! Умудренные жизнью благовоспитанные пожилые леди, светские дамы и дамы полусвета всех возрастов, совсем еще юные девушки и молодые женщины – кого там только нет! – представительницы всех классов и сословий; особы, стоящие на самых разных ступенях социальной лестницы.

И не уж-то вы полагаете, что все эти женщины запросто разбираются во всех тонкостях футбола? Что они ценительницы и знатоки? Наверное, уж вы-то так не думаете!

Но тогда, – в чем тут дело?

Быть может, имеет смысл предположить, что дело в самом элементарном наигрыше, которым столь грешат наши милые во многих других случаях? Например, по части любви – порою. То есть, можно предположить, что тут дело в фальши? Или же, возможно, причина кроется в том неистребимом женском желании платить ту единственную дань, которую женщины готовы платить всегда и во всем – бескомпромиссно и безоговорочно – то есть, дань моде?

Уверен, что вы, как и автор данных строк, отметете прочь и такие абсурдные предположения.

Да вы только вглядитесь в лица красавиц с трибун! – к слову заметим, что среди болельщиц лишь изредка встречаются дурнушки, в основном же они, согласитесь, прехорошенькие. Вы не найдете в их лицах даже намека на фальшь! Наоборот, на их лицах явно присутствуют все признаки самой неподдельной страсти! – только лица женщин по-настоящему переживающих, испытывающих самые сильные эмоции, от крайних степеней восторга до самых крайних степеней негодования.

Смотрели игры с участием сборной Хорватии? Ах, что за блондиночки на трибунах болеют за счастливчиков в футболках, раскрашенных шашечками! Ну, посто пальчики оближешь! А помните разгром сборной Ямайки от сборной Аргентины? 5 – 0! Группа «Чайф» даже песню той игре посвятила: «Какая боль! Какая боль! Аргентина – Ямайка, 5 – 0!» Но какие роскошные и статные сеньориты в стиле регги, встав во весь свой немалый рост прямо на сидения зрительских мест, вытанцовывали на них, переживая за своих смуглых парней!

Отчего, почему? Разве женщинам больше негде растрачивать свою бурную эмоциональную природу, кроме как на трибунах стадиона? Разве им мало других забот? Других мест, где можно столь эффектно и своевременно выплеснуть из себя энергию?

Читатель, безусловно, уже понял, к чему клонит автор – и читатель прав! Разумеется, все дело тут в мужчинах. И не в каких-нибудь там вообще мужчинах, а в мужчинах вполне конкретных – в своих! В наших! – тех, кто на поле. Ведь только своему мужчине –  вне всяких сомнений своему! – женщина сопереживает так пылко.

И женщины не единственные, кто болеет на футболе именно так – за наших! Думается, таких болельщиков на трибунах большинство. Ведь признайте, одно дело смотреть матч, когда сражаются, скажем, какой-нибудь «Ливерпуль» с каким-нибудь «Арсеналом» – ну чем такая игра может задеть нашу психику, кроме желания получить чисто эстетическое удовольствие от красоты такой партии? И совсем другое дело, когда болеешь за кого-нибудь из так называемых «своих», «наших» – допустим, за «ЦСКА» против «Спортинга»? Тогда для тебя все уже не просто игра, не какая-то там партия – нет! Здесь уже настоящая баталия, битва! И результатом нешуточной битвы должна стать лишь полная и бесспорная победа. Ведь ребята (наши!) в таком случае уже сражаются не только за себя, за свои привилегии, награды или призовые денежные знаки, и даже не за свою честь – нет, нет и нет! Они уже бьются за всех нас, за нашу честь, за честь нашего города, и порою даже всей страны, а даже паче того – всей нации! – и потому они просто обязаны побеждать.

Истинный болельщик футбола способен простить своим избранникам многое – в том числе, и поражение, и череду поражений, и даже целые годы неудачных выступлений и полное отсутствие достижений. Он до конца остается верен любимой команде и самому футболу. Просто болельщик таковое отсутствие достижений не прощает – он попросту перестает болеть. Нет достижений? – значит, нет и достоинства, нет чести, – а уж такого мы (болельщики) с вами (с игроками) разделять никак не хотим. Начните выигрывать – и мы с наслаждением разделим с вами ваши успехи – ведь они станут и нашими успехами, нашими достижениями, нашим достоинством, нашей честью!

Читатель, вероятно, в данном месте может усомниться в точности последнего утверждения автора, и имеет на то полное право. Но, чтобы не быть голословным, автор приведет такой пример: клубы, ставшие аутсайдерами футбольного первенства России, по мере подобного движения вниз по турнирной таблице все более и более теряют болельщиков – трибуны на их домашних стадионах становятся от матча к матчу все более пустынными. Но те немногие болельщики, которые все-таки такие игры посещают, и есть истинные.

Конечно, можно посчитать, что в таком свете просто болельщики в сравнении с истинными болельщиками выглядят весьма некрасиво. Еще бы! – ведь получается, что они способны на предательство по отношению к любимой команде и, самое главное, по отношению к игрокам команды. Но правильно ли будет осуждать их? Ведь если истинными болельщиками движет любовь к самому футболу и преданность любимой команде, то просто болельщиками, надо полагать, движет не больше, и не меньше, чем любовь к своей Родине и к своему народу или, как минимум, к своему родному городу. То есть, чувства патриотические, а порою даже и националистические.

И такие чувства особенно обостряются, когда между собой играют национальные сборные или, по крайней мере, клубные команды из разных стран. Разумеется, только у тех болельщиков, которые принадлежат к самим разным странам – с точки зрения гражданства.

Да, да! – именно так. Вспомните хотя бы тот случай, что изрядно муссировали средства массовой информации в дни того футбольного первенства мира, что проходило в Токио и Сеуле: итальянский болельщик настолько огорчился поражением своей команды от сборной Кореи, что в сердцах прибил-таки насмерть собственную жену-кореянку! – не повезло, бедняжке, увы…. Но, таков футбол!

Когда же сам автор после того, как сборная Кореи в свою очередь проиграла туркам, имел неосторожность шутливо позубоскалить на сей счет в разговоре с другом-корейцем, то, хотите – верьте, хотите – нет, но друг перестал быть другом; и еще, слава Богу, что не дал за подобные шутки в морду.

И совершенно не случайно в последние годы ряды футбольных фанатов исправно пополняются представителями различных молодежных националистических течений.

Стоит ли удивляться?

Если всмотреться в историю человечества, то легко заметить, что многие тысячелетия оно существовало совсем по другим законам, нежели те, к которым мы постепенно начали привыкать за то недолгое время, что истекло после окончания Второй мировой войны, и которое еще и в немалой степени было испещрено рецидивами прежнего сознания, хотя и оказало на нас вполне заметное цивилизующее влияние (подразумеваем здесь такие правила современного мира, как «не убий», что все люди равны перед Богом и друг перед другом, независимо от вероисповедания, расовой и национальной принадлежности, что ненавидеть, кого бы то ни было – плохо, а любить всех человеков без исключения – хорошо; и все прочее, в том же роде).

Прежний человек или, скажем так, человек древний без особых нравственных сомнений прибегал к насилию и войне, чтобы утвердить свое превосходство. И также, не мороча себе особо голову, он пользовался насилием, чтобы извлечь ту или иную выгоду из уже завоеванного превосходства какого угодно рода: расового, религиозного, экономического и так далее. Всякий мужчина в древности являлся, прежде всего, воином своего племени, всякого мужчину иного племени он считал себе врагом или, как минимум, врагом потенциальным; в лучшем случае мужчина иного племени мог стать союзником в борьбе с воинами какого-нибудь еще третьего племени – на время. И женщины тех долгих и таких завораживающих времен были женщинами своего племени: они всегда поддерживали воинов племени в их ратных начинаниях, разделяя с ними как радость побед, наслаждение превосходством и добытыми благами, так и горечь поражений и связанную с ними нищету и унижения. И потому в древнем человеческом обществе люди весьма жестко разводили понятия «свои, наши» и «чужие, не наши».

Но – времена изменились. И что же в контексте всех произведенных выше размышлений можно сказать тут о человеке современном, цивилизованном, как принято говорить, или, поправим общепринятое, цивилизуемом? Безусловно, процесс цивилизации внес серьезные изменения в наши представления о правильном поведении человека: то, что раньше считалось нормальным, ныне признается скверным, осуждается обществом, мало того – подчас весьма сурово карается законом. Но измененные нормы поведения едва ли могли и смогли изменить саму суть человека, его природу. В каких-нибудь полвека изменить то, что формировалось тысячелетиями? Позвольте! – такое невозможно, господа. А значит, где-то в глубине души современного цивилизуемого человека прочно укоренен человек древний. И его жизнь там по-прежнему подчинена законам древним, проверенным временем, и ему отнюдь не по нраву та современная оболочка цивилизуемого человека, которою он – древний, первичный и могучий – накрепко стиснут, и чьи объятия по мере наступления цивилизации становятся все жестче и жестче. И все сильнее и сильнее становятся те неистовые гневные эмоции, что испытывает древний человек, находясь в таком заточении. И чем дальше будет развиваться процесс цивилизации (а тут еще и какую-то глобализацию мастырят на нашу голову таинственные пройдохи), тем обостренней станет такой конфликт. И однажды может произойти взрыв. В чем он будет выражаться – автор не знает. Читатель сам может озадачиться поставленным вопросом и дать волю фантазии. Пока происходит то, что можно уподобить легким толчкам перед большим и серьезным землетрясением. Допустим, беспорядки на окраинах Парижа в местах компактного проживания арабов. Или – не будем удаляться от нашего повествования – неистовства футбольных фанатов. Вы обратили внимание, что наибольшую агрессивность в случае поражения своих команд проявляют именно представители наиболее цивилизованных стран? – вспомните безумства английских фанатов. То есть, чем сильнее степень цивилизации современного человека, тем ущербнее в глубине его души ощущает себя человек древний, и тем больше гнева подспудно накапливается у древнего человека. Футбол – прекрасный повод, чтобы дать выход гневу. Пусть не сам ты участвуешь в битве, а лишь являешься ее наблюдателем, но вместо тебя в битве участвуют те, кто представляет тебя самого; пусть битва происходит всего лишь на футбольном поле, а не на поле брани, все равно – твоя армия побеждает или… проигрывает.

Стоит ли удивляться, что на трибунах футбольных стадионов почти всегда можно заметить немалое число националистически настроенной молодежи. Подростки ведь тоже эмоциональны, как женщины.

А разве небезызвестный нам Крест и его компания не из числа подобной молодежи?

Впрочем, все скзанное – так, к слову…

 

 

Глава 29

Сумасшедший день

(продолжение)

В Управление Сергей с Бигеном вернулись только в начале восьмого вечера – к счастью, никаких репортеров поблизости не наблюдалось. Тем не менее, они все-таки, на всякий случай, заехали на задний двор и, оставив «Ниву» там, вошли в здание через запасной ход.

Вольготно расположившись в кабинете, ожидая их и, разумеется, бездельничая, чаевничали Егонов с Семыкиным. На столешнице стоял магнитофон, из которого бренчала какая-то симфония.

– Какие новости, парни? – с опаской поинтересовался Тана прямо с порога.

– Шеф тебя шибко желает видеть, Серега, – не без удовольствия сообщил Егонов, спешно выключая магнитофон. – Видимо, зело зол. Впрочем, мы сами его не видели – а вот Костылев уже трижды сюда забегал. За тобой! Невтерпеж ему, как пить дать. Тоже зол! Прямо, как твои вахаббиты! Кипит страстью, словно Вагнер!

– Место! – кратко бросил Сергей, подойдя к столу, и, дождавшись, когда Егонов выберется из-за стола, уселся в кресло, а только затем уточнил: – Что там за напасть такая, не знаешь?

– Тут, Серега, семи пядей во лбу быть не нужно, чтоб понять – все Управление о том гудит: ты, что ли, про репортаж в новостях ничего не знаешь?

– Знаю, блин! – в сердцах отозвался Тана.

– Ну вот! – бросил Егонов и замолчал.

Сергей перекинулся взглядом с Бигеном.

– А ты чего ожидал? – отозвался тот с сарказмом.

Сергей вновь перевел взгляд на Егонова:

– По поводу моего отсутствия, что сказал?

– Сказал, что трех жмуриков уже опознали, а родственники четвертого живут далеко за городом, и потому вы вместе с Бигеном поехали за ними, чтобы быстрее закрыть вопрос.

– Молодец! – одобрил Тана. – А что Костылев?

– Сказал, чтобы я тебе на мобилу звонил, – доложил Егонов.

– Ну и?

– Я ему сказал, что все время тебе звоню, но ты пока вне зоны.

– Молодец! – вновь одобрил Сергей. – Так! – чуть подумав, решил он: – Надо идти сдаваться. Бигеша, пока я на ковре буду, слетай в дежурку и просмотри сводку. Возможно, наши ребята еще где-нибудь засветились. Так, на всякий случай, – и он выбрался из-за стола и направился к выходу.

– Ни пуха! – пожелал ему Биген вслед…

– Клара Васильевна, шеф у себя? – спросил Сергей у пожилой секретарши, когда очутился в приемной.

Та дружески ему улыбнулась:

– У себя, Сережа. Вас дожидается, – сообщила она, и пожелала: – Вы уж держитесь!

Подобравшись, Сергей пару раз для приличия стукнул в дверь, а затем решительно проник в кабинет:

– Здравия желаю, товарищ подполковник! Вызывали? – по-военному доложился он, одновременно стараясь оценить обстановку и ничем не выдать волнения.

Калиничев был не один: рядом с ним сидел Костылев. На столе подле них стояли стаканы в древних серебряных подстаканниках, видимо, с уже остывшим чаем, на которых играли блики от настольной лампы с зеленым стеклянным абажуром, горело и верхнее освещение.

Ответа не последовало: вместо того оба старших офицера довольно долго с насмешливым любопытством разглядывали капитана, затем Калиничев переглянулся с Костылевым и, кивнув в сторону Сергея, с издевкой резюмировал:

– Герой! – и только затем обратился к самому Сергею: – Ты почему в таком виде?

– Не поверите: раз уже, наверное, с двадцать ставил ему на вид! – встрял Костылев, избавив Сергея от ответа, которого у него, кстати сказать, и не было: – Вот не желает господин капитан носить, как все нормальные офицеры, фуражку и ботинки! И все тут! Хоть тресни! Хоть кол ему на голове теши!

– Рембо! Наемник-коммандос! Все свое гэрэушное прошлое забыть не можешь? – съязвил Калиничев. – Ладно, после. Сейчас давайте о деле поговорим. Проходи сюда, садись! – приказал он Сергею.

Сергей, кляня себя, что в запале не сообразил переодеться, прежде чем идти на ковер к начальству, прошел к ним, быстро стянул с головы пилотку и уселся за стол по правую руку от Калиничева – прямо напротив Костылева.

– Спасибо, – поблагодарил он.

– За что? – с иронией поинтересовался Калиничев.

– За то, что присесть дозволили, господин подполковник, – в тон ему отозвался Сергей.

– Он еще огрызается! – с упреком заметил Костылев.

– Ничего-ничего, сейчас мы ему зубки-то все и повыдергаем! – пообещал Калиничев и, испытующе взглянув на Сергея, строго спросил: – Так, капитан, в первую очередь меня интересует один вопрос: каким образом журналисты пронюхали о вчерашней стрельбе?

– Да вы же знаете журналюг! – в сердцах вскричал Тана. – Везде пролезут, пройдохи!

– Ну-ка, тихо! – одернул его Калиничев. – Разорался тут!

– Писак всех нагайкой хлестать надо – чтобы знали, когда лезть, а когда лучше в сторонке топтаться! – с ожесточением, но уже почти шепотом буркнул Сергей себе под нос.

– Что ты там бормочешь?! – возмутился Калиничев. – Меня совершенно не волнует, каковы журналисты! Меня волнует, каковы мои подчиненные! Ты меня понял? Отвечай, как на духу: от кого прошла утечка?

– Мои тут ни при чем! Клянусь! – пылко побожился Тана. – Я уже со всеми поговорил. Да и не могли они! Работаем, как папы Карлы! Глубокой ночью разъезжались, а с утра – уже все в отделе были. Да я своих уже давно болтать отучил! Даже тупого Семыкина, которого вы мне подсунули!

– Ты на кого топ ножкой?! – снова возмутился Калиничев. – На папу? – громыхнул он по столешнице кулаком, но – сразу постарался взять себя в руки и немного успокоился. – Знаешь, что здесь было, пока ты где-то прохлаждался? У меня телефонные провода дымились! С городского Управления звонили, из городской администрации тоже, из городской Думы даже звонили! И все потому, что ты не умеешь держать себя в руках! За каким дьяволом ты выматерил журналистов? Второй вопрос к тебе, капитан! Герой телеэкрана, черт бы тебя побрал!

– Виноват, не сдержался! – угрюмо буркнул Сергей.

– Не сдержался он! – хмыкнул Калиничев. – Ты слышал, Павел Егорыч? –  окликнул он Костылева. – А должен сдерживаться, капитан! Ты же боевой офицер! Не чета нашим! Ты думаешь, мне легко иной раз сдерживаться? И меня, случается, всякие псы достают: всякие там чиновники, инспектирующие… И журналисты тоже, кстати! Но я себе говорю: время кормить собак! Натягиваю на лицо улыбочку и мило со всеми разговариваю. Учись, капитан, пока я жив! Ты ведь, Сергей, не всю жизнь в капитанах ходить собираешься, надеюсь? Правильно я говорю, Павел Егорыч? – вновь окликнул он Костылева.

– Совершенно верно, – поддакнул тот.

– Ладно, – махнул рукой Калиничев. – Давайте, поговорим по существу. Ты, Сергей, надеюсь, теперь понимаешь: единственное, что мы можем в такой ситуации сделать, чтобы не получить по башке – раскрыть как можно скорее это поганое дело. Есть какие-нибудь зацепки?

– Пока лишь одна.

– Какая?

– Есть свидетель.

– Какой?

– Один из приятелей тех жмуриков, которому удалось уцелеть.

– Так! Как удалось?

– Да просто вышел помочиться, товарищ подполковник. Убийцу и сообщницу он видел. Хорошо описал.

– И все?

– Нет. Он наверняка знает, каким образом стрелявший попал на игру. Их, скорее всего, кто-то свел – тот, кто знает стрелявшего, и, вероятно, сможет на него вывести.

– «Наверное», «скорее всего», «вероятно»… – хмыкнул Калиничев с сомнением. – Как-то малоубедительно. Не так ли, Павел Егорыч?

– Совершенно с вами согласен! – в очередной раз поддакнул Костылев.

– Ну почему ты думаешь, что свидетель может вывести тебя на убийцу? – перевел взгляд на Тана Калиничев.

Сергей пожал плечами:

– Просто чутье подсказывает. Он что-то скрывает. Мы его пока задержали. Надеемся, расколется.

– Ты его, что ли, у нас держишь?

– Само собой. Пусть в обезьяннике пока сидит.

– Ну и дела! – воскликнул Калиничев. – А если не расколется?! Ты его выпустишь, а он прямиком в прокуратуру? А паче того – к тем же журналистам? Он же друг погибших – с твоих же слов. Начнет жертву из себя строить, плакаться. Вот писаки его и приголубят. Они такие истории любят.

– Да не будет такого, Иван Петрович! – возразил Тана.

– Почему?

– Свидетель из той же породы, что и сами жмурики: причем так, мелочь пузатая, уголовник из дешевок.

– Ладно! – прихлопнул ладонью по столешнице Калиничев. – Делай, что хочешь, капитан, но чтобы через три дня дело закончил и положил мне на стол. Понял?

Сергей с тоскою вздохнул: только сейчас, отвечая на вопросы Калиничева, он с ясностью понял, насколько зыбки все его надежды, но, тем не менее, постарался ответить бодро:

– Понял, товарищ подполковник!

– Иди, работай! – напутствовал его Калиничев…

Сергей вернулся к себе и сразу очутился под перекрестными вопросительными взглядами подчиненных.

– Блин! Такая выволочка! Отчитали, как мальчишку! – в сердцах, не в силах скрыть огорчения, воскликнул он в ответ на их взгляды.

– Не переживай так, Серега! – воскликнул Биген. – Зато есть хорошая новость!

– Валяй! – с надеждой бросил Сергей.

– Вон, на столе посмотри.

Сергей подошел к столу и увидел на нем несколько листов: один оказался распечаткой сводки по городу, еще один – с ориентировкой из Петродворцового РУВДа, и еще несколько – с фотографиями.

– Уличная драка в Петродворце, – пояснил Биген. – Я, как сводку прочел, сразу в ориентировку вчитался. Чувствую, что-то горячее, на наших ребят похоже. Затем позвонил туда – у меня там приятель есть. Тот мне говорит, что у них есть материалы с камер видеонаблюдения. Я попросил его на видеопринтере распечатать и на комп Кларе Васильевне сбросить. В общем, пока ты на ковре выплясывал, мы с нею все и обтяпали. Смотри, парень похож по описаниям на нашего: чернявый, с кавказской внешностью. Вот девчонка на скамейке: на сто процентов не скажу, но очень уж может казашкой оказаться.

– Гениально! – изумился Тана. – А третий, откуда взялся?

– А шут его знает! Кстати, из-за него они в сводку и угодили, – добавил Биген. – Видал, как носком орудует! Чего-то в него напихал и вперед! Так какого-то скина и ухайдокал! Прикинь, насмерть!

Тана внимательно вгляделся в то фото, о котором говорил Биген.

– Лицо знакомое, – заметил он задумчиво. – А вот откуда – не припомню. Бигеша, ты, может, его тоже видел? А?

– Может, и видел, где, – отозвался Биген. – Что-то смутное в голове шевелится. Но – не вспоминается. Да и картинки-то дерьмовые вышли, согласись! Разве на них разберешь?

– Семыкин! – позвал Тана.

– Чего, Серега? – отозвался тот.

– Кажется, настал твой звездный час. Бери фотки и дуй к Мазоху. Коли жестко! Если на фотках наши ребята, на Мазоха должны сильное впечатление произвести. Скажи, что мы и так все знаем. И если он не заговорит, то потеть ему на нарах долго придется. Скажи, что мы ему не верим, и потому ему соучастие в убийстве светит! Только об одном прошу: не покалечь сволочь.

– Сделаем, Серега! – с воодушевлением пообещал Семыкин.

Поднявшись со стула, он подошел к шкафу и, пошарив рукой по верху, извлек оттуда резиновую дубинку.

– Дубинка-то зачем? – одернул его Тана.

– Сам же сказал: колоть жестко! – пояснил Семыкин.

Сергей с огорчением вздохнул и кратко приказал:

– Оставь!

Семыкин, чуть помешкав, все-таки вернул дубинку на место, а затем вопросительно взглянул на Сергея.

– Ты иди пока! А чуть позже к тебе Биген спустится, в помощь, – распорядился Сергей и, дождавшись, когда Семыкин покинет кабинет, повернулся к Бигену: – Бигеша, ты иди с ним, контролируй, на всякий случай. А то Сема карт-бланш получил – чего доброго изувечит свидетеля, дурень. Я бы сам пошел, но сейчас не могу, хочу дух перевести, чайку попить. Если что срастется – звони на мобилу, я спущусь. Лады?

– Лады, – кивнул Биген и пошел догонять Семыкина.

Вообще, Тана довольно часто, отправляя куда-нибудь Егонова или Семыкина, посылал с ними Бигена, причем нередко даже назначал Бигена старшим: хотя, такое было полным нарушением субординации – ведь, как ни крути, а те все-таки офицеры! Но ни Семыкина, ни Егонова такое положение вещей ничуть не смущало: некоторые боятся ответственности пуще, чем всего прочего. А Сергею так было намного спокойнее: он знал, что в его отсутствие Биген все сделает как надо…

Не прошло и десяти минут, как Биген позвонил, и Тана, отставив в сторону кружку с недопитым чаем, спешно отправился вниз.

– Ну? – спросил он требовательно, едва очутился в камере.

В ответ Семыкин  с гордостью взмахнул правой рукой: мол, все в ажуре!

Тана вопросительно взглянул на Бигена.

– Ребята на фотках – те самые, наши, – доложил тот. – Третьего он впервые видит. На игру их свел некий Зеленый. Точных координат этого фрукта Мазох не знает: говорит, что тот тусуется где-то в районе Удельной или Черной речки. Обычно тот сам ему звонит. Сам Мазох знает только номер сотового. Я пробовал дозвониться: телефон отключен.

– Тусуется или живет? – хлестко спросил Тана у Мазоха.

– Вроде и живет, – неохотно ответил тот.

– Ерунда, Серега! – воскликнул Биген. – Кажется, я знаю, как того Зеленого найти.

– Кажется?! – заметил Сергей.

Биген подошел к нему и, взяв его за локоть, потянул к выходу:

– Пойдем, я все объясню.

Они вышли из камеры.

– В общем, у меня в той стороне есть земляк в участковых. Как-то я к нему на чаек заехал. Как раз в то время привезли туда проституток, а с ними Зеленого – насколько мне память не изменяет – такое у него, кажется, погоняло было. Мой зема его хорошо знает. Только привлечь все никак не может.

– Кажется? А ты уверен, что речь идет об одном и том же человеке?

– Скорее всего. По описанию похож. Мазох говорит, что тот из кавказцев. Работает всегда сам по себе, но – подкрышеванный. Дагестанцы его поддерживают. На самом деле зовут Киняз, но любит, чтобы его называли Князем. Я его тогда хорошо запомнил, пока чаек пил, а мой зема с ним разбирался.

– Что ж, будем надеяться, – не очень-то уверенно произнес Тана. – Ты когда со своим земой связаться сможешь?

– Машину дашь?

– Нет.

– Тогда служебку для меня пробей.

– Легко!

– Значит, прямо сейчас к земе и поеду. В участок или прямо к нему домой, если он не на службе.

– Договорились! Лишь бы не впустую! Адрес Зеленого нам теперь кровь из носа нужен. Будет результат – звони на мобилу, а не будет – все равно звони. Все, пошли в кабинет. Сема! – крикнул Тана. – Запри Мазоха и айда наверх!

По пути Сергей набрал номер Риты:

– Привет, это я! – сказал он в трубку. – Надо встретиться. Хорошо. А ты где? Говори громче, плохо слышно! У тебя там музыка играет, что ли? Ночной клуб «Пятница»? Где? Сенная площадь? Хорошо, понял! Угол Садовой и Московского. Второй этаж, за танцполом, в углу. Никуда не уходи! Я только переоденусь и к тебе. Все, пока!

В кабинете он переоделся в гражданку и, попрощавшись со всеми, пошел к своей «Ниве».

«Ну и денек выдался, ну и денек!» – с некоторым удивлением подумал он, выруливая на набережную…

 

Глава 30

Спортивный покер по-гречески

(начало)

В то время, когда капитан Тана со своим неразлучным другом еще только-только вернулись в Управление из салона Кацмана, Геша, Костя и Мария уже сидели за столом и подкреплялись купленной на обратном пути курицей-гриль, запивая ее грузинским красным сухим вином.

Мария ела, сидя в наушниках CD-плейера, который по ее настоянию на выходе из метро купил Костя, и от удовольствия покачивала головой в такт музыке.

Костя, усмехнувшись, показал на нее Геше глазами, и прокомментировал:

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало! Правда, Геша?

– Правда, – согласился Геша.

Продолжая жевать, Костя потянулся к сотовому и набрал номер:

– Привет, Киняз! Да, я. Ты сказал позвонить вечером. Уже вечер. Есть хорошие новости для меня? – сказал он. – Срослось? Замечательно! Что за место? Что за люди? Как? Обожди секунду, – прикрыв трубку ладонью, он вопросительно взглянул на Гешу: – Казино «Премьер», знаешь? Невский, 47?

Геша, припоминая, пожал плечами:

– Кажется, видел там что-то такое… Наверное, там, где Владимирский… Да знаю, без проблем, не сложно. В крайнем случае, по адресу легко сориентироваться.

Костя вновь приник ухом к телефону.

– Добро, Зеленый! Найду, если че… Как? Да наплевать! Спортивный, так спортивный. Кого спросить? Добро, понял! Надеюсь, теперь все без заморочек обойдется? Не клянись, Зеленый! Ладно. Мобильник выкинул? Молодец, мужчина! Ладно, Князь, пока, чеши грудь!

Отложив трубку в сторону, он показал знаком Марии, чтобы та сняла наушники.

– Да? – спросила она излишне громко.

– Собираться пора. В девять нам надо быть на стрелке в казино, – пояснил Костя.

– Душ успею принять?

Костя взглянул на Гешу.

– Успеет, – успокоил его Геша. – Здесь близко. Да и что там: минута в минуту надо быть?

– Ты с нами? – вместо ответа на вопрос спросил Костя.

– Я-то? – в некотором замешательстве переспросил Геша.

– Ну да, ты. Что тебе здесь одному делать? А так – дорогу нам покажешь. Сам развеешься, если че… Правда, поход, видимо, надолго. Может, даже и до утра, кто знает? Ну, так как? Ты с нами? – повторил вопрос Костя.

Мария с любопытством ожидала Гешин ответ.

– Конечно, я с вами, – с удивлением ответил Геша. – А как же иначе?

Мария, услышав его слова, улыбнулась.

– Ладно, мальчики! Я в душ, а вы собирайтесь, – подытожила она с удовлетворением. – Геша, а ты еще выбери из своих дисков всего Сантану. А то – он там в карты резаться будет, а мы с тобой что? Мы будем музыку слушать. Ладненько?

Геша кивнул…

В первых минутах десятого они высадились из такси прямо напротив казино.

Мария запрокинула голову кверху и вгляделась в неоновую вывеску заведения:

– Ого! Круто! – поделилась она впечатлением. – Костя, а может, не пойдем? Мне кажется, место не про нас.

– Еще чего! Зря ехали, что ли? Место – самое то! То, что надо! – возразил Костя. – Идемте! Тем более, того и гляди, дождь пойдет.

Небо на самом деле к их приезду затянулось плотными тяжелыми тучами.

Едва они вошли в казино, как дорогу им заступил широкоплечий охранник:

– Здравствуйте, разрешите узнать цель вашего визита? – стандартно поинтересовался он.

Костя дружелюбно ему улыбнулся и ответил:

– Ты вот что, братан,… нас ждать должны. Юра, кажется, из службы безопасности, что ли… Есть такой?

– Есть, – подтвердил тот.

– Так позови. Скажи, по договоренности, звонок ему был, – потребовал Костя.

Охранник щелкнул кнопкой рации, которую держал в руках:

– Алло, Юра, это Петро, отзовись, – позвал он в рацию.

– Да, Петро, слышу тебя, – донеслось оттуда сквозь потрескивания.

– Тебя тут какие-то ребята спрашивают. Говорят, что договоренность какая-то есть, по звонку. Спустишься? – сообщил охранник.

– Иду, – лаконично ответили ему.

– Ждите, – так же лаконично сказал охранник Косте.

Мария не могла оторвать глаз от нависавшего над ними великолепия. Едва Костя закончил разговор с охранником, как она дернула его за рукав и привлекла к себе:

– Костя, мне все здесь не нравится, – пылко зашептала она. – Это же целый дворец. Уйдем отсюда, у меня предчувствия нехорошие.

Костя переглянулся с Гешой и только потом ответил:

– Успокойся, Мария, все хорошо. Место как раз под тебя заточено, как будто для тебя и создано, – успокоил он ее.

И он был совершенно прав: Мария выглядела замечательно настолько, что вполне естественно смотрелась бы не только здесь, но и даже в самом шикарном казино или отеле на Лазурном побережье – ее грудь облегала занятная черная шерстяная штучка в обтяг, названия которой Геша не знал – что-то оставлявшее абсолютно обнаженным левое плечо, но закрывавшее правое, сиреневая шерстяная юбка чуть выше колен и фиолетовый широкий шарф на плечах из какой-то плотной материи, дымчатые чулки и фиолетовые туфли в тон шарфа. На груди у нее снова висел какой-то оригинальный длинный кулон из полудрагоценных камней, жемчуга и полированных когтей какого-то хищного животного.

Со стороны мраморной лестницы, ведущей на верхние этажи, послышались быстрые шаги, и вскоре перед нашими героями появился парень лет тридцати-тридцати трех, в хорошо сидевшем на нем костюме.

– Приветствую, – наспех поздоровался он со всеми сразу, пристально всех разглядывая. – Кто меня спрашивал?

– Я, – отозвался Костя. – Киняз тебе насчет нас звонил. Я – Костя. А ты, как я понимаю, Юра.

– Он говорил про одного. Вы все трое играть будете или как?

– Нет. Я один буду играть. А ребята со мной за компанию. Не помешают, если че? Оставить не на кого, – пошутил Костя.

– Понятно, – усмехнулся Юра. – Про условия тебе Князь все сказал?

– Так, в общих чертах…

– Короче, играют в спортивный покер. С собой иметь не меньше пятидесяти штук. А можно и больше, само собой. Ставят по маленькой – по пятьдесят баксов. Торги за торн и ривер – неограниченно. Банк взвинчивать можно тоже до упора. Заканчивать лишь по общей договоренности. Обычно, играют до тех пор, пока кто-нибудь один всех не обыграет подчистую. Деньги с собой?

– Да, ровно пятьдесят, – коротко солгал Костя, не моргнув глазом, и к вящей убедительности кивнул головой на сумочку Марии.

Он, конечно, приврал: в сумочке покоилось не более одиннадцати тысяч, но рассчитывал, что все обойдется и так.

– Тогда, идемте, – удовлетворенно кивнул Юра и показал рукой на лестницу: – Наверх, в VIP-зал.

Костя, Мария и Геша, минуя общие залы, в которых замечались первые посетители, прошли вслед за ним на четвертый этаж.

В небольшом VIP-зале было довольно тихо – царила почти домашняя атмосфера: за изогнутым зеленым ломберным столом сидело пятеро игроков – все довольно возрастные, где-нибудь от пятидесяти до шестидесяти лет; на сдаче стояла миловидная девушка-крупье, блондинка в униформе казино; игроки о чем-то негромко между собой переговаривались, лениво поглядывая в карты и неспешно потягивая вино из фужеров.

Когда появились вновь прибывшие, все замолчали и с любопытством взглянули в их сторону.

– Андрей Павлович! – позвал кого-то провожатый.

Из-за стола вышел невысокий, довольно крепко сбитый и по-спортивному подтянутый мужчина лет пятидесяти, очень коротко стриженый, с уже заметно обозначившимися залысинами над углами лба, и висками, подернутыми  сединой, и прошел к ним.

– Да, Юра, слушаю тебя, – доброжелательно сказал он, приблизившись, с интересом разглядывая нашу троицу. – Похоже, привел нам новых игроков?

– Только одного, Андрей Павлович, – отозвался тот. – Вот, знакомьтесь, Костя. А парень с девушкой с ним за компанию.

Андрей Павлович тут же протянул руку для приветствия Косте, затем – Геше, Марии только дружелюбно кивнул головой, а затем обратился к Косте:

– Значит, Константин? Что ж, очень приятно! Юра вам все объяснил?

– Все, – кивнул Костя.

– Есть вопросы?

– Никаких.

– Издалека к нам?

– Из Алма-Аты.

Андрей Павлович вопросительно взглянул на Юру:

– Ты будто говорил, что гость ожидается с Кавказа?

– Да нет, Андрей Павлович, – поспешил тот объясниться, – они просто через того же самого типа… Ну, помните – через него тогда дагестанцы приходили? В прошлом году…

– Ах, те! – рассмеялся Андрей Павлович. – Санэпидемнадзор, кажется?

– Да, да, они, – подтвердил Юра догадку.

– Помню, помню. Как же! Забавные оказались мужики! Ну, что ж – алмаатинцы с нами еще не играли. Тем интересней! Проходите к столу, Костя, – пригласил Андрей Павлович. – А ваши друзья могут вон там устроиться, в углу, – показал он глазами. – Надеюсь, им будет удобно.

Мария дернула Гешу за рукав:

– Пойдем, Геша, – позвала она.

– Мария! – окликнул ее Костя.

– Что? – обернулась она.

– Ты ничего не забыла?

– А что?

– Сумку дай! – пояснил Костя.

– Ах, да, конечно, – сообразив, она быстро извлекла из сумочки плейер и диски и всучила их Геше: – Подержи-ка, – а затем подошла к Косте, отдала ему сумку и вернулась к Геше.

– Здесь деньги, – пояснил Костя Андрею Павловичу.

– Симпатичная у вашего друга девушка, Константин, – заметил Андрей Павлович Косте, пока они шли к столу.

– Не его она девушка, моя, – слегка нахмурившись, поправил Костя.

– Вот как?! Поздравляю! У вас отменный вкус, Константин, – одобрительно отозвался на его слова Андрей Павлович. – Так, господа, знакомьтесь: Константин. Сегодня он будет с нами играть. Гость из Казахстана. Оказывается, и там есть поклонники спортивного покера! – громко объявил он, когда они подошли к столу. – И вы, Константин, знакомьтесь: вот Сигизмунд Яковлевич – замечательный игрок! Рядом – ваш тезка, Константин Николаевич – игрок не менее замечательный. А вот – Петр Николаевич! И не зря родители прозвали его Петром! Не мужик – камень! Сукно на столе гореть будет, а у него ни один мускул на лице не дрогнет! Далее – Гарик Ашотович. Рисковее игрока я и не видел! Бедовый мужик! Увы, часто проигрывается.

– Но, но! Мы еще посмотрим. Однажды я с вас за все возьму! Так, что на все последующие игры хватит. Мало не покажется! Может, даже сегодня! – пылко возразил тот, кого Андрей Павлович назвал «бедовым».

– Очень приятно, – кивнул всем Костя. – Только боюсь, всех сразу я не запомню, – предупредил он.

Андрей Павлович похлопал его по плечу:

– Ничего, ничего, Константин, постепенно запомните. Кстати сказать, у хорошего игрока в покер должна быть могучая память, не так ли?

– Так, – согласился Костя. – На память не жалуюсь – в картах. А вот на имена – не очень.

– Присаживайтесь, Константин, – подтолкнул его к столу Андрей Павлович. – Что будете пить?

– А, вот я как раз хотел заказать, – оживился Костя, усаживаясь. – Во время игры люблю пить белое сухое вино. Можно попросить винную карту?

– Ирина, пригласи сюда, пожалуйста, Катюшу, – попросил Андрей Павлович девушку-крупье.

– Сию минуту, – сказала та и пошла к выходу из зала.

– Кстати, Константин, – усаживаясь за стол, заметил Андрей Павлович, – на казаха вы совершенно не похожи – если я, конечно, разбираюсь. И на русского – тоже. Если не секрет – кто же вы?

– Какой тут секрет, Андрей Павлович, – усмехнулся Костя. – Грек я…

– Грек? – удивился тот.

– На сто процентов! – подтвердил Костя.

– Грек – замечательно! – восхитился Андрей Павлович и обратился ко всем присутствовавшим за столом: – Вот за что я люблю покер! Никогда не знаешь, с кем сведет тебя судьба за игрой!

– Лишь бы не с шулером, – пошутил тот, кого звали Сигизмунд Яковлевич.

– Ну, шулер! Здесь такое исключено! – возразил Андрей Павлович. – Вот, кстати, еще одна причина, за которую я люблю спортивный покер. Мошенникам в нем пространства для маневра нет. А вот умному и рисковому человеку есть чем заняться. Не так ли, Константин? – окликнул он Костю.

– Все так, Андрей Павлович, – согласился тот.

Появилась девушка-крупье в сопровождении официантки, которая выложила перед Костей на стол карту вин.

– Геша, Мария! – позвал громко Костя. – Вам что заказать? Наверное, что-нибудь красное?

– Ага! – громко и с задором ответила Мария за обоих.

– Моим друзьям, девушка, подайте, пожалуйста, «Мерло» 2002 года, – попросил Костя у официантки. – Мне же, пожалуйста, «Мерсо» 1999 года, вот этот «Шабли», еще вот этот «Сотерн», – он вдумчиво вглядывался в карту, – Ага, вот! Вот это «Шардоне дела Сала» – 2003 года, а не 2001-го. Не перепутаете? Ладно?

По мере того, как он заказывал, над столом повисало молчание. Тем не менее, Костя сделал заказ еще на добрый десяток вин и вернул карту официантке, которая приняла ее, глядя на него в полном изумлении.

– Что-нибудь не так, Катя? – заметив ее изумление, невозмутимо поинтересовался Костя, покосившись на ее бейджик с именем.

Андрей Павлович, привлекая к себе внимание, кашлянул:

– У вас, конечно, поразительный вкус, Константин, – начал он. – И по части вин тоже. Но – как вы будете играть, если все это выпьете? Оно, ведь, хоть и сухое, но тоже хмелит, будь здоров.

– О, не беспокойтесь, Андрей Павлович, – улыбнулся ему Костя. – Я ведь и не собираюсь все выпить. Просто люблю пробовать. Так – по маленькому глоточку, не более. Вы, надеюсь, не возражаете? – спросил он и послал собеседнику очередную безобидную улыбку.– Само собой, я за все заплачу.

Андрей Павлович с недоумением пожал плечами и кивнул официантке:

– Ты, Катюша, не стой. Неси гостю заказ.

– Куда же я все поставлю? – поразилась та искренне.

– На сервировочный столик все выставь и сюда его прикати и по правую руку от гостя поставь – чтобы ему дотянуться до него легко было. Так устроит, Константин?

– Вполне, Андрей Павлович, – весело отозвался Костя.

Девушка, вздохнув, ушла выполнять заказ.

– Да, девушка! – крикнул ей вслед Костя.

Она к нему обернулась.

– Пожалуйста, подле каждой бутылки поставьте отдельный бокал. Не люблю, когда вкусы различных вин смешиваются. Договорились?

Она сокрушенно кивнула и двинулась дальше.

– Да, Константин, не знаю, какой из вас вышел игрок в покер, но приличный сомелье из вас вполне бы мог получиться, – заметил Андрей Павлович Косте, когда тот к нему обернулся.

– Ну, какой из меня игрок, вы скоро узнаете, – пообещал Костя с очередной улыбкой и, быстро взглянув на девушку-крупье, поинтересовался: – Мы играть сегодня будем, Ирина?

Та, на мгновение взглянув в сторону Андрея Павловича, кивнула:

– Да.

Костя достал из сумочки Марии пачку банкнот и выложил их на стол:

– Тогда дайте мне фишек. На все! – и, покосившись на партнеров по игре, добавил: – Пока, надеюсь, хватит. Потом, если понадобится, еще разменяю.

Начало, надо признать, складывалось вполне удачно: они пришли и их приняли, удалось заказать вино без лишних подозрений и, слава Богу, оно оказалось в наличии. Но – что будет дальше? Задача, стоявшая перед Костей, могла показаться невыполнимой: помечать карты во время игры, не запутаться и успеть пометить достаточное их количество, прежде чем испарятся те одиннадцать тысяч долларов, которые они с Марией принесли с собой на игру. Учитывая, что в спортивном покере раздается лишь по две карты, а раздачу производит только крупье – такое казалось немыслимым – кому угодно, но только не Косте…

 

Глава 31

Лечебные грязи

Пока Сергей ехал, небо, словно сбесилось: полыхнуло раз, другой, третий – в черную бездну над головой, будто разрывая ее, вонзились огненные сабли и – полилось!

Припарковав «Ниву» у самого входа, Тана быстро забежал внутрь клуба. Путь ему попытался заградить охранник:

– У нас по билетам… – начал он, но Сергей молча показал ему удостоверение и, оттолкнув его, ринулся к лестнице. – Эй, а машина? – растерянно произнес тот, глядя в удалявшуюся спину капитана.

Рита с прищуром наблюдала, как Сергей приближался к ее столу, и про себя думала, как бы половчее представить его подругам.

Она была во всем белом: из-за отворотов костюма жакет-юбка белой кожи выглядывали оборки белой же блузки, на ногах поверх чулок телесного цвета белели сапоги-ботфорты. И только красная сумочка, стоявшая подле нее на столе, и красный же зонтик, лежавший у нее на коленях, несколько разбавляли белизну.

Впрочем, оказалось, раздумывала Рита напрасно: Сергей, едва подойдя, лишь кивком головы поздоровался с девушками, и тут же, взяв ее за руку, вынудил подняться:

– Мы уже уходим! – заявил он безапелляционно.

– Куда? Я только пришла! – попыталась воспротивиться Рита, но – безуспешно.

– Надо, по пути объясню! – тем же тоном сказал Сергей, продолжая тянуть ее к выходу. – Удачно вам отдохнуть, девушки! – пожелал он на прощание, уводя возлюбленную.

Девушки с изумлением смотрели им вслед.

– Ты ненормальный! – возмущалась Рита, пока они пробирались сквозь посетителей на тацполе. – Разве нельзя присесть, познакомиться с людьми? Куда ты торопишься? На пожар?

Тем не менее, она все-таки позволила вывести себя из клуба и усадить в машину.

– Ну, в чем дело? – потребовала она объяснений, едва Сергей уселся рядом с нею.

Он не стал ходить вокруг да около:

– Журналистов ты на меня натравила?

Она, как ни в чем не бывало, пожала плечами и с легкостью призналась:

– Ну, я. А что?

Сергей в сердцах хлопнул ладонями по рулевому колесу:

– Черт! Прав Биген, оказывается!

– А что случилось? В чем здесь трагедия, ты можешь мне объяснить? – не признавая за собой даже тени вины, поинтересовалась Рита.

– Ты что: действительно не понимаешь, что натворила? – ошеломленно спросил Сергей.

– Да ничего я не творила! – возмутилась Рита в свою очередь. – Просто хотела тебе помочь. Тебе пробиваться надо! Вверх по социальной лестнице! И потому нужно быть на виду! Всегда!

– Я же тебя просил: не вмешивайся в мои дела! – напомнил Сергей. – А теперь: ты хоть чуть-чуть понимаешь, что из твоей пустой затеи вышло?

– Ну что, что?!

– Ты попросту вываляла меня в грязи! Я, как дурак, пытаю всех своих подчиненных, не они ли причастны к утечке информации, а в итоге оказывается, что во всем виновен я сам! Да мне начальство и так чуть голову не снесло! А узнает, что я на самом деле виноват, снесут обязательно. И вовек не отмоюсь!

– А ты разговаривай по-человечески с представителями СМИ. И когда пойдешь в гору – плевать тебе будет на свое нынешнее начальство! А так – ты всегда будешь в грязи! Вся твоя служба – просто само копошение в грязи! Как ты не понимаешь?!

Ноздри Сергея широко раздулись, но больше он ничего ей не сказал: переключив передачу, резко рванул «Ниву» с места.

Какое-то время ехали молча: Рита изредка поглядывала на капитана, но постепенно начала беспокоиться:

– Куда ты меня везешь? – спросила она.

– Скоро узнаешь! – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пообещал Сергей.

– Ну, а все-таки?

Тем временем «Нива» выскочила за город и понеслась куда-то по направлению к Вырице.

– Сергей! Я тебя еще раз спрашиваю: куда ты меня везешь?! – требовала ответа Рита.

Вместо ответа тот свернул на перепаханное поле, тянувшееся вдоль дороги, и, переключив раздатку, перешел на пониженную передачу – «Нива» забиралась в самую глубь поля.

Рита с изумлением глянула вперед через лобовое стекло. Кажется, она стала догадываться, что задумал Сергей, и потому начала нервно покусывать губы.

Наконец «Нива» остановилась. Сергей, дотянувшись через колени Риты до пассажирской двери, распахнул ее и мрачно приказал:

– Выходи!

– Ты соображаешь, что делаешь? – с напряжением в голосе спросила Рита.

– Должна же ты, наконец, понять, что чувствует человек, когда его ни с того, ни с сего кто-нибудь вываляет в грязи, – ответил Тана, зло прищурившись. – Ну! Я жду! Или тебе подсобить?

– Смотри, не пожалей потом! – пригрозила Рита, но вышло как-то вяло – словно пискнула.

Сергею стало ее жалко, но он решил, во что бы ни стало, доиграть весь спектакль до конца, и потому продолжал сверлить Риту недобрым взглядом, ожидая, когда она выйдет из машины.

Губы девушки на мгновение дрогнули – еще мгновение и она б разрыдалась от обиды и, самое главное, от почти незнакомого ей чувства собственной беспомощности, но, тем не менее, она взяла себя в руки и решительно, стараясь выглядеть, как можно более гордой, выбралась из салона. Ее белоснежные сапоги тут же по самую щиколотку погрузились в намокшую рыхлую землю. Она распахнула зонтик и с ненавистью взглянула на Сергея.

Он тем временем закрыл за нею дверь и дал газу.

Рита думала, что сейчас он уедет обратно в город, оставив ее одну в столь гиблом месте, но – она ошиблась! – спектакль еще не кончился: «Нива» вместо того, чтобы войти в разворот и выехать на шоссе, понеслась дальше – вглубь поля, края которого из-за темноты не было видно, и развернулась лишь метрах в двухстах от девушки, а затем понеслась прямо на нее.

«Что он еще задумал, этот идиот? – спросила Рита сама у себя. – Сбить меня хочет, что ли?» – подумала она не без некоторого страха.

Упругие ливневые струи со звоном секли ткань ее зонтика и постепенно нарастал гул «опелевского» движка Сергеевой «Нивы»: не доезжая до Риты метров пятнадцати, Тана мастерски, как на тренировках по экстремальному вождению, пустил машину в дрифт, и шлепки жидкой земли в изобилии полетели в сторону девушки, покрывая густым слоем грязи и ее саму, и ее зонтик.

Надо отдать должное Рите: поняв весь гнусный замысел любимого, она не сошла с места, даже не отшатнулась, более того – даже не прикрыла глаз от страха: она только немного наклонила край зонтика, чтобы защитить лицо от летевших в него комьев грязи.

«Нива» вышла из дрифта и унеслась дальше, в сторону шоссе, где сделала очередной разворот, а затем снова устремилась к девушке: и снова дрифт, снова шлепки жидкой земли, словно из миномета выстреливаемые по Рите из-под тюнингованных колес автомобиля.

Рита всякий раз, когда Сергей проделывал очередной трюк, отважно поворачивалась к приближавшейся «Ниве» лицом, с ненавистью вглядываясь в лобовое стекло, стремясь различить за ним лицо Сергея, но – тщетно.

Наконец «Нива», не пущенная в очередной раз в скольжение, притормозила возле девушки. Сергей распахнул дверь и позвал:

– Садись!

Рита не тронулась с места: только отерла ладонью с лица все-таки попавшую на него грязь, смешивая ее с собственными слезами, которые, несмотря на всю ее отвагу, тем не менее, против воли уже давно сочились из глаз (впрочем, едва ли она отдавала себе отчет в том), а затем, глаза в глаза, гневно уставилась на Сергея.

– Да садись же ты! – мягко предложил Сергей. – Мстить потом будешь. А пока – надо до города добраться.

Почему-то именно слово «мстить» дошло до сознания Риты и, чуть подумав, она все-таки села в машину.

Сергей тронулся с места и вскоре вырулил на шоссе.

– Куда тебя? За город или на городскую отвезти? – осторожно спросил он.

Рита повернула голову к нему и с укоризной посмотрела – так, что Сергею стало не по себе, – а затем еще и печально покачала головой: какие же все-таки ослы эти мужики!

– К себе вези, – наконец, сказала она тихо.

– Ко мне? – поразился Сергей.

– К тебе, к тебе! – воскликнула она гневно. – А иначе как я в таком виде соседям на глаза попаду? Могут ведь повстречаться. А там – в Отрадном – на глаза охране? Мне их, что – потом тоже уволить, как из-за тебя я уже прежде телохранителей уволила?

– Ладно, без проблем! – поняв ее доводы, кивнул Тана.

– И не радуйся: спать вместе не будем! – предупредила Рита.

– А я даже и не рассчитывал, – усмехнулся Тана.

– Жлоб, люмпен, плебей! – зло отрезала Рита.

Тана вновь усмехнулся.

Через несколько минут Рита украдкой на него покосилась – он, не обращая на нее внимания, был сосредоточен на вождении.

«Господи! – подумала она с горечью. – Разве прежде, хоть когда-нибудь, хотя бы единожды со мною могло произойти хоть что-нибудь подобное? Да разве кто-нибудь осмелился бы? И как такое вообще могло случиться? И что теперь с ним делать? Ну что вот теперь с ним делать? С проклятым капитаном?!»

Она вновь покосилась на Сергея, словно хотела найти ответы на мучавшие ее вопросы у него самого, но – он оставался непроницаемым.

И тогда, сама не понимая отчего, она едва заметно, одними уголками губ улыбнулась. Чему она улыбалась, чему?..

Дома он сразу отправил ее греться в ванну, а затем переодел во все сухое – в свою майку и спортивки, и уложил на диван – кстати сказать, единственное спальное место в квартире.

– Не бойся, я сам на полу лягу, – успокоил он, поймав ее вопросительный взгляд.

Когда она улеглась, он отправился в ванну и стал приводить в порядок ее вещи: слава Богу, с кожей у него вышло довольно легко, а вот блузка после стирки в машинке стала какого-то бурого цвета.

– Ладно, если что – дам ей завтра свою белую рубаху, – подумал он, с огорчением выбрасив блузку в мусор. – До дома как-нибудь доберется.

Закончив, он глянул на себя в зеркало и поразился: лицо потемнело, морщины обозначились куда резче: «Все-таки чувствуется – за сорок! Предыдущий день был суматошным, затем почти бессонная ночь, проведенная с Ритой, затем еще один день – совсем уже сумасшедший. И вот результат! Старик, да и только! Десять лет назад неделю мог без сна и отдыха в рейде провести, а вернувшись, умыться по пояс, побриться, полежать с десяток минут для расслабления мышц, и – все! – как будто б и не было тяжкой недели», – с тоской подумал он и пошел укладываться.

Лег он, как и обещал, на полу…

Вполне возможно, только что описанная сцена может вызвать массу нареканий со стороны читателей обоих полов, но – что делать? – Тана, как, впрочем, и все другие, персонаж повествования отнюдь не выдуманный. И при всем желании автора показать на только что прошелестевших страницах кого-нибудь совсем уж безупречного, приходится считаться с истиной – хотя бы для того, чтобы не подменять истину ложью.

Кстати, недурно бы заметить: так называемые, высоко духовные люди, люди с широким кругозором и незаурядным интеллектом, с отменным воспитанием – те, кого принято именовать весьма обтекаемым словом «интеллигенты» – как правило, не отличаются обычной человеческой душевностью, а, лучше сказать, попросту холодны ко всему их окружающему. Надо полагать, что утонченная их психика и стремление ко всему высшему и горнему создают между ними и всем человеческим непреодолимую пропасть.

Зато нередко такую душевность, отзывчивое отношение к людям, способность помочь и даже пожертвовать чем-либо для себя важным можно обнаружить у человека довольно грубого, а порою и в высшей степени грубого.

Впрочем, все только что сказанное – только личные наблюдения автора, и читатель имеет полное право на них наплевать…

 

Глава 32

Спортивный покер по-гречески

(продолжение)

Весь первый час игры Костя, в основном, только сбрасывал карты. Изредка, чтобы не возникло подозрений, вступал активно в игру, понемногу взвинчивая банк, но вскоре уступал и снова сбрасывал, и – весь час – без устали крапил карты. Всякий раз, когда крупье сдавала ему новую пару, он, если обе карты или одна из них еще не побывали в его руках, делал маленький глоток из нужного бокала, а затем либо подносил краешек еще немеченой карты к губам, не забывая потом словно бы машинально отереть губы о рукав того бежевого шерстяного свитера, что был на нем, либо, возвращая бокал на сервировочный столик, старался большим пальцем правой руки коснуться именно того места на стекле, которого только что касались его губы, а потом тем же пальцем незаметно прикасался к карте и так же незаметно обтирал руку о джинсы или все о тот же свитер.

Вина ему принесли добротные, настоящие и все хорошо ему знакомые, но, согласитесь, одно дело, когда крапишь в домашних условиях, не спеша, в спокойной обстановке, и совсем другое дело, когда приходится заниматься тем же прямо во время игры – попробуй-ка, тут не запутайся. Он поспевал, но очень боялся, что, в конце концов, его одолеет усталость и у него попросту опустятся руки.

Таким образом, в течение первого часа он просадил около семи тысяч.

Впрочем, в начале второго часа меченых им карт в игре уже оказалось столько, что он начал время от времени довольно жестко вступать в игру, пару раз ему удалось неплохо взять, а к концу второго часа ситуация при очередной раздаче сложилась и вовсе замечательной: все, кроме него и того толстячка, которой назывался Сигизмундом Яковлевичем, скинули, и они остались друг против друга с очень заманчивыми картами на руках – в распоряжении Кости оказалось сразу два короля, причем еще один король лежал открытым на флопе, что прекрасно видели все, но вот чего никто из играющих, кроме нашего героя, не мог знать, так того, что на ривере закрытым лежал еще один король, а это означало, что если Косте удастся с ривера прикупить, то у него будет каре.

Само по себе такое обстоятельство не Бог весть, какое счастье – если соперник не решится с тобой на таком банке зарубиться. А для этого нужно, чтобы и у противника оказались такие карты, такой расклад, от которого просто слюнки потекли б. К Сигизмунду Яковлевичу на его горе пришла пара валетов, да еще на большее ему горе на флопе красовался третий валет, и потому он вполне справедливо видел у себя в кармане, как минимум, соблазнительный тройник. Более того, он не знал, что на торне лежала десятка, и если ее прикупить, то с учетом того, что на флопе, помимо валета и короля, находилась еще одна открытая десятка, то и вовсе срастался фул-хаус.

Одним словом, Сигизмунд тот «купился» и вступил в горячие торги за торн и, как он думал, не прогадал, получив в итоге свою десятку, которую Костя ему не без удовольствия уступил. Затем он «лоханулся», легко отдав Косте ривер.

Каково же было удивление Сигизмунда, когда после бешеного рэйса, взвинтив, что называется, банк до небес, он в ответ на собственный фул-хаус получил Костино каре и спустил в итоге весь свой минимум в пятьдесят тысяч – на большую сумму Костя пока играть не мог, так как заявленная им сумма не превышала минимума.

Огорчившись, как обделенный ребенок, Сигизмунд засобирался домой, хотя, наверняка, имел денег при себе куда больше минимума, и, кроме того, судя по всему, был на короткой ноге с Андреем Павловичем (которому, как безошибочно почувствовал Костя, и принадлежало само заведение), а, значит, скорее всего, имел здесь право и на кредит, и потому мог играть еще и еще.

– Неплохо, – одобрительно заметил Андрей Павлович, когда Костя уже сгребал к себе поближе выигранные фишки.

– Как видите, играть у меня порою тоже получается, – невозмутимо отозвался Костя.

Несмотря на то, что внешне он выглядел абсолютно спокойным, внутри Костя порядком-таки паниковал: больше всего он опасался, что в любой момент могут поменять колоду. К счастью, причин для смены карт никаких не угадывалось: сама колода ничуть не истрепалась (да и от чего она могла истрепаться при такой игре?), да и поводов для подозрений, что кто-либо из игроков передергивает, тоже не было.

Полчаса спустя почти точно таким же способом Костя на двух раздачах подряд «обул» Гарика Ашотовича, причем на первой раздаче основательно его выпотрошил, а на следующей и вовсе, образно говоря, «зарезал» горячего кавказского великовозрастного парня – и стэк Кости возрос уже, на глаз, тысяч до четырехсот долларов.

Разозленный Гарик игру прекратил, но, тем не менее, не ушел – остался за столом наблюдать, время от времени поглядывая на Костю колючими глазами.

Тем временем в зал тихо вошел Юра и, подойдя к Андрею Павловичу, что-то шепнул тому на ухо. Андрей Павлович тут же поднялся:

– Господа, я на пару минут вас покину. Дела, к сожалению. Поиграйте пока без меня, –  сказал он и в сопровождении Юрия направился к выходу.

Игра продолжалась…

Мы же с вами тоже оставим на несколько минут игроков и переместимся вслед за Андреем Павловичем, который поднялся этажом выше и очутился в комнате службы охраны и наблюдения.

Атмосфера в комнате была вполне рабочая: у десятков мониторов, расположенных вдоль стен, транслировавших картинки с камер видеонаблюдения, в офисных креслах сидело несколько парней, вглядываясь в экраны. В одном из двух мягких кожаных кресел подле журнального столика в углу комнаты сидел уже знакомый нам Павел и, ожидая прихода шефа, курил сигарету.

Едва Андрей Павлович появился в комнате, Павел затушил сигарету и поднялся ему навстречу.

– Так, Паша, с возвращением! Чем порадуешь? – деловито осведомился Андрей Павлович.

– Все замечательно, Андрей Павлович, – бойко отозвался Павел. – Они с нами бодаться не хотят. Подписали все и не пискнули. Вот документы, – и, взяв со стола папку, он протянул ее шефу.

Приняв папку, Андрей Павлович раскрыл ее и мельком пробежал бумаги глазами:

– Все правильно оформлено? – поинтересовался он.

– Наверняка, Андрей Павлович! – подтвердил Павел. – Юрист со мной ездил, как вы и сказали. Я его просто домой отпустил – поздно уже, но он ручается.

– Что ж, замечательно! – резюмировал Андрей Павлович. – Главное, своевременно! Будет, чем пилюлю подсластить Гарику Ашотовичу.

Один из парней, сидевший у того монитора, на котором мерцала картинка из VIP-зала, обернулся:

– Ой, ли, Андрей Павлович! Ваш гость из него, наверное, тысяч триста вытряхнул! – весело сказал он.

Андрей Павлович усмехнулся:

– Ну, что ж: игра есть игра! Ничего не поделаешь! А вот бумажечки наши ему настроение поднимут! – Затем он подошел к говорившему и, положив тому руку на плечо, спросил: – Кстати, Коля, как тебе он?

– Кто? Гость?

– Да.

– Даже не знаю. Играет вроде чисто. Но такое впечатление, будто он иной раз все карты видит, собака! Вот только что – перед тем, как вы подошли, он так Петра Николаевича вдул на стрите! Такое впечатление, будто карты крапленые! То тихо сидит, не рыпается, а то вдруг как налетчик: бац! – и взял.

– Может, катала? – высказал мнение подошедший к ним Павел.

– Исключено, парни, – возразил Андрей Павлович. – Колода – наша, раздает крупье. Но, согласен, играет он здоровски!

– Черт, а ты-то здесь, откуда?! – вдруг с изумлением воскликнул Паша, взглянув на верхний монитор, на который давался общий план зала.

Андрей Павлович покосился на Павла, а затем перевел взгляд на тот же монитор:

– Что, Паша? Знаешь его? – с любопытством спросил он.

Паша пристальнее вгляделся в экран:

– Не уверен… Похож… Коля, можешь увеличить?

– Легко!

– Увеличь-ка мне ту парочку, – нетерпеливо потребовал Паша.

Требование его тут же выполнили.

– Блин! Точно – Геша! – вновь воскликнул Павел. – И как он сюда попал? Его же из дома вытянуть трудно. Разве что в кабак, да в футбольное кафе!

– Хорошо его знаешь? – с интересом спросил Андрей Павлович.

– Еще бы! Дружбан! Мы с ним Крым и Рым прошли в спецназе. Да я вам о нем рассказывал: я же его к нам сюда сватал…

– Постой, – перебил его Андрей Павлович. – Он разве не алмаатинец?

Паша широко распахнул глаза от удивления:

– Да какой алмаатинец! На Ваське живет.

– Вот как! Ну и?

– Что «и»?

– Ты сватал, а он что?

– Отказался, блин.

– Почему?

– Да как вам сказать… Неважно, в общем…

– Ты говори, говори – раз я спрашиваю, – настойчиво сказал Андрей Павлович.

– В общем, – замялся Паша, – не хочет он. Говорит, не хочу шавкой при какой-нибудь держиморде бегать…

– Меня держимордой назвал?

– Ну, он же вас не знает!

– Так ты бы, Паша, объяснил – что я не держиморда.

– Да объяснял я, Андрей Павлович! Он – ни в какую! Опыт у него печальный… Отрицательный рефлекс на работодателей.

Андрей Павлович хмыкнул:

– Гордый!

Павел сокрушенно развел руками:

– Да уж!..

– Ну, быть гордым – не так уж и плохо, – заметил Андрей Павлович. – От гордого прока больше, чем от холуя. Впрочем, хватит пока о нем. Ты мне лучше про игрока расскажи.

Паша отрицательно мотнул головой:

– Не-а, Андрей Павлович, его я впервые вижу.

– А девушку?

– Девчонку тоже, – Паша покосился на экран: – Ух, глазастая какая! – восхищенно заметил он. – И где он ее подцепил?

– Не его девчонка – игрока, – пояснил Андрей Павлович.

– Больше на правду похоже, – согласился Паша.

– Значит, об игроке ничего сказать не можешь?

– Постойте, Андрей Павлович! – вдруг оживился Паша. – Кажется, я догадываюсь.

– Ну, ну!

– Когда мы последний раз на днях с Гешей виделись – я его в наш шалман на футбол позвал за «Зенит» порычать – так он что-то там про жильцов каких-то говорил. Я еще тогда поразился: Геша и вдруг какие-то жильцы. Но, сами понимаете, футбол! Потому забыл тот разговор сразу.

– Интересно! – задумчиво вымолвил Андрей Павлович и тут же взыскующе взглянул на Павла: – Вот, что, Паша… Ты сегодня перед своим другом не рисуйся: не показывайся ему на глаза. Возможно, я потом тебя попрошу к твоему другу заехать и кое-что разузнать о его жильцах. Если в них дело, конечно… Договорились?

– Без проблем, Андрей Павлович, – пообещал Паша.

– Блин! Он снова взял! – привлек их внимание Коля.

Андрей Павлович быстро взглянул на экран:

– У кого?

– Опять у Петра Николаевича. Оба на парах были: у Петра Николаевича валеты – один с флопа, а у гостя дамы – одну на торне прикупил. Остальные пасовали.

Андрей Николаевич вновь хмыкнул:

– Хм! Система у него, что ли, какая? – и, быстро развернувшись, пошел прочь из комнаты, прижимая к бедру привезенную папку: – Ладно, парни, бдите! – бросил он небрежно на ходу…

Вернувшись к игрокам, Андрей Павлович первым делом извинился за слишком долгое отсутствие, а затем подошел со спины к Гарику Ашотовичу и, обняв того за плечи, сказал:

– Что, Гарик Ашотович, пригорюнился? Да не переживай ты так!

Тот раздраженно махнул рукой:

– А чего тут переживать?! Всего лишь деньги! – заявил он с кавказской горячностью.

Андрей Павлович выложил перед ним на стол папку:

– На вот! Полистай. Надеюсь, папочка тебе настроение поднимет! – а затем прошел к своему стулу и сел.

Гарик с недоумением покосился на папку, но все-таки открыл ее и вчитался.

– Андрей, дорогой! – вскричал он вскоре, подняв возбужденные глаза на поглядывавших на него с любопытством игроков: – Что я вижу!

– А чего ты ждал? – с иронией отозвался Андрей Павлович.

– Мой теперь рынок?!

– Твой, Гарик, твой! Владей, – подтвердил Андрей Павлович.

Гарик Ашотович рванулся было в его сторону:

– Дорогой ты мой!

Но тот только лениво махнул рукой:

– Да сиди уж, Гарик, сиди. После благодарить будешь.

– Да чем же я тебя теперь смогу отблагодарить, дорогой ты мой?!

– Ну, об этом после поговорим, – усмехнулся Андрей Павлович и окинул взглядом всех игроков: – У нас сейчас есть дела поважнее. Ну, как игра? – поинтересовался он и, покосившись на стэк Кости, заметил: – Растете, Константин?

– Вашими молитвами, Андрей Павлович, – улыбнулся Костя – хотя ему было не до улыбок: он дико устал от напряжения, а конца игры еще даже и не проглядывалось.

– Ну, Ирина, – с улыбкой окликнул Андрей Павлович девушку-крупье: – Где моя карманная пара?

В тот момент из того угла зала, где сидели Мария с Гешей, раздался приглушенный смех: они отчего-то дурачились, слушая музыку, поделив наушники на двоих – Марии правый, а Геше левый.

Костя с недовольством на них оглянулся: «Им весело! – подумал он не без зависти. – А я тут парюсь!»

Обернувшись обратно к столу, он наткнулся на ироничный взгляд Андрея Павловича и сразу отвел глаза.

«Ого! Да ты, оказывается, у нас ревнивец, Константин, – подумал Андрей Павлович. – Любопытно!»

А Геша и Мария, не обращая никакого внимания на игроков, продолжали слушать музыку: как раз в те минуты в плейере крутилась композиция Сантаны из альбома «Шаман» «Amore (Sexo)», которая, как нельзя лучше, как казалось Геше, подходила к моменту: «Ты меня заводишь! Благодаря тебе, я чувствую себя сексуальной!» – пела лирическая героиня песни.

Смешок, который невольно вырвался у Марии, как раз и случился оттого, что Геша вкратце перевел ей содержание песни.

А Геша, позабыв обо всем, не мог оторвать глаз от Марии: он смотрел на нее и видел то, что мог видеть только он – вот они танцуют вместе! Она и он в одеждах времен Конкисты! И вдруг все меняется: он становился испанским парнем, танцующим Фламенко с прекрасной сеньоритой. А затем опять все менялось: Геша видел себя – в походной форме спецназа, с «Калашом» на груди, над цевьем и прикладом которого свисают его оголенные до локтей руки, и Марию – в русском нарядном сарафане. И казалось, что стены казино двигаются в такт музыке, в такт их танцу, двигаются все сильнее и сильнее – а потом, наконец, разрываются на куски и разлетаются по всем окрестностям Питера, а они, оба – Геша и Мария – все еще танцуя, возносятся к небу, высоко, выше грозовых туч, и парят над всем прагматичным миром, над всем осточертевшим обществом потребления…

Воображение, воображение! Какими странными видениями оно порой бередит наше сознание!

 

Глава 33

Покоренная Европа

(сон Бигена)

В то время, когда сукно ломберного стола в зале для особо важных персон в казино «Премьер» уже, казалось, начинало гореть от азарта игроков, когда Геше казалось, что он вознесся над всем миром вместе с Марией, сознание Бигена, который уже давно спал глубоким сном в своей комнатушке в общаге, скрупулезно выполнив все то, что поручил ему Тана перед отъездом, тоже волновали причудливые образы: он видел огромную дворцовую залу, богато украшенную; внушительных размеров дубовый резной стол, стоявший посредине залы, с разложенными на нем географическими картами; и маленького, но осанистого человека, в раздумье склонившегося над картами. Голову человека венчала внушительная двууголка из толстого армейского сукна.

В помещении царила полная тишина, только иногда нарушаемая тем шелестом, который издавали карты, когда маленький, но очень осанистый человек проводил по ним величественным пальцем.

Вдруг скрипнули высокие и массивные двери – тоже дубовые, тоже резные, с позолоченными ручками, и мужчина в форме кавалерийского корнета пропустил в залу статную и весьма красивую высокую даму:

– Мадам! Император ждет вас! – почтительно произнес корнет и, послав благоговейный взгляд в сторону маленького человека, даже не обернувшегося на звук его голоса, вышел и плотно прикрыл за собою двери.

В корнете без труда узнавался капитан Сергей Александрович Тана.

Дама, совершенно ошеломленная величием спины такого маленького, но такого осанистого человека, сделала несколько нерешительных шагов в его сторону и – застыла: ноги отказывались ей служить – столь фантастическое восхищение овладело ею! Ведь перед нею стоял великий человек!

Наконец, Наполеон (ибо в зале стоял именно он! – кто же еще мог заслужить такой пиетет – «великий»?), в котором легко угадывался наш Биген, почувствовав, что он не один, обернулся к ней:

– Мадам! – великодушно произнес он, снисходительно, как свойственно всем великим людям, разглядывая даму.

Она оказалась прекрасной, как никто – чем-то напоминала российскую актрису Олесю Судзиловскую, но все-таки превосходила ее по всем статьям.

Услышав милостивое к ней обращение великого человека, дама восторженно откликнулась:

– Да, ваше величество?! – и невольно сделала шаг в его сторону.

Но великий человек царственным жестом остановил ее:

– Не перебивайте меня, мадам! – А затем сам не спеша и с достоинством подошел к ней.

Когда они оказались совсем близко друг от друга – настолько, что император почувствовал тот жар, что исходил от пылавших щек дамы, которые начали пылать еще сильнее, ощутив на себе дыхание великого человека, он остановился и нежно взял ее тремя пальцами за подбородок.

Дама молчала, боясь потревожить умопомрачительное величие, а император пристально разглядывал ее хорошенькое личико.

Наконец, великий человек удовлетворенно кивнул и, убрав руку от подбородка дамы и заложив ее за спину, начал говорить:

– Мадам! Я буду с вами откровенен. К сожалению, государственные дела ныне таковы, что требуют от меня самого безотлагательного участия. Но – как вы сами понимаете! – я живой человек. Я – мужчина! Вы приглянулись мне, но у меня нет времени за вами ухаживать.

– О, ваше величество! Ухаживать вовсе ни к чему! – перебила его дама, которая уже была близка к обмороку.

– Что ж! Замечательно, что мы друг друга так хорошо поняли, – кивнул вновь Наполеон-Биген удовлетворенно и аристократично предложил ей согнутую в локте руку: – Пройдемте, мадам! – Он подвел даму к столу и широким жестом свободной руки показал на него: – Надеюсь, стол эпохи Людовика 11-го, застланный картами, покоренной мною Европы, вполне вас устроит?

– О, ваше императорское величество! – только и в силах оказалась сказать дама.

– Не будем терять понапрасну время, мадам. Наклонитесь! – приказал великий человек, а когда дама сделала неуверенный шаг к столу, он сам, дабы приободрить ее, властной рукой склонил ее голову к столешнице, задрал на даме юбки и пристроился сзади. – Империя в опасности, мадам! Нам нужно торопиться! – произнес великий человек, с наслаждением входя в прекрасную даму.

Она, испытывая столь желанный всеми женщинами мира оргазм (но столь редко им доставляемый ленивыми мужчинами), от одного лишь сознания, что внутри нее находится плоть самого величайшего мужчины в истории человечества, взволнованно дышала, упираясь носом куда-то в границы Австро-Венгрии.

Великий человек сосредоточенно сопел позади нее, а за окном раздавались оглушительные залпы салюта и восторженные крики толпы, прославляющие очередную победу французского оружия.

– Благодарю вас, мадам! Вы избавили меня от лишних трат времени, – закончив, поблагодарил ее великодушно император, подтягивая кверху штаны на себе. – А теперь я попрошу вас оставить меня наедине с государственными делами.

Дама, оправив юбки, нерешительно пошла к дверям, но, прежде чем выйти, остановилась и обернулась к маленькому, но такому величественному человеку:

– Но мой муж, ваше величество? – воскликнула она вопросительно.

Император послал ей успокаивающий жест рукой:

– Не беспокойтесь за него, мадам! Я сделаю его генералом и отдам ему под начало бригаду моих лучших лейб-гусар.

– О, как вы щедры, ваше величество! – вновь воскликнула дама в крайней степени восторга и, осчастливленная, покинула залу великого человека, благодаря судьбу и Господа за то, что они (пусть и на недолгие совсем минуты) привели ее однажды к нему…

Вот такие штуки порой откалывает воображение с теми, у кого оно есть!

Но – нам пора возвращаться к нашим главным героям:

 

Глава 34

Спортивный покер по-гречески

(окончание)

Автора этих строк – еще в то время, когда собирался материал, и шла подготовительная работа к тому, чтобы осуществить данное повествование, – несколько удивил тот факт, что Косте и его друзьям удалось попасть на закрытую игру в такое солидное место, как казино «Премьер», да еще и через такого мутного типа, как Зеленый.

Едва ли упомянутый факт не насторожил и внимательного читателя – оснований, чтобы поставить правдивость повествования под сомнение, у такого читателя предостаточно: ведь известно, что люди, подобные Андрею Павловичу и его друзьям, стараются держаться особняком от прочего человечества или, лучше сказать, от тех представителей человечества, которые не принадлежат к их кругам.

Поэтому автору пришлось осуществить некоторые дополнительные изыскания, которые весьма прояснили ситуацию и сняли имевшиеся вопросы, результатами которых он готов поделиться здесь и с читателями.

Оказалось, что компания поначалу и в самом деле оставалась абсолютно закрытой от посторонних: все знали друг друга довольно давно, по несколько лет – в основном, благодаря тем деловым отношениям, которые их связали и которые стали еще более тесными под влиянием той общей страсти, которой они все, как постепенно выяснилось, были подвержены, – страсти к игре.

Они собирались один, изредка – два раза в неделю, и с азартом резались друг с другом в покер – как правило, по-крупному, не забывая обсуждать еще и общие дела (как, наверняка, уже понял читатель).

Однако кто-то из них вскоре заметил, что их выигрыши – не очень-то и выигрыши, а проигрыши – не очень-то и проигрыши: то есть, рано или поздно, все возвращалось в исходное – деньги попросту двигались по кругу, и единственным, кто из круга несколько выпадал, был рисковый Гарик Ашотович.

Кстати заметим, ведь и он не оставался в накладе: согласитесь, проиграть несколько сот тысяч долларов, но в качестве утешения получить документы на владение одним из популярных в городе товарно-вещевых рынков – сделка более чем привлекательная.

Короче говоря, такая игра показалась столь солидным людям несколько скучноватой, и потому, когда Сигизмунд Яковлевич выдал мысль, что недурно, хотя бы время от времени, приглашать на игру кого-нибудь из залетных, причем кого-нибудь такого, для кого победа в игре представлялась бы жизненно-важной (то есть, людей относительно небогатых, сумевших с трудом наскрести необходимую для принятия в компанию сумму), мысль его приняли с восторгом.

Подыскивать гостей Андрей Павлович поручил Юрию, и тот постепенно с поставленной задачей стал справляться – для чего пришлось свести знакомство с сомнительными людьми, а то и вовсе с совершеннейшим отребьем, подобным Зеленому.

Разумеется, все гости приходили обуреваемые желанием основательно опустошить кошельки наших толстосумов, а уходили, как правило, без гроша.

И не удивительно – если учесть, что игроками наши любители покера к тому времени стали отменными, их нервные системы во время игры пребывали почти в полном спокойствии (что при их постоянных и внушительных доходах вполне естественно), и, кроме того, они, особо не сговариваясь, действовали против новеньких сообща.

И когда очередной гость или гости, низко опустив плечи, покидали зал, чувствуя себя совершенно подавленно, абсолютно уничтоженными, порою даже втайне подумывая о самоубийстве, наши толстосумы испытывали вполне понятное удовлетворение и злорадство: ведь каждый, отдавая самому себе отчет в собственной алчности и признавая право на подобную алчность в людях своего круга, тем не менее, весьма осуждал аналогичные черты в прочих людях.

Все несколько напоминало сюжет одного старого фильма, который некогда разовым показом прошел по экранам советских кинотеатров: «Игра в карты по-научному». Героями того фильма стали две семьи, жившие по соседству: одна – уж очень богатая, а другая – с достатком ниже среднего. В течение целого года муж и жена из бедной семьи копили деньги, отказывая себе и своей дочери-подростку в самом необходимом, а затем приезжали в богатый особняк к соседям и играли с ними пара на пару в «испанского дурака» на деньги, в итоге, само собой, проигрываясь в пух и прах. Так продолжалось из года в год – до тех пор, пока разозленная на родителей девочка не испекла пирог, вдоволь начинив тесто мышьяком, и не отправила его богатым соседям в угощение.

Здесь автор просит прощения за сделанные только что оговорки, которые он все-таки посчитал необходимым сделать – очевидно, читателю не терпится узнать, как в дальнейшем развивались события в казино, – и потому вернемся к нашим игрокам.

Шел третий час ночи.

Из игры к тому времени уже выбыли все, кроме Кости и Андрея Павловича. Несмотря на позднее время, никто из игроков не последовал примеру Сигизмунда Яковлевича: все сгрудились вокруг стола, пристально наблюдая за игрой.

Настроение Гарика Ашотовича больше не падало, более того – оно резко повысилось. И далеко не только потому, что он получил из рук Андрея Павловича столь желанные документы: его настроение повышалось всякий раз, когда Костя выбивал из игры очередного покериста, и сейчас, когда полчаса назад свалился в глубокий нокаут Константин Николаевич, Гарик Ашотович пребывал в крайней степени возбуждения, предвкушая, что то же самое, наконец, произойдет и с самим Андреем Павловичем. О, нет! – Гарик Ашотович не желал зла своим старым друзьям; но, положа руку на сердце, – почему проигрывать должен только он один? Ведь огорчаться в тесной компании, куда приятнее, чем в одиночку, согласитесь.

Мария и Геша уже давно вышли из угла и присоединились к болельщикам, понимая, что происходит нечто из ряда вон выходящее: бессознательно девушка, чтобы иметь опору, обняла Гешу за талию – точь-в-точь так же, как обычно обнимала Костю, когда хотела на него опереться, и, замерев, смотрела на стол.

А там было на что посмотреть: в центре стола высилась целая гора фишек. Ни Геша, ни сама Мария не могли знать, насколько велика соответствовавшая фишкам сумма, но догадывались, что сумма весьма приличная – учитывая то, с каким напряжением следили за игрой другие зрители.

На флопе красовалась десятка червей, дама и валет – оба крестовые.

Карманную пару Андрея Павловича составляли пиковая девятка и червовый валет, и только что он прикупил бубновую восьмерку с торна: таким образом, в его распоряжении оказался стрит – 8, 9, 10, валет, дама.

На руках у Кости были десятка и восьмерка – обе крести, а с ривера он прикупил еще и крестовую девятку, о наличии которой он, разумеется, знал загодя.

Таким образом, у него тоже оказались 8, 9, 10, валет и дама, но – все крести! – другими словами, стрит-флэш.

– Будете делать рэйс? – деловито осведомилась девушка-крупье у Кости.

Костя кивнул ей:

– Буду, – а затем перевел взгляд на Андрея Павловича: – Вы не возражаете, если я все, что имею, выставлю? Устал чего-то… Развязки хочется…

– По конституции имеете полное право, – усмехнулся тот.

Костя, положив карманную пару на стол рубашками вверх, обеими руками сдвинул все лежавшие подле него фишки в сторону банка.

Андрей Павлович кашлянул:

– Ирина, посчитай, пожалуйста! – попросил он.

В зале повисла полная тишина. Стараясь ее не нарушать, к столу осторожно прошел Юрий и тоже в ожидании остановился подле других зрителей.

Девушка молча перебирала фишки:

– Шестьсот пятьдесят две тысячи в банке, плюс семьсот тридцать четыре тысячи рэйса, – слегка дрогнувшим от волнения голосом объявила она.

Мария свободной рукой вцепилась в локоть Геши и крепко его сжала.

Костя с любопытством покосился на Андрея Павловича:

– Будете ровнять?

– А как же иначе, Константин? – ответил тот вопросом на вопрос. – Считай, заровнял.

– Хвалитесь! – усмехнулся Костя.

Андрей Павлович открыл свою пару:

– У меня – стрит, – прокомментировал он, хотя все и так увидели, что у него стрит.

Костя открыл свою, и тоже прокомментировал:

– Тоже стрит, но – на крестях.

– Ай, да Костя! – восхищенно воскликнул Гарик Ашотович.

Так бывает: иногда в шикарных казино Лас-Вегаса или Монте-Карло игрок, только что проигравший пару миллионов долларов, может на выходе остановиться подле стола, за которым находится более удачливый человек, и с восхищением  и даже завистью следить за игрой – даже если выигрыш того не превышает какого-нибудь десятка тысяч долларов: чужая удача так завораживает!

– Продолжим? – поинтересовался невозмутимо Костя, хотя теперь всеми фибрами души желал, чтобы игра тут же закончилась.

Все в немом ожидании посмотрели в сторону Андрея Павловича.

Тот откинулся в кресле и не спеша раскурил сигарету, и только затем ответил:

– Нет, Константин, на сегодня, надеюсь, хватит. Видимо, не мой день нынче! – воскликнул он, обращаясь уже ко всем присутствующим. – Ирина, посчитай, пожалуйста, общую сумму.

Костя украдкой облегченно вздохнул.

Девушка старательно пересчитала фишки и объявила:

– Два миллиона сто двадцать тысяч долларов.

Мария сжала Гешин локоть еще крепче.

– В каких деньгах хотите получить? – поинтересовался Андрей Павлович.

– Лучше в долларах, – улыбнулся ему Костя.

– Есть во что положить?

– Нет, не догадались как-то, – вновь улыбнулся Костя.

Андрей Павлович оглянулся на Юрия:

– Юра, у меня в кабинете, помнится, была большая кожаная сумка. Возьми ее и принеси сюда выигрыш гостя.

Тот, чуть помешкав – видимо, никак не умея переварить происшедшее на его глазах, все-таки направился к выходу из зала.

– И пригласите сюда, пожалуйста, официантку, – крикнул ему вслед Костя. – За вино надо с ней рассчитаться.

Андрей Павлович поднялся и подошел к нему:

– Что ж, Константин, благодарю вас за шикарную игру, – сказал он, протягивая для пожатия руку. – Поздравляю вас с выигрышем.

– И вам спасибо, Андрей Павлович, – отозвался Костя, одновременно пожимая предложенную руку.

– Где-нибудь через недельку мы, быть может, вновь соберемся поиграть. Не желаете ли присоединиться?

– Почему бы и нет? – улыбнулся Костя. – С удовольствием. Сообщите мне о дне тем же способом, что и сегодня. Хорошо?

– Договорились, – дружески улыбнулся ему Андрей Павлович.

Вернулся в сопровождении официантки Юрий и принес сумку с деньгами.

Костя небрежно передал сумку Геше и рассчитался с официанткой, дав ей добрую тысячу на чай.

– До встречи, господа! – кивнув всем на прощание, сказал Костя и, взяв Марию за руку, повел ее к выходу.

Геша последовал за ними торжественным эскортом.

Он глазел на нового друга с нескрываемым восхищением: он даже и не предполагал, что Костя сможет так аристократично держаться в незнакомом для себя обществе, да еще и так разговаривать! Никаких «если че»!

– Быть может, воспользуетесь моей машиной? Да и охрану могу дать, – спросил Андрей Павлович вслед.

Но – Костя только махнул рукой в ответ:

– Ни к чему. Это лишнее…

Когда наша троица покинула зал, к Андрею Павловичу подскочил Юра:

– Андрей Павлович! – воскликнул он. – Неужели, вы отпустите их с такими деньгами?

– А что, по-твоему, я должен делать? – с иронией поинтересовался Андрей Павлович.

– Не пускать! – возмущенно ответил Юрий.

– Вот учу, вас, учу, а толку – ноль! – усмехнулся Андрей Павлович. – Мы, что – бандиты с большой дороги? Что значит «не пускать»?

– А вы думаете, он приедет сюда еще, чтобы дать вам отыграться? – съязвил Юра.

Андрей Павлович пожал плечами:

– Не уверен. Ну и что из того? Парень красиво играл, красиво выиграл. Все из вас дерьмо лезет: «замочить», «наехать» и так далее. Ты же респектабельный человек! У тебя семья, дети, работа! Иди к себе, Юра, и не рыпайся! – строго приказал он. – Кстати, Павел, где?

– Домой поехал. Вы же сказали ему, чтоб не высовывался, – напомнил Юрий.

– Правильно. Позвони ему домой и скажи, чтобы завтра с утра в первую очередь занялся тем, о чем я ему при тебе говорил. Помнишь?

– Да.

– И пусть не показывается мне завтра на глаза, пока у него не будет ответов на мои вопросы.

– Сделаю, – пообещал Юрий.

Андрей Павлович обернулся к друзьям:

– Ну, что, господа? Может, зайдем ко мне и пропустим по рюмочке коньячка?..

А наши герои тем временем выбрались из казино на просторный и еще влажный тротуар Невского и с наслаждением вдыхали соленый балтийский воздух, пропитанный озоном после прошедшей грозы.

По проспекту к ним медленно приближался длинный лимузин.

– Геша, тормозни-ка его, – попросил Костя.

– Да он вряд ли остановится, – засомневался Геша. – А если остановится, то столько зарядит!

– Давай, давай! – поторопил Костя. – Что у нас – денег мало, что ли?

Геша махнул рукой, и лимузин тут же притормозил.

– На Ваську подкинешь, брат? – спросил Геша в приспущенное водителем стекло.

Тот осклабился:

– Сто баксов, командир.

– Заметано! – выкрикнул Костя и повел Марию к дверям.

Мария, едва очутившись в салоне, сразу потянулась к музыкальному центру:

– Как здорово! Прямо квартира на колесах! – прокомментировала она восхищенно, вставляя диск.

Устроившись удобно между парнями, она забрала у Геши сумку и не удержалась от того, чтобы заглянуть в нее. Чуть пошелестев банкнотами, она, удовлетворенно вздохнув, положила руки на сумку, а затем по очереди глянула на спутников.

– В Испанию уже можно ехать, – буркнул Костя, поймав ее взгляд, и отвернулся к окну.

«Ревнует!» – с удовольствием отметила про себя Мария.

Геша тоже отвернулся к своему окну, и казалось, что ничего, кроме того, что за стеклом происходит, его не интересует.

Невский проспект не спал – он, как и город Нью-Йорк, вообще никогда не спит: то тут, то там виднелась праздношатавшаяся публика – припоздавшие подвыпившие гулены, проститутки и вообще Бог весть, кто. Улицы и набережные, пересекающие проспект, медленно проплывали мимо.

Мария смотрела прямо перед собой – через лобовое стекло, которое открывалось ее взору, благодаря тому, что водитель не прикрыл перегородку, отделявшую кабину от салона.

Лимузин двигался так плавно, что казалось, будто он летит, а не едет – летит над Невским, над Дворцовой площадью, над шпилями Адмиралтейства и Петропавловской крепости.

Мария чувствовала себя почти счастливой, ощущая на коленях давление тех килограммов денег, что лежали теперь в сумке. Почти! Но что-то ее беспокоило. Что? Она никак не могла понять, что именно, но – вдруг вспомнила! Конечно! Ведь прошли всего сутки с того времени, как они покинули общежитие на Шкиперском протоке! И как она могла забыть?! Впрочем, нет! Теперь она поняла, что именно память о случившемся беспокоила ее весь тот замечательный день!

Мария оглянулась на Костю – а он помнит? – и, поймав его грустный взгляд, вдруг в одно мгновение поняла, что и он на самом деле не забывал о том, что случилось накануне, ни на минуту! Она ласково прикоснулась к его шее и потянула к себе. Поначалу Костя уперся – все еще сердился на нее за легкомысленное, как он находил, поведение в казино, но – Мария настояла на своем: она притянула его к себе и положила его голову себе на колени, поверх сумки с деньгами, и стала легкими движениями перебирать его волосы.

Минуты через три она покосилась в сторону Геши: тот создавал отсутствующий вид, уткнувшись носом в боковое стекло.

«Боже! Он такой одинокий!» – вдруг с жалостью подумала Мария и, прикоснувшись рукой и к его шее, тоже притянула к себе и тоже уложила его голову поверх сумки. Так они и добирались до дома, а Мария все ласкала и ласкала хрупкими пальчиками головы поникших на ее коленях парней. А лимузин летел все дальше и дальше – в просторы Галактики – туда, где не было никаких проблем.

А лирический герой песни обращался к девушке: «Не уходи от меня! Не оставляй меня одного! Ты – моя девушка. Мы созданы друг для друга. Ты – девушка моего типа!» – «You are my kind» из альбома «Shaman»…

 

Глава 35

Шедевр ювелирного искусства

Наутро Сергей проснулся очень рано – без четверти шесть. В упомянутом факте нет ничего удивительного – как правило, он вставал не позднее половины седьмого, но – на тот раз он проснулся от смутного чувства внутреннего беспокойства. Он не сразу смог понять, что же именно его так беспокоит, но, сообразив, что спит не на диване, а на полу, на гостевом матрасе, вспомнил все.

«Да, развоевался! – укорил себя мысленно. – Что же теперь будет? – задумался он, и тут же сам и ответил: – А ничего! Совсем ничего! Вот сейчас она проснется, оденется и – уйдет! Навсегда! И никакие уговоры не помогут. А ведь я вдобавок еще и не мастак мириться. И не любитель, – Сергей повернул голову в сторону дивана и вгляделся в лицо крепко спавшей Риты: она дышала ровно, губы же, однако, были плотно и упрямо сжаты – как будто даже во сне хранила ту мысль, с которой засыпала. – Да, именно так и случится! Встанет и уйдет!» – мрачно подумал Тана.

Подумав так, он неохотно выбрался из-под одеяла и пошел на кухню, где, присев у окна, закурил сигарету, о чем-то размышляя.

Не будем описывать здесь ход его размышлений – скажем только, что не прошло и десяти минут, как он резко поднялся, быстро сходил в ванную комнату, где наспех ополоснулся, затем вернулся в гостиную, извлек из шифоньера гражданское платье, оделся и, заперев за собой дверь на ключ, покинул квартиру.

«Господи! – подумал он, запуская двигатель «Нивы»: – Хоть бы она не успела проснуться! Да и старик не спал бы!»

Дабы не томить понапрасну читателей, признаемся сразу, что капитан в столь ранний час отправился не куда-нибудь, а на Васильевский остров, и не к кому-нибудь, а к самому Кацману. Зачем? Сообщим в свое время. А сейчас, несмотря на то, что Якова Иосифовича едва ли можно отнести к тем персонажам нашего повествования, ради которых оно, собственно говоря, и затеяно, и, в принципе, он мог бы вообще не упоминаться в нем, мы, тем не менее, хотим уделить некоторое отдельное внимание его колоритной персоне – так как, на наш взгляд, он такого внимания и уважительного к себе отношения вполне заслуживает.

На момент нашего с ним знакомства Якову Иосифовичу, представьте себе, исполнилось уже девяносто два года – казалось бы, возраст! – но, тем не менее, никто из тех, кто знал его, даже и не подозревал в нем таких лет: ему давали не больше семидесяти, ибо двигался он всегда как-то уж очень шустро, спину держал прямо, был суховат телом (ну, ни грамма жира!), разговаривал бойко и соображал быстро. Более того, большинство знакомых полагало, что жена его, Эльвира Самуиловна, значительно старше его – так ее одолели, в отличие от него, годы. А ведь женился он, хотя и очень давно, но все-таки довольно поздно – когда ему перевалило за сорок! – а вот в жены взял совсем еще юную тогда девушку, которая оказалась на добрых двадцать два года моложе его – киевскую еврейку, которую привез оттуда, когда ездил навещать живших там братьев и сестер в пятьдесят седьмом году.

Сам Яков Иосифович уродился седьмым сыном киевского сапожника. Когда в двадцать третьем году отец его понял, что с прокормом большой семьи не справляется (время шло голодное), то отвез семилетнего сына в Питер, где постарался отдать его в ученики дальнему родственнику – ювелиру по фамилии Фельдман (весьма известному в своем ремесле человеку).

Фельдман, которому в ту пору и самому стало не до жира, мальчика все-таки взял, мало того – не только стал учить его своему тонкому ремеслу, но и заставил ходить в школу. Правда, всегда был строг с парнишкой, но – тому все шло только на пользу.

Якову исполнилось четырнадцать, когда он окончил семилетку, и тогда Фельдман выставил его за двери: нет, не выгнал, а попросту выставил, вручив ему немного денег и отеческое напутствие (мол, теперь ты – взрослый! – дальше двигай сам).

И Яков – двинул! И не куда-нибудь, а в так называемое ФЗУ, то есть – в фабрично-заводское училище или, как тогда еще говорили, – фабзавуч (заведения те стали прообразами последовавших за ними позже ПТУ – то есть профессионально-технических училищ – более знакомых нам).

Надо признать, выбор его оказался весьма неглупым: общежитие, какая-никакая столовка, стипешка небольшая, обучение, а после него – соответствующий документ о профпригодности и даже распределение на работу.

Обучался Яков по той специальности, которую к тому времени и так неплохо знал (настолько неплохо, что его мастерам было впору самим у него учиться).

В 32-м, закончив ФЗУ, Яков снял в аренду комнату и поступил в ювелирную артель, околачивавшуюся при питерском Монетном дворе, где благополучно – весьма сытно и без злоключений – доработал до самого июня 1941 года, откуда и был мобилизован на фронт в ряды Красной Армии в качестве, само собой, рядового пехотной роты.

Каким чудом выжил? Он и сам не понимал, но – выжил.

С войны вернулся ефрейтором, на трофейном мотоцикле «БМВ», с грудью, украшенной орденами и медалями: два ордена Красной звезды, медали «За отвагу» и «За взятие Варшавы» – кстати сказать, именно в Варшаве для него и закончилась война, так как в боях за нее его ранили, а после госпиталя откомандировали в состав комендантской роты.

Без обиняков прибавим: кроме мотоцикла, привез с собой из Польши Яков еще и небольшой мешочек с золотишком, в котором среди прочего хлама – вроде золотых коронок и золотого лома – вперемешку позвякивали и бесспорные ценности: массивные браслеты художественной работы, изящные серьги (с десяток пар) и десятка три колец и перстней с хорошо ограненными камнями в изящных оправах.

Предупреждая возможные догадки и подозрения, сообщим: Яков Иосифович, как стало нам доподлинно известно, не мародерствовал (хотя факты подобных неблаговидных действий среди бойцов и офицеров армии-победительницы имелись в изобилии): просто, ожидая конца войны в комендантской роте, времени зря не терял – с толком распоряжался своим солдатским пайком да умело заведовал складом обмундирования БУ, который ему поручили.

Вернувшись, Яков вскоре, как фронтовик, получил довольно большую комнату в коммунальной квартире на Васильевском острове – в той самой, где проживал и ныне. В ту пору, кроме него, две комнаты в квартире занимали еще и две пожилые женщины-блокадницы (которые пересидели в них не только блокаду, но и всю войну), а еще две отвели фрезеровщику с Балтийского завода Василию с женой и тремя детьми (тоже, кстати сказать, фронтовику).

Мотоцикл Яков, как только смог, обменял на продукты, а продукты в свою очередь – все на то же золотишко.

Заметим, что деньги, как ценность, он не признавал совершенно – уж слишком часто на его памяти они в считанные дни, а то и часы превращались в макулатуру. Сказанное в равной мере относится и к валюте (за которую, напомним, в те времена можно было еще и долгий срок схлопотать, а то и вовсе к стенке пойти). Не признавал он также и сберегательных касс, а вслед за ними антипатию такого рода перенес и на современные нам банки. Золото же, по его мнению, было надежнее всего – оно никогда не подводило – если, конечно, хорошо припрятано. Могло, конечно, на какой-то срок в смутные и голодные времена и упасть в цене, но – только на какой-то срок. Да и темные времена разве не затем случаются, чтобы умный человек под их покровом не хлопал, что называется, ушами?

Другими словами, оказался Яков вполне типичным представителем своего племени: любил золотишко и камушки (с учетом его профессии даже страстно), всегда старался держать нос по ветру – то есть, не совал его, куда ни попадя, и не высовывал, когда не надо (уж больно колючие на его век пришлись ветра).

«Не высовывайся!» – так учили его и дед, и отец, и даже Фельдман – таковой и стала его философия жизни.

Более или менее обустроившись, Яков отправился на Монетный двор и притулился к своей прежней артели – прежней, но – не совсем: кто помер в блокаду, кто не вернулся из действующей армии – едва ли набралось пятеро из тех, кто работал в ней до войны.

Жизнь в стране тем временем налаживалась, и постепенно зачастили к ним в артель мальчики из ОБХСС (несведущим поясним – из отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности). Впрочем, ничего страшного – как приходили, так и уходили. Но, на всякий случай, Яков стал осторожнее – кое-какие делишки свернул.

И не зря: однажды в 50-м мальчики, посетив их в очередной раз, не ушли – чего-то там нашли, а найдя, стали артель «шерстить». Намаялся тогда Яков Иосифович, перепугался до смерти, целых два месяца коптился под следствием в камере в Крестах, но – пронесло! Не нашли за ним ничего предосудительного с точки зрения закона, да и опять же – фронтовик, орденоносец!

Яков же с той поры зарубил себе на носу: никаких артелей! Подальше от греха!

И потому устроился дворником в своем же ЖЭКе.

Тем не менее, вечерами, а нередко и ночами что-то по-прежнему мастерил прямо на дому. И хотя все так же старался не высовываться, слухи о его мастерстве быстро разошлись по тем кругам, где водились денежки: всевозможные его изделия стали то тут, то там появляться в волосах и на шеях тогдашних модниц – его броши и колье хранились в ларчиках и жен секретарей обкома, и популярных ленфильмовских актрис.

Когда в 57-м он привез из Киева красавицу-жену, то сразу озадачился вопросами продолжения рода и незамедлительно приступил к делу.

За относительно короткий срок Эльвира родила ему трех сыновей, которым решили дать русские имена – Изяслав, Всеволод и Святослав, но которых в домашнем кругу стали все-таки называть уменьшительно-ласково на еврейский манер – Изя, Сева и Свеша – соответственно.

На том супруги остановились.

К тому времени одна за другой отдали Богу души старушки-блокадницы, и Яков Иосифович, слегка подсуетившись, при помощи тех весьма значительных связей, которые у него благодаря его волшебным рукам появились, застолбил за собой их комнаты – под расширение.

Таким образом, в большой пятикомнатной коммуналке остались только две семьи – его собственная и семья Василия-фрезеровщика.

Особо теплых отцовских чувств появление сыновей, как ни странно, у Якова Иосифовича не вызвало (возможно, потому, что поздновато они у него появились), и потому все заботы об их воспитании легли на плечи Эльвиры Самуиловны. Единственное, чем все-таки Яков Иосифович занимался с сыновьями, стало приобщение их к тайнам ювелирного дела (что, согласитесь, не так уж и мало). Но – это поприще приносило ему лишь одни огорчения: «Ну не те у них руки! И глаза – не те!» – жаловался он жене неоднократно. Сыновей же частенько поругивал, а, бывало, и поколачивал.

Впрочем, огорчался он напрасно: хотя ни Изя, ни Сева, ни Свеша даже близко не подошли к тем вершинам ремесла, на которых давно уже царствовал их строгий отец, тем не менее, все трое стали весьма приличными ювелирами.

Еще в восемьдесят седьмом Изя эмигрировал в Голландию и поселился в Амстердаме, где открыл небольшой ювелирный салон.

«Кем он себя возомнил? – брюзжал Яков Иосифович жене. – Кого он хочет удивить? Кем он будет выглядеть на фоне амстердамских чудотворцев? Недоучка!»

Упреки его несправедливы: Изя прижился на новом месте весьма прилично.

Сева еще в середине восьмидесятых перебрался в Киев, где держал мастерскую – тоже не бессмысленно.

Почти сразу вслед за Севой на поиски себя отправился и Свеша, и вскоре крепко осел в Москве, занявшись все тем же ювелирным делом. Его жена Фира, две старших дочки и десятилетний Давидик, пожив еще с полгода в родительском доме, перебрались вслед за главой семьи на новое, но уже вполне подготовленное к их переезду место.

Здесь, пожалуй, уже можно рассказать наиболее интересное – не для нас, а для самого Якова Иосифовича – речь пойдет о его внуках и внучках.

В итоге их оказалось семеро: четверо внуков и три внучки.

Изя прижил двоих детей – сына и дочь. Учитывая, что выросли они в Голландии, а девочка – так и вовсе там родилась, Яков Иосифович почти их не знал, и потому вполне объясним тот факт, что он не очень-то их и любил, а если уж говорить совсем по-честному – был совершенно к ним равнодушен.

Когда Изя однажды наездом посетил Россию и, приличия ради, представил своих чад отцу, у Якова Иосифовича от того посещения остались самые, что ни на есть, гнетущие впечатления: внуки скверно владели русским языком, жутко коверкали слова и вообще разговаривали с неприятным акцентом – так, будто они европейцы, пользующиеся туристическим разговорником – впрочем, на самом деле, они ими уже и стали.

Еще два внука у Якова Иосифовича появились благодаря стараниям Севы.

Оба получили дипломы экономистов в Киеве, после чего без промедления вдвоем (по совету Давидика) направили стопы в Москву. Старший – Алик – подвизался в банковской сфере, и в настоящее время уже стал соучредителем и вице-президентом одного из банков второго уровня, хорошо известного в России; младший – Арик – открыл дилинговый центр, то есть создал площадку для торговли на рынке обмена иностранной валюты для своих сотрудников и клиентов. Поигрывал Арик и сам. Удачно.

Обоих внуков от Севы Яков Иосифович, если и не любил в полной мере, то уж, как минимум, уважал.

Теперь о том, каким образом осчастливил Якова Иосифовича Свеша.

Впрочем, сказать, что его именно «осчастливили» – в некотором роде преувеличение: ведь насколько Яков Иосифович души не чаял в своем ненаглядном Давидике, настолько же его раздражали обе сестры Давидика – Анжела и Вероника. В них его раздражало все, начиная с имен, которые, по глубочайшему убеждению Якова Иосифовича, больше подошли бы в качестве кличек ангорским кошкам или морским свинкам; раздражала его и их доведенная до верхнего предела манерность и жеманность, которыми они напоминали ему актрису Ринату Литвинову, которую он так же не переносил на дух; но больше всего его бесило в них то, что обе посмели стать поэтессами.

«Что они о себе думают? – вопрошал он риторически у Эльвиры Самуиловны, и пояснял: – Я о наших дурочках. Каждая из них, – продолжал он, – и Желя, и Ника – мнит, будто она нечто такое, что превосходит и Марину, и Анну, и Бэллу вместе взятых, но они сами, даже если встанут друг другу на плечи, макушкой упрутся туда, где наша Римма ногами ходит».

Здесь нужно внести ясность: в силу некоторого своего невежества в вопросах литературы Яков Иосифович полагал, что нормальная женщина, какого бы то ни было племени, стихи сочинять не станет. В том числе не станет насиловать бумагу и нормальная еврейка, которой всегда есть, чем заняться более ей приличествующим: допустим, найти перспективного мужчину, создать с ним семью и нарожать от него детей, постаравшись одновременно на своем жизненном пути получить всю причитающуюся ей порцию удовольствий, наслаждений и комфорта. Но, если все-таки обнаружилась такая женщина, которая умудрилась вляпаться в столь недостойное для нормальной женщины занятие, как поэзия, это, безусловно, будет означать две вещи: во-первых, то, что такая женщина, вне всякого сомнения, принадлежит к еврейскому племени, а во-вторых, то, что у нее образовался какой-то изъян в душе.

Потому, предполагая в любой поэтессе принадлежность к избранному народу, Яков Иосифович на правах соплеменника допускал в разговорах о них некоторую фамильярность  – мол, как же, они, ведь, из наших – и обычно называл их по именам: Марину Цветаеву он называл попросту Мариной, Ахматову – Анной, Ахмадуллину – Бэллой, ну, а когда говорил «наша Римма», то, как уже догадался читатель, подразумевал Римму Казакову.

Кстати сказать, – ничего предосудительного в том, что женщина стала поэтессой, Яков Иосифович не видел – в том случае, если она наделена талантом.

Но вот именно таланта – ни зернышка его! – Яков Иосифович в своих внучках и не находил. Он считал элементарной непорядочностью, почти жульничеством подобную ситуацию: каждый имеет право на бездарность, но демонстрировать такое качество, да притом так, будто ты осенен печатью Божьей – верх наглости!

Внучки же его обнаглели до такой степени, что отсылали деду почтой все свои публикации, прочитав которые Якову Иосифовичу оставалось только патетически воскликнуть: «Эльвира, ты посмотри! Они пишут так, будто поэзия появилась на свет вместе с ними. Они даже и не подозревают о существовании стихов великой Ольги!» «Великой Ольгой» Яков Иосифович называл поэтессу Ольгу Бергольц, стихи которой почитал самыми совершенными из всего того, что когда-либо написали женщины, потому что… потому, что они ему просто нравились.

Но – хватит о неприятном! Ведь у нас, а если точнее, у Якова Иосифовича оставался еще и ненаглядный Давидик.

Давидик все детство провел на глазах у деда с бабкой, и потому, обладая дарованным ему природой обаянием, совершенно очаровал их. Когда мать увезла его в Москву, к отцу, Яков Иосифович даже затосковал.

Давидик, естественно, получил диплом экономиста в Москве, а получив, занялся самыми, что ни на есть, рискованными операциями на московской товарно-сырьевой бирже. Разбогател он, таким образом, едва ли не мгновенно.

В 2001-м он однажды нагрянул к деду и, когда выкроилось время, переговорил за рюмочкой с соседями. В результате, бывший фрезеровщик дед Василий с женой Нюрой, его двое сыновей со своими женами и внуками, его дочери с зятьями и, само собой, тоже с внуками с квартиры на Васильевском съехали и расселились по отдельным типовым квартирам в панельных многоэтажках в спальных районах города, купленных для них, разумеется, ненаглядным Давидиком.

Комнаты же, которые занимал бывший фрезеровщик и его домочадцы, отошли естественным образом в собственность Якова Иосифовича.

На том Давидик не успокоился: он тут же арендовал на время еще одну квартиру, и чуть ли не силой перевез туда деда с бабкой, мебель с квартиры на Васильевском пришлось свезти на склад – тоже арендованный.

После того Давидик заключил договор с какой-то строительно-ремонтной фирмой на реконструкцию, ремонт и отделку дедовской квартиры, и заказ его исполнили в кратчайшие сроки.

Пока шла реконструкция, Давидик выкупил и тот продуктовый магазин, что располагался прямо под квартирой на Васильевском, отписал дарственную деду и, само собой, не забыл направить внушительный отряд отделочников и туда.

Дед взирал на его деятельность с изумлением, искренне поражаясь деловой хватке внука, и ни в чем ему не перечил. Единственным, по поводу чего дружно запротестовали и сам Яков Иосифович, и его супруга, оказалось намерение Давидика заменить заодно и их древнюю мебель.

– А это еще зачем? – возмутилась Эльвира Самуиловна.

– Так я вам, бабушка, новую куплю! – радостно пообещал Давидик. – Какую захотите! Хотите – ретро, хотите – хай-тэк!

– Вот хай твой тэк молодые покупают, а мы с дедом уж как-нибудь с тем, что нажили, век доживем.

– Бабушка! Здесь же сплошь рухлядь!

В тот раз Эльвира Самуиловна сверкнула обиженными глазами в сторону внука, и, огорченная, отвернулась.

Яков Иосифович подошел к внуку и примирительно похлопал его по плечу:

– Она права, Давидик.

Ну что тут будешь делать?!

Старики ведь вышли из тех евреев, которых приучили не высовываться – как же они могли принять те новые веяния, что исходили от их любимого внука?

Пока длилась вся та эпопея, Давидик постоянно мотался между Питером и Москвой, а когда все закончилось, прислал вместо себя юриста, чтобы тот помог деду правильно оформить пакет документов на малое частное предприятие.

Так, много лет спустя, Яков Иосифович вышел из подполья и вновь стал легально заниматься ювелирным делом.

Сказать, что во всем, что сделал для него Давидик, он очень нуждался – не скажешь. Много ли старику теперь было надо? Так, иногда потешить руки, придавая занятную огранку какому-нибудь камушку. Но – раз уж появился магазин…

Одним словом, Яков Иосифович вновь с головой окунулся в ту область человеческой деятельности, которую знал не понаслышке.

По договорам к нему в магазин поступали золотые украшения из Китая, Ирана и Пакистана, Турции и Эмиратов (провести Якова Иосифовича не удавалось никому – подделки распознавать он умел) – недорогие; а также из Англии, Голландии, Швейцарии и других стран Европы, связи в которых ему подсобил наладить Изя – украшения оттуда стоили много дороже первых (еще бы – все Картье да Сваровски, Каррера да Булгари!); кроме того, в мастерской рядом с ним трудилось двое, как он называл, юношей (обоим уже перевалило за сорок), перенимая у него секреты мастерства (согласимся, мужикам здорово повезло попасть в хорошие руки – они работали уже настолько неплохо, что некоторые их работы уходили по ценам выше амстердамских на аналогичные вещицы); ну, и, наконец, временами и сам Яков Иосифович вспоминал былое, а плоды от подобных его «вспоминаний» стали цениться в городе очень высоко.

В общем, дела шли – и даже наступающий кризис не мог замедлить их ход. И все благодаря заботе ненаглядного Давидика.

Сам Давидик проведывал деда редко – очень уж был повязан делами! Да и прибавьте к тому семью, огромную квартиру на Тверском бульваре, до неприличия огромный особняк на Рублевке, в гараже которого стояли и «Хаммер», и «Астон Мартин», и «Бэнтли», и еще кое-чего по мелочам; красавицу-жену, собиравшуюся рожать (дочь одного из членов правления Газпрома); любовницу – известную всей стране очаровательную актрису… В общем, сами понимаете!

Зато нередко наведывался в отчий дом Свеша и привозил из Москвы целый ворох новостей: очень уж любил Яков Иосифович послушать рассказы об очередных успехах внуков – особенно Давидика – с замиранием сердца.

Сердцу его было от чего замирать: ведь, внуки – черти! – вовсе не следовали главному правилу жизни деда. Они – высовывались! Да еще как!

– Эльвира! Ты чего там возишься?! – кричал Яков Иосифович. – Иди к нам и присядь: послушай, что рассказывает Свеша о том, что вытворяет наш Давидик!

Из кухни с тарелкой фаршированной рыбы появлялась Эльвира Самуиловна и присаживалась к ним:

– Что еще натворил этот непослушный мальчишка? – настороженно спрашивала она.

– Ты представляешь, он купил целый поезд с цинком! – восторженно сообщал ей Яков Иосифович.

– Целый поезд?! – изумленно восклицала жена. – Зачем мальчишке паровоз?

– Да нет, мама, – пояснял Свеша. – Он купил товарный состав с цинком.

– А зачем ему железо?

– Мама, цинк – не железо, – продолжал терпеливо объяснять Свеша. – Цинк – металл. Причем жутко дорогой.

–  А куда он тот поезд поставил?

– Он никуда его не ставил, мама. Он просто с утра купил тот поезд, а к вечеру продал. А поезд – как стоял все то время где-то в Кемерово, так себе и стоял.

– Зачем же было его покупать, чтобы сразу продать?

– Он очень хорошо заработал на том цинке, мама, – заканчивал объяснения Свеша.

– Вот, вот, Свеша, – оживлялся Яков Иосифович. – Скажи нам, если не секрет, сколько он заработал?

– Ну, какие от вас секреты, папа?! – восклицал Свеша, и называл цифру.

– Сколько, сколько?!

Свеша повторял.

Глаза Якова Иосифовича округлялись от изумления: он пытался мысленно представить себе названную сумму, что у него получалось крайне плохо, хотя, как и любой еврей его рода занятий, он дружил с арифметикой. Затем он пытался подсчитать, сколько ему самому нужно продать украшений, сколько самому изготовить и продать эксклюзивных изделий, и сколько уйдет лет, чтобы заработать столько, но тут он и вовсе начинал путаться.

И тогда он выносил вердикт:

– Эльвира! Когда-нибудь нашего Давидика упекут!

– Но, папа, то вполне же законная операция! – возражал Свеша.

– Ты считаешь законная? – гневно восклицал Яков Иосифович. – А что думают по этому поводу товарищи из соответствующих органов?! Твоего сына, того и гляди, упрячут на нары, а ты так спокойно обо всем говоришь!

– Папа, сейчас многие тем же занимаются. Для того и существует биржа, – пытался просветить «непродвинутого» отца Свеша.

– Эльвира! Я иду в кабинет, и не смейте меня беспокоить! Мне нужно все хорошенько обдумать! – заявлял Яков Иосифович, покидая кресло, и – храня на лице самое мрачное выражение, удалялся.

Но – даже уютная и привычная атмосфера кабинета ничуть не способствовала успешности его размышлений: ум Якова Иосифовича был безотказен в вопросах более конкретных и совершенно не умел абстрагироваться. Яков Иосифович никак не мог понять, как можно что-либо продавать, не имея магазина – на какой-то там бирже! – как можно купить то, чего, на самом деле, и в глаза не видел, и что, возможно, даже и не существует в действительности! Более того, умудриться еще и продать, да еще с таким гиганским наваром! На глазах у всего света! Можно, конечно, кое-чего делать, но – тихо-тихо – так, чтобы никто не знал и не узнал никогда. А вот так – показно, дерзко – здесь же мошенничество в особо крупных размерах! Как ни крути!

И потому, когда каким-нибудь чудом Давидику удавалось вырваться из Москвы и на часок-другой навестить деда, тот считал своим долгом увести внука в кабинет и там без посторонних ушей прочитать ему… нотацию.

– Мой отец – твой прадед, и мой дед – твой прапрадед! – учили меня не высовываться! Тому же учил и я своих сыновей, тому же учил я и вас – своих внуков. Но – похоже, я тратил время на вас впустую! Чего ты добиваешься? Ты хочешь, чтобы мы с бабкой, на старости лет были вынуждены каждую неделю ездить в Москву и отдавать в окошечко Бутырской тюрьмы собранные для тебя передачи?

– О чем ты, дед?! – смеялся в ответ Давидик. – Что значит «не высовываться»? Такие времена уже давно прошли и не вернутся никогда! Все – забудь! Вон, Рома Абрамович – как красиво высовывается! (Давидик знал многих знаменитостей!) Взял, да и купил себе элитный футбольный клуб английской Премьер-лиги. И сидит на самом видном месте во время каждой игры. И пусть весь мир глазеет на его небритую физиономию! А кому не нравится – наплевать! Пусть злится и завидует, и зарабатывает себе цирроз печени!

В общем, ладу они в разговорах на подобные темы не находили – ни дед, ни внук. Так нотации и заканчивались ничем.

Такова судьба Якова Иосифовича, таков он сам: жесткий, едкий и колючий по отношению к тем, к кому испытывал антипатию; дружелюбный, подвижный и смышленый в отношениях с теми, кого любил, или с теми, к кому испытывал симпатию. Временами – будто бы вздорный, временами – очень здравый…

И вот к такому человеку ранним пятничным утром 16 мая 2008 года и решил отправиться наш капитан.

Улицы города еще не запрудил автотранспорт, и потому уже в двадцать минут седьмого Тана, припарковав «Ниву» во дворе того дома, где проживали Кацманы, вошел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, остановился у нужной двери.

Чуть посомневавшись, он все-таки позвонил. Вскоре послышался звук приоткрываемой внутренней двери, затем открылась и наружняя, и в проеме показался сам Кацман.

Казалось, он ничуть не поразился столь ранним визитом:

– Сергей Александрович? Рад вас видеть. Проходите в дом.

Тана, слегка неудомевая по поводу столь спокойной реакции старика, прошел внутрь. Выглядело все так, будто Тана на самом деле был не чужим здесь человеком, а, как минимум, родственником, проживающим вместе со стариками, который каких-нибудь десять минут назад попросту вышел в хлебный за булкой для завтрака – настолько казался невозмутимым Кацман.

– Я прошу прощения за раннее посещение, Яков Иосифович, – попытался объясниться Сергей, но – Кацман его перебил:

– Ничего, ничего, без церемоний! Я уже давно встаю не позднее пяти часов, да и супруга – тоже. Так что, вы никого не разбудили. Тем более, я догадываюсь, вас привело к нам нечто совсем уж важное.

– Пожалуй, что так, – согласился Сергей, пробираясь следом за стариком в его кабинет по огромной, но тесно заставленной, так и незамененной Давидиком, древней мебелью, квартире.

– Присаживайтесь, Сергей Александрович, – пригласил Кацман. – Я вас слушаю, – дождавшись, когда Сергей займет предложенное место, и, усевшись напротив него, сказал Яков Иосифович.

У Сергея мелькнула мысль, что идея, которая привела его сюда, из разряда одержимых, а, значит, бредовая, но, тем не менее, он собрался и, вздохнув, попытался начать, но – сразу с былого настроя сбился.

Кацман, видя его замешательство, постарался помочь:

– Смелее, Сергей Александрович! Я, откровенно говоря, даже заинтригован. Что за дело привело в мой дом столь достойного молодого человека, как вы? – с легкой ироничностью поинтересовался он.

– По вашей части мое дело, Яков Иосифович, по вашей, – признался Тана.

– Заинтригован вдвойне, – поощряя его, улыбнулся собеседник.

– Понимаете, – начал, наконец, Сергей, – мне хотелось бы сделать одной даме подарок: кольцо, серьги – что-нибудь такое… И хотелось бы, чтобы подарок оказался очень привлекательным… Дама – как правильнее сказать? – она особа непростая, скажем так… Она… в общем, не из пролетариев… Вы меня понимаете? – Кацман в ответ на вопрос слегка кивнул, и Сергей продолжил: – Но – большими средствами я, как вы сами понимаете, не располагаю. Потому мне хотелось бы что-нибудь не очень дорогое – что-нибудь в пределах полутора-двух тысяч долларов, не больше. Иначе я не потяну. Да и то – желательно в рассрочку, но – возможно ли? Я знаю, что хорошие вещи в вашем бизнесе стоят очень дорого…

– Дама – она ваша жена? – с хитринкой перебил Кацман. – Или любовница? Простите, что я спрашиваю: ведь для того, чтобы правильно выбрать подарок, нужно знать, для кого он предназначается…

– Я не женат, – хлестко ответил Тана.

– Понимаю! Капитан, как и многие из нас, разведен.

– Да нет же! Я никогда не был женат! – эмоционально и непонятно, по какой причине, солгал Сергей – наверное, потому, что ему не хотелось углубляться в столь скользкую для него тему.

– Сергей Александрович! Голубчик! Что вы говорите! – изумленно воскликнул Кацман. – Вы все еще бродите в холостяках! Тогда, понимаю вдвойне! Капитан решил исправить такое недоразумение и собрался сделать предложение своей избраннице.

Сергей насупился:

– Нет. Об таком я пока не думаю. Просто, понимаете, – как вам сказать? – я чувствую себя перед моей дамой несколько виноватым, и хотел бы свою вину как-нибудь загладить…

– Сергей Александрович! Что я слышу? – вновь перебил его Кацман. – Правильно ли я вас понял: капитан не женат, никогда не был и не собирается жениться?

– Можно сказать так.

– О, Сергей Александрович! Вы совершаете ошибку! Конечно, наши жены чаще досаждают нам, нежели угождают. И наши дети – чаще огорчают нас, чем радуют. И от всего можно бы было отказаться, если б не одно «что» – наши внуки! Внуки – они вне критики! Это полная гармония! Можно сказать – идиллия! Когда вы обнимаете своего внука, а он говорит: «Деда, ты такой колючий!» – вы понимаете, что здесь кульминация жизненного пути мужчины! И – испытываете подлинное блаженство! Уж поверьте мне, старику! Но – для того чтобы у вас появились внуки, – надо вначале рожать детей, а их, как вы знаете, не аист нам приносит – нужна жена. Капитан просто обязан жениться! Иначе в его жизни никогда не случится кульминация и, умирая, он будет страдать!

– Хорошо, я подумаю над вашими словами, – поспешил согласиться Сергей.

– Эльвира, Эльвира! – громко позвал Кацман.

Послышались шаркающие по коврам шаги, и в кабинет заглянула супруга Кацмана:

– Ты чего так разорался, Яков? Что тебе от меня нужно? – сердито спросила она.

– Сходи и принеси мне из сейфа колечко – инвентарный номер 787. А по пути захвати сюда бутылочку армянского коньяка.

– Мог бы обойтись когда-нибудь и без меня! – недовольно пробурчала Эльвира Самуиловна, но все-таки отправилась исполнять просьбу мужа.

– Подождем, – улыбнулся Кацман Сергею, когда они остались одни. – Кстати, – вернулся он к беседе, – скажу вам прямо, что ювелирный салон Кацмана категорически не торгует в кредит! – Лицо Сергея вытянулось от разочарования. – Но сам Кацман может позволить себе роскошь отпустить в кредит что угодно понравившемуся ему достойному человеку! – Лицо Сергея вновь приняло нормальную форму при очередном известии.

Появилась Эльвира Самуиловна с подносом в руках, на котором стояла початая бутылка армянского пятизвездочного коньяка, две рюмки, блюдце с нарезанными дольками лимона, присыпанными сахаром, тарелка с будербродами с маслом и черной икрой, а также небольшая коробочка – очевидно, с инвентарным номером 787. Поставив поднос на стол, Эльвира Самуиловна выпрямилась и вопросительно посмотрела на мужа.

– Ну, и что ты нам принесла? – поинтересовался тот с сарказмом.

Та на мгновение покосилась на поднос, а затем раздраженно спросила:

– А что я принесла, Яков?

– Не тот коньяк! – укорил ее муж.

– Ты просил армянский – я принесла тебе армянский! – возразила она запальчиво.

– Не тот армянский, Эльвира! – гнул свою линию Кацман. – Сам я, конечно, могу пить пятизвездночный, но – разве я посмею угощать таким простым коньяком столь достойного гостя? В серванте у меня стояла бутылочка «Ахтамара». Иди и принеси ее нам! Немедленно!

Сергей взирал на них с удивлением.

– Яков Иосифович, если все из-за меня, то не нужно, я за рулем, – попытался вставить он, но – его собеседник отмахнулся:

– Из-за рюмочки марочного армянского коньяка еще ни один водитель за всю историю автотранспорта не совершил аварии или наезда на пешехода – если пешеход, конечно, сам не бросился ему под колеса, – отрезал он и, дождавшись, когда Эльвира Самуиловна, глядя на него осуждающим взглядом, все-таки забрала с подноса початую бутылку, а затем, унося ее с собой, покинула кабинет, продолжил разговор: – Кстати, вы знаете, что армяне являются самыми близкими родственниками нам – евреям? Вы представляете?

– Представляю, – улыбнулся Сергей.

Кацман тем временем взял с подноса коробочку с висевшей на ней бирочкой и, открыв ее, выложил на стол перед Сергеем:

– Вот! Вот, что нужно вашей избраннице, – прокомментировал он свои действия.

Сергей взял коробочку в руки и, пока Кацман с любопытством наблюдал за ним, стал пристально разглядывать колечко.

– Возьмите лупу, – посоветовал Сергею Кацман, показав глазами на большую лупу, которая лежала в центре стола.

Сергей не приминул совету последовать.

Колечко оказалось очень тоненьким, изящным, с изогнутой в сторону от него веточкой винограда, в качестве виноградин в которую были вправлены миниатюрные камни. Сергей, конечно, ничего не смыслил в ювелирных украшениях, но колечко ему понравилось.

– А что за камни? – поинтересовался он.

– Обижаете, Сергей Александрович! – весело откликнулся старик. – Самые настоящие южноафриканские алмазы!

– И за сколько вы его можете мне уступить? – осторожно спросил Сергей.

– Для вас, Сергей Александрович, всего две с половиной тысячи долларов! – последовал ответ.

Сергей горестно вздохнул:

– Увы, Яков Иосифович – мне оно вовсе не по карману. Красивая вещица, конечно, мне нравится – хотя я в таких вопросах полный профан, но – повторюсь, увы!

– Сергей Александрович, никогда не спешите сказать «нет», не обдумав прежде, нельзя ли в данном случае сказать «да»! Как бы сильно вы ни повздорили со своей дамой, я вас уверяю, увидев такое чудо, – она растает! Поверьте мне – это же настоящий шедевр! Моя личная работа! Я мог бы продать его гораздо дороже! Несмотря на то, что оно сделано, можно сказать, из отходов. Но – тем ценнее! Вы представляете, сколько труда нужно, сколько умения, чтобы огранить такие маленькие камни?! Одно время, я даже выставил его на прилавок. Но – у тех, кто собирался его приобрести, не хватало на него средств, а тем, у кого средств, что называется, куры не клюют, оно казалось маленьким. Да, да! Вы представляете – новые богатые не имеют вкуса к подобным вещам, они обо всем судят по размерам. Они считают, что чем больше – тем лучше! Они покупают огромные автомобили лишь потому, что хотят быть замеченными! Мой любимый внук имеет целый автопарк дорогих автомобилей, но больше всего любит свой «Хаммер». Разве «Хаммер» машина? Сущее уродство! Она жрет бензин целыми цистернами, а размерами такова, что из-за нее впору сносить дома по обочинам улиц и расширять проезжую часть! Мало того! Эти новые додумались до того, что стали увеличивать груди своим женам! Разве нельзя сразу подобрать жену по размеру?! А если они дарят своим дамам перстень, то лишь такой, чтобы камень на нем был размером с куриное яйцо!

– Я все понимаю, – попытался возразить Сергей. – Но мне-то колечко не по бюджету.

– О, Сергей Александрович! Ведь все просто: можете рассчитываться со мной столько лет, сколько потребуется! Когда у вас будут средства – приносите по чуть-чуть – пусть всего по полсотни долларов! Не будет – пропустите тот месяц. Колечко, которое я вам предлагаю, – чудо! Я убрал его с прилавка и собирался подарить жене внука, когда она разродится правнуком. Но – тут пришли вы, и я переменил свое решение!

Сергей, прерывая пылкий спич собеседника, кашлянул:

– Хорошо, – сказал он. – Вот пятьсот долларов. Остальное, как вы и сказали, буду приносить постепенно: долларов по сто или даже по двести в месяц. Устроит?

– Устроит, устроит, дорогой Сергей Александрович! – восторженно воскликнул Кацман. – О, а вот и наш коньяк! – показал он глазами на появившуюся в кабинете жену. – Дорогая, оставь нас! – потребовал он, едва бутылка очутилась на подносе. – Нам с молодым человеком нужно отметить нашу сделку глотком этого замечательного напитка!

Они выпили по рюмочке, осадив выпитое бутербродиками с икоркой, и Сергей заспешил прочь.

– Понимаю, – заулыбался Яков Иосифович. – Торопитесь помириться с дамой. Пойдемте, я вас провожу. – Он взял Сергея под руку и повел к выходу, на ходу ненароком цепляясь коленями за свою музейную мебель и не прекращая говорить: – Вы, Сергей Александрович, перспективный молодой человек! – Сергей, услышав его слова, с удивлением глянул на провожатого. – Да, да! – заметив его взгляд, воскликнул Кацман. – Не возражайте мне! Уж я-то знаю! Мужчина, который дарит возлюбленной алмазы, никогда не кончит плохо! И у нее с ним все будет хорошо. В том магия алмазов! У вас все будет хорошо! И потом – мы, в сущности, живем в прекрасное время! О, старый Кацман еще помнит иные времена! Приходишь в гости к знакомому, а его двери опечатаны! А возле дверей дежурят какие-то мрачные личности в странных одинаковых пиджаках. Спрашиваешь у них: «А вы не знаете?» А они отвечают: «Он в отпуску, в Ялте. А он вам зачем? Вы, что – его друг?» И ты сразу понимаешь, что то за Ялта и что то за отпуск, и потому говоришь: «Нет, нет! Что вы, что вы! Я просто шел мимо и решил занести знакомому старый долг. Но – мы вовсе не друзья. Просто когда-то давно жили по соседству или вместе работали». А они говорят: «Хорошо. Давайте сюда ваши деньги. Мы скоро поедем к нему и их передадим». И – что вы думаете? – ты отдаешь им свои деньги и уходишь, навсегда забывая, что у тебя когда-то был тот друг, и были когда-то те деньги! Вот так! – такие были времена.

Так, за разглагольствованиями Якова Иосифовича, они с Сергеем, наконец, добрались до прихожей, где тепло попрощались.

– Заходите в любое удобное для вас время, – напутствовал Сергея Кацман.

– Обязательно, – заверил его Сергей…

Когда Сергей вернулся, Рита уже не спала: она по-прежнему лежала на диване под одеялом и встретила его пристальным взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Домашние шлепки, которые Сергей выделил ей накануне, валялись подле ее ложа несколько по-иному, чем тогда, когда он выходил для поездки к Кацману – Сергей, на всякий случай, запомнил их положение – из чего можно было заключить, что она все-таки выбиралась из постели.

– Ты, с какой целью меня здесь запер? – строго поинтересовалась Рита.

– Мне нужно было кое-куда съездить ненадолго. Не хотелось тебя будить, – приврал Тана, но тут же, чуть подумав, признался: – Да и не хотелось, чтобы ты уехала до моего возвращения.

– А! – с сарказмом протянула она и равнодушно отвернулась от него к спинке дивана.

– Поговорить надо, – заметил он, проходя внутрь комнаты и присаживаясь подле нее на краешек постели.

– О чем? – безучастно спросила она, так и не обернувшись к нему, машинально что-то рисуя пальчиком по обивке спинки дивана.

«Да, трудный будет разговор!» – подумал про себя Тана, и кашлянул.

– Твою одежду я всю в порядок привел. Вон она – на стуле, – доложил он, чтобы как-нибудь завязать диалог.

– Ага, я видела, – по-прежнему безучастно отозвалась она.

– С блузкой – или как она правильно называется? – ничего не получилось. Пришлось выкинуть, извини, – продолжал доклад Тана. – Я тебе вместо нее рубашку приготовил. Вон она – на тремпеле, на дверце шифоньера висит.

– Она мне до пят будет, – усмехнулась Рита.

– Но до дома доехать можно же будет? Я тебя подвезу, – пообещал Сергей.

– Спасибо, не надо. Я уже подруге позвонила. Она мне свой джемперок привезет. Прямо сюда. Не возражаешь? – съязвила Рита.

– Нет, что ты! Будь как дома.

Рита на его реплику только хмыкнула.

– У тебя все? – спросила она после тягостной паузы.

– Нет.

– Что еще?

Сергей достал из кармана коробочку с кольцом и положил ее на плечо Риты:

– Еще вот.

Рита с недоумением покосилась на коробочку:

– Что там?

– Да ты посмотри!

Рита взыскующе взглянула ему в глаза, но Тана, чувствуя неловкость (еще бы! – ведь прежде ему никогда не приходила в голову мысль делать женщинам такие подарки), от нее отвернулся.

Любопытство взяло верх – Рита взяла коробочку и, устроившись удобней на подушке, повернулась, а затем осторожно ее открыла.

– Что это?! – рассмеялась она. – Фамильная драгоценность?

– Нет.

– Капитан кого-нибудь ограбил?

– Скажешь тоже…

– Если я правильно понимаю – мне?

– Да.

Рита вновь хмыкнула, но теперь как-то весело и озорно. Бросив лукавый взгляд на Сергея, она с видом знатока принялась разглядывать колечко.

– Надо же – алмазы! – шепнула она с восхищением.

– Разве я посмел бы тебе предложить что-нибудь другое? – заметил Сергей с надеждой, ощутив прилив радости (благословен будет Кацман – мудрый старик!).

– Прогибаешься передо мной? – подначила она.

– Отчасти…

– Что же еще?

– Еще? Еще… Ну, я не знаю…

Рита посмотрела на него с наигранным упреком:

– Ну вот! А я-то думала! – воскликнула она.

– А что ты думала? – быстро спросил Тана.

– Я уже было подумала, что сейчас услышу предложение руки и сердца.

Сергей немного поперхнулся, но – все-таки собрался:

– Хорошо. Если ты так ставишь вопрос, можешь считать, что услышала, – сказал он несколько напряженным тоном.

– Капитан! Так вопрос перед вами я – никогда не поставлю! Заберите свое кольцо немедленно!

Сергей поспешил поправиться:

– Нет, нет! Ты не так меня поняла! Это я! Это я перед тобой ставлю так вопрос!

– Другое дело! Хорошо, я подумаю, – удовлетворенно произнесла Рита, вновь принявшись за разглядывание кольца. – Но! Ты ведь не сказал самого главного! – заметила она между делом.

– Что именно, дорогая? – попытался уточнить Сергей осторожно.

Рита положила кольцо в кулак и крепко его сжала, а затем испытующе взглянула на Сергея:

– А не считаете ли вы, капитан, что вам необходимо извиниться перед дамой за свое дикое вчерашнее поведение?

– Считаю.

– Я жду!

Сергей вздохнул и, отвернувшись от нее, выдавил из себя:

– Рита, прости, я погорячился.

– Громче!

– Говорю, прости, я погорячился, – повторил Тана, все еще не оборачиваясь к ней.

Вновь повисла пауза: Рита с грустью разглядывала согбенную спину капитана, по-прежнему сжимая в руке кольцо.

Наконец, она приподнялась к нему и, сев рядом, взъерошила пальцами его волосы:

– Придурок! – сказала она ласково. – Знал бы мой отец, как обошлись с его дочерью, он бы киллера нанял.

– Киллер – не по закону, – возразил Тана тихим голосом, с успокоением внимая тем ощущениям, которыми одаривала его рука Риты.

– Зато по справедливости, – возразила она в свою очередь. – Ладно, колись – ты, где кольцо взял?

– Есть у меня один знакомый ювелир – некий Кацман, – начал Сергей.

– Кацман?! – перебила его Рита с любопытством. – Яков Иосифович?

– Да, он. А ты, что – его знаешь? Откуда? – удивился Сергей.

– Ну, я-то понятно, откуда, – усмехнулась Рита. – А вот откуда его знаешь ты?

– Он у нас по делу одному проходил…

– В качестве кого?

– Потерпевшего, разумеется, – усмехнулся в свою очередь Сергей. – Мы с ребятами его похищенные ценности вернули. Вот мы с ним и подружились – вроде того. Кстати, кольцо – его собственноручная работа, – оживился Сергей.

– Оно прелестно! – улыбнулась Рита мечтательно.

– Твоя подруга скоро подъедет? – поинтересовался Сергей.

– Наверное… А что?

– Мне на службу. Надо же будет вас развезти.

Рита вновь улыбнулась:

– Вот, что, капитан, езжай-ка ты на свою службу и оставь мне ключи – я у тебя порядок наведу. А то живешь, как в казарме, – укорила она.

– Ты не права – насчет казармы. У хорошего командира – в казарме всегда порядок.

– Значит, ты плохой командир, – заключила Рита…

Уже покидая квартиру, Сергей в дверях столкнулся с подругой Риты – одною из тех, кого он накануне видел в «Пятнице».

– Риту ищете? – спросил он весело.

– Да, – с некоторым удивлением ответила та, и – поздоровалась: – Доброе утро.

– Доброе. Вам сюда, проходите, – пригласил он, посторонившись. – И – до свиданья.

– До свиданья, – попрощалась та, с любопытством глядя в удалявшуюся спину капитана…

Странно, но ведь встречаются между нами такие люди, которые на дух не переносят ни золота, ни даже драгоценных камней! Ни, само собой, тех, кто таковыми обладает. Но – ведь что-то есть в таких побрякушках, согласитесь…

 

Глава 36

Все оттенки нежности

(начало)

Остаток ночи и добрую часть наступившего утра Геша провел… тоже на полу – на гостевом матрасе – точь-в-точь, как и капитан Тана. Поразительно, как порою наше отношение к кому-либо может измениться всего за какую-нибудь пару суток! Но – случилось то, что случилось: когда наши друзья глубокой ночью прибыли домой, Геша как-то сразу решил, что укладывать гостей спать на пол после столь дружно проведенного дня – будет с его стороны низменным поступком! – и потому он великодушно предоставил в распоряжение Кости и Марии свой широкий расшатанный диван, напрочь продавленный спинами тех подруг, с которыми ему доводилось коротать холостяцкие ночи. Мало того, не дожидаясь просьбы Кости, он сам украдкой отвел того в сторонку, и заговорщицки шепнул:

– Ты иди. Я пока на кухне посижу, – а затем добрый час маялся в одиночестве на кухне, сжигая одну сигарету за другой под доносившийся даже через стену жалобный скрип дивана.

Потому неудивительно, что проснулся он очень поздно. И, вне всякого сомнения, был непрочь поспать и еще, но – его разбудила музыка – песня «Hoe Es Adios» все из того же, уже знакомого нам, альбома Карлоса «Шаман».

Геша со спины перевалился набок и открыл глаза, которые сразу ослепили лучи бившего в окно солнца. Щурясь, он стал постепенно привыкать к яркому свету, как вдруг что-то неожиданно возникло на пути лучей, отчего глазам полегчало – и тут он разглядел, что этим «что-то» была нога Марии: так она совершала утренний моцион – едва проснувшись, включила музыку, а затем, похватав нужные ей вещи, снова повалилась спиной на диван, справедливо полагая, что Геша должен еще спать, и оттого чувствуя себя так, будто она тут одна, и принялась наряжаться на какой-то особенный, свойственный только ей одной манер; высоко задрав над собой ножку и, как гимнастка, оттянув кверху ступню – так, будто хотела проткнуть ею потолок, она, не спеша и с наслаждением, в такт музыке натягивала на себя новый чулок (небрежно распечатанная ею упаковка валялась подле нее поверх одеяла).

Присутствия в доме Кости не замечалось и даже не слышалось.

«Наверное, ушел куда-нибудь», – догадался Геша.

Затаив дыхание, он, стараясь не двигаться, сузив веки настолько, насколько вообще возможно (чтобы по-прежнему выглядеть спящим), исподтишка, но восторженно наблюдал за девушкой: физиономия его в те минуты, если б мы смогли ее увидеть, показалась бы нам, наверное, похожей на физиономию хитрющего китайца, который, дабы не выдать собственных мыслей, в разговоре с собеседником намеренно щурит свои и без того узкие глаза.

Но – Мария, к счастью, не обращала на нашего шельмеца ни малейшего внимания: натянув чулок, она, как истинная нарциссянка, любуясь своей ножкой, повертела ею в воздухе (предоставив, таким образом, возможность и Геше полюбоваться совершенными линиями ее миниатюрной ножки), а затем, опустив ее вниз, проделала все то же самое и с другой – в той же самой последовательности. Таким образом, спектакль (или легкий стриптиз?) продолжался.

Далее, она, все еще не вставая, подтянула к себе поближе коробку с обувью – так же лежавшую подле нее на диване, извлекла из нее пару модельных черно-красных туфель (которых она при Геше еще не носила), затем обулась в них – опять же, по-очереди вскидывая ножки к потолку и подолгу любуясь каждой в отдельности; и только после Мария встала, накинула на себя забавный короткий халатик – с боковыми кармашками на нем, пришитыми сверху, словно крылышки; сунула в них ладошки и немного ими помахала, а потом притопнула обеими ножками по паласу; затем переместилась к зеркалу, где быстро взъерошила ладонью и без того невесть как во все стороны торчащие прядки волос своего каре, и надолго застыла там, с интересом разглядывая собственное отражение.

Теперь вся она оказалось в створе алчущих взглядов Геши – во весь рост!

Задумавшись, девушка, машинально или сознательно, стала водить пальчиком, словно кистью, по стеклу зеркала, обрисовывая им отражавшиеся в нем контуры своей ладной головки, будто стремилась навеки запечатлеть себя на амальгаме, как художник автопортрет на полотне.

«Все осталось прежним. Только он ушел, но обещал вернуться. Но прошла осень, отшелестел листопад, потемнела опавшая листва и пришла зима. А его все нет, и нет», – пела лирическая героиня композиции на испанском языке, и слова песни, по мнению Геши, едва ли подходили к случаю, но – если не вникать в их смысл – сама мелодия не казалась в его комнате в тот час чем-то неуместным.

Увы, не мог тогда знать Геша, что пройдет всего полгода, и звучавшую в тот день песню вполне можно будет посчитать песней Марии. Не могла о том тогда знать и сама Мария, увы. Впрочем, почему «увы»? Если рассудить здраво, то незнание и являлось их счастьем, или, если точнее – благодаря тогдашнему незнанию, ничто не омрачало их тогдашнего счастья. Почти ничто – если не считать кровавой бани на Шкиперском протоке. И, если не считать, то они – и Геша, и Мария, и Костя – все трое! – только тогда и были по-настоящему счастливы, хотя и не подозревали о том…

Мария, все еще не прекращая движений по стеклу пальчиком, между делом опустила взгляд вниз и столь же взыскующе, как прежде в лицо, всмотрелась себе в грудь, хорошо различимую сквозь ткань топика-ночнушки.

Геша, тем временем, стараясь замедлить вдруг участившееся дыхание, сосредоточил все внимание на той узкой полоске слегка смуглой кожи Марии, что виднелась между нижним краем ее халатика и верхним бандажом чулка на той ноге, что была к нему ближе, и – чуть не задохнулся. Чтобы как-нибудь перевести дыхание, он даже на секунду совсем зажмурился и успел разглядеть на своих веках оранжевые круги, а потом снова распахнул глаза – почти полностью, позабыв обо всех мерах предосторожности.

Оставив зеркало в покое, рука девушки к тому моменту уже опустилась ниже, и Мария – машинально, сознательно ли? – стала трогать свою правую грудь, словно проверяла ее упругость, а вскоре и вовсе принялась ласкать ее.

Геша почувствовал, как у него от волнения начала мелко подрагивать нижняя губа, а почувствовав, поразился – до сих пор еще ни одна женщина своим присутствием не вызывала у него таких сильных, удивительных и необъяснимых эмоций! Происходившее с ним было так непривычно! Едва ли он смог бы, даже полностью успокоившись, суметь описать то состояние, в котором пребывал: мгновениями ему казалось, что он уже где-то вблизи от обморока, мгновениями – от того, чтобы заплакать! – заплакать от счастья.

Он все еще полагал, что Мария не замечает ни того, что он за нею наблюдает, ни того, что с ним творится: увы, мужчинам до некоторого (и, признаемся, весьма почтенного) возраста свойственна известная наивность. Но – уж мы-то с вами знаем! – женщины всегда подмечают, кто и, самое главное, как на них смотрит (чего уж, напротив, никак не скажешь о самих мужчинах). И кто знает, кого в данном случае стоило посчитать большой шельмой: того, кто, притворившись спящим, украдкой наблюдает, или ту, кто, зная, что притворившийся спящим на самом деле наблюдает, делает вид, будто не замечает, что за нею подглядывают?

Впрочем, не нам судить! Да и столь ли уж много шельмовства в таких невинных шалостях, как автоэротизм и вуайеризм? Случается, шалят люди и хлеще!

Вскоре, Геша вдруг ощутил, как на него надвигается нечто, что всегда бывало предвестием оргазма, но – предвестием опять-таки каким-то непривычным, тонким, томительно сладким: он заворочался и, чтобы сбросить с себя наваждение, быстро перевернулся на другой бок, оказавшись, таким образом, спиной к Марии.

И в ту секунду на его счастье (или несчастье?) затрезвонил телефон.

Старательно подавляя мелкую дрожь, которая колотила уже все его тело, он прислушался: девушка быстро отошла от зеркала, убрала громкость музыки, и подняла трубку.

– Да, алло? – сказала она в нее. – Кто – я? А вам вообще, кто нужен? Да, туда. Он еще спит. Разбудить? Девушка, ну какая вам разница, кто я? Совсем не то, что вы, наверное, подумали.

«Лерка! – догадался Геша. – Прикольно! Хорошо, что позвонила! Пусть теперь ломает голову. Хотя… Не все ли мне равно?» – с равнодушием заключил он, а телефонный разговор тем временем продолжался:

– Послушайте, девушка, кажется, я знаю, как вам объяснить, – увещевала телефонную собеседницу Мария. – Вас ведь Лера зовут, так? Вот, видите! Вы меня знаете: помните, на вокзале… Когда мы с вашим Гешей сели в одно такси – вы нас за ним еще приглядеть попросили. Да, теперь мы здесь. Да живем мы здесь временно, девушка! Ваш Геша пустил нас к себе на время. Нас – меня и моего Костю. Девушка, ну как вам не стыдно? Почему «групповуха»?

Геша злорадно и с наслаждением усмехнулся.

– Почему я вам должна звать Костю? Во-первых, его сейчас нет, во-вторых, если бы и был – не позвала. Слушайте, давайте, я Гешу вам все-таки позову. Пусть он лучше сам вам все объяснит. Хорошо? – Мария убрала трубку от уха и громко закричала: – Геша, Геша! Да проснись же ты!

Геша, пытаясь правдоподобно отыграть, будто просыпается, слишком резко повернулся и задел локтем шкаф. Оттуда на него свалилось что-то крупное.

«Пупс, блин!» – догадался Геша и, убрав куклу в сторону, сделал вид, что продирает спросонок глаза, а затем спросил:

– Да?! Я… что случилось?

– Подойди к телефону и поговори с Лерой, – по складам продекламировала Мария.

Словно нехотя натянув на себя спортивки, и на ходу стараясь надеть заодно и майку, Геша добрался до Марии и принял у нее трубку: девушка от него отчего-то в сторону не отошла, а осталась стоять рядом, с любопытством его рассматривая. И потому Геша вдруг очутился в целом облаке тех ароматов, которые испускали нижнее белье, халатик, кожа и волосы Марии. Разговаривать с Леркой при таких обстоятельствах стало вовсе невыносимым.

– Да, слушаю! – резко и почти грубо выкрикнул Геша в трубку. – Да, помешала! Спал я… И хотел еще поспать. Вчера поздно легли. Какая тебе разница?! Девушка? Ты ее видела. Не просто хорошенькая, а прехорошенькая. – Мария польщенно улыбнулась. – Ой, Лерка, поступай, как знаешь! – совсем уже грубо рявкнул Геша в трубку, дурея от обволакивающих его запахов.

На другом конце после его заявления трубку бросили.

Геша, чуть помедлив – для того чтобы Мария услышала короткие гудки, тоже положил трубку.

– Все! Абзац, кабздец, финита! – прокомментировал он разговор раздраженно.

– Выглядело очень некрасиво, – упрекнула его Мария, изучая его лицо испытующим взглядом.

Они стояли очень близко друг к другу.

Ароматы, исходившие от девушки, по-прежнему дурманили сознание нашего героя, отравляя его все сильнее и сильнее, и догадавшись, что еще миг, и он попросту не выдержит и притянет девушку к себе, а там – будь, что будет – чего, по его мнению, ни в коем случае, не должно было случиться, Геша круто на месте развернулся и решительно направился в сторону санузла:

– Мне туда, – поясняя разворот, показал он вяло рукой себе под ноги.

Предваряя возможные вопросы, заранее сообщим: по мнению Марии, тоже ничего не должно было случиться, но – как часто мы поступаем вопреки собственному мнению, а еще чаще от подобных поступков нас удерживает только какая-нибудь малость – случайность, не более.

Очутившись в ванной, Геша быстро открыл в кранах воду – для маскировки, а затем, с грохотом опустив крышку стульчака, рухнул на нее, как давеча – совершенно измотанный борьбой с самим собою.

Те запахи, которым он внимал, стоя подле Марии, казалось, не оставили его: он чувствовал их и здесь – здесь! – сидя поверх унитаза.

«Блин! Память сердца, что ли? – подумал он с сарказмом, но – тут его осенила догадка – он повел носом вокруг себя, а затем поднес к нему ту руку, которой только что держал трубку: – Ах, вот оно что! – понял он окончательно. – От моей руки! От трубки, которую до меня держала она! Да, теперь понятно, отчего такое обоняние у Кости! Рядом с нею, того и гляди, я и сам нюхачом стану!»

Он с наслаждением продолжал втягивать носом запахи девушки с собственной ладони и даже стал гладить себя ею по щеке, представляя, что сама Мария его так гладит.

«А ведь они у меня всего третий день, как остановились, – с тоскою подумал Геша. – Третий! Что будет со мною дальше? Через неделю? Через две? – вопрошал он сам у себя. – Да я же просто сойду с ума! А что будет, когда они проживут у меня тот месяц или полтора, который они для себя наметили, а затем уедут в свой Казахстан? Навсегда! Вот что тогда будет со мною? Разве можно будет жить дальше так, как жил прежде? Как тогда жить? Захлебываясь воспоминаниями?

Лерка! Что такое Лерка в сравнении с этой чудесной девушкой? Сиськи, писька, две ноги – вот вам и вся Лерка. Вздернутый задорно задок, шаловитые глазки… Нет, конечно, я провел с этой Леркой целый год. Почти год… И весь год меня тянуло к ее шаловитым глазам – секс, секс и еще раз секс! – и один только секс. Страстное желание и никакой нежности – с такими, как Лерка, желание и нежность – вещи друг с другом несовместимые. И потому я ее лишь убойно трахал: по-звериному, молча, с наслаждением вслушиваясь в ее стоны – старался даже и не разговаривать с нею (ни до, ни после, ни во время того).

А Мария? Мария! Мария… Каким нежным я мог бы быть с нею! И нежным, и страстным одновременно! Долго! Всегда!

А ведь если Мария уедет, – с горечью признался вдруг сам себе Геша, – ведь я же опять схлестнусь с Леркой! Или с любой другой – такой же, как она. Их – Лерок – пруд пруди! И никуда от них не деться. А жаль!

А такие, как Мария – они только для таких, как Костя. Особенные для особенных!

Ну и пусть! Пока еще есть время. И потому никаких Лерок до тех пор, пока Мария не уедет. Уж лучше я буду, как полный идиот, издали и тайком любоваться этой удивительной девушкой, нежели… нежели… К черту! Пусть! А после… после можно будет и расплатиться! За все надо платить! Но – в жизни порой случается нечто, за что не жалко платить. Даже самую страшную цену!»

Из оцепенения его вывел донесшийся в санузел из коридора звук звонка у входной двери.

«Костя вернулся», – понял Геша.

Быстро смочив вихры водой, наспех ополоснув лицо, он закрыл краны и, схватив с сушилки полотенце, вышел из ванной в коридор.

Он не ошибся – там действительно уже появился Костя с какими-то покупками в пакетах.

– Ты где был, Костя?! – воинственно, держа ладошки в кармашках-крылышках, игриво наседала Мария девичьей грудью на приятеля.

– Где, где, – не желая вступать в игру, попытался отмахнуться от нее он.

– Вот именно – где?! – не отставала она.

– К Зеленому я ездил. Долю ему отвозил, – нехотя пояснил Костя.

– Без меня?!

– Тебе-то зачем? – постарался урезонить Костя. – Ты спала. Будить не хотел.

– А когда вышел из дому, ты разве не почувствовал, что оставил здесь что-то очень важное для себя? – продолжала наступать на него Мария.

– Что? О чем ты? – отгораживаясь от атак пакетами, явно недоумевая по поводу ее настроения, спросил Костя, поморщившись.

– Разве ты не почувствовал, что здесь осталась твоя нога или рука? Или, например, печень? Или, быть может, даже сердце? А? – подсказала ему Мария.

– Блин! Что с тобой, Мария?! В чем я опять виноват, скажи? – так и не поняв возлюбленную, раздраженно воскликнул Костя. – Вот, держи! Наш завтрак! – закончил он, протягивая ей пакеты.

Мария насупилась: она исподлобья взглянула краешком глаза в сторону Геши – понимал ли он, что она имела в виду? – а затем, уловив скрытое сочувствие, удрученно и с укором посмотрела на Костю: – Вот, значит, как! – заключила она с горечью и машинально помахала кармашками-крылышками – вид у нее в ту минуту стал каким-то уж очень жалким, от былого оживления не осталось и следа.

Она приняла протянутые пакеты, и вяло поинтересовалась:

– Ну, и что твой Зеленый? Много ты ему отвез?

– Сколько положено – десять процентов, – буркнул в ответ Костя.

– Больше двухсот тысяч! – поразилась Мария.

– Ну, да…

– Хватило бы и двух-трех, – безучастно заметила девушка.

– Не в моих правилах! Он мне классную игру организовал, а я его кидать должен? – отрезал Костя. – А?! Если че…

– Как знаешь…

– А ты – почему в таком виде? – прищурившись, спросил вдруг Костя.

– В каком?

– В таком… Ходишь по дому полуголая!

– Не нравится – не смотри! – отрубила Мария.

Только теперь Костя посмотрел на Гешу и поприветствовал его:

– Здорово, старичок! Как выспался?

– Привет! – отозвался Геша. – Спалось сладко.

Костя настороженно на него взглянул, а затем столь же настороженно покосился на Марию:

– Надеюсь, вы тут не баловали без меня? – будто в шутку спросил он.

– Пошел ты, Костя! – разозлилась Мария и, круто развернувшись, пошла от него в сторону кухни.

– Да, ладно, ладно! – закричал ей вслед Костя. – Я просто прикалываюсь. Не понимаешь, что ли?

– Костя – задница, причем наитупейшая! – пропела издалека Мария.

– Ну, вот! Оказывается, я – задница! – громко отозвался Костя. – Я, как дурак, для них продукты накупил, достал две бутылки классного аргентинского вина, а она меня – задницей! И вот эту девушку я люблю! – показав Геше глазами в направлении кухни, стараясь окончательно обратить все в шутку, пояснил Костя…

Мария, вывалив на кухонный стол покупки, ушла в ванную переодеваться. Оттуда она появилась уже в коротком красном шерстяном платье, перехваченном в талии черным кожаным пояском (не зря ведь извлекла из коробки новые красно-черные туфли!), но с еще не наложенным макияжем.

Едва они уселись за стол, как вновь раздался звук звонка у входной двери.

Костя вопросительно посмотрел на Гешу. Тот, пожав плечами, равнодушно ответил:

– Не знаю… Пойду, открою… Кого там черти принесли? – И пошел в коридор.

– Наверное, твоя пассия! – крикнула ему в спину Мария. – Приехала разборки устраивать!

– Вряд ли! – на ходу усомнился Геша, не обернувшись к ней. – Она бы так быстро сюда не добралась.

– Представляешь, Геше за несколько минут до твоего прихода звонила его секс-бомба – та, что нас за ним приглядеть просила на вокзале, – а я на свою беду к телефону подошла. Так она меня шлюшкой обозвала, – весело доложила Мария Косте.

– Пашка! – донесся на кухню радостный возглас из коридора. – Молодца, что заехал! Как раз к столу и до компании. Да стащи ты с себя свой шпионский плащ!

Вскоре Геша появился на кухне в сопровождении гостя.

– Вот, ребята, знакомьтесь, очень хороший мой товарищ. Зовут Павлом. Мы с ним с самой армейки дружим, – представил он, пододвигая к столу четвертый табурет. – А это, Паша, мои новые друзья – Костя и Мария. Помнишь, я тебе в кафе говорил, что у меня жильцы появились? Вот, они. Очень хорошие ребята! К нам прямо из солнечного Казахстана, – продолжал Геша. – Ты присаживайся, Паша.

– Очень приятно, – поздоровалась Мария с гостем, с любопытством изучая его.

– Мне тоже очень приятно, – ответил тот любезностью на любезность, протягивая заодно руку Косте.

– Будем знакомы, – пожимая протянутую руку, пробурчал Костя – непонятно, чем недовольный – то ли нежданным посещением, то ли явным интересом своей подружки к посетителю.

Паша мельком глянул на красовавшееся перед ним аргентинское.

– Винчиком пробавляетесь? – отметил он. – А я тоже – не с пустыми руками, – и он выставил на стол бутылку водки: – Вот, «Довгань».

– Не-а, мы водку не пьем! – замахал рукой Геша.

Паша с удивлением на него посмотрел:

– Кто «мы»? – не без сарказма поинтересовался он.

– Мы. Все, – невозмутимо пояснил Геша.

– Ты, что ли, тоже?

– Я в числе.

– И давно?

Геша наморщил лоб, а затем вопросительно покосился на Костю:

– Давно? – повторил он вопрос, но сам на него и ответил: – Блин, второй день уже пошел. Костя приучил – только сухое вино, и ничего другого. А знаешь, Паша, мне понравился такой принцип.

Паша пожал плечами:

– Как хотите… Значит, будем пить ваше вино.

Геша оживился еще более:

– Пашка, представляешь, Костя по части вин – дока! Любое вино по запаху определяет – даже на расстоянии. Он даже в карты на бабки так играет: запахами вин крапит. Правда, Костя? Покажешь Пахе?

В общем, Гешу понесло: нельзя сказать, по какой причине – возможно, из-за пережитого несколько ранее сильного возбуждения; возможно, его развезло после пары выпитых бокалов принесенного Костей вина – неважно. В любом случае, не прошло и получаса, и Павел узнал без каких-либо стараний со своей стороны все, что поручил ему узнать Андрей Павлович.

«Хорошо, что Костя вернулся, хорошо, что Паша пришел – так легче, так проще. Не нужно оставаться с Марией наедине. Разве плохо украдкой наблюдать за ней? – не прекращая болтать, умудрялся думать про себя Геша. – Видеть, как она на всех смотрит? Как переводит взгляд с одного на другого? Как наклоняет голову в сторону говорящего?»

«Странный он какой-то сегодня! Словно блаженный! – наблюдая за Гешей, с легкой насмешливостью думал про себя и Паша. – Из-за девчонки, что ли? Нет, Геша, тут уже все схвачено, тут тебе не выгорит – девочка не про тебя!» – прибавлял он без тени злорадства, – просто констатируя очевидный, по его мнению, факт…

 

Глава 37

Просто глава

Здесь автор не без некоторой неловкости вынужден вновь напомнить о себе.

Дело в том, что придумать адекватное название очередной главе оказалось практически невозможным: едва ли повествование в ней могло сложиться целостным – таким, каким оно и должно быть по всем канонам хорошей прозы; и потому автор решил прибегнуть к тому способу, который, вероятно, более соответствует канонам кинематографа – что-то вроде параллельного монтажа эпизодов. И очень надеется, что такое решение читатель признает в итоге вполне оправданным…

– – – – – – – – – –

Прибыв в Управление, Сергей вихрем ворвался в кабинет – там его уже ожидали Биген и Семыкин.

– Ого, парни, что я вижу?! – слегка подивился он. – Чуть свет, а вы уже в работе?

– Что мы – сами не знаем? – деланно обиделся Семыкин. – Раз на тебя начальство насело…

– Ладно, ладно, Сема, – усевшись в кресло, замахал на него рукой Тана, – принято! А где Егоныч? Небось, еще дома бреется?

Биген и Семыкин заговорщицки переглянулись друг с другом и, не сговариваясь, дружно прыснули.

Сергей пытливо на них взглянул:

– Так! Что тут? Давайте, колитесь! Что с Егоновым?

– Да не, Серега, – широко, во всю широту азиатского лица улыбнулся Биген. – С ним все в порядке. Он уже давно службу правит. Аж, шуба заворачивается!

– Не понял! Где он? Чего он там правит?

Семыкин и Биген вновь переглянулись и вновь прыснули:

– Серега, – стараясь подавить разбиравший его пылкую натуру смех, попытался объяснить Биген. – Егоныча Костылев полчаса назад на убийство отправил – как старшего по званию.

– Так какого черта вы здесь гогочете? – рассердился Сергей. – У нас и так дел выше крыши, а тут еще… Что там за убийство?

Биген пересел к нему ближе:

– Понимаешь, Серега, – начал он обстоятельный рассказ, – мы с утра здесь уже в половину девятого были… Егонов, кстати, первым пришел. Ну, сидим себе, сидим, чай пьем, тебя ждем. Тут вдруг влетает Костылев, тебя спрашивает. Мы ему говорим, что ты был и умелся к Статенину, за заключением. Кстати, Коля сам сюда заезжал – за пять минут до прихода Костылева, вон, заключение на столе лежит. – Тана, слушая Бигена, машинально схватил заключение Статенина и стал его перелистывать. – Короче, Костылев тогда дергает Егонова: говорит, срочно поезжай на Средний, 37, и расследуй там отравление.

– Что за отравление? – не прекращая читать, поинтересовался Тана.

– В общем, живет там одна одинокая старушенция… Легендарная какая-то! Блокадница или что-то вроде того. Но, самое главное, она какая-то родственница мэра. Дальняя, видимо…

– Короче!

– Короче, была у старушки собачка-болонка, мальчик. – Сергей прекратил читать и поднял на Бигена изумленные глаза, догадавшись, что сейчас услышит нечто настолько маразматичное, что выделится даже на фоне всей их маразматичной повседневной оперативной жизни. – Так вот, собачку, как утверждает потерпевшая, траванул сосед с нижнего этажа – ужасно нехороший пацан лет сорока. Старушка немощная совсем, выгуливать болоночку ей не по силам. Так она просто выпускала собачку за дверь, а та, зараза, на улицу ходить ленилась, и потому писала прямо на коврик соседу. Тот, значит, и отмстил.

– А участковый – на что? – со свирепым видом напомнил Сергей. – У нас, что – более срочных дел нет?!

– Так ведь убийство! Мы же по особо важным, – невозмутимо напомнил Биген. – Опять же – родственница чья-то!

Сергей грустно вздохнул.

– Ладно, черт с ним – с Егоновым. Без него обойдемся! – зло заключил Тана. – Что там твой зема? Помог чем?

– А как же! Вот – адрес жительства, места тусовок. Думаю, лучше всего нам к нему прямо сейчас и наведаться, и прессануть, как следует. Наверняка, еще в постели – такие птицы поздно просыпаются.

– Пожалуй, – согласился Сергей. – Значит, надо срочно ехать в прокуратуру. Без ордера-то, как?!

– С такой швалью можно и без ордера, – возразил Биген.

– Ага, конечно! – съязвил Тана. – А пистон потом, кому будет? Тебе или мне?

– Тебе, дружище! – благожелательно отозвался Биген.

– Вот, вот! Короче, едем в прокуратуру! – решил Тана. – Сема! Ты с нами! Пригодишься…

Пока спускались по лестнице, Семыкин хвастался:

– Серега, мне пацаны из Выборгского РУВДа такой способ рассказали – как информацию выколачивать – закачаешься! Кого угодно расколоть можно! Хоть индийскую йогу!

– Да ну! – подначил Сергей.

– Точно говорю! Можем сегодня на этом Зеленом и проверить.

– Договорились, Сема! Значит, тебе и карты в руки! Мы с Бигешой отдыхать будем, а ты Зеленым займешься. В общем, сегодня ты, Сема, командир.

– Я – командир? – удивился Семыкин.

– Да, карт-бланш тебе, – подмигнув Бигену, заверил Тана.

– Ладно…

Когда усаживались в Сергееву «Ниву», Семыкин заартачился:

– Серега, давай, я спереди сяду. А Бигеша – пусть назад лезет. Он – маленький!

–  А вот хрена тебе лысого, Сема, а не спереди, – отрубил Тана.

– Почему?

– Потому что сидеть подле меня – привилегия моей женщины и Бигеши. И никого более.

– Сам же сказал – я сегодня командир.

– Не в моей тачке! А вот у Зеленого покомандуешь, Сема, – усмехнулся Сергей, усаживаясь за руль, не забыв подтолкнуть Семыкина в спину по направлению к заднему сидению.

– А ты куда рулишь, Серега? – прищурившись на дорогу, с недоумением поинтересовался Биген минут через пять.

– Как «куда»? К Шпигулину, разумеется, – удивился вопросу Тана.

– К дебилу? Да мы там полдня потеряем, а Зеленый тем временем шляться куда-нибудь уйдет. Лови его потом, – возмутился Биген.

– Резонно, конечно, но – что делать? Без ордера не пойдем. Есть предложения?

– Конечно! Рули до Ниночки! Я тебе ордерок в пять минут сварганю! Тебе даже из машины выходить не придется, – предложил Биген, как было уже не раз.

Так и решили.

– Смотри-ка! – ткнул Сергей друга в бок локтем, когда они притормозили перед светофором на перекрестке Большого проспекта и двадцать третьей линии, и показал глазами на край тротуара.

Там, не замечая ничего и никого вокруг, стояла юная парочка и страстно целовалась взасос. Молодым людям едва ли минуло шестнадцать.

Добрый десяток секунд наши друзья не могли оторвать грустные взгляды от влюбленных, выхватывая из всей картинки почему-то только отдельные фрагменты – трепетную шейку девушки, по которой, нежно лаская, елозила ладонь паренька; коленки девушки, выглядывавшие из-под края юбки, которые она отчего-то плотно свела вместе, словно потирая друг об друга; мобильный телефон в кожаном футляре на ремешке, висевший на запястье той руки паренька, которой он за талию прижимал девушку к себе…

– Да, были и мы когда-то рысаками! – мечтательно заметил Биген, когда они, наконец, тронулись с места.

А на Сергея накатили теплыми волнами воспоминания: когда-то вот так же и они с Танькой могли бродить по улицам с самого утра и до глубокой ночи, целовались, где попало, и даже там, где вовсе не принято – на всех углах и перекрестках, в телефонных будках, на набережной – на ступеньках под сфинксами, в залах Эрмитажа и Русского музея; часто и подолгу – так, что на следующий день пощипывало губы, так, что порою губы обветривались, и тогда на очередном свидании приходилось просто ходить. Звучали и слова: нечасто, понемногу – юность как-то на удивление скупа на слова любви, но зато какими они были! – те слова… И куда все ушло спустя годы? На смену всему пришли раздражение, усталость друг от друга, даже ненависть...

А жаль, как жаль! Неужели, все лучшее всегда должно кончаться, и кончаться только так, а не как-нибудь иначе?

Так думал капитан Тана, подъезжая к зданию городской прокуратуры.

– – – – – – – – – –

А в то самое время по всей гостиной Гешиной квартиры вихрем кружились зеленоватые хлопья с изображениями бывших президентов Соединенных Штатов: везде – на полу, на диване – они лохматились в воздухе и заполняли всю кубатуру комнаты.

Так дурачилась Мария!

Усадив парней на диван, она, стоя перед ними, доставала из сумки Андрея Павловича одну за другой пачки купюр, разрывала их и бросала вверх охапку за охапкой, стараясь осыпать ими ребят – словно детсадовская девочка, играющая опавшей по осени листвой.

– Мальчики! Сколько денег! – восторженно причитала она. – И они все наши! Вы представляете, сколько всего на них можно накупить?! Сколько можно сделать! Теперь мы богаты!

– Подожди еще – это не богатство, только намек на него, – с легкой снисходительной насмешливостью, но ласково возражал ей Костя. – А вот через пару недель, если так и дальше пойдет, мы, быть может, и в самом деле станем богаты.

– Нет, нет! – возражала в свою очередь Мария. – Разве нам мало? Иной человек за всю жизнь столько заработать не сможет.

– А Испания? Как же Испания? – напомнил ей Костя. – Для Испании маловато. Правда, Геша?

Геша, не желая вмешиваться в их милый спор, невразумительно пожал в ответ плечами.

– Вот видишь! – все-таки сослался на него Костя.

– Да, Испания… – менее оживленно повторила Мария. – Испания, Испания… – и, вздохнув, она присела рядом с ними.

Костя повернул голову в сторону Геши и позвал:

– Слышь, Геша!

– Чего?

– У тебя нет на примете какого-нибудь местечка, где можно на пока деньги схоронить?

Геша вновь пожал плечами:

– Схоронить? Зачем? Храните здесь…

– Мне кажется, лучше все-таки не здесь, а? Если че? Мало ли, что может случиться. Мы, бывает, с утра и до самого вечера сваливаем… Так что – нет?

Геша чуть подумал, и решил:

– Почему «нет»? Можно к моим отвезти – к матери с сестренкой. Они бывшей моей комнатой совсем не пользуются. Я иногда, когда допоздна у них засиживаюсь, случается, остаюсь в ней ночевать.

– Вот! Уже хорошо, – одобрил Костя. – Только…

– Что «только»?

– Ну, мало ли… Увидят, пойдут вопросы…

– Какие вопросы? Ничего страшного. Скажу им, что вы подарков дорогих для дома накупили, а теперь боитесь, что их сопрут в моей квартире, когда нас дома не бывает. Рыться в вашей сумке они ни за что не станут. Они у меня не такие – никогда к чужому не прикоснутся. Да они в мою комнату и не заходят вовсе.

Костя взглянул на Марию:

– Ты как считаешь? – спросил он.

Она равнодушно пожала плечами:

– Не знаю… Думаешь, нужно?

– Нужно! – убежденно сказал Костя.

– Хорошо, давай, отвезем, – согласилась она.

– Тогда давайте соберем все, что ты разбросала, и поедем, – предложил он. – А потом – двинем куда-нибудь гулять. По Гешиной программе…

– А играть тебе сегодня надо будет?

– Нет. Я сказал Зеленому, что сегодня хочу отдохнуть. Я ведь вымотался вчера, как шахтер в забое. Вы с Гешей забавлялись, а я – пахал, – успокоил ее Костя.

– Гулять, гулять! – вновь оживилась Мария. – Хочу гулять по Гешиной программе!..

– Маша! – позвал Геша, когда вся троица уже ползала по всему полу комнаты на коленях, собирая раскиданные девушкой деньги.

– Да? – отозвалась Мария.

– У тебя фамилия, какая?

– Тебе зачем? – с легким удивлением глянула она на него.

– Просто… Любопытно. Я же казахов раньше почти не встречал.

– Карабиева.

– Это что-нибудь значит?

– Да. «Кара» – в переводе с казахского означает «черный». А «бий» – господин, знающий человек. Лет двести назад на берегу Каспия жил мой далекий предок. Его прозвали Кара-бий. Это именно прозвище, а не имя – на самом деле, его совсем по-другому звали. Но так как он почитался большим мудрецом и даже колдуном среди адайцев, то его побаивались – считали, что он мог одним только усилием воли любого человека разорить или даже со свету свести.

– Ого! – воскликнул Геша.

– Да, да, – подтвердила Мария. – Отец мне фамилию в честь того знаменитого предка и дал. У самого отца фамилия совсем другая.

– С чего вдруг?!  – искренне поразился Геша.

– А, ты не парься, Геша. Такие уж у нас, у казахов, заморочки. Потом я тебе как-нибудь под настроение объясню. – Тут Мария, чуть сдвинув брови, с любопытством взглянула на Гешу. – А как твоя фамилия?

– Гриднев, – признался Геша.

– Что-нибудь значит?

– Конечно. Гриднями на Руси в средние века называли молодых людей, которые служили в княжьих дружинах и были вооружены мечами. То есть, мечники.

– Клево! – резюмировала девушка. – Значит, ты – воин.

– Есть немного, – согласился Геша и, ради приличия, перевел взгляд на Костю, который лишь хмурился, слушая их треп, и поинтересовался: – А тебя как по фамилии, Костя?

– Ну, Попандополис, – нехотя сообщил тот.

Геша, подавляя невольный смешок, слегка хмыкнул.

– Что?! Что не так, Геша? Чем тебе моя фамилия не понравилась? – угрюмо уставился на него Костя. – Находишь ее смешной?

– Не, что ты! – поспешил оправдаться Геша. – Просто помнишь: фильм когда-то советский был, «Свадьба в Малиновке» назывался…

– И что?! – гневно перебил Костя.

– Да ничего. Просто там один персонаж такой был – Попандопало. Ну, очень смешной тип.

Костя, не зная, как на Гешины слова реагировать, напряженно засопел.

– Ладно, мальчики, – вновь присоединилась к разговору Мария. – Будет. Так вы, чего доброго, еще поссоритесь. – И она игриво толкнула возлюбленного в плечо ладошкой: – Ну, Кот, Котик! Чего ты!

Костя в бешенстве вскочил с колен:

– Ну, где?! Где ты видишь Котика? Ты посмотри на меня внимательно! Равзе я, по-твоему, Котик?

Геша и Мария, как провинившиеся дети, молча взирали на него снизу.

– Не люблю я такие пошлости! – буркнул Костя, обращаясь только к Геше, вновь опустившись на колени и торопливо собирая купюры. – Котик, кошечка, мышонок! – язвительно передразнил он. – И ведь знает же, что мне такое обращение не нравится! – Сверкнул он быстрым взглядом в сторону Марии. – Нет же! Нарочно, говорит, чтобы меня позлить!

Геша украдкой посмотрел на Марию – как раз тогда, когда она, зная, что находится к Косте спиной, лукаво улыбнулась.

– – – – – – – – – –

Хотя поутру в казино, как правило, какой-либо работы для службы охраны еще не намечалось, так повелось, что очередная смена приходила на работу обычно к десяти, а те сотрудники службы, чья деятельность вовсе не нормировалась – такие, как Павел и Юра, появлялись там по своему усмотрению, но – регламентируя свой особый график строго в соответствии с теми задачами, которые ставил перед ними Андрей Павлович.

И потому тем днем Юра пришел туда вместе со всеми к десяти, а Павел, который, как мы уже знаем, с утра выполнял поручение шефа – подъехал в казино только к одиннадцати.

– Привет, парни! – поздоровался Павел со всеми присутствовавшими, едва возник перед ними, и, не дожидаясь ответа, окликнул Юрия: – Шеф где?

– У себя, – ответил тот и добавил: – Он, когда приехал, сюда заглянул – тебя спрашивал. Сказал, как появишься – сразу к нему. Вместе со мной. Узнал что-нибудь?

– Все узнал…

– И как?

Павел с некоторым сомнением пожал плечами:

– Не знаю… В общем, пошли к шефу – там все услышишь…

Здесь хотелось бы несколько подробней рассказать о самом Андрее Павловиче.

Родился он в самой обычной семье – отец его служил штамповщиком на Кировском заводе, а мать инструментальщицей – на том же заводе.

Еще учась в школе, Андрей Павлович решил, что сделает все от него зависящее, чтобы самому никогда не пришлось переступать проходной, какого бы то ни было, завода или фабрики – уж слишком тяжелым и неблагодарным выглядел на его вкус сам труд рабочего человека, слишком уж скромной представлялась и вся жизнь такого человека – за примером подобных людей ходить далеко не нужно было.

Потому, еще в восьмом классе он самостоятельно пришел в ближайший к нему райком комсомола и попросился на службу курьером в свободное от учебы время: мол, хочу стать последовательным строителем коммунизма, отдать все силы на борьбу с мировым империализмом, и прочая, прочая ахинея, которую принято нести в подобных случаях.

Просьбу его удовлетворили.

С того дня он до обеда, как и полагалось в его возрасте, проводил время в школе, а после обеда выполнял те мелкие поручения, которые доверяли ему сановные комсомольцы той поры: в основном, разносил почту по различным советским учреждениям; если требовалось – мог заварить чаек или сбегать за сигаретами – да мало ли чего?

И все время Андрей Павлович, преодолевая лень, долбил английский, а заодно и немецкий: со словарями и самоучителями не расставался.

Окончив школу, поехал в Москву – поступать в МГИМО, не забыв предварительно взять из райкома положительную характеристику-рекомендацию (для поступления в столь престижное по тем временам учебное заведение такая бумажка была совершенно необходима).

И его приняли – на факультет внешней экономической деятельности.

Окончив институт в 85-м, Андрей Павлович целых пять лет проработал в советском торгпредстве в Вене, а затем, вернувшись в Питер, устроился в Совфрахт при Ленинградском морском торговом порту.

В 96-м Андрей Павлович, поняв, что новые времена наступили окончательно и бесповоротно, открыл частное предприятие, которое занялось приемом, обработкой и растаможкой грузов – наработанные связи ему очень помогли (в том числе, и в системе госбезопасности – торгпреды ведь не только экономической деятельностью занимались).

Бизнес стал бурно разрастаться – как конопля в Чуйской долине. Скоро пришлось организовать несколько транспортных линий, выкупить пару терминалов в порту, проникнуть в довольно закрытую от чужаков систему железнодорожного транспорта, выкупив терминалы и там, открыть агентство по сопровождению грузов.

Все дело приносило ему солидный и устойчивый доход – по сей день, без поправок на, какие бы то ни было, российские или мировые экономические кризисы.

Все остальное: сеть казино, один из телеканалов, попавший под его контроль, пара-тройка газет – все стало забавами по сравнению с тем, что давал ему первоначальный бизнес.

Такая вот простая история.

Нет, Андрей Павлович не стал одним из тех людей, чьи имена мы постоянно видим и слышим, чьи поступки и деяния регулярно освещаются для нас различными СМИ – такого рода известность нужна ему была, как собаке пятая нога. Но – мог он очень многое. Настолько, что, знай мы подробности, его деятельность могла бы показаться нам фантастичной.

Конечно, как часто случается с подобными людьми – то есть, незаурядными – его многие не любили, многие пытались за глаза отказывать ему в наличии у него способностей и достоинств. Нам ведь такое знакомо, не правда ли? Чем человек способней, чем ярче его достоинства, тем сильнее посредственность в его окружении старается такие способности и достоинства умалить – с упрямством и даже упертостью, которым сами не могут найти лучшего применения…

– Ну, Павел, есть что-нибудь интересное для меня? – спросил Андрей Павлович, когда подчиненные по его приглашению присели напротив него в кабинете.

– Есть, Андрей Павлович, только… – начал Павел, но тут же, потупившись, осекся.

– Что «только»?

– Только я бы попросил вас, чтобы последствия нашего разговора никак не коснулись моего друга, – преодолев себя, закончил Павел.

Андрей Павлович недоуменно хмыкнул:

– Ты, Паша, не бойся. Рассказывай все по порядку.

– Парень, – продолжил Паша, – Костя, он… В общем, он играл нечестно.

– Так! Каким образом?

– Да вы, наверное, и не поверите, Андрей Павлович. Представляете – он карты запахами вин метил во время игры!

– Запахами?! – изумился Андрей Павлович.

– Да! – воскликнул Паша возбужденно. – У него обоняние какое-то невообразимое! Вообще, он из семьи виноделов. С винами с детства дело имеет. Он мне даже показал: любую карту по запаху угадывает. Да что там карту! Он мне даже сказал, что я на завтрак ел!

– И что же? – заинтригованно спросил Андрей Павлович.

– Два вареных яйца, бутерброд с маслом и ветчиной.

Андрей Павлович снова хмыкнул:

– Так вот почему он столько вина заказал! – прошептал он задумчиво и, взглянув на Юрия, спросил: – А ты,..  что на сей счет думаешь?

– То же, что и вчера, – буркнул тот недовольно.

– То есть?

– Мочить сучонка надо! Что он о себе возомнил?! Пришел к солидным людям, обмишулил всех, как детей…

Андрей Павлович, перебив, рассмеялся:

– Ой, ой, ой, Юра! Вот, смотри, Юра: ты – хороший, в принципе, парень. Так?

– Ну?..

– Но ты ведь обычный – как все. Так?

– Ну?..

– То есть, ты, Юра, – бездарь!

Юрий обиженно повел плечами:

– Ну, Андрей Павлович! – протянул он укоризненно.

– Да ты не обижайся, Юра. Люди – в основном, все бездари. Это – нормально. На бездарях мир держится. Если называть вещи своими именами, то и сам я – порядочная бездарь…

– Андрей Павлович! – запротестовали в один голос и Павел, и Юра.

– Да, да! А чему вы удивляетесь? Мне просто повезло несколько более, чем другим – и только! В нужные моменты сумел принять правильные решения. Что тут особенного, а?

Он испытующе посмотрел на собеседников. Те молчали.

– А парень – этот Костя – он, по-вашему, кто? Я вас спрашиваю! Молчите? Тогда я вам сам отвечу: он совершенно уникальный человек! А человек – творение Божие! Тем более такой, как он! Да, я понимаю – есть между нас такие людишки, глядя на которых, можно подумать, что их пьяный слесарь на свой лад смастерил, а не господь Бог. Таких, как ты говоришь, Юра, и замочить не грех. А таких, как этот Константин, беречь надо. А по возможности – использовать. Взаимовыгодно! Ты еще помнишь, как я в прошлом году в Краснодар ездил? Я тебя спрашиваю, Юра!

– Помню…

– А зачем, помнишь?

– Вроде землю там купили…

– Правильно, купил! А теперь не знаю, что с нею делать! Хотел я там виноградники разбить и винодельню поставить. И производить пару-тройку марок своего собственного вина. Есть, парни, такие занятия, которые человеку – как бы вам сказать? – вроде как особый шарм придают. И производство вина среди немногих таких занятий. Актеры, бизнесмены, бывшие политики – в эту сторону неровно дышат. И – даже не ради прибылей! Хотя – если прибыльно, то и вовсе хорошо! Вот, казино – со дня на день закрыть придется, знаете. По карману мне оно больно не ударит, но – жалко. Конечно, что-нибудь придумается. Может, просто, как недвижимое продам. Но, скорее всего, покерные клубы в них открою – опять же, больше для шарма! Но, сами понимаете, прежних доходов они приносить не будут. А я – бизнесмен! – прежде всего. Значит, нужно думать, как бизнес расширить. И тут – вдруг подворачивается такой человек, как ваш Костя! Да его нужно срочно сватать в команду! Управляющим! Технологом! Туда – в Краснодар! Короче, Павел, когда твои ребята отсюда отъезжать собираются?

– Думаю, не раньше, чем через месяц, – чуть помедлив, ответил Паша. – Только с чего они вдруг «мои»?

– Отлично! – Оставив вопрос без ответа, с воодушевлением воскликнул Андрей Павлович. – Сделаешь паузу – с недельку, а потом опять к ним заедешь и от моего имени с самим Костей поговоришь. Скажи, если согласится – не пожалеет. Разумно?

– Да, Андрей Павлович. Я все понял, – кивнул Паша.

– Но Зеленого надо наказать, – вставил в разговор реплику Юрий.

– Какого Зеленого? – опешил Андрей Павлович.

– Тот тип, через которого Костя к нам на игру попал. Наказать, говорю, надо – за то, что не предупредил, с кем играть придется. Ведь наверняка знал, сволочь!

– Ни в коем случае! – возмутился Андрей Павлович. – Более того, – когда мы вновь играть соберемся – пошли через этого типа приглашение Константину на игру. Как вчера… И, кстати, на всякий случай, предупреждаю – когда тут появятся мои партнеры по покеру, насчет способностей парня не проговорись. Понял?

– Понял…

– Эх, Юра, Юра! – укорил Андрей Павлович. – Ну, все, идите. Павел, через полчаса едешь со мною в мэрию, – распорядился он…

– – – – – – – – – –

Не задержавшись у дверей в отчий дом, Геша отворил их своим ключом:

– Проходите, ребята! – пригласил он, пропуская Костю и Марию вперед себя.

Протиснувшись сквозь вторую дверь, гости очутились в длинном коридоре, где сразу нос к носу столкнулись с девчушкой, которая с кем-то бойко беседовала по коммунальному телефону, висевшему на стене возле вешалки.

– Лизка?! – удивленно воскликнул Геша, войдя в квартиру вслед за друзьями. – А ты чего здесь делаешь? Почему не в школе?

– Не твое дело! – дерзко отозвалась та, между делом поедая Марию критическими взглядами, заодно уделяя внимание и Косте. – Мама! Мама! – закричала она на весь коридор. – Иди! Встречай своего блудного сына! А то он мне по телефону говорить не дает!

Анастасия Анатольевна показалась на зов из комнаты:

– Лиза! Ну, ты чего так расшумелась? Хочешь, чтобы соседи опять мне выговаривали? – нравоучительно сказала она дочери.

– А чего он! – отмахнулась та и тут же приникла к телефону: – Ладно, Витек, потом договорим. К нам тут гости пожаловали, – сообщила она и, положив трубку, снова с любопытством уставилась на Марию.

Анастасия Анатольевна подошла к сыну и чмокнула его в щеку:

– Ну, здравствуй…

– Ма, а вы чего не в школе? Я думал, вас нет дома, – спросил Геша.

– Ну, у меня с утра сегодня занятий нет. К обеду пойду, на факультатив…

– А Лизка? – перебил Геша.

– А наша коза простыла – под дождем вчера набегалась, – пояснила Анастасия Анатольевна.

– Мама! Я же тебя просила – не называй меня «козой», – обиделась дочь. – Коза – сейчас самое позорное слово.

– Ма, да она здорова, как бык! – подлил масла в огонь Геша.

– Сам ты – бык! Бычара позорный! – мгновенно отреагировала Лиза.

– Ну, хватит вам! – рассердилась на них Анастасия Анатольевна. – При людях! Ты бы сначала нас с друзьями познакомил, а потом лаялся, – одернула она Гешу.

– Да, мама, Лиза, познакомьтесь – мои новые друзья: Костя и Мария. Я о них вам говорил – они у меня остановились. Они из Алма-Аты, – доложил Геша.

Анастасия Анатольевна слегка и с достоинством наклонила голову в сторону гостей:

– Очень приятно!

Лиза, закончив придирчивый осмотр, пядь за пядью обследовав глазами красно-черный наряд гостьи, так и не найдя, к чему бы можно было придраться, сделала шаг в сторону Марии и дружелюбно протянула ей руку:

– Привет! – а затем, чуть подумав, протянула руку и Косте: – Здрасте! – выдавила она из себя смущенно.

– Ребята, это моя мама – Анастасия Анатольевна, и сестренка – Лиза, – представил родных Геша.

– Очень приятно, – почти одновременно отозвались Костя и Мария – тоже довольно смущенные.

– Проходите в комнату, – пригласила Анастасия Анатольевна. – Будем пить чай и знакомиться основательней.

Такая перспектива гостям никак не улыбалась, и потому Костя послал многозначительный взгляд Геше.

Тот принялся торопливо пояснять:

– Ма, мы ведь всего на минутку забежали. Ребята тут подарков накупили, – он кивнул головой на сумку, которую держал в руках Костя, – все очень дорогие вещи. Мы чего-то подумали – опасно в пустой квартире оставлять. Мы же, как с утра уходим, так уже по темнякам домой возвращаемся – надо же ребятам Питер показать, они впервые у нас.

– А здесь? – удивилась Анастасия Анатольевна. – Мы с Лизкой тоже целыми днями в лицее бываем.

– Не, ма! – возразил Геша. – Тут коммуналка! Всегда кто-нибудь дома есть. А в нашем квартале, кстати, последнее время какие-то бомбилы по квартирам шалят, – нашелся он. – Так я в свою комнату их вещи положу, ладно?

– Клади, конечно, – равнодушно позволила Анастасия Анатольевна. – Твоя комната, сам знаешь.

Геша сразу после ее слов рванул по коридору в сторону своей комнаты, на ходу подбирая нужный ключ.

– За мной, ребята! – позвал он.

– Вы уж извините, – смущенно сказал Костя хозяйке. – Чай как-нибудь в другой раз попьем, – и пошел вслед за Гешей.

– Обязательно! – заверила Мария и, улыбнувшись Лизе, отправилась следом за парнями.

– Ну, а ты чего рот разинула? – окликнула Анастасия Анатольевна дочь, которая с зачарованно смотрела на удалявшегося Костю. – Иди к себе, займись чем-нибудь! – строго потребовала она.

Дождавшись, когда дочь подчинится и уйдет к себе, Анастасия Анатольевна недоуменно пожала плечами, а затем вошла в ту же дверь, откуда появилась вначале разговора…

– – – – – – – – – –

Если б в тот час у двери квартиры Зеленого появился посетитель, то на свое удивление он обнаружил бы ее не запертой, а, войдя внутрь, увидел, что цепочка, которую накануне вырвали с мясом и которую тем же днем починил вызванный хозяином плотник, вновь жалко болтается на дверном полотне, будто плотника и не вызывали вовсе.

Следующим, что привлекло б внимание такого посетителя, стал бы разговор, доносившийся из комнаты, а паче того – содержание разговора.

– Нет, Серега, с бабами надо жестче! – вещал знакомый нам голос. – Они человеческого языка не понимают вовсе! Распустишь бабу – хоть раз! – всю жизнь страдать будешь. Любая баба – она поначалу мягкая, пушистая. Но – наступает однажды час – и она выкидывает фортель. И смотрит на тебя: а что ты будешь делать? Поставишь ее тут же на место – дальше все, как по маслу, с нею пойдет. Зевнешь – пиши пропало! Дальше – ты уже не мужчина! Дальше ты будешь лишь ее упаковкой…

– Бигеша, ты уже мне это втирал, – напоминал другой знакомый нам голос.

– Лишний раз не будет лишним, – возражали ему.

– Не магу больше, люди! Пустите! – вторгался в разговор чей-то истошный вопль.

– Заткнись, Зеленый! – обрывали вопль равнодушно. – Мешаешь светской беседе. Кофе, кстати, у тебя хреновый. Значит, Бигеша, говоришь, не понимают они русского языка?

–  Точно! С ними надо так, как… в общем, как Наполеон!

– Как, как?

– О, Серега! Он круто делал! Высмотрит смазливую мордашку – и посылает к ней адьютанта, – чтобы привел. А потом – трахает их жестоко! Не отстегивая шпаги! Не снимая шляпу! Вот жизнь! Это я понимаю!

– Ну, ну!

– Слушай, Серега, а, давай, завтра на охоту махнем? А? На фазанчика?

– Камандир! Пажалей! Нельзя же так! – вновь прерывал вопль плавную беседу.

– Сема, научи Зеленого, как правильно ко мне обращаться, – после слов слышался отчетливый хлесткий удар. – Поехать-то можно, но – ты опять из-за добычи спорить будешь.

– Да я, я прошлый раз того жирного завалил!

Если б посетитель удосужился осторожно заглянуть в комнату, то вначале он увидел бы капитана Тана и старшину Оразалиева, попивавших кофе и мирно сидевших в креслах за журнальным столиком, на котором отчего-то стояла снятая люстра. Затем он разглядел бы хозяина квартиры, который висел вниз головой, подвешенный за ноги к тому крюку в потолке, на котором полагалось крепить осветительные приборы. Подле Зеленого гордо прохаживался лейтенант Семыкин, похлопывавший себя от удовольствия резиновой дубинкой по колену и, время от времени, по команде капитана наносивший чувствительные удары по ребрам несчастного.

– «Гражданин капитан», запомни! Обращаться надо так, – присовокупил Семыкин словами к удару.

– Гражданин капитан! Капитан-гражданин! Умаляю! Гражданин! Отпустите! – заверещал Зеленый.

Так продолжалось уже добрых полчаса.

– Мужики говорили, что еще лучше, когда наручники на руках замкнешь, а на них гирю подвесишь. Пудовую, а лучше – двух, – с наслаждением глядя на свою работу, заметил Семыкин.

Говоря откровенно, Зеленому не было никакого резона молчать: он уже давно сдал бы Костю, более того – он желал сдать, но – его трусливая душонка тряслась только по одной причине – в тумбочке, под старым «Горизонтом» теперь лежала гигантская (по мнению Зеленого) сумма денег, аккуратно уложенная в тот же самый полиэтиленовый пакет, в котором и была привезена Костей на Черную речку двумя или тремя часами ранее. И теперь Зеленый, несмотря на мучения, которые испытывал, несмотря на то, что ему каждую очередную секунду казалось, что отяжелевшая от прилившей к ней крови голова вот-вот оторвется и покатится по полу, как футбольный мяч, терпел. Терпел из последних сил.

– Слушай, Сема, тебе бы в средние века надо было родиться – где-нибудь в Испании. Ты бы в инквизиции карьеру сделал, – пошутил Сергей.

– А что? Я могу. Легко, – заверил Семыкин.

– Жаль только, что у таких типов, как этот, в доме гири не водятся, – добавил Тана.

– Придумал! – воскликнул Семыкин. – Я сейчас наручники надену, а потом ногой на них давить к низу буду! – осенило его.

Зеленый, услышав его идею, сломался:

– Слышь, камандир! Сними, гаварить буду! – заверещал он.

– Сема! – грозно прикрикнул Тана.

И Семыкин мгновенно опустил дубинку на ребра Зеленого.

– Гражданин, капитан, гражданин! Все скажу! – тут же поправился тот.

Сняв Зеленого с крюка, его быстро допросили.

– Значит, говоришь, сегодня он уже тебе не позвонит?

– Да.

– Уверен?

– Да.

Тана тронул Бигена за локоть:

– Выйдем на кухню, поговорим, – позвал он.

– Чего, Серега? – спросил Биген, когда они очутились на кухне. – Вроде все на мази. Можно брать парня.

– Как?

– Да просто: давай, его по номеру мобильника вычислим и накроем.

Сергей с сомнением покачал головой:

– Опасно. Нужно где-нибудь в малолюдном месте все сделать.

– Да чего тут мудрить, Серега!

– Парень – нервный. Пальбу устроить может. Как он шмаляет – ты сам видел. Ладно, в нас, так ведь ненароком кого-нибудь левого зацепить может. Да и не забывай про второго парня, который, вполне вероятно, вместе с ним оказаться может. Про носок еще не забыл?

– А ты – что предлагаешь?

Сергей в задумчивости помассировал пальцами мышцы шеи.

– А вот что: давай-ка мы сейчас оставим Сему здесь – и пусть дежурит подле Зеленого, пока наш парень не прозвонится. Если Сема куда выходить будет: ну, там в клозет, в магазин – пусть Зеленого наручниками к батарее приковывает, и телефон от него подальше убирает. С этим Сема справиться сможет. Ну, не совсем же Сема идиот? – Биген пропустил чисто риторический вопрос капитана мимо ушей, и потому Сергей продолжил: – Сами мы тем временем махнем до Славика, договариваться.

– Хорошая мысль! – одобрил Биген.

– Возьмем у него на пару дней пару «Крузеров» – покруче, поговорим с его конюхами и рабочими, чтобы в курсах были, держались от нас подальше во время задержания и чем-нибудь нас не выдали поначалу. Зеленому скажем, чтобы он стрелку на манеж дал – мол, крутые мы игроки. Там – в манеже – спокойно все и сделаем,… когда наш Костя позвонит – завтра, так завтра; Сема пусть Зеленого до нас везет, в каталашку – пока все не завершится. Такой вот план.

– Класс! – вновь одобрил Биген.

План утвердили единодушно…

 

Глава 38

Все оттенки нежности

(окончание)

Мария, утомленная прогулкой, уже давно ушла укладываться, а Костя все сидел и сидел на кухне, скуривая одну сигарету за другой, и о чем-то своем думал.

Напротив него томился в ожидании Геша и, поглядывая на Костю, ломал голову, стараясь понять, отчего тот все не идет к подружке.

«Кошка между ними, что ли? – строил Геша предположения. – Да нет – кажется, не цапались вечером. Разве что с утра? Да вроде все обошлось, утихло. Мария такая счастливая ходила, и сам он будто умиротворенный какой-то. В чем дело? Они трахаться сегодня собираются? А если – да, то – когда? Так можно всю ночь на кухне проторчать!»

Преодолев вполне понятную в его положении неловкость, он все-таки решился и, слегка прокашлявшись, окликнул:

– Костя! Ты спать идешь?

– А? Что? – встрепенулся тот.

– Я говорю, спать иди. А я тут побуду, – намекнул Геша.

– А, вот ты о чем! – дошло, наконец, до Кости. – Не, Геша, ты иди. Я здесь посижу пока…

– Ты?! Посидишь? – поразился Геша.

– Ну да, посижу. Ты иди, Геша, – как-то мягко попросил Костя.

Геша, недоуменно пожав плечами, встал и двинулся в сторону гостиной.

– Хотя, нет, Геша, погоди, – остановил его Костя. – Может, ты еще со мной побудешь? Если, конечно, сильно спать не хочешь. Поговорим... о чем-нибудь, если че…

Геша послушно вернулся на место и, ничего не говоря, выжидательно уставился на друга.

– Ты, Геша, не переживай. Мы с нею, хотя и часто этим занимаемся, но, случается, иной денек и пропустим, – грустно улыбнувшись, сказал Костя. – Да и… Не знаю, как тебе сказать? Не до того сейчас, не ко времени. В общем, с нами что-то случилось, – не без усилия над собой признался он. – Точнее, не с нами, а со мной. Здесь! У тебя!

Геша подался корпусом в его сторону:

– Что? Что случилось? – осторожно сросил он.

– Да нет, ты не пугайся, ты меня, кажись, не так понял! – поспешил успокоить его Костя. – Тут в другом дело. Понимаешь, я до того, как с нею встретился, никогда никого не ревновал. Я даже не знал, что такое ревность. Ну, вот все с тетками по барабану было! А вот когда Марию повстречал – все пошло иначе. Любой ее взгляд на кого-нибудь, улыбка – все, что угодно! – могло у меня бешенство вызвать. И она знает! И ей нравится меня злить! Ну, вот такая она – что тут сделаешь?! А теперь, здесь – опять все по-другому. Когда мы сегодня по городу гуляли – особенно, когда на лютеранское кладбище забрели, – я вдруг увидел, как она на тебя смотрит!

– А как она на меня смотрит?! – понизив голос до шепота, ошеломленно спросил Геша.

Костя невольно тоже сошел на шепот:

– Она смотрела на тебя с восхищением! И еще как-то тепло.

– Да ну! – изумился Геша. – А я ничего такого не замечал.

– Точно я тебе говорю! Я же знаю! – убежденно настаивал Костя. – Мне такой ее взгляд хорошо знаком. Когда-то она и на меня так смотрела! А теперь… теперь смотрит как-то иначе. Как на что-то очень привычное. Она в тебя влюбилась!

– Ерунда! – громким шепотом возразил Геша, хотя ему и было приятно слышать, что кто-то считает, будто такая девушка, как Мария, может в него влюбиться. – Она тебя любит! Видно же!

– Может быть… Может быть. Все может быть, – без энтузиазма согласился Костя. – Может, она меня и любит, а влюблена – в тебя.

– Чушь какая! – возмутился Геша. – Любовь – она же сильнее, чем влюбленность? – не то спросил, не то сделал утверждение он.

– Ну, не скажи! – возразил Костя. – Нет, в чем-то ты прав: любовь – конечно, сильнее, чем влюбленность. Но, знаешь, чем лучше влюбленность?

– Чем?

– Ей есть, куда расти. И потому у нее больше, чем у любви, впереди. А у любви – у той мало выбора – либо остаться, чем была, либо угаснуть, а то и ненавистью стать может, если че…

«Обалдеть! – восхищенно подумал Геша. – Вот уж не догадывался, что он до такого дотумкать может!»

– Так, стало быть, ты теперь и меня ревнуешь? – настороженно предположил он.

– В том и дело, что нет! Я боюсь…

– Ты?! Боишься?!

– Да, боюсь! Я только сегодня окончательно понял, как она мне нужна! Может быть, благодаря тебе. А тут – такое! Да ведь если между вами, что пойдет, разве я смогу против быть? Я ведь теперь ее к тебе и ревновать даже вроде как права не имею. И тебе теперь ничего сделать не смогу…

– Почему? – по-прежнему шепотом, завороженно поинтересовался Геша.

– Потому что ты – классный парняга, Геша! Понял, брат?

– Понял, – кивнул Геша.

– Вот потому я и боюсь.

Геша кашлянул и, еще ближе наклонившись в сторону Кости, постарался выразить свою точку зрения:

– Знаешь, я уже и раньше замечал: у женщин есть такая фишка – если девушка начинает встречаться с парнем и у них устанавливаются тесные отношения, то, когда возле них появляется близкий друг парня – разумеется, хороший парень, то она переносит часть своих чувств и на него. Вот так как-то! Не знаю, я, может, плохо объясняю, но вот что-то в таком роде. Между ними даже что-то вроде флирта возникнуть может, но – совсем безобидно! Она вроде думает, что при иных обстоятельствах и могло бы – но! И друг парня – примерно так же думает. И все! Вот у нас такая байда и вышла. Когда вы уедете отсюда…

– Мы отсюда вместе решили уехать. Забыл? – перебил его Костя.

– Когда вы уедете отсюда, – проигнорировав реплику, продолжил Геша, – то она через неделю обо мне и не вспомнит.

Костя покачал в задумчивости головой на его слова.

Несколько минут они молчали.

– Сегодня – перед тем, как она спать пошла – я все за нею наблюдал. И вдруг мне ее так жалко стало! – неожиданно произнес Костя, все еще пребывая в задумчивости, словно пытался заглянуть внутрь себя самого.

– Жалко? – удивился Геша. – Она сегодня такая счастливая на вид!

– Вот, вот: ты правильно сказал  – на вид! Но ты даже не догадываешься, о чем она на самом деле думает. Эх, Геша, если бы ты знал, что в тот день произошло! – с горечью воскликнул Костя.

– Что? Когда? – предчувствуя недоброе, со страхом спросил Геша.

– В тот день… Помнишь? В самый первый, – опустив глаза и уткнувшись взглядом куда-то в столешницу, начал Костя. – Ну, когда ты еще с футбола вернулся…

– Ну?

– Мы ведь тоже на игру тогда ездили.

– И?

– Нарвались на мерзавцев каких-то… Плохо могло для нас обернуться… для Марии. В общем, грохнул я тех ублюдков.

– В смысле, убил? – шепотом воскликнул Геша.

– В смысле, да, – кивнул Костя, вдруг потемнев лицом. – Я, конечно, надеюсь, что менты на нас не выйдут, но – на душе как-то неспокойно. И у Марии – тоже. Только она бодрится, старается так забыть о том, что произошло. А ведь она такая маленькая, беззащитная. Без меня ее любой обидеть сможет. Потому и жалко ее вдруг стало. Ты, Геша, если че, – ты позаботься о ней, пока она домой не уедет. Дома – ладно! Там она неприкасаемая. Ее папа – ого-го-го, какой крутик! А здесь, если че, прошу тебя…

– Да ладно тебе! Прекращай! – прикрикнул на него Геша. – Все обойдется, увидишь!

Сказав так, Геша резко выпрямился на табурете, и только тогда почувствовал, как колотится от волнения сердце.

Костя поднял глаза и пристально взглянул на Гешу – взглядом убийцы, когда тот пытливо смотрит на исповедника, страстно желая понять, не осуждает ли тот его. Но – Геша не умел осуждать, он умел только сочувствовать – только изредка и только тем, кто, по его мнению, его сочувствия был достоин. И потому, увидев участие в Гешиных глазах, Костя успокоенно вздохнул.

– Пойдем спать, брат? – предложил Геша.

Костя, услышав его предложение, покорно встал, но – зацепился взглядом за висевшую перед ним на стене карту.

– Поросенок, говоришь? – усмехнулся он. – И где?

– В Севилье, – подсказал Геша, поднявшись и присоединившись к нему.

– Где? Не вижу!

Геша ткнул пальцем в нужное место на карте:

– Вот!

– Под акве… акве… Блин, как его?

– Под акведуком, – вновь подсказал Геша. – В ресторане…

– Будет тебе поросенок, Геша! – убежденно сказал Костя. – И коррида, и Фламенко, и футбол! Все у нас будет! Только бандитов и ментов рядом не будет. Зато будет шенгенская виза в паспорте, – пообещал он.

Они вошли в комнату – в уют и тишину, где приятно пахло девичьей кожей. В брезжущем сквозь тюлевые занавески свете белой ночи темнел силуэт Марии: сбросив с себя во сне одеяло, которое валялось рядом на полу, она почему-то лежала поперек дивана, ласково прижимая к себе пупса, и чему-то, известному ей одной, улыбалась.

Невольно залюбовавшись девушкой, зачарованный стройными линиями ее оголенных ног, Геша вдруг поймал на себе взгляд Кости и, тут же застыдившись, поспешил к своему холостяцкому ложу.

Костя отследил грустным взглядом все действия Геши, дождался, когда тот уляжется, а затем присел рядом со спавшей Марией, осторожно переместил ее в нормальное положение, подложил ближе к ней пупса, потянулся к одеялу и аккуратно прикрыл им девушку, и только после примостился рядом сам.

Откуда-то издалека, с улицы донеслись веселые голоса и беззаботный смех нескольких молодых людей – парней и девушек, видимо, возвращавшихся откуда-нибудь после затянувшейся ночной прогулки. Затем все стихло, и Геша, к своему изумлению, вдруг услышал, как Костя глубоко и громко вздохнул.

А тем временем с Востока на город неумолимо наплывал рассвет…

 

Глава 39

Три богатыря

(сон Семыкина)

Улыбался в те утренние сумерки и Семыкин – и тоже во сне…

Следуя приказу Сергея, он заночевал в квартире Зеленого, предварительно приковав подконвойного наручниками к трубе центрального отопления и бросив ему из милости одеяло под задницу. Сам Сема устроился на диване прямо в одежде.

Зеленый в ту ночь, что называется, так и не сомкнул глаз: кое-как скрючившись подле батареи, он с отвращением вдыхал ту вонь, которая клубилась по всей комнате от носков лейтенанта, и с ужасом взирал на искаженное улыбкой лицо своего стража.

Но – что могло сниться битому жизнью оперу – казалось бы, начисто лишенному воображения?

О, в ту ночь воображение прямо-таки баловало его!

Он видел Великую Степь, по которой к дальним рубежам Земли Русской направлялись три всадника – три богатыря. Они очень напоминали тех героев, которых выписал маслом на знаменитом полотне великий русский художник. В могучем всаднике, который правил средней лошадью, Семыкин без труда узнал себя самого.

«Да это же я! – даже во сне поразился лейтенант. – Значит, я – Муромец!»

По правую руку от него – там, где должен находиться Добрыня Никитич – правил сам капитан Тана, с почтительностью поглядывая на Сему Муромца.

По левую руку – заместив собой Алешу Поповича, располагался старшина Оразалиев.

Впереди поблескивала широкая река – Волга или Дон – Семыкин попытался угадать, но не смог, и потому попытки прекратил.

Заслонив глаза от ярких лучей всходящего Солнца, Семыкин-Муромец приложил ладонь к бровям и вгляделся вдаль: там, за рекой, поджидая богатырей, извергал из ноздрей огненные струи, устрашая все живое вокруг, отвратительный Дракон – враг Земли Русской.

– Вот он, гаденыш, русского люда обидчик! – торжественно оповестил Сема Муромец.

– Ты управишься сам иль помощь нужна? – осторожно спросил Добрыня-Тана.

– Нагулял я немеряно силушки и бушует в груди молодецкая удаль! – решительно ответил Сема Муромец. – Сам одолею я змея проклятого!

– Вдуй, надежа, Дракону постылому! – пискнул с подобострастием Бигеша Попович.

И, презрительно усмехнувшись, Сема-Муромец направил коня прямо в полные воды реки.

Уже находясь в воде, Сема окончательно ощутил, как огромен он статью и насколько силен – куда до него тем двоим, что остались позади!

Выбравшись на другой берег, он без промедления вступил в смертельную схватку.

Не прошло и минуты, как поверг он Дракона: схватив его могучими руками за шею, Сема-Муромец намертво прижал гадину к земле.

– А теперь, друже-Семушка, отомсти ты варнаку! – восторженно закричал Бигеша Попович. – Ты унизишь Дракона! Пусть пресмыкается он перед нами!

Сема уже собрался на самом деле «вдуть», но тут его остановила одна мысль:

– О, братва богатырская! Если вдую я змею, русский люд меня станет судить. Мужеложество – ныне статья по закону.

– Не мужик он – животное! Тварь земноводная! – напомнил Бигеша Попович.

– Но по Правде, по Русской скотоложество могут пришить, – даже во сне сообразил Сема.

– Но о том мы с Бигешой Поповичем никому не расскажем! – привел веский довод «за» Добрыня-Тана.

– Мы – братва богатырская, помни! – своих не сдаем, – поддержал Добрыню Бигеша Попович.

– А вы сами не станете после обзывать меня геем? – на всякий случай, уточнил Сема.

В ответ Бигеша Попович замахал руками:

– Где ты слов-то таких нахватался, надежа?! Если б пал ты пред ним и у нас на глазах он тебя б отдраконил, то тогда бы навечно прилипло к тебе клеймо педераста! Но победа с тобой! Нынче пидаром станет Дракон! Вдуй ему от всего богатырского братства!

И тогда Сема Муромец отбросил прочь все сомнения и – с наслаждением вдул!

– Камандир, гражданин, отпусти, не абижу я русского люда вавеки! – с кавказским акцентом голосом Зеленого молил Дракон своего мучителя.

Но чем жалобнее становились мольбы животного, тем сильнее возбуждался Сема Муромец. Так хорошо ему даже с Лариской не бывало!..

Еще не проснувшись окончательно, Семыкин с огорчением понял, что «приплыл».

Ничего, не переживай, Сема – мама выстирает…

 

Глава 40

Пасодобль

Славик, как всегда, Сергея не подвел: удружил сразу двумя «Прадо» – черным и белым. В первом – белом, за рулем которого сидел Биген, с комфортом расположилась вся группа капитана Тана, а в кильватер за ними, соблюдая дистанцию, следовал черный внедорожник с группой капитана Ерохина, которого уломали составить компанию в задержании предполагаемых преступников, дабы у тех не возникло преждевременно подозрения, что состав картежников выглядит слишком уж непредставительным. Да и дополнительная пара-тройка оперативников в таких случаях никогда не окажется лишней.

Биген с наслаждением правил по трассе.

Сергей расположился на заднем сидении вместе с Егоновым и, коротая дорогу, листал какие-то бумаги.

Хотя встречу уславливали на восемь вечера, оперативники выехали загодя – так, чтобы прибыть на место не позднее, чем за час до назначенного времени.

– Блин! До чего классная машина! – ни к кому персонально не обращаясь, громко рапортовал Биген о своих впечатлениях. – Так бы рулил себе и рулил, нигде не останавливаясь, – куда-нибудь подальше отсюда. Хоть до самой Швеции, до самого Хельсинки!

– Ты, наверное, хотел сказать «до Стокгольма»? – не отрывая взгляда от бумаг, заметил Тана.

– Ну, да – до него, до самого! – восторженно аукнулся Биген. – Вот, секи, Серега: бывают же такие нормальные мужики, как Славик! Попросили – дал! На-те, ребята, берите, не жалко! Без проблем. Таким и должен быть новый русский! Не то, что другие, – которые даже за свои собственные сопли готовы с людей деньгу драть.

Славик опекал группу Сергея уже года два – с тех пор, как опера помогли ему оставить за собой пару, закупленных им в Эмиратах, породистых арабских жеребцов, почему-то прибывших в Питер в багажном трюме пассажирского лайнера, и на которых пыталась наложить загребущие лапы одна бандитская группировка, державшая в то время под контролем пассажирский порт.

– Слышь, Серега! А ты чего там затих? – попытался Биген растормошить друга. – Все дела побоку! Забыл про первое правило диверсанта перед рейдом? Полный отдых! Брось свои проклятые бумаги и любуйся видами. Красота-то какая!

– Бумажки больно любопытные, – пояснил Сергей. – Это те, что Рита поутру мне завезла.

– Что там? Расчувствовалась и решила тебе дарственную на свой особняк сварганить? – подначил Биген.

Сергей пропустил укол мимо ушей:

– Она по Интернету несколько дней назад запрос на один сайт отправила – по поводу моей фамилии…

– Причем здесь Интернет?

– Ну, сайт там один есть – называется «Узнай все о своей фамилии»: пересылаешь им бабки, и они сообщают тебе все, что им удалось накопать.

– И?

– Ну, если верить всему, что они здесь написали, то оказывается, я – Танич.

– И что это значит?

– Да ладно тебе! – попытался отмахнуться Сергей от назойливых вопросов. – Потом расскажу…

– Почему «потом»? Давай, сейчас. Время есть. Ну, что там? Не тяни резину!

Зная, что от Бигена отделаться редко, кому удается, Сергей решил, что будет лучше рассказать все прежде, чем начнется настоящая работа.

– В общем, – преодолевая неловкость, начал он, – Таничи –  они были русскими дворянами… сербского происхождения…

– Как?

– Когда шли бои с турками, одного из Таничей тяжело ранили. Его отправили в Питер, в госпиталь, где за ним ухаживала русская сестра милосердия – княжна Данилина.

– Ну?

– Ну, там любовь-морковь, роман и все такое прочее. Они пишут, что я прямой потомок по мужской линии от сей пары…

– Да иди ты! – восхитился Биген.

– Я тут причем? Они пишут, – оскорбился Тана.

– Слушай, а она сама, кто?

– Ты о ком?

– Да твоя – акиматовская! В смысле, каких кровей? О себе она что-нибудь знает?

– Ах, вот что, – сообразил, наконец, Сергей. – У нее, насколько я понял, крестьянские и купеческие корни были…

– Слушай! Да это же ништяк! Самое то! – воодушевленно перебил его Биген.

– В смысле?

– Ты, что – на самом деле не просекаешь? – искренне удивился Биген, бросив быстрый взгляд через плечо на друга.

Тана недоуменно пожал плечами:

– Пока будто бы нет…

– Ты – дворянин, а она – так себе: ни рыба, ни мясо…

– Бигеша, выбирай выражения, – сурово предупредил Тана, чем заставил Егонова и Семыкина подавить вырвавшиеся у них смешки, – но для Бигена слова Сергея протарабанили, как об стенку горох.

– Ты же теперь, Серега, ее всю жизнь попрекать можешь! – довел он мысль до конца.

– А на хрена мне попрекать?

– Как «на хрена»? У баб, Серега, мужчина должен развивать здоровое чувство неполноценности! Теперь я за тебя спокоен! Теперь она у тебя вот здесь будет! – ожесточенно воскликнул Биген, на секунду оторвав руки от баранки и ткнув указательным пальцем левой руки в центр правой ладони, а затем крепко сжав ее в кулак: – Здесь! – повторил он к вящей убедительности. – Теперь тебе с ней ни о чем волноваться не надо. Никуда от тебя не денется! Даже можешь и не трахать ее вовсе!

– Бигеша!

– Да, да! И крутым становиться не обязательно. Только варежку раскроет – ты ей сразу: «Ты, кто такая? А я – князь!» Будет сопеть в две дырочки…

– Да, не любишь ты ее, – удрученно заметил Сергей.

– Не люблю, – равнодушно признался Биген.

Так за разговорами они и добрались до манежа…

Наши друзья уже полным ходом инструктировали работников Славика, когда у Бигена зазвонил мобильник – звонил Костя. Быстро объяснив, на каком километре нужно свернуть на грейдер и сколько по нему проехать, Биген, отключив телефон, вопросительно взглянул на Сергея: тот, слегка прищурившись, сосредоточенно смотрел вдаль.

– Едут, – наконец, оповестил Сергей, показав на далекую точку, которая, постепенно увеличиваясь, приняла очертания двигавшегося в их сторону авто. – Ладно, Бигеша, я внутрь пойду, а ты встреть и проводи. Осторожно! Как подобает, – распорядился он.

– Лады, Серега! – уверенно откликнулся Биген…

Из салона притормозившего подле Бигена «Паджеро» появились гости: Костя, Мария и Геша – вся троица.

Костя пристально оглядел окрестности: в принципе все было таким, каким он и ожидал увидеть – в вечернем тумане угадывались пролысины конских выпасов; у амбара, подле которого застыли два «Прадо», возилась пара человек, нагружая тележку сеном; на одном из двух круглых выгонов под руководством, наверное, тренера, наездник то ли совершенствовался в искусстве выездки, то ли объезжал еще до конца не приученную к седлу лошадь; к амбарам примыкала длинная, обшитая крашенными в бордо досками, конюшня, откуда доносилось легкое ржание нетерпеливо ожидавших вечернего кормления коней, а прямо перед прибывшими высилось здание крытого манежа – тоже дощатое снаружи, крашенное в тон конюшне.

Несколько успокоившись, Костя перевел взгляд на Бигена, который приветственно помахал рукой и сделал шаг в сторону троицы:

– Ребята! Кто из вас Константин? – приблизившись, весело спросил Биген, хотя и так уже прекрасно понял, кто.

– Я! – кивнул ему Костя и протянул руку.

– Очень приятно! Вы, я вижу, не один? – показав глазами на Гешу и Марию, спросил Биген.

– Со мной друзья, – пояснил Костя. – Они не будут мешать – посидят в сторонке.

– Ну, так идемте?! – предложил Биген. – Все уже собрались, ждем вас только. Нам сюда – в манеж, – показал он направление рукой.

Костя молча прошел вперед. Геша и Мария, повинуясь приглашающему жесту Бигена, тоже двинулись следом.

Стол, который должен был по представлениям оперативников изображать стол для игры, располагался в самом центре манежа, утопая ножками в опилках, насыпанных поверх грунта. В круг стола топорщились разнокалиберные спинки деревянных стульев, подле которых, ненароком черпая в туфли деревянную труху, прохаживались в ожидании несколько человек.

Каждого из нашей троицы, когда они очутились на манеже, заинтересовало что-то свое: Мария попросту с любопытством озиралась по сторонам – на ограждавший манеж бортик, на две небольших трибуны для зрителей за ним, на возвышавшийся вторым ярусом на противоположном конце манежа офис из стекла и пластика, в который вела металлическая винтовая лестница, на голубей, обильно облепивших деревянные толстые балки под крышей, убаюкивающе ворковавших там; внимание Геши сразу привлекло одно лицо, которое он, как сразу понял, видал и прежде – где, когда? – напряженно думал он, и, наконец, вспомнил – «Ба! Мой веселый капитан! Здесь! – с радостью понял он. – Это он вез меня в спецучебку! А потом – под Урус-Мартаном! Ну, да, точно – он! Но – он-то здесь зачем? Неужели тоже подсел на карты?! – Но, подумав так, Геша мысленно осекся. – Что-то не так здесь! – решил он, чувствуя, как по спине его побежал неприятный холодок. – Что-то не так!»; Костю зацепило совсем другое – на столе, кроме двух пачек сигарет, зажигалки и пепельницы не было ничего –  ни одного напитка! Даже газировки! Не говоря уже о пиве, вине, водке или коньяке. Нет, конечно, Костя и прежде встречал игроков, которые не выпивали за игрой ни грамма, и даже уважал таких, но он никогда не видел, чтобы в целой компании оказались такими все. И, самое главное, на столе не оказалось ни единой колоды! Сам Костя уже по пути в манеж извлек из сумочки Марии те пять-шесть заранее подготовленных им колод, которые они привезли с собой, и теперь, держа их в левой руке, нервно выбивал по ним кончиками пальцев правой руки беспорядочную дробь.

И, осознав все, Костя нахмурился.

Биген не мог оторвать взгляда от лица девушки.

– А, друзья! – воскликнул Сергей, увидев гостей. – Проходите! Заждались!

Костя при словах Сергея вместо того, чтобы пройти дальше, вдруг резко остановился, чем вынудил застыть на месте и всю процессию.

– Карындасым, сен озин казак емессинбе? – быстро спросил Биген тем временем у Марии, тронув ее за локоть. – (Ты, случайно, не казашка, сестренка?)

– Что? – не сразу поняла она, но все-таки сообразила, и ответила почему-то по-русски: – Да, агай! А что?

Биген в ответ промолчал, потупив глаза долу.

– В чем дело, ребята? Вы чего остановились, как вкопанные? – попытался пошутить Тана.

Костя впился цепким взглядом в улыбавшееся лицо капитана.

– Я что-то не пойму, – сказал он. – Мы туда ли попали?

Сергей уже понял – на чем-то они прокололись.

– Ты – Костя? – спросил он, краем глаза контролируя, как веером, постепенно окружая гостей, расходятся опера.

– Да, я – Костя! – раздался жесткий ответ.

– Играть приехали?

– Да!

– Тогда в чем дело? Проходите, будем играть.

Громкие голоса, разлетевшись по пустынному манежу во все стороны и отразившись от купола, падали вниз вперемешку с эхом.

– А почему на столе нет ни одной колоды? – мрачно поинтересовался Костя.

Сергей все понял.

– Так… это, – затянул он волынку, осторожно приближаясь к Косте: – Как-то… сейчас принесут. А что – ваши карты чем-то плохи?

Костя при очередном шаге Сергея в его сторону отступил назад, потеснив Гешу с Марией. Почувствовав прикосновение, он, на всякий случай, оценивая ситуацию, на миг обернулся и, встретившись взглядами с Гешей, увидел, как тот едва заметно покачал отрицательно головой и показал глазами себе на плечо – «погоны!», так хотел он сказать.

– Доверяете, значит? – усмехнулся Костя.

Сергей невразумительно пожал плечами:

– Доверяем, – буркнул он, внутренне подобравшись.

Сергей уже давно мысленно всячески поносил самого себя: «Какой идиот! Ну, как я не дотумкал про колоды! И Бигеша – тоже фрукт! Не хватило тяму на такую малость!»

Он, продолжая улыбаться, сделал очередной шаг в сторону Кости, но сразу вынужденно замер: в руке у того блеснуло вороненое дуло «Вальтера».

– Все, мужики, шутки побоку, – объявил Костя, нервно переступив с ноги на ногу. – При любом движении буду палить!

Послышался шорох пиджаков – оперативники, не сговариваясь, нацелили на Костю табельные «Макаровы» – все, кроме Сергея.

Костя навел пистолет прямо на голову Тана:

– Думаете, я шучу?

– Парни! Стволы в землю, – приказал Сергей и, оглядевшись по сторонам, повторил: – Ну!

Дождавшись, когда его приказ, пусть и без особой охоты, но будет выполнен, Тана вновь сосредоточил все внимание на Косте: положение стало критическим – на линии огня, помимо самого Кости, оказались и девушка, и парень подле нее, и даже застывший рядом с ними, как сфинкс, Биген.

«Господи! Ну, ты-то почему там очутился? – спросил у него Тана про себя. – Теперь стой, где стоишь, не двигайся. А то паренек-то, пожалуй, и в самом деле шмальнет!»

– Мужики! Я зла никому не желаю, – крикнул Костя. – Я просто хочу отсюда тихо сдернуть вместе с друзьями. Мотор мы отпустили. Пусть вот этот маленький, – мотнул он головой в направлении Бигена, – что у меня за спиной топчется, отвезет нас на вашем ведре до трассы. Так и разойдемся, если че…

– Рад бы удружить, Костя, только, боюсь, ничего не выйдет, – напряженным голосом откликнулся Тана.

– Ой, ли!

– Мы тут, Костя, не бандиты какие-нибудь. Перед тобой, Костя, семь оперативников. И постанова перед нами простая – взять тебя. Без вариантов, Костя! – продолжил переговоры Сергей.

– Ты, чувак, лапшу кому-нибудь другому на уши вешай, если че… – перебил Костя.

Сергей усмехнулся:

– Вот, что, Костя, я сейчас осторожно отогну полу пиджака, под нею ты увидишь подмышечную кобуру. Ты не бойся, я в нее не полезу. Я просто из внутреннего кармана не спеша удостоверение достану и тебе покажу. Договорились?

– Рискни, чувак! – кивнул Костя.

Сергей, по-прежнему глядя в глаза Косте, медленно отогнул полу пиджака, затем так же медленно извлек из внутреннего кармана служебное удостоверение и, выставив его на вытянутой руке в направлении Кости, раскрыл и крикнул:

– Старший оперуполномоченный капитан Тана, Сергей Александрович. Так что, Константин, предлагаю сдаться. Положи оружие на землю.

Костя уже стал понимать, что перед ним на самом деле опера: он несколько раз от  волнения переступил с ноги на ногу, пытливый взгляд его по-очереди перебегал с лица одного оперативника на лицо следующего, мысль судорожно колотилась в сузившемся вдруг до размеров консервной банки сознании; он стал понимать, что настал конец, обратного пути нет, случилось непоправимое – то, чего он так боялся в глубине души все прошедшие дни! – их нашли, и теперь ему придется отвечать за смерть тех проклятых недоносков; прощай, Испания, прощай, беззаботная жизнь, прощай, Мария! Но – вся его суть протестовала против таких мыслей: «Нет, так не должно быть! Всегда должен найтись какой-нибудь выход! Ведь я всегда находил выход!» – думал он. Белки его глаз покрылись красной сеткой налившихся кровью сосудов.

Сергей, отогнув полу пиджака, так и не отпустил ее: мало ли – еще, чего доброго, придется доставать «Макарова»! Он стоял неподвижно, не спуская глаз с оппонента, продолжая держать в другой руке ненужную больше корочку.

Если бы в то время там смог очутиться посторонний наблюдатель, то, вполне возможно, он легко уловил бы сходство всей картины с корридой: круглая арена, застывший в самом центре тореро, дразнящий разъяренного быка красной тряпкой; пикадоры, окружившие быка, готовые в любой момент прийти на помощь своему тореро, и главное действующее лицо любой корриды – сам бык, с раздувающимися от гнева ноздрями, наклонивший голову в сторону врага, с напружиненными мышцами перед последней атакой.

– Ну, так как, Костя? – нарушил молчание Тана.

– Ты, видимо, не понял меня, мент: сейчас мы уйдем отсюда. Без вариантов! – тяжело дыша, передразнил Сергея Костя. – Если ты, конечно, крови не хочешь! – прибавил он.

– Костя, я знаю, ты хороший стрелок. На Шкиперском ты уложил четырех отморозков. Сейчас все по-другому: менты перед тобой! Спустишь курок, в худшем случае убьешь меня, а в тебя всадят несколько пуль. Если чудом выживешь, сидеть будешь до скончания века! Подумай, Костя! Положи ствол на землю, и у тебя появится шанс. Как знать, что учтут в твоем деле судьи! Ну?

Костя упрямо мотнул головой:

– Нет, мент! Я ухожу!

Геша уже давно, обняв Марию за плечи, чувствуя ее дрожь, пытался увести ее к выходу, но – не тут-то было! В девчушке оказалось столько физической силы!

Услышав слова Сергея про «несколько пуль», она побледнела, а после слов Кости «я ухожу» вдруг вырвалась из объятий Геши и бросилась к возлюбленному.

– Костя! – крикнула она громко и повисла у него на шее.

Как-то буднично прозвучал выстрел.

Голуби, спугнутые хлестким звуком, спорхнули с балок на минуту, в суете сталкиваясь в воздухе – так, что сверху на манеж полетело несколько перышек, а затем, несколько успокоившись, вновь расселись по тем же местам, и принялись о чем-то, на свой птичий манер, взволнованно токовать.

Тана недоуменно глянул в ту сторону, откуда прозвучал выстрел, и, заметив легкий дымок из ствола «Макарова» Семыкина, с изумлением вскинул на того глаза.

– Да… я… Серега, а чего она? Чего орать-то? – растерянно промямлил Семыкин в ответ на взгляд Сергея.

Семыкин считался отвратительным стрелком: на контрольных стрельбах он редко выбивал больше двадцати очков из пятидесяти возможных из табельного оружия.

Но в тот раз выпущенная им в испуге, почти наугад, шальная пуля, разорвав мякоть под предплечьем девушки и оцарапав ей ребра, насквозь прошила сердце Кости. Крепко прижав к себе Марию той рукой, которой держал «Вальтер», пытаясь удержать девушку на весу, Костя оседал к земле: силы быстро покидают тело, когда сердечная мышца делает последние сокращения. Поняв, наконец, что произошло, Мария отпустила Костю и помогла ему опуститься вниз, присела рядом и сама и, придвинувшись к нему ближе, аккуратно уложила его голову себе на колени. Побелевшие ее губы дрожали.

– Петро! – окликнул Тана Ерохина.

– Да?

– Скорую! Срочни звони!

Затем Сергей быстро подошел к оброненному Костей «Вальтеру» и, подобрав его осторожно двумя пальцами за дужку курка, отнес к столу и положил там.

– Бигеша! – позвал он друга. – Зажми ей рану.

– А, что? – не понял тот, все еще находясь в оцепенении.

– Рану ей, говорю, зажми, – повторил Тана.

– Как?

– Ладонью, крепко – чтоб кровь меньше сочилась.

Распорядившись, Тана вплотную подошел к Семыкину и уперся в него недобрым взглядом:

– Ты, что наделал, дубина? – тихо спросил он.

– Так… Серега, нервы! – поплакался тот. – Она заорала… а я чего-то и сам не понял, как…

– Тебе здесь тир, что ли? – также тихо продолжал Тана. – Ты кем себя возомнил? А? Клинтом Иствудом? Болван!!!

Понимая, что в настоящий момент от него больше ничего не зависит, Сергей оставил Семыкина в покое и, отойдя к столу, устало опустился на стул.

Биген уже сидел рядом с Марией на опилках и, одной ладонью придерживая ее за плечо, другую плотно прижимал к ее ране, которую девушка, похоже, еще не чувствовала.

– Агай, агай, аг-гай, – в беспамятстве повторяла она.

– Да, дочка, да, я здесь, – всякий раз отвечал ей Биген.

Геша, наконец, подошел и присоединился к ним.

В его присутствии к девушке стало постепенно возвращаться сознание: она достала из сумочки гребень и стала причесывать возлюбленного, лицо которого к тому моменту уже побелело, осунулось и посуровело.

– Правда, он красивый, Геша? – шепотом спросила Мария. – Даже сейчас! Его самого уже нет с нами, а красота его все еще здесь. Правда?

– Правда, Мария, – тоже шепотом ответил Геша. – Он самый лучший! Ни у кого такого парня, как у тебя, отродясь не было.

Губы Марии вдруг искривила судорога, и она резко повернула голову и с такой ненавистью посмотрела на Семыкина, что тот, хотя в тот момент виновато поглядывал на безучастного к нему Тана, почувствовал на себе ее обжигающий взгляд и обернулся к ней. На лице его явно читались недоумение, досада и раздражение.

«Странно, – подумал Геша, обратив внимание на выражение лица опального опера, – похоже, он ничуть не чувствует вины перед Марией. Думает лишь о том, как бы от начальства по башке не получить».

Мария отвернулась и на мгновение встретилась взглядами с Гешей: в ее глазах было столько скорби, что он поневоле отвел от них свои. И тут что-то привлекло его внимание: он присмотрелся и увидел какой-то металлический предмет, едва различимый среди опилок, лежавший почти у самых его ног. Когда он освободил предмет от опилок и тот очутился у него в руках, то оказалось, что в руке у Геши обломок какой-то дужки, незнакомого ему назначения.

Сообщим сразу, что, как нам стало доподлинно известно из материалов следствия, тем предметом оказался обломок обыкновенного конского стремени.

Впрочем, тогда Геше представлялось совершенно неважным, что именно он нашел: главное, что тот конец дужки, где она обломилась, показался ему на удивление острым, а сам обломок очень удобно ложился в руку – это было оружие, причем очень опасное при умелом с ним обращении!

Вытянув шею, Геша огляделся: еще не приняв окончательного решения, он был поразительно спокоен – и не только внешне, но и внутренне.

Подле стола рядом с капитаном присели на стулья еще двое оперативников – из группы Ерохина; они выглядели мрачными и подавленными; сам Ерохин по просьбе Тана убежал искать понятых; Егонов, ничуть не беспокоясь состоянием того довольно дорогого по его меркам костюма, который он надел на задержание, сидел задницей прямо на земле и, понурившись, ковырялся дулом своего «Макарова» в опилках, лежавших между его ног; и только виновник всего того, что произошло, стоял особняком в стороне, виновато посматривая на Сергея, временами бросая неприязненные взгляды в сторону Марии.

Геша медленно поднялся, с легкой лаской провел ладонью по волосам Марии, а затем, никем не замеченный, неспеша подошел к Семыкину и, привлекая к себе внимание, тронул его за плечо и, когда тот взглянул на него в ответ с тупым недоумением, полоснул обломком по красноватой коже шеи. Глубоко.

– Твою мать! – только и смог воскликнуть в сердцах Сергей, увидев, что случилось.

Семыкин умирал долго и, видимо, болезненно, вдобавок терзаясь ужасом – несколько минут. Геша, сидя на земле, между двумя охранявшими его Ерохинскими парнями, с заведенными за спину на наручники руками, безотрывно смотрел в глаза умиравшему.

А на него самого между тем пристально смотрели влажные глаза Марии, полные сознания неотвратимости и неизменности всего того, что случилось…

 

Глава 41

Соломоново решение

Двумя днями позднее, вечером, в кабинете начальника ГУВД города Санкт-Петербурга состоялось небольшое совещание, на котором, помимо самого хозяина кабинета, присутствовали его заместитель по кадрам (полковник), начальник Василеостровского РУВДа Калиничев и пресс-секретарь городского управления лейтенант Люда Михайловская.

– Люда, Люда, ну, от меня-то, что тебе требуется? – несколько раздраженным тоном, спрашивал у девушки генерал.

– Степан Федорович, помилуйте! Мне сейчас надо идти перед своими коллегами выступать, а я не знаю, что им говорить, – пылко пояснила та.

– Кто у нас пресс-секретарь – ты или я? – отчасти строго, отчасти шутливо спросил генерал.

– Я, товарищ генерал!

– Тогда, в чем трудности? Говори четко, как всегда! Мол, сотрудниками Василеостровского РУВДа обезврежена опасная международная банда преступников, в состав которой входили жители Дагестана, Казахстана и Санкт-Петербурга. Делом занималась опергруппа капитана Тана… Ведь так, Иван Петрович? – окликнул генерал Калиничева.

– Точно так, товарищ генерал, – подтвердил тот.

– Вот! Кстати, почему он всего лишь капитан? Плохо служит? – вдруг заинтересовался Степан Федорович.

– Напротив! Можно сказать, отменно служит. Даже безупречно, – поспешил доложить Калиничев. – Пришел к нам из армии, где возглавлял спецподразделение ГРУ – попал под сокращение, имеет правительственные награды. У нас ему присвоили звание аналогичное армейскому. Проявил себя как талантливый оперативник. Был аттестован на присвоение очередного звания майора и... – тут Калиничев сбился.

– И?! – поторопил генерал, но, так как Калиничев все не мог найти нужных слов, Степан Федорович перевел вопросительный взгляд на полковника: – И, Ираклий Васильевич?

Тот кашлянул и, быстро поднявшись со своего места, подошел к генералу и что-то тихо шепнул тому на ухо.

– Ах, вот оно что! – удовлетворенно произнес генерал, когда его зам выпрямился. – Ну, допустим, этому я и сам бы рыло с удовольствием начистил! – заявил он и, кивнув заму, прибавил: – Спасибо, Ираклий Васильевич! Присаживайтесь на место! – А затем, сбрасывая с себя веселость, встряхнулся: – Ладно, пойдем далее. Итак, при задержании геройски погиб… Как фамилия того кретина?

– Семыкин, лейтенант, – подсказал Калиничев.

– Лейтенант Семыкин. Руководство ГУВД, разобрав тщательно и критически действия оперативников, признало их правомерными и единственно верными. Нами приняты следующие решения: представить погибшего лейтенанта Се… Сем…. О, Господи, еще раз – как фамилия кретина?

– Семыкин, – снова подсказал Калиничев.

– Значит, лейтенант Семыкин представлен к высокой правительственной награде. Иван Петрович, подготовьте представление, сами решите, к какой именно награде, передадите моему заместителю по кадрам, я подпишу. Далее, родственникам погибшего будет оказана материальная помощь. Всем участникам задержания объявить от моего имени благодарность. Командира опергруппы аттестовать на получение очередного звания майора. Всем все понятно?

Все одновременно кивнули.

Генерал посмотрел на пресс-секретаря:

– Все, Людочка! В таком контексте и действуй. Иди, корми крокодилов пера, то бишь, – своих коллег.

– А если они чего-нибудь знают?

– Ерунда! Дашь им понять, что на самом деле они ничего не знают. Больше загадочности, Людочка, писакам такое нравится.

Что ж, нельзя не признать принятые решения мудрыми!

Ими, собственно говоря, и закончилось маленькое совещание в кабинете генерала…

 

Глава 42

Допросы

Марию положили в отдельную палату госпиталя МВД. Решено было даже не выставлять у ее дверей охраны – с нее только взяли обыкновенную подписку о невыезде из города вплоть до начала судебного разбирательства по делу.

Пройдя в то отделение, где лежала Мария, Сергей и Биген в первую очередь направились к дежурному врачу.

– Здравствуйте, доктор! Как там наша подопечная? – с ходу спросил у врача Сергей.

– Замечательно, если вы имеете в виду ее физическое состояние, – улыбнулся тот.

– А что еще я должен иметь в виду? – полюбопытствовал Сергей.

– В данном случае, я бы рекомендовал учесть ее психическое состояние, – вновь улыбнулся врач.

– И что же ее психическое состояние?

Доктор в задумчивости пожал плечами:

– Она очень по этой причине слаба. Ко всему безучастна. Много спит. Пробуждается ненадолго. Такое впечатление, что реальная жизнь ей совсем не нужна, ничуть не интересует. А вот то, что она видит во сне, видимо, как-то ее поддерживает.

– А что она видит во сне?

Врач рассмеялся:

– Ну, мне-то, откуда знать?! – урезонил он собеседника.

– Хорошо. Тогда, скажите, доктор, мы ее сейчас допросить сможем?

Врач снова пожал плечами:

– Как вам сказать… Я уже говорил, что с точки зрения ее физического состояния я мог бы выписать ее вчера или позавчера…. А вот психика…. В общем, допрос я вам позволю произвести, но – по ходу смотрите сами – если увидите, что она сильно утомлена, сразу прекращайте. Договорились?

– Отлично, доктор! Тогда мы идем к ней прямо сейчас. И вот что, доктор – сегодня все подготовьте к выписке, а завтра мы ее у вас заберем. Утром прилетела из Алма-Аты ее мать, мы ее разместили в хорошем месте, думаю, такой расклад девушке не повредит…

– Ну, если мама, то, конечно, – не очень уверенно согласился врач…

Мария действительно спала целыми днями и ночами все неделю, прошедшую с того трагического дня. Проснувшись, она могла целый час лежать в постели, стараясь ни о чем не думать, затем подходила к окну и минут десять-пятнадцать столь же бездумно смотрела на то немногое, что просматривалось во дворе госпиталя, а потом снова укладывалась в койку и тут же засыпала: врач оказался прав на все сто – сны, которые к ней приходили, и стали ее настоящей жизнью в тот период, а жизнь реальная навевала только смертельную тоску.

Костя, Геша, Петербург; Костя, Геша, Испания – и сама Мария в их окружении! Такие она видела сны!

Иногда, едва текущий ритм ее больничной жизни немного нарушался – когда ей делали процедуры или перевязки.

В тот момент, когда на пороге палаты появились оперативники, она как раз собиралась вновь уснуть после того, как медсестра сделала очередную перевязку и поставила капельницу с плазмой.

– Здравствуйте, Замира! – поздоровался с нею Тана, приблизившись к койке.

– Здравствуй, дочка! – прибавил от себя Биген.

– Здравствуйте, – с полным равнодушием ответила Мария.

– Мы хотели бы задать вам, Замира, несколько вопросов, – сообщил Сергей цель визита. – Вы в состоянии на них отвечать?

– Да…

Сергей и Биген придвинули к ее постели стулья и приступили к допросу.

– Прежде всего, Замира, я хочу знать все, что вам известно о пистолете: как, где и при каких обстоятельствах он к нему попал? – задал Тана первый вопрос.

– Прежде всего, я хочу, чтобы вы называли меня Марией, – слабым голосом попросила девушка. – Меня так обычно называют, я привыкла…

– Как прикажете, – кивнул Сергей. – Так, что, Мария, насчет пистолета?

– Костя выиграл его в карты, в Алма-Ате. Когда, где и у кого – я не знаю, мы тогда еще не были знакомы.

– Но, когда вы поехали в Питер, вы знали о наличии у вашего друга оружия?

– Конечно, он от меня ничего не скрывал, – ответила Мария. – Еще в Алма-Ате мы ездили с ним в горы и стреляли там по пустым пивным банкам. Для забавы…. Да и как я могла не знать о пистолете, если обычно, когда мы ходили гулять, сама носила его в своей сумочке…

Сергей быстро и многозначительно переглянулся с Бигеном, а затем снова спросил у девушки:

– То есть… Что вы, Мария, имеете в виду? Вы, очевидно, говорите об Алма-Ате?

– Нет, о Питере, о России…. В Алма-Ате нужды не было носить с собой все время пистолет. Там все свои…. Там Костя таких людей знает, что никто к нему никогда не сунется! Не совался, – поправила сама себя Мария. – А здесь, у вас – в России! – дураков полно…. Милиция опять же приезжих – тех, кто черненький, – останавливает и досматривает. А Костя – он же черненький, сразу видать, что не русский. Вот он и предложил: чтобы в городе пистолет у меня в сумочке хранился. На меня-то, кто подумает? Девочка-паинька! Разве у такой, как я, может оказаться что-нибудь криминальное? – грустно улыбнулась она.

Тана, огорчившись ее улыбкой, недовольно кашлянул.

– Вот, что, Мария, – начал он. – Давай так: вот ты сейчас нам все рассказала, но больше нигде и никому своих слов не повторишь. Понятно?

– Вы о чем?

– О том, что в сумочке пистолет носила. Ты пойми: из-за него тебе могут вменить соучастие. В убийстве! И не в одном! Лучше говори, что о наличии у своего приятеля оружия до стрельбы в общежитии не знала. Хорошо?

– Хорошо, – равнодушно согласилась девушка.

– Вот! – удовлетворенным и назидательным тоном воскликнул Сергей и продолжил  нравоучения уже более уверенно и воодушевленно: – Кроме того, запомни – на суде тебя обязательно спросят, почему, узнав о существовании пистолета, ты не сообщила о нем, куда следует. То есть, будут выяснять, имел ли место факт недоносительства. Так вот: скажешь, что друга своего боялась. Допустим, что он тебя иногда бил…

Губы Марии при последних словах Сергея гневно сжались в ниточку:

– Как вы смеете! – воскликнула она. – Костя любил меня! И я – любила его! Он никогда меня даже пальцем не тронул! – солгала она (хотя, как мы с вами прекрасно знаем, утверждение ее, едва ли можно считать истинным). – Костя, наоборот, всегда защищал меня! От всех! И от всего! Он и тех негодяев-то убил только потому, что мне опасность угрожала!

– Да вы поймите, Мария! – начал увещевать ее Тана. – Кости уже нет в живых. Ему все равно. Уверен, он одобрил бы мое предложение вам. Это же разумно!

– Я никогда ничего подобного нигде не скажу! – отрезала Мария и, казалось, что от ее слабости и вялости не осталось уже ни малейшего следа. – Разве можно смешивать с грязью память о своих любимых? Даже, если их уже нет в живых? – с укором сказала она, скорбно глядя в глаза капитана.

Сергей отвел от ее вдруг увлажнившихся глаз свой взгляд и печально вздохнул.

– Ладно, – сказал он на выдохе, – не говори так. Но – скажи хотя бы, что думала о том, что пистолет нельзя иметь твоему другу. Что обязательно бы донесла, если б не любила его так сильно… Что-нибудь такое, а? – взглянул он на девушку почти умоляюще.

– Дочка, ты прислушайся к советам моего друга, – прибавил от себя Биген. – Мы ведь тебе ничего плохого не желаем!

Мария улыбнулась ему благодарно:

– Я знаю, агай. Я все чувствую. Хорошо, я подумаю над вашими словами, – пообещала она.

– Вот и замечательно, дочка! – радостно встретил ее слова Биген.

– Кстати, друга твоего мы похоронили, – сообщил Тана.

– Где, когда? – встрепенулась Мария.

– На третий день. Место очень хорошее: в Стрельне, на берегу Финского залива. Ему там будет хорошо – видно залив, морской канал, идущие по нему корабли…

– В Стрельне? А мы ведь там были – возле Орловского пруда, на берегу, – возбужденно сказала Мария. – Мне там очень понравилось…

– Вот, вот, там – только дорогу перейти и к заливу спуститься – там его могилка. Памятника пока нет – решили сделать его по твоему усмотрению. Ну, там, надпись какая…. Приехала твоя мама…

– Мама? Здесь? Где она?

– Она остановилась у одной моей хорошей знакомой. Завтра тебя выпишут, и твоя мама тебя отсюда заберет и отвезет туда. Там о вас позаботятся. Потом моя знакомая свозит вас в Стрельню, на могилку. Кстати, послезавтра ведь девять дней будет! Так что – успеешь. Через неделю должен появиться и твой отец. Моя знакомая нашла для тебя хорошего адвоката…

– Почему вы все это для меня делаете? – изумилась Мария.

– Эх, девочка! – в сердцах вздохнул Тана. – Лучше не спрашивай! Делаем – и все тут!

– А как Геша? С ним что будет?

– Не знаю. Мы сейчас с моим другом к нему поедем, в Кресты. Тоже нужно допрос снять. Ему, кстати, тоже хорошего адвоката нашли. Будем надеяться, что срок он небольшой получит…

– Геша – очень хороший человек! – трогательно заметила Мария. – Вы ему обязательно помогите!

– Ну, ладно, нам пора! – прихлопнув себя по коленям, объявил Тана и поднялся со стула.

– У меня есть к вам просьба, – заволновавшись, сказала Мария.

– Все, что угодно, в пределах допустимого.

– Вы не могли бы дать мне мобильник? Мне позвонить надо одному знакомому, а?

– Пожалуйста, – кивнул Сергей, протягивая ей трубку.

– Только, если можно, я хотела б, чтобы вы оставили меня одну. Можно?

– Пойдем, Бигеша, обождем за дверью, – потянул Тана друга к выходу.

Оставшись одна, Мария набрала номер:

– Алло! Дядя Руслан? Дядя Руслан, это Мария. Помните меня? Я к вам вместе с Костей приезжала. Дядя Руслан, с Костей – беда! Вы не могли бы ко мне приехать и поговорить со мной?

Закончив разговор, Мария стерла набранный ею номер, встала с койки и, осторожно перекатывая за собой стойку с плазмой, добралась до двери и, приоткрыв ее, вернула трубку Сергею и поблагодарила…

Думается, тот вопрос, который в ходе того своеобразного допроса задала Сергею Мария: «Почему вы все это для меня делаете?» – вероятней всего, покажется резонным и читателю.

Постараемся пояснить: как ни удивительно, но практически все оставшиеся в живых участники рокового задержания испытывали необъяснимое чувство неловкости в отношении тех, кого они задержали, более того – всех без исключения терзало какое-то чувство вины и ощущение невообразимой тупости и несуразности окружавшей их жизни.

Еще тогда, когда начальник ГУВД принял известное нам соломоново решение, поздней ночью Сергею позвонил на мобильник Биген. Тана, стараясь не разбудить спавшую подле него Риту (а именно у нее он провел ту ночь), приник к трубке:

– Что-то мне совсем хреново, Серега, – нетвердым голосом признался Биген (он сидел у себя в общаге на койке, а перед ним на табурете стояла порядком уже початая бутылка водки, подле которой в хаотичном беспорядке валялись ломти хлеба, банка с килькой в томатном соусе, пучок зеленого лука и куски отварной баранины).

– Пьешь? – мягко поинтересовался Сергей.

– А если – да, тогда что?

– Ничего. По конституции имеешь полное право.

– Приедешь до компании? У меня мясо свежесваренное…

– Не могу, не один я.

– Акиматовская?

– Да. Из-за земляков расстроился, Бигеша?

– Из-за них. Девчонка, сам подумай, ребенок совсем!

– Ну, парня уже не вернуть. Второму, видимо, сесть придется, а вот насчет девочки – не горячись! С нею, думаю, все обойдется. Эх, казахи вы, казахи! – укорил Сергей. – Ишь, как за своих болеете! А сколько я своих земляков пересажал!

– Тут – другое! – возразил Биген. – Те сволочью были, а девчонка – цветочек наивный!

– Ладно, Бигеша! Поможем твоему цветочку!

– Обещаешь?

– Как на духу!

Когда Тана, пожелав Бигену не напиться, положил трубку, Рита заворочалась:

– Кто там?

– Биген. Спи!

– Что случилось?

И тут Сергей, хотя вовсе не планировал, рассказал ей обо всем.

Самое любопытное, что Рита тоже посчитала себя в чем-то виноватой – мол, возможно, если б она не «капнула» о событиях на Шкиперском журналюгам, все для несчастных обошлось бы.

И потому со следующего дня она и Биген развернули бурную деятельность: используя связи, Рита выбила место на уже закрытом Стрельненском кладбище, организовала вместе с Бигеном похороны, полностью их оплатив; предоставила свою городскую квартиру в распоряжение матери Марии – после того, как сама встретила бедную, сломленную горем женщину в Пулково; при содействии Кацмана нашла и для Марии, и для Геши двух замечательных адвокатов – из еврейских крючкотворов! – Иваницкого и Иванкова (ударение на втором слоге) и тоже оплатила их услуги.

Оба законника не относились к числу тех, о чьей деятельности оповещают нас СМИ (вроде Генри Резника и Генриха Падвы), но сведующие люди в особо сложных вопросах предпочитали прибегать к услугам именно Иваницкого и Иванкова. А они свое дело, как говорится, «знали туго»! В давешние времена таких господ называли словом «стряпчий» – давно уже, увы, вышедшим из употребления. А жаль! – ведь оно наиболее точно характеризует саму суть профессии адвоката. Что-что, а стряпать дела новоявленные защитники наших героев умели!

В общем, Рита окунулась во все проблемы наших героев со всей той страстью, на которую способны только женщины – особенно, те из них, кому, по сути, нечем заняться – избалованные и утомленные собственным бездельем. Если такая женщина окажется дурой – то, безусловно, наломает целый штабель дров – ведь, как мы знаем, нет ничего опаснее беспокойных дураков! Но, по счастью, Рита оказалась умницей!

Самым поразительным во всем происходившем для Сергея стало то, что не прошло и дня с начала совместной деятельности его друга и его возлюбленной, как Биген полностью переменил свое мнение о Рите на прямо противоположное: он ходил за ней «хвостиком», смотрел на нее чуть ли не с обожанием, а его фальцет, когда он обращался к ней по всякому поводу и без, истончался до невообразимой степени, в нем даже начинали звучать елейные ноты – Тана только диву давался.

Кстати, занятная парочка не только отодвинула Сергея от всех дел, но предпочитала даже и не советоваться с ним.

– Серега, – юлил Биген, – мы сами все сделаем. А ты службу тяни, меня прикрывай. Дел же в группе навалом!

– Правда, Сережа, – поддакивала Рита. – Ты не волнуйся: мы все, как надо, сделаем!

Сергей грешным делом даже ревновать потихоньку начал.

– Ритуся, Ритусенька! – журчал Биген.

– Да, Бигешенька, да? – журчала в ответ Рита.

В общем, судьбами будущих подсудимых озаботились многие: в том числе и Ерохин со своими парнями, да что там – можно сказать, все Управление! Вечерами в кабинете Тана устраивалось целое сборище, и Биген в те вечера, разумеется, становился пупом земли для всех: гордо прохаживаясь среди слушателей, он с достоинством рассказывал обо всех их с Ритой хлопотах, о том, с какими значительными людьми в Питере ему пришлось ради тех хлопот познакомиться и накоротке сойтись.

Такие вот происходили события!..

– Присаживайтесь, Геннадий! – предложил Тана, когда подследственного доставили в помещение для допроса. Дождашись, когда Геша займет указанное ему место, Сергей поздоровался: – Ну, здравствуй, Гена. Узнаешь меня?

– Узнаю, – кивнул Геша. – Вы в тот день… В общем, брали нас… Или – как тут сказать надо?

– Правильно мыслишь, Гена – брал! – усмехнулся Сергей.

– Мы, вообще-то, и прежде были с вами знакомы, – заметил Геша.

– Вот как! Каким образом, расскажи!

– Вы меня как-то в учебку свезли, в грушную. А потом – мы с вами под Урус-Мартаном за бандой Сыздыкова гонялись. Ваша группа и та, где я был. У меня даже фото сохранилось – там, где вы, ваш друг и я.

– Надо же! – искренне обрадовался Сергей. – Бигеша, ты слышал? Не зря я говорил, что лицо его мне знакомо! У меня такое фото тоже есть: в отделе, на внутренней стороне дверцы шкафа пришпандорено! Что же ты учудил, Гена? – несколько сменив тон, спросил Сергей.

– Вы тогда капитаном были, а сейчас? – спросил Геша вместо ответа.

– Я и сейчас капитан.

– Ничего, через пару недель он уже майором станет! – вставил Биген.

– В общем, товарищ капитан…, – тут Геша смешался. – Или надо говорить «гражданин капитан», а?

– Какие счеты, Гена, между теми, кто перед боем одну похлебку жевал? – ободрил его Сергей. – Мы с тобой товарищи! Навсегда!

– Впрочем, мне и сказать-то особо нечего, – вздохнул Геша.

– Мы, Гена, постараемся дело оформить так, чтобы тебе минимум впаяли, – пообещал Сергей. – Но, сам понимаешь, два трупа на тебе – не фунт изюма!

Геша вскинул удивленный взгляд на собеседника:

– Два? Откуда ж два?

Сергей помрачнел:

– В Петродворце в уличной драке участвовал?

– Ну, – осторожно подтвердил Геша.

– Носочком по лысому лбу тюкнул?

– Ну?

– Лысый лоб тот отдал Богу душу, а перед смертью, Геша, наказал нам тебя найти. Что мы и сделали!

– Карамба! – зло по-латиноамерикански выругался Геша. – Вот влип!

– А ведь еще про нашего сотрудника не забывай!

– Как тут забудешь?! – усмехнулся Геша.

– Но – есть и хорошие новости – для тебя! – вновь подбодрил его Тана.

– Какие тут могут быть хорошие новости? – с тоской спросил Геша.

– Есть люди, которые о тебе беспокоятся. Они наняли для тебя хорошего адвоката.

– Мама?

– Мама твоя, конечно, за тебя волнуется, каждый день ко мне ходит в отдел, но – в данном случае речь не о ней.

– Кому же я, кроме нее, нужен? – криво усмехнулся Геша. – Ей да сестренке.

– Неважно. Адвокат скоро к тебе придет. Ты уж с ним поработай, не ленись.

– Ладно, – с равнодушием бросил Геша.

– Теперь, вот о чем: про пистолет знал?

– Ну?

– Так знал или нет?

– Допустим, нет.

– Что ж, так и запишем. Этого и на суде держись. Ни слова об оружии: было, не было, у кого, кто носил. Первый раз ты увидел пистолет лишь там – в манеже. Понял?

– Так точно, товарищ капитан!

– У меня – все! Пойдем, Бигеша! – позвал Тана, вставая. – А ты держись, боец! – пожелал он на прощание Геше, уже стоя в дверях помещения. – Можете увести арестованного, – распорядился Сергей, выходя.

В общем, все складывалось не так уж и плохо…

 

Глава 43

Каждому – свое!

В принципе, автору осталось рассказать очень немногое – только донести до читателя сведения о некоторых событиях, которые положат на картину поведанной здесь истории последние мазки и придадут ей законченность.

Учитывая, что изложить такие сведения в хронологическом порядке весьма не просто, так как таковой порядок доподлинно установить не удалось, автору приходится вновь прибегнуть к тому методу повествования, который он уже использовал – то есть, напомним, к кинематографическому способу монтажа эпизодов.

– – – – – – – – – –

Однажды в служебный кабинет нашего капитана вошел хорошо знакомый нам Павел:

– Разрешите побеспокоить, Сергей Александрович? – обратился он на армейский манер к Сергею с порога – перед тем, как войти в кабинет.

– А, Павел! – оторвавшись от бумаг (Тана в тот момент как раз окончательно оформлял дела Геши  и Марии – для отправки в прокуратуру), добродушно улыбнулся Сергей посетителю: – Проходи, присаживайся! – Дождавшись, когда тот займет предложенное место, он поинтересовался: – Учитывая, что в моем кабинете, Павел, я тебя вижу впервые, надо думать, твой приход означает, что у тебя ко мне какое-то шибко важное дело.

Да, как не сложно догадаться, эти персонажи нашей истории оказались хорошо знакомы друг с другом, хотя едва ли их можно назвать близкими людьми – замечено, что служители российских силовых структур как-то не очень тепло относятся к тем, кто идет в услужение к новым русским в качестве охранников, телохранителей, начальников служб безопасности, и прочее – особенно, к тем из них, чья деятельность попахивает криминалом. Тем не менее, если людей связало некогда то или иное общее боевое прошлое, они уже не способны таким обстоятельством пренебрегать и при любом раскладе стараются относиться друг к другу, как минимум, с уважением.

– Вы правильно думаете, Сергей Александрович, – подтвердил Паша.

– Говори!

– Слухи до меня дошли… – сказав так, Паша испытующе взглянул на Сергея, но тот, выжидая, молчал. – В общем, Сергей Александрович, темнить не буду. Есть у меня друг – Геша – мой боевой товарищ! Вы его, кстати, там тоже встречали. И вот на днях я узнаю, что моего верного дружка повязали менты. Причем не кто-нибудь, а именно вы сотоварищи, господин капитан. Шьете ему двойное убийство! Ухлопали прямо у него на глазах его приятеля! И так далее. Мне мать Геши звонила – от нее узнал, – выпалив все, что, очевидно, заготовил заранее, Паша сбился и вновь испытующе взглянул на Сергея.

– Все сказал?! – мрачно поинтересовался Тана.

– А что – мало?

– Вот, что, Павел, – если будешь разговаривать со мной таким тоном, я тебя отсюда вышвырну. Ты меня знаешь! Ясно? – предупредил Сергей и, так как собеседник ничего не отвечал, а только со злостью щурил глаза, повторил: – Я тебя спрашиваю, Паша! Ясно?

– Ясно, – буркнул, наконец, тот.

– Вот другое дело! – удовлетворился Сергей.

– А вам его не жалко, Сергей Александрович? – вдруг, с обидой взглянув на Сергея, совершенно переменившись, совсем по-мальчишески спросил Паша. – Он ведь из наших! Тоже кровь проливал. Безвредный человек! Да, он многих убил на своем веку, но – там! А чтобы здесь! Не верю!

– Тем не менее, все так. Никто его не подставляет, ничего ему не шьет. Мне его жалко и, хочешь – верь, хочешь – не верь, но я делаю все от меня зависящее, чтобы хоть как-то ему помочь.

– Как вы на него вышли? – хмуро спросил Паша.

– Тебе что – дело дать почитать? – съязвил Сергей.

– А дайте! – с вызовом отреагировал на его вопрос Паша.

«А, собственно, почему бы и нет? – мелькнула мысль у Сергея. – Кому от того будет плохо? Вон, Павел, уже не адекватен! Бог весть, что думает! Начнет трепать по городу: мол, Тана, сука, воинов сдает. Что люди подумают?! Воины, даже бывшие, судят всегда по-своему, им российское законодательство и общепринятая мораль не указ! А Тана – не сука! Никогда не был и не будет! Пусть прочтет, правду узнает».

Он встал и вышел из-за стола:

– Вот, что, Павел! Я сейчас обедать пойду, тебя здесь на ключ закрою. Дело Геши на моем столе. Уже закончено. Вернусь через часок. Все подробно прочесть не успеешь, но, если будешь читать бегло, крест-накрест, суть поймешь. Может, пока я здесь, в отхожее место слетаешь? А то припрет в мое отсутствие, а?

– Перебьюсь! – проворчал Паша.

– Тогда, пока!..

– – – – – – – – – –

Андрей Павлович в те дни находился в Москве – поехал туда затем, чтобы поприсутствовать на политсовете той партии, в которой он вот уже несколько лет числился не только членом, но и одним из лидеров, а также заместителем руководителя – либерально-социалистической партии России, или, как ее кликали по аббревиатуре – ЛСПР.

Возглавлял партию Аристарх Арнольдович Апологетов – человек харизматичный, но невероятно хамовитый и грубый.

Здесь автор не может удержаться от искушения уделить столь мимолетному персонажу несколько больше внимания, нежели он того, быть может, заслуживает.

Российская политическая арена стоила появления на ней своего Апологетова. Специфические особенности нынешней России требовали и соответствующей организации политической сцены: именно такой драматургии, именно с такими персонажами, с именно так разведенными мизансценами, соответственно именно такой режиссуре. Та ниша, которую занял на политической сцене Апологетов, всегда предусмотрена.

Судите сами, в любом спектакле, где показана жизнь элиты, погрязшей во лжи и фальши, где никто не говорит того, что на самом деле думает, а, по возможности, старается и вовсе не думать, всегда появляется Шут. Он дурачится на глазах у публики, потешая ее тем самым, но, по сути, чаще потешается сам, дурача публику. Он необходим, чтобы склеилась в одно целое вся пьеса, а зрителям хватило терпения досмотреть ее до конца. Если б такую роль не взвалил на себя Апологетов (именно взвалил, – потому что она очень тяжела), ее бы исполнил кто-нибудь другой.

В мировой драматургии нередко Шут оказывается самым умным персонажем пьесы, и нередко – самым порядочным.

Да, приходится согласиться с тем фактом, что Апологетов очень умен. Сколько раз он проговаривал весьма глубокие и точные, по существу, мысли, как часто сбывались его политические прогнозы, но почти всегда он, скоморошествуя, облекал все в самые экстравагантные, самые вычурные и экзотические формы – тем самым, низводя даже самое серьезное, самое нужное содержание высказанного до уровня анекдота.

Очевидно, только за такое умение его и поместили в данное сценическое пространство, только поэтому именно ему дозволялось порой говорить правду на глазах у миллионов людей в телеэфире, проговаривать такую (им же самим осмеянную) правду всеми возможными средствами.

Что ж, любая власть допускает наличие такого рупора – с той же целью, с какой на паровых котлах устанавливают предохранительные клапаны (дабы не взрывались): в средние века подобную роль исполняли скальды, ваганты, акыны и скоморохи; в девятнадцатом веке – некоторые поэты; в двадцатом – барды; но, увы, с каждым последующим веком такие рупоры начинали издавать все менее высокие и чистые звуки, чем в предыдущем.

Теперь вот настало время Апологетова. Вот уже несколько лет, как он, со свойственным ему страстным энтузиазмом и пылом, пытается повенчать в сознании российских избирателей черную жабу капитализма с белой розой социальных преобразований. И в отличие от Шута, исполняющего действо на театральных подмостках, шут на политической сцене не может выглядеть порядочным – очень уж сомнительна и неприглядна та роль, которую он себе выбрал и которую ему в итоге дали.

Хотя, конечно, и он кому-то нужен в зрительном зале (не только самим устроителям спектакля): ведь немало там до сих пор голов, в которые вживлен гипофиз Клима Чугункина.

В любом случае, Апологетов стал подобен кормчему, который уже много лет пытается вывести свой утлый либерально-социалистический член – то бишь, челн (автор просит прощения – простая оговорка, не более того) – на стрежень реки российской внутренней политики, но – безуспешно; волны русского электората легко отбрасывают ветхое суденышко к самым берегам и затонам политической реки и – не удивительно: обделил Господь кормчего русской разинской силушкой почему-то. Вот и приходится кормчему гаерствовать, делая вид, что управляемое им средство передвижения плывет именно туда, куда он и хочет, дабы сохранить хорошую мину при плохой игре на глазах у толпящихся на берегу зрителей, от души потешающихся над никудышником.

Аплодисменты! Аплодисменты!...

Почему Андрей Павлович выбрал для себя именно такую партию?

Собственно говоря, ему было глубоко наплевать на свой выбор: он мог выбрать и любую другую – только бы она обладала достаточным весом в обществе, дабы в случае чего поднять шум такого уровня, который будет услышан.

Ведь, напоминаем, Андрей Павлович слыл успешным бизнесменом, и вполне заслуженно. И, согласитесь, одно дело, когда ты просто занимаешься бизнесом, и совсем другое, когда ты еще и не чужд политической деятельности. И если б к бизнесу Андрея Павловича стали вдруг проявлять излишний интерес какие-либо государственные структуры – допустим, налоговая инспекция или финансовая полиция, то он всегда мог рассчитывать на то, что руководство партии подаст громкий голос в его защиту: мол, мотивы преследования на самом деле политические, а, на самом деле, происходит инсинуация против всей партии, а не против Андрея Павловича лично, и так далее.

А, если учесть, что вел он свои дела в Питере, а выбранная им партия и, главным образом, Апологетов коптили воздух в Москве, такая диспозиция давала Андрею Павловичу возможность держать всех своих соратников по партии, искренне презираемых им в глубине души, в стороне от собственных дел.

Что ж, нельзя не признать, Андрей Павлович поступил весьма мудро, ступив и на путь политики…

– Они полагают, мы кончились! Как бы не так! Они еще узнают всю силу ЛСПР! – гаерствовал Апологетов в данный момент. – Они не смогут сбросить нас со счетов. Мы проиграли прошедшие президенские выборы, но – не успеем оглянуться, как наступят следующие. И готовиться к ним необходимо уже сейчас. Я не буду в очередной раз баллотироваться сам! Обещаю! – продолжал вещать партийный лидер. – Но – у нас есть кандидат. Белоруков, встань! Покажись членам политсовета! Ну, быстро!

Андрею Павловичу пришлось подняться:

«Надо срочно линять из этой скверной компашки!» – подумал он с раздражением, сдержанно кивая в ответ на поздравления окружавших его мелкотравчатых политиков.

– Вот наш кандидат! – ткнув в направлении Андрея Павловича пальцем, заорал Апологетов.

– Спасибо, Аристарх Арнольдович! – поблагодарил Андрей Павлович. – Постараюсь оправдать…

– Сядь и молчи пока! – грубо оборвал его Апологетов. – Вы слышали?! Он постарается оправдать. Тебе ничего не придется оправдывать, Белоруков! За всем буду стоять я! Кто ты такой? Кто тебя знает? Все знают меня! – В тот момент у Андрея Павловича зазвонил сотовый. – Что? Что такое? Я же сказал – отключить все мобильники!

– Извините, важный разговор, – пояснил Андрей Павлович.

– Тогда выйди к чертовой матери отсюда! – Андрей Павлович под неприязненными взглядами соратников по партии направился к выходу. – Вот, видали! Наш кандидат! – орал вслед Апологетов. – Как мы сможем победить?! Никакой партийной дисциплины! Мы начинаем кампанию немедленно. К черту Думу! К черту реформы! Нашу Рашу, сколько ни реформируй, она все равно останется Рашей, и ничего не обрящет! А для нас важен лишь успех нашей партии! Такова наша генеральная линия!

Выйдя из зала заседаний, Андрей Павлович приник к телефону:

– Да, Павел? Что? Когда? Как застрелили? Кто? Как это случилось? Так!.. Что еще? Вот, что, Павел, я привык получать то, чего хочу, и очень не люблю, когда у меня под ногами путается какая-то шавка и все портит. Разберись с ним! Да! Вот и отомстишь. Да, вот еще что… У Кости… В общем, разберись, что с телом. Через девушку или через своего друга узнай о родственниках бедолаги. Так съезди в Кресты! В общем, помоги с похоронами. Денег не жалей! Что? Тогда объедь все морги! У меня все! Извини, дела, – и Андрей Павлович в сердцах разъединился…

– – – – – – – – – –

Павел и Юрий подъехали к дому Зеленого в четвертом часу ночи.

– Как думаешь, эта мразь дома? – спросил Павел.

– Учитывая время, должен быть, – твердо ответил Юрий.

Осмотревшись, они вошли в подъезд, и стали неспеша подниматься по лестнице. Между третьим и четвертым этажом навстречу им сбежал мужчина с пакетом в руках.

– Кому не спится? – настороженно посмотрев вслед пробежавшему, заметил Юра.

Дойдя до дверей Зеленого, оба, не сговариваясь, достали одинаковые пистолеты «ТТ», и деловито навернули на них глушители. Павел попробовал дверь рукой, и она вдруг подалась.

– Блин, не заперто! – шепнул он.

Взяв оружие наизготовку, они, крадучись, вошли в коридор.

В квартире было тихо. Стараясь не шуметь, Павел, а следом за ним и Юрий направились в комнату. Едва перейдя порог, Павел опустил оружие вниз.

– Вот блин! – огорченно хмыкнул он.

– Что, что там? – настороженно спросил Юра, все еще крепко сжимая рукоять пистолета.

– Взгляни сам, – подвинувшись в сторону, бросил Павел, уступая дорогу коллеге.

Юра заглянул за косяк и тоже опустил пистолет.

– Ну и дела! – прокомментировал он. – Как думаешь, кто его?

Павел равнодушно пожал плечами:

– Какая разница! Задача выполнена.

– А не тот ли типок, который нам навстречу попался?

– Возможно.

– Он лицо прятал, но мне показалось, на кавказца смахивает. Да и почерк! Гляди! – кивнул Юрий в угол комнаты.

Там, в луже собственной крови, с перерезанным от уха до уха горлом лежал Зеленый. Изо рта у него торчала пара скомканных долларовых купюр.

Юрий подошел к телу и брезгливо притронулся кончиком пальца ко лбу Зеленого:

– Теплый еще! Даже, можно сказать, горячий, – сообщил он.

– Ладно, пошли отсюда, – скомандовал Павел, сворачивая глушитель с дула.

Так же тихо, как и вошли, коллеги покинули квартиру покойника…

– – – – – – – – – –

Несмотря на то, что квартира Зеленого не имела к Василеостровскому району ни малейшего отношения, расследование по факту его убийства все равно поручили Сергею и его группе, справедливо полагая, что те дела, которые он на днях сдал в прокуратуру, и новое дело как-то между собою связаны.

«Любопытно, кто? – думал Тана, поглядывая на художественно исполосованное горло Зеленого, прохаживаясь рядом с трупом, стараясь не мешать работе Статенина. – Павел? Маловероятно. Он бы, скорее всего, просто шмальнул гада пулей или, на худой конец, свернул ему шейные позвонки. Да, конечно, Геша – тот тоже Сему по горлу рванул, но – у него ведь специализация такая была. Рефлекс! Саперкой, как правило, тоже горло подрезают либо череп кроят. А Павел? Нет, вряд ли!»

– Парни, я на кухню выйду, вы туда пока не ходите, мне по телефону кое с кем посекретничать надо, – попросил Сергей и скрылся на кухню, предварительно плотно прикрыв дверь. – Алло! Паша? Да, Тана. Тут такое дело, Паша – стою я над трупом некоего Зеленого, разглядываю его перерезанное горло и испытываю беспокойство. А я, знаешь, как-то последние годы покой полюбил. Так ты мне скажи: не ты ли, Паша, сего отщепенца ухайдокал? Как? Так… Ты уверен? Ладно, Паша, будем считать, что я тебе поверил. Описать типка сможешь? Нет? Плохо, Паша. Ладно, пока, Паша.

Отключившись, Тана усмехнулся: шут с ним – с Зеленым. Одной тварью меньше.

Кстати сказать, дело об убийстве Зеленого так до сих пор и пылится в архивах РУВДа среди сотен других – таких же нераскрытых дел, которые, увы, сильно портят полицейскую статистику.

Но – статистика статистикой, а справедливость – у нее, к счастью, свои правила!..

– – – – – – – – – –

Хотя Сергей приложил все усилия для того, чтобы как можно скорее оформить уголовные дела Геши и Марии и передать их прокурору, суд над ними все равно состоялся только в конце июня.

Разбирательство проходило при отсутствии прессы, которая просто не смогла пронюхать, что судят именно тех самых людей, которых не так давно во всеуслышание начальник ГУВД Петербурга назвал членами международной преступной банды. Состав суда тоже был самым обычным – по совету адвокатов и Геша, и Мария не стали требовать, чтобы их дела рассматривал суд присяжных.

Тем не менее, народу на заседания суда набивалось предостаточно – настолько, что для слушаний пришлось отвести самый просторный зал Василеостровского районного суда: приходило множество сотрудников местного РУВДа – из тех, кому удавалось выкроить время от службы; вместе с Ритой всегда появлялась целая бригада ее мажорных подруг – до десяти-двенадцати девиц, увешанных золотом и бриллиантами; поначалу на процесс рвались и юные революционеры из числа подопечных господина Б… (во главе с ним самим), жаждавшие мщения во имя светлой памяти незабвенного Креста – большую часть из них в зал все-таки не пускали, а тех, кому туда все же удавалось проникнуть, судье вскоре приходилось депортировать при помощи судебных приставов и милиции (за неуважение к суду и вызывающее поведение). Впрочем, после второго заседания господин Б…, о чем-то наедине переговорив с Сергеем, строго-настрого запретил своим подопечным такие походы, хотя сам досидел весь процесс до самого конца, до вынесения решения, внимательно во все вслушиваясь и отчего-то все время хмурясь.

Отсидел весь процесс и Кацман, с наслаждением наблюдая за процессуальными действиями соплеменников, которые, как и ожидалось, оказались выше всяческих похвал.

Среди прочих присутствовал и представитель консульства Казахстана в Санкт-Петербурге.

Иваницкий и Иванков, как уже говорилось, слыли отменными крючкотворами – настолько отменными, что при желании могли убедить Синод причислить небезызвестного зверя Чикатило к лику русских православных святых и великомучеников.

Теперь о том, что касается линии защиты.

Первое, на что решил обратить внимание суда Иваницкий в деле Марии, так это на ее совсем еще юный возраст, на неопытность, на неискушенность в жизни. Следующим аргументом оказалась та сильная страсть, которую подсудимая испытывала к своему возлюбленному, которая и возможна-де только в столь юном возрасте (тут шла апелляция к тексту самого Шекспира – мол, вспомните пылкую любовь юного Ромео и юной Джульетты). Далее Иваницкий приводил аргументом ту неуверенность, которую испытывает всякий человек, даже взрослый, очутившись впервые в большом незнакомом городе. В целом вся его линия сводилась к тому, что подсудимая до трагических событий на Шкиперском протоке вообще не имела ни малейшего понятия о существовании у возлюбленного пистолета, а когда узнала, то не нашла в себе достаточно сил, чтобы либо вынудить убийцу сдаться властям, либо самой сообщить о преступлении. Ведь, будь она дома, в Алма-Ате, она могла бы посоветоваться обо всем с родителями (а подсудимая из очень хорошей семьи!), а тут, в Петербурге, единственным близким для нее человеком, с которым она могла поделиться своими проблемами, оказался сам преступник, который в тот период времени заменял ей и отца, и мать. А ведь свидетельствовать против него означало бы свидетельствовать против близких, а у нас, мол, в России, еще, слава Богу, закон освобождает граждан от свидетельств такого рода. В данном месте своего аргументирования Иваницкий уже апеллировал к истории – вспомните-де печально известные годы репрессий, когда людей вынуждали свидетельствовать против родственников. Да и к тому же имейте в виду: подсудимая и покойный преступник собирались вступить в законный брак, едва только девушка достигнет восемнадцатилетнего возраста, то есть, по существу, были обручены и считали себя женихом и невестой.

Мария, услышав такой довод, не сумела удержаться и широко улыбнулась – вот уж о чем они с Костей никогда не говорили, так о женитьбе!

В итоге, Иваницкий требовал признать подсудимую невиновной и полностью оправдать ее: да вы только взгляните на нее, – патетически восклицал он, – разве можно представить такое нежное и невинное создание в камере колонии для несовершеннолетних? А что обо всем случившемся подумают наши ближние и добрые соседи – казахи – граждане братского государства, с которым у России партнерские и стратегические отношения?

Иванкову строить линию защиты Геши было куда сложнее: два убийства – попробуй-ка их оправдай!

Здесь пришлось указать составу суда на то, что подсудимый по своей природе является очень одиноким человеком – у него мало друзей, и когда рядом появился практически его ровесник, интересный уже одним тем, что прибыл из совершенно другого, незнакомого мира, подсудимый очень привязался к своему жильцу, несмотря на полную разницу их натур – здесь уже шла апелляция к самому Пушкину: «Они сошлись: стихи и проза, лед и пламень» – и так далее, в том же духе. Кроме того, не надо забывать, подсудимый все время находился в тесном контакте с юной очаровательной девушкой, которая пробудила в нем чувства сродни тем, какие испытывают старшие братья к своим младшим сестрам (здесь шло напоминание о том, что родная сестра подсудимого – указующий жест в сторону Лизы – почти в том же возрасте, что и подсудимая – указающий жест в сторону Марии).

Более того, очевидно, подсудимый испытывал еще и трогательную, но неразделенную платоническую любовь к подсудимой.

В этом месте адвокатского красноречия Мария, вновь не удержавшись, нежно пожала руку Геши, что не ускользнуло от внимания судьи.

Заметили ее движение и холеные подруги Риты, а, заметив, украдкой позавидовали: «Сопля! Совсем сопля! А уже такие страсти!» Ну, если этот таков, то каков же тот, другой, покойный? По словам Риты, тот и вовсе был неотразимым красавцем! Да любая из этих пресловутых светских львиц в мыслях готова была не только носить «Вальтер» в сумочке от «Гуччи» для своего рокового возлюбленного, но и целый станковый пулемет «Максим» на плечах, и десяток коробок с лентами; не только соучаствовать в преступлении, но и сама всаживать пулю за пулей в жертву за жертвой, как бешеная Мэллори вместе со своим Микки из фильма «Прирожденные убийцы»! – совсем расчувствовались тетки.

Среди зрителей обретался еще некто, кто чутко фиксировал все, что происходило на скамье подсудимых – небезызвестная нам Лерка, которую, чтобы не фамильярничать, назовем здесь полным именем – Валерия. Она не отрывала неприязненного взгляда от лица Марии, временами переводя его, разумеется, и на Гешу, но – те ее попросту не замечали…

Вполне естественно, продолжал Иванков, когда над его друзьями нависла опасность, подсудимый бросился им на помощь, хотя и, возможно, несколько превысил в итоге пределы необходимой обороны. Но ведь и это, согласитесь, тоже – весьма спорный вопрос! И не будем забывать, кого именно убил подсудимый – он убил экстремиста!

В данном месте прений раздался возмущенный ропот соратников покойного Креста.

Что же касается убийства сотрудника полиции, то оно, безусловно, совершено в состоянии аффекта, вызванного жестокостью потерпевшего, который с места службы характеризуется, как человек неуравновешенный, склонный к насилию. В результате его жестокости пострадали близкие люди подсудимого, один из которых погиб, а вторая оказалась тяжело раненной.

И вновь Мария против воли улыбнулась, когда услышала, что ту царапину, которую ей нанесла шальная пуля, адвокат назвал тяжелым ранением.

И, наконец, самое главное! – голосом, полным самого высокого гражданского пафоса, восклицал Иванков, – разве мы имеем право предавать забвению тот факт, что подсудимый долгое время нес службу в горячих точках, охраняя наш с вами покой от угрозы международного терроризма? Из его бывшего места прохождения службы в деле имеется безупречная характеристика. Более того, Родина удостоила его высокими правительственными наградами! Но разве мы не знаем, как калечит психику наших детей участие в боевых действиях? Разве данное обстоятельство не должно быть учтено, и лечь весомой тяжестью на весы нашей Фемиды?

Здесь уже вынужденно улыбнулся Геша.

К делу прикладывалось и заключение известного в городе психиатра.

В качестве свидетелей вызвали и заслушали Мазоха, коменданта общежития, пару-тройку подростков, участвовавших в драке в Петродворце, мать и сестренку Геши, мать и отца Марии, участников задержания в манеже, бывшую жену Семыкина…

Кстати, о ней: жену Семыкина раздобыл Биген (мы ведь еще помним, что одно время он избавлял упомянутую даму от гнетущего чувства одиночества?), на суде она выступала рьяно, вывалила на голову покойного все, что мыслимо и немыслимо, засвидетельствовав и его неуравновешенность, и грубость, и скотское отношение к окружающим, и так далее. Ох уж эти бывшие жены! (Мы-то с вами знаем!)

Хорошо еще, что на суде не присутствовала мать Семыкина – после смерти сына у нее похудшело со здоровьем, и потому она все время сидела дома, разглядывая благодарность генерала, выписанную ей за сына, и ожидая, когда из ГУВД привезут обещанную медаль и выдадут материальную помощь.

О предстоявшем посмертном награждении Семыкина медалью на суде никто и не вспомнил – иначе такое обстоятельство повергло бы судью в ступор и перевернуло б все с ног на голову.

В общем, все судебное разбирательство порядком-таки смахивало на смесь древнегреческой трагедии и комедии, что-то среднее между Софоклом и Аристофаном.

Линия обвинения вообще показалась Сергею какой-то невнятной: прокурор выглядел вялым и неубедительным, требовал минимальных сроков.

Тана даже, грешным делом, подумал, не подкупила ли через адвокатов Рита государственного обвинителя, и даже, несколько дней спустя, спросил ее о том напрямик, но она отмахнулась от вопроса, чем еще больше укрепила Сергея в его подозрениях.

Вообще, хотелось бы здесь отметить один любопытный факт: с той поры, как в современной нам России ввели суд присяжных, в судопроизводстве обозначилось некоторое тяготение к светскости – участники процессов перестали быть теми, кем они были прежде – туповатыми и упертыми винтиками судебной машины. Теперь обвинители, защитники и председатели судов понемногу начали ощущать себя частью всего российского общества. Пусть все происходит лишь понемногу и не везде, пусть этот благотворный процесс пока обходит стороной провинциальные суды, пусть он еще не коснулся пока судов обычных, без присяжных, но все же… Нечто подобное происходило в России во времена Александра II, после проведения им судебной реформы 1864 года, когда на судебных подиумах тех лет с блеском воцарились такие легендарные ныне личности, как Федор Плевако и Анатолий Кони.

Суд над Марией и Гешей, не смотря на то, что проводился без присяжных, безусловно, весьма выделялся той самой светскостью, о которой только что сказал автор.

Но – вернемся к самому суду.

Подсудимые от последнего слова отказались.

В любом случае Иваницкий и Иванков добились того, к чему стремились.

Марию оправдали за отсутствием состава преступления.

Гешу осудили за непреднамеренное убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны, и за убийство, совершенное в состоянии аффекта. Наказание определили путем частичного сложения минимальных сроков, и несколько уменьшили его с учетом смягчающих обстоятельств.

Вышло четыре с половиной года.

Геше и Марии они представлялись вечностью…

– – – – – – – – – –

Через два дня после вынесения приговора на пороге квартиры Анастасии Анатольевны и Лизы появилась Мария. Открыла дверь Лиза и, едва разглядев, кто пришел, бросилась к Марии и чмокнула ее в щеку:

– Ой, Маша, как хорошо, что ты зашла! – и тут же на весь коридор прокричала: – Мама! Мама! У нас гости!

– Лиза, ну я же тебя просила не тревожить соседей, – укорила ее Анастасия Анатольевна, появившись на зов. – Это вы, Мария, – грустно произнесла она. – Я ждала, что вы зайдете. Проходите! Будем, наконец, пить чай.

– Хорошо бы, Анастасия Анатольевна, – улыбнулась Мария. – Но мы с мамой условились сегодня сходить в авиакассы за билетами домой. Я зашла попрощаться и передать через вас Геше мой алмаатинский адрес. Да и сумку хотела забрать, – прибавила она, протягивая Анастасии Анатольевне листок бумаги с начертанным на нем адресом.

– Жаль, искренне жаль, – опечалилась Гешина мать.

– Да, действительно, – поддакнула Лиза, стараясь отогнать от себя появившегося в коридоре Бандераса.

– Что ж, идите в Гешину комнату. Она не заперта, – предложила Анастасия Анатольевна.

Мария прошла в комнату Геши и, присев там на кровать, с любопытством осмотрелась. Все выглядело обычным: боксерские перчатки на стене, подробный деревянный макет какого-то красивого парусника на широком подоконнике, две полки с книгами – в основном русско-испанские словари и разговорники.

Вздохнув, Мария извлекла из-под кровати сумку Андрея Павловича и вывалила все ее содержимое на кровать. Затем поделила кучу на две примерно равные части, одну из которых переложила обратно в сумку, а другую оставила лежать на месте.

– Там, в Гешиной комнате на кровати лежит то, что принадлежит ему. И, само собой, вы тоже можете всем этим пользоваться в его отсутствие, – просто сказала она поджидавшей ее Анастасие Анатольевне, когда вновь появилась в коридоре.

– О чем ты, девочка? – с ласковой улыбкой спросила Анастасия Анатольевна. – Чем пользоваться?

– Сами увидите! – не стала пояснять Мария и протянула руку на прощание: – Мы еще с вами обязательно увидимся! – пылко пообещала она. – Когда Геша с нами будет! – и, сказав, она выбежала в подъезд и понеслась вниз по лестнице.

– Мария, Маша! – крикнула вслед Анастасия Анатольевна…

Мария задумчиво брела по 9-й линии Васильевского острова, а тем временем подле огромной груды банкнот на кровати в комнате Геши сидели его мать и сестренка и в изумлении смотрели на купюры.

Бандерас крутился рядом, то и дело принюхивался к пачкам, но тут же, чихнув, отходил прочь и, вопросительно поглядывая на хозяев, заискивающе помахивал хвостом…

 

Глава 44

Одна большая лучше, чем четыре маленьких!

Вечером, в кабинете Тана на Морской набережной было шумно: помимо его группы, отмечать новые звезды Сергея пришел Ерохин со своими парнями, заехал с небольшим опозданием и Коля Статенин, и даже сам начальник отдела Костылев посчитал нужным зайти и недолго поприсутствовать на маленькой дружеской пирушке.

Сергей, следуя традиции офицеров всех родов войск и всех спецслужб, через силу пытался осушить полный стакан водки, на дне которого позвякивали две большие звездочки, а подле него, с загодя приготовленным кителем в руках, на плечах которого уже поблескивали новенькие погоны с двумя просветами, с проколотыми в них загодя дырочками, стоял Биген и покрикивал:

– До дна, Серега, до дна! Не халявничай! Скажи спасибо, что позволили одним стаканом обмыть, а не по отдельности!

– Давай, давай, Серега! – поддерживали Бигена окружающие. – Одна большая лучше, чем четыре маленьких! Есть ради чего мучаться!

Допив, Сергей выловил губами звездочки и, не глядя, отдал их Бигену, а затем схватил со скромно сервированного стола бутербродик с красной икоркой и стал усиленно его жевать.

– Отвык я, парни, от таких лошадиных доз, – виновато пояснил он собравшимся.

Биген тем временем ловко крепил звездочки на их уставные места.

– На вот, майор, держи! – протянул он, наконец, китель Сергею.

Сергей китель на плечи не набросил – после выпитого, да еще с учетом жаркой погоды, слегка упрел. Подойдя к шкафу, он повесил китель на дверцу: мелькнула фотография. Вспомнив что-то, Сергей приоткрыл дверцу шире.

– Бигеша! – позвал он.

Тот подошел:

– Чего, Серега?

Сергей ткнул пальцем в лицо на фото:

– Вот он – Геша! Помнишь фотку?

– Еще бы!

– Хватит хандрить, майор! – крикнул Егонов, перебирая свои диски: – Жалко, конечно, парнишку… русского. Но – что поделать?

Сергей хмыкнул:

– А нерусского парнишку тебе, Егоныч, не жаль?

– Действительно! – недовольно буркнул Костылев.

Егонов пожал плечами:

– Нет, почему? Другого парнишку тоже, конечно, жалко. Ладно, Серега, не смотри волком. Можно я музыку к случаю поставлю, а? Бетховена? Пятую симфонию?

– Валяй! – смилостивился Тана и дернул за рукав Бигена: – Выйдем в коридор, курнем!

Прикрыв плотно дверь в кабинет, чтобы шум не мешал уединению, друзья забрались на широкий подоконник в коридоре и уселись там.

Сергей задумчиво выпускал табачный дым в приоткрытую форточку, а Биген постукивал кончиками пальцев по стеклу.

– Сложная штука – жизнь! – наконец, философски заметил Биген.

– Еще бы! – согласился Сергей, разглядывая, как скручиваются и вытягиваются на улицу клубы дыма. – Жизнь прожить, что море переплыть!

– Да! – кивнул Биген. – Или степь перейти…

Откуда-то с пустынной улицы послышалась громкая музыка.

Биген ткнул Сергея кулаком в колено и кивком головы показал за окно:

– Гляди-ка! Ритусенька приехала! – сообщил он умиленным тоном.

Сергей глянул: подле белого «Порша», не прикрыв дверь, стояла Рита и, защищая глаза ладонью от отраженных стеклами окон последних солнечных лучей, смотрела прямо на них – она только вернулась из Пулкова, где провожала Марию и ее маму (девушке понадобилось срочно выезжать домой, чтобы успеть сдать школьные выпускные экзамены хотя бы экстерном).

Рита могла подняться к Сергею, могла набрать номер его мобильника, но она ничего не предпринимала: просто стояла и наблюдала за друзьями, словно чувствовала, что сейчас им нужно только то, что они делали – просто расслабленно сидеть на подоконнике.

А Сергею вдруг подумалось, что порою жизнь вовсе не такая уж скверная штука, какою порой представляется: в принципе, все хорошо – ему, наконец, дали майора; Калиничев сватал его на место Костылева, которого переводили в Гатчину вместо тамошнего начальника РУВДа, который вышел в отставку; и Тана, немного для приличия покочевряжившись, согласился, тем не менее, выторговав для себя право по-прежнему заниматься оперативной работой, а не просиживать штаны в кабинете; рядом с ним все так же служил его верный друг; и, наконец, у него появилась эта сумасшедшая женщина, – с которой никогда не бывало скучно.

Эх, если б еще не весь тот маразм, который порою так опошляет все то прекрасное, чем столь богата жизнь; если б не гибли попусту настоящие парни, если б не приходилось вдобавок ко всему, время от времени, еще и отправлять за решетку  то одного, то другого из числа таких настоящих парней!

Солнце уже гремело медным брюхом по горизонту, подкрашивая в цвет слюды рябь на водах залива, отражаясь от их поверхности и позолочивая купола, шпили и фронтоны святого города Петра.

Молодая красивая женщина по-прежнему стояла подле снежно-белого автомобиля, из салона которого зычно звучал тенор Пласидо Доминго: «Ты прекрасна, как мои сны. Ты – мое солнце! Я мечтаю о тебе! Мое сердце всегда искало такую, как ты» – композиция «Novus» из альбома Карлоса Сантаны «Шаман»…

 

Глава 45

Русская Мария

Примерно годом позже после описанных нами событий на пляжах побережья Коста Брава – там, где на него выходят окраины городка Ллорет ла Мар, появилась новая девушка, сразу вызвавшая к себе интерес со стороны молодых и юных местных кабальеро, как своей нестандартной для тех мест, но весьма привлекательной внешностью, так и своей невозмутимостью и даже, можно сказать, нелюдимостью – поначалу.

Иногда ее видели, когда она прогуливалась по улицам городка, изредка забредая в окрестные ресторанчики, чтобы в одиночестве поужинать и выпить стакан молодого вина.

Рядом с городком пролегала трасса Барселона – Франция, а от самой Барселоны его отделяло не более восьмидесяти километров.

По слухам, девушка приобрела в собственность неподалеку от пляжа небольшие уютные апартаменты, заплатив за них чуть менее двухсот тысяч евро – три комнаты, кухня, два санузла (все в один этаж), дворик скромных размеров, но с хорошо ухоженным газончиком и клумбой, местом для парковки; через стенку – точно такие апартаменты занимала тихая пожилая каталонская чета.

Вскоре все-таки местным кабальеро каким-то чудом удалось выяснить, что девушка прибыла откуда-то из России, зовут ее Мария, и потому новенькую вскоре стали прозывать в тех провинциальных местах Русской Марией.

Да, это была она – наша Мария! – героиня заканчивающегося повествования. То, что ее посчитали русской – не удивительно: европейцы в своем невежестве готовы именовать так всех, кто очутился среди них, покинув то огромное пространство, что окаймлял некогда Советский Союз. Для них, мы все – узбеки и татары, казахи и чеченцы – навсегда останемся русскими.

Часто Мария покидала городок и на несколько дней исчезала из него на своем ярко-желтом «Jeep-Wrangler», стараясь максимально использовать все те возможности, которые дает европейцам шенгенская виза: колесила по Каталонии, по Испании, по всей Европе – побывала она и в Севилье, где отведала мяса молочного поросенка в ресторане под акведуком; поприсутствовала и на корриде (хотя и не досидела до конца); в Милане слушала «Риголетто» в Ла-Скала; не пропустила и испанское дерби – «Барселона» – «Реал-Мадрид» (хотя почему-то, как истая каталонка болея за «Барсу», билет все-таки взяла на трибуну гостей – видимо, из сочувствия, что тех намного меньше, чем хозяев).

Воротясь домой, она неспеша набивала на ноутбуке свои впечатления от увиденного, распечатывала текст, а затем отправляла его письмом в Россию.

Ее обклеенные со всех сторон марками письма из Испании стали настоящей отдушиной для Геши. Из-за них во Владимирском централе, где он отбывал срок, Гешу стали называть Амиго. Ни администрация тюрьмы, ни соседи Геши по камере содержания писем узнать не могли, так как писались они исключительно на испанском языке, который Мария основательно подучила еще в Алма-Ате, на курсах.

Отвечал Марии Геша реже, чем она ему писала: только тогда, когда во Владимир приезжали проведать его мать и сестренка –  потом Лиза отправляла его послания в Испанию электронной почтой. 

Геша отбывал срок спокойно, и среди зека имел прочную репутацию «правильного мужика». Кто сидел – тот поймет, что это значит.

Зимой Мария пришла в один из клубов Фламенко городка и стала учиться танцевать. Так она нашла себе новых друзей.

Впрочем, такое изменение ее образа жизни ничуть не облегчило задачи местным кабальеро – ведь Мария была не только девочкой из хорошей семьи – ее воспитание дополняли еще и нравы алмаатинских улиц, на которых она тоже числилась «правильной девчонкой», а для таких девчонок считается зазорным не дождаться парня не только из армии, но и из мест заключения.

Да, она уже давно думала о Геше в будущем, как о своем парне!

Костя никак не забывался, но воспоминания о нем перестали быть такими гнетущими, как прежде, и ничуть не мешали ей мечтать о Геше.

Ведь, если не Костя, то кто?! Только Геша…

Сомневаетесь? Напрасно! – некоторым даровано умение ждать. А тот невольный перерыв в отношениях с противоположным полом, который у нее случился, по ее мнению, оказался очень кстати. Порою, полезно взять тайм-аут и попытаться понять, что же тебе, на самом деле, нужно.

Да, Марию влекло к мужчинам старше ее возрастом – вначале к Косте, теперь к Геше. Возможно, если б не отец, оставивший мать ради молодой особы, Мария так никогда бы и не осознала в себе такого влечения – ведь часто именно наши конфликты с самыми близкими людьми помогают нам выйти на  предначертанный путь.

А разве имеет право кто-либо судить человека, когда тот следует предначертаниям свыше?..

 (сентябрь 2009 года – апрель 2010 года).